Ценою жизни

Петя очнулся от резко-кислого запаха — в носу и горле больно защипало, глаза заслезились. Острый уксусный аромат едва не задушил его: страх нового приступа прояснил голову. Откашливаясь, он не сразу вспомнил прошедший — и катастрофически завершенный, — обед…       В смятении блуждая взглядом по знакомым стенам каюты, Петя позволил панике овладеть всем своим существом. Случилось то, чего он опасался более всего…       К счастью, Яков Вилимович поспешил успокоить мальчика: нечего тревожиться по пустякам — любые волнения способны спровоцировать удушье. Без драмы, конечно, не обошлось — Петя злился на себя, стыдился своей слабости, просил у Брюса прощения, — однако Брюс, завсегда меткий в выражениях, находил подходящие слова, чтобы Петя не чувствовал за собой вины. В конце концов, он действительно был не виноват.       Петя спас Якова Вилимовича от общества Федора Александровича — это весомый и неоспоримый факт. Куда спокойнее ему будет находиться в своей каюте и хлопотать о самочувствии мальчика, чем слушать этого невыносимого пустобреха!       Однако если Федор Александрович и намеревался за обедом пригласить его на вечернюю игру, уже, вне всяких сомнений, отказался от этой затеи.       Стараясь привести Петю в чувства еще там, в трапезной, Яков Вилимович так и не услышал протокольного гонора вице-адмирала: он обескураженно замер в стороне, с ужасом наблюдая сцену обморока. Тем временем как его товарищи — помалкивающие и солидарные, — предлагали каждый свою помощь, Федор Александрович стоял как истукан. Чего он испугался? Почему не давал распоряжения гостям, как правильно похлопать мальчика по щекам? каким количеством воды сбрызнуть его лицо? Твердость и горячее упрямство, деспотизм и нахальство — словом, образ могучего властелина растворился в парализующей его растерянности.       Однако стоит отметить: Федор Александрович в отношении Пети был растерян с самого начала.       Как бы там ни было, все обошлось — мальчик пришел в себя. Только был очень голоден.       — Не ровён час скелетом сделаешься! — в сердцах бросил Яков Вилимович. — Что же ты не ел?       — Не хотелось… как-то…       — «Не хотелось»! Это голова твоя есть отказывается, а организм — требует.       В этом была доля правды: Петя уже и сам запутался, тошнит его от болезни или от голода? Всякий аппетит перебьется с эдакими-то переживаниями! К тому же, тошнотворный привкус крови во рту не особенно давал насладиться, каким бы то ни было, кушаньем. Один разве что кофий перебивал железную горечь, но им злоупотреблять в его положении было опасно.       Как объяснил Яков Вилимович, «токсичные» дозы способны вызвать учащение пульса и головную боль, а это может весьма негативно сказаться на ослабленном организме мальчика. Особенно же опасно — употреблять кофий с алкоголем: нежелательные колебания давления приведут к очередному обмороку. А поскольку Пете был необходим настой из вина и алоэ, о кофии следовало забыть.       Удушье наступило вновь.       И было в разы мучительнее перового: на сей раз Петя едва отдышался — настой подействовал не сразу.       Испытание оставило на его шее красные отпечатки — как будто от чьих пальцев. Несомненно, феномен сей вполне можно было отнести к тому, что он сам случайно сдавил в агонии горло; однако следы были гораздо больше его пальцев.       — Ощущение таково, — сказал Петя на одном дыхании, — словно кто душил рукою… Господь меня сохранил — помиловал меня, грешного…       От винного настоя у Пети сохло горло, и плохо работал язык. Яков Вилимович был уверен, что от пары ложек не мог он так скоро охмелеть (хотя в силу своих юных лет вполне). Разумеется, у каждого человека своя норма: кому-то достаточно понюхать пробку, а кому-то и бочки не хватит. Тем более Петя слишком слаб, с его организмом творится полная неразбериха — тогда возможно.       Впрочем, то, что можно было ошибочно принять за опьянение, оказалось самым обычным физическим упадком. После сильного потрясения Петя и впрямь едва сплетал из слов предложения — одно чудней другого. Слабостью и беспокойством пропиталась каждая его клеточка. Неизвестность пугала; ждать новых неожиданностей становилось для него невыносимым. Что будет дальше? — призрачная рука окончательно задушит его?       Петя всеми силами старался не показывать Брюсу волнения. Получалось так себе — сколько бы Петя не предпринимал попыток держаться увереннее, Яков Вилимович насквозь видел его страх. Мальчику была крайне необходима эмоциональная разрядка — следовало направить его мысли в благотворное русло.       Сперва Яков Вилимович настаивал на том, чтобы он все-таки поел. Хоть бы и немного — все не с пустым желудком тужить! До очередного «голодного» обморока — рукой подать. Но за весьма заманчивым предложением последовал вежливый отказ: Петя боялся растревожить дрожащее в предвкушении дурного горло.       — Неволить не стану. — Яков Вилимович сдался. — Захочешь — поешь.       Петя был чересчур озабочен приступами, какая ему еда? Здесь требовался разговор, нежели насильные принуждения. Да впитывать информацию Петя был, как выяснилось, не готов: в одно ухо у него влетало, из другого — вылетало. Ранее беседа здорово облегчала его беспокойство, сейчас — даже не интересовала (а уж тем более разговоры о еде, которыми сыпал Яков Вилимович, надеясь возбудить в Пете желание поесть).       — Пойдем, — сказал Брюс наконец, — я покажу тебе кое-что.       Петя опешил: как это — пойдем?       — К-куда, ваше сиятельство?..       — Тебе воздух свежий потребен; нельзя ведь день сидеть в четырех этих стенах.       Воздух, вероятнее всего, не шибко подсобит, просто это могло бы значительно отвлечь мальчика от пережитых неприятностей. Во всяком случае, Яков Вилимович был в этом уверен. Дело-то простое: чем дольше он находится наедине со своими переживаниями, тем сильнее его мучают мысли об удушье. А сейчас в глазах Пети, теряющих исключительный, заинтересованный всем блеск, вновь переливалось любопытство.       Правда, Брюс не разрешил идти ему самостоятельно — взял на руки. Петю это, безусловно, возмутило, как и тогда, в лесу. Только на сей раз он уже не так долго артачился — понимал: не дойдет. Стоило ступить шаг, как вся комната с ее аляповатыми вещицами ехала сначала влево, затем — вправо.       По дороге «на свежий воздух» знакомые вице-адмирала, и он сам, к счастью, не встретились. Скорее всего, у них уже в разгаре карточные игры и водка.       — Яков Вилимович, — прошептал Петя, — не хочу вас манером своим наглым неуважить да нахалом слыть, одначе вопросом мои мысли занялись: вы всечасно меня носить отныне будете?       — Тебе, Петя, — ответил Брюс с улыбкой, — кратче излагать мысли следует. Вопрос у тебя пустяковый, ан растянул ты его на добрые полминуты.       — Виноват, ваше сиятельство. Просто забеспокоилось все внутри: неправильно это — то, что вы делаете…       Брюс ухмыльнулся.       — Ты судишь меня? Ничего себе!       — Не смею, ваше сиятельство, упреками вас оскорблять, ан просто… вы не должны меня носить — непригоже вам это… Вы, знамо дело, человек почтенный… вы…       — Петя, уясни: я без твоей помощи способен заключить, что мне пригоже, а что — нет. И чтоб сих разговоров более не было.       Сказано то было разительно сурово, чтобы Петя рискнул оговориться.       Он больше не издал ни звука: сердце у него в груди так и затрепетало! В крепкий узел сплел он многочисленные свои переживания: от неудобства весь обмер, покрылся обжигающим лицо румянцем. М-да, действительно некрасиво получилось! Петя совсем не то имел в виду: не хотел он Якова Вилимовича дураком выставить, который самопожертвованием занимается себе в урон. Петя просто не хотел обременять его; думал, что и без того Яков Вилимович из-за него терпит.       Вдвойне Пете было неприятно еще и потому, что человек, перед которым он серьезно провинился, несет его на руках…       Однако на все глубочайшие покаяния мальчика Яков Вилимович отвечал одинаково:       — Не беспокойся зря.       Петя не знал наверняка, что именно скрыто за спокойствием учителя: раздражение или безразличие? Уповая на последнее, он сдерживался от очередных неуместных извинений — боялся, что Брюс — упаси бог! — в конечном счете вспылит.       Также Петя мучился сотней беспокойств, касающихся Федора Александровича и разоблачения; он просто не решился их озвучить — лучше, посчитал, сдержать до более удобного случая. Здесь об этом говорить точно никак нельзя.       Но вскоре, когда они очутились на широкой белоснежной палубе, Петя забыл обо всем: его глаза наполнились бескрайним морским простором. Зрелище столь поразительное, захватывающее дух казалось ему утешением за все пережитые терзания. Петя не верил тому, что видел: восторг охватил его трепещущее сердце…       Фальшборт — ограждение по краям палубы — не был обнесен леерным устройством, что позволяло в полной мере насладиться живописным видом необъятного синего моря. Они оказались на носовой части судна, где туго натянутый трос оказался бы определенно лишним.       Ко всему прочему — ни души. Пете было значительно легче передвигаться, когда на него не смотрело десяток любопытных глаз. Яков Вилимович разрешил мальчику подойти к перилам самостоятельно (сопровождая и озабоченно контролируя каждый шаг). Для Пети было важно самому ступать по добела надраенному полу палубы; для него была важна каждая секунда, проведенная здесь — в сказке, о которой он грезил всю сознательную жизнь…       — Клянусь, ваше сиятельство, — сказал Петя, опираясь на фальшборт, — ничего более превосходного мои глаза ранее не видели! Здесь не жаль, пожалуй, встретить смерть…       — О смерти в твои лета думать не положено, — сказал Яков Вилимович.       — Знаю, да чувствует сердце: вскоре произойдет нечто…       — Не всегда сердце чувствует верно, Петя. Удушения твои пройдут — в том сомнений у меня нет. Следует кой-когда отпускать то надуманное, что растишь ты в сердце. Отпусти свои беспокойства — и тебе станет легче.       — Господь наказал меня, Яков Вилимович, за…       — Наказал тебя граф, а не Господь! — отрезал Яков Вилимович. — Я сожалею, что ты оказался жертвой темного мага; но пойми: тому виной не ты вовсе.       — Если б я не встретился бы ему в тот вечер…       — Он проклял тебя не за то, что ты заступился за меня, Петя. Он проклял тебя, чтобы испытать меня, понимаешь?       — Хотите сказать, ваше сиятельство, что граф Шварц хотел превосходством своим затмить вас?..       — Именно.       — Но это абсурд! Вас не способен затмить никакой маг, будь то светлый или темный…       Яков Вилимович улыбнулся.       — Я благодарен тебе за столь теплое признание; однако, как видишь, сам я не в силах избавить тебя от проклятия.       — Если меня не станет, граф Шварц…       — …одержит победу — да. Но этого не будет.       Яков Вилимович решителен, как и всегда, и Петя не смел в нем сомневаться. Сомневался он в собственных силах: проклятие Шварца слишком мощно, ему едва удается справиться с жестокими симптомами. Удушья серьезно потрясли веру мальчика в спасение.       «Наивны соображения, — думал он, — что тяжелое проклятие графа удастся мне одолеть с той легкостью, с коей говорит Яков Вилимович». Он уже ни во что не верил. Разум Пети неволил дурман уныния — никогда так сильно он ни в чем не отчаивался, никогда не чувствовал себя таким слабым.       И Брюс его не зря балует: угощает кофием, рассказывает о службе и показывает поразительный морской пейзаж, увидеть который Петя мог лишь во сне. Также он терпеливо выносит его непростительные оскорбления и прочие причуды, потому что знает: Пете осталось недолго.       Как бы хотелось ему думать о прекрасном, хотя бы сейчас.       Тишина, сгустившаяся над ним и Брюсом, показалась бы неловкой будь они в комнате; здесь же и впрямь понятие времени испарялось. Понемногу отходя от пагубных размышлений, Петя погрузился в такие же мечтания — мечтания, увы, далекие и неисполнимые. Стоит ли в таком случае думать о них? Думать о будущем? Будет ли оно — это будущее?       Даже мечты омрачены глубокой скорбью.       Петя был бы не прочь развеять неловкое молчание. Думать ему ни о чем не хотелось. Превыше всего для него был Яков Вилимович, к которому он испытывал в одночасье светлейшую благодарность, трепетное уважение и страх — и будет испытывать до самой смерти, какой бы новый недуг не подкинуло проклятие. Поэтому, когда на палубе появилась незнакомая девушка, поздоровавшаяся с Брюсом, Пете стало значительно легче: не он, так она заполнит своим присутствием пустоту, сложившуюся после болезненных бесед.       Петя не знал, откуда они знают друг друга, но был уверен, что эта доброжелательная девушка в причудливом откровенном наряде им не враг: приветствуя Якова Вилимовича тепло и дружественно, она пригласила его на танцы; объявила, что сегодня Федор Александрович крайне горюет из-за отмены карточных игр. Мол, что может быть прекраснее, чем провести вечер без его надоедливого гоготанья? Танцы он не особенно любил.       Преисполненная радостным возбуждением Розочка даже не заметила, что Яков Вилимович не один. Наличие сына, о котором он ей ничего не сказал вчера, слегка озадачило девушку. Однако сильнее — его внешний вид.       — Могу я побеседовать с тобой? — сказала Розочка Брюсу после ошеломляющего знакомства.       Петя чувствовал себя чрезвычайно неудобно: еще одного уважаемого друга Якова Вилимовича он поставил в неловкое положение. Его чурались, как прокаженного — раньше он никогда не испытывал подобного смущения! Ничем исключительным он не выделялся: обыкновенные темные волосы, обыкновенное лицо, обыкновенная фигура и так далее. Сейчас же все кардинально переменилось: где бы он не оказался, его либо пытливо разглядывали, либо смущенно отводили глаза — ты выглядишь совершенно нормально и я тебя не боюсь, мол! Именно такой тактики придерживалась пожаловавшая девушка.       Оставаясь у фальшборта, Петя был рад побыть наедине с собой: ему хотелось представить себя здоровым, полным жизни. Он хотел восстановить утерянные грезы. Проклятие ведь не способно отнять у него мечту, насколько бы безумной она не была.

***

      Якову Вилимовичу, конечно, не хотелось оставлять его в таком состоянии: все-таки он едва стоит на ногах, но Петя просил не беспокоиться. А Розочка настаивала на интимном разговоре…       — Отчего ноченькой прошедшей так скоро ты ушел? — спросила она.       — Не обижайся, — сказал Брюс, — к сыну поспешил: болеет он.       — А я уж было огорчилась — думаю: никак Федор Александрович моего ненаглядного чем обидел! Искала тебя, ждала, когда придешь — извелось сердечко. Не во гнев будь сказано, ан виноват ты, Яша!       — Это в чем же я перед тобой виновный?       — Не сказал ты мне о сыне, словно знать мне и не нужно. — Розочка обиженно опустила голову на грудь и глубоко вздохнула. — Чем он хворает?       Прежде чем ответить, Яков Вилимович обернулся к фальшборту, где оставил Петю.       Паника сжала сердце — мальчика там не оказалось…       — Куда он девался?.. — Слова Розочки донеслись до Брюса словно издалека. Не теряя времени на бесплодные обдумывания, он поспешил высмотреть его в синеве тяжелых волн. Ведь и дураку ясно, что за столь короткий промежуток времени, Петя никуда бы с палубы не делся (если только ему вновь не явился призрак Льва Алексеевича)!       Не успел Яков Вилимович отыскать своим внимательным взглядом тонущее тело, как громогласный выкрик наверху разорвал воздух:       — Человек за бортом! Человек за бортом! Свистать всех наверх! Баркас к спуску!       Петя был без сознания: его тело держалось на поверхности недолго — спустя считанные секунды, его забрала в роковые объятия глубокая морская пучина.       Понимая, что мальчик уйдет ко дну раньше, чем часовые матросы придут на помощь, Яков Вилимович решил действовать неотложно: стянув с себя кафтан, он сделал решающий судьбу Пети прыжок.       — О, Господи Иисусе Христе, стой!..       Это было последнее, что услышал Яков Вилимович перед погружением в леденящую морскую гладь.       Уши тяжело заложило — все звуки мигом заглушились резким водяным проникновением. Насквозь вымокшая одежда сковывала движения. Яков Вилимович не обращал внимания на свербящую резь в глазах и носу — чувства на этот миг притупились бьющим в голову адреналином.       Петя уходил ко дну. Страшно представить, сколько он находится без воздуха, сколько воды наглотался!       Не раздумывая ни секунды, Яков Вилимович насколько было возможно быстро подплыл к мальчику, схватил его за безжизненно вытянутую руку и подтянул обмякшее, бесчувственное тело к себе.       К счастью, он не успел погрузиться глубже четырех— пяти метров; а Якову Вилимовичу удалось, следуя за ним без лишних промедлений, выиграть время.       …Исполинские паруса были сложены, судно легло в дрейф. На сигнал тревоги, перебивая друг друга, выбежали пассажиры. Тесно сгрудившись на палубе, каждый старался увидеть собственными глазами уникальное зрелище. Эким темпом за бортом могли оказаться не только Петя и Яков Вилимович, но и те любопытствующие зеваки с биноклями в руках: чуть ли не всем телом перегибались через фальшборт, лишь бы не просмотреть представление!       Спасательный баркас был спущен на воду, когда Яков Вилимович вынырнул. Сверху донеслись восторженные возгласы пассажиров: увеселение в самом разгаре. Фейерверков только не хватало.       Мичман протянул руки к бездыханному телу мальчика, гребцы помогли Якову Вилимовичу взобраться в качающийся на волнах неустойчивый баркас. Не успевая как следует перевести дух, он мгновенно поспешил вернуть Петю к жизни искусственным дыханием.       Гребцы под взыскательными командами мичмана налегли на весла; они оказались не так уж и далеко от корабля. Поэтому спустя какое-то мгновение, действуя сноровисто и точно, они уже поднимались на палубу.       Сверху, перекрикивая толпу, басистый голос командовал:       — И — р-раз! взяли!       Пока баркас поднимали на палубу, Петя и не думал приходить в сознание — того, что делал Яков Вилимович, очевидно было недостаточно.       Лишь когда они, вымокшие до нитки, оказались на палубе, пораженные зрители расступилась. Все разом замолчали в преддверии очередной интересной сцены — с замиранием выглядывали из-за спин на мертвенно-белого мальчика и его отчаянного отца, бросившегося в воду.       Игнорируя неуместное молчание, Яков Вилимович до боли вдавливал ладони в грудь Пети; едва не задохнувшись от нехватки кислорода, дышал ему в рот.       — Позвольте сделать это лекарю! — выкрикнул один из зрителей. — Позовите же наконец лекаря, черт возьми!..       Однако лекарь не понадобился — Якову Вилимовичу удалось справиться самостоятельно. Когда Петю вырвало первым фонтаном соленой воды, он испытал небывалое облегчение. Все кругом будто приобрело легкую тень безмятежности: Петя жив — большего не надо.       Взгляд мальчика прояснился; откашливаясь от последних оставшихся в желудке кровяных сгустков, он затрясся всем телом. Не успевая толком ни о чем спросить, он уже оказался в объятиях своего спасителя — такого же мокрого и холодного.       — Не бойся, — сказал Яков Вилимович, накрывая Петю своим кафтаном, — все будет хорошо…       — Х-хол-лод-дно… — только и выдавил из себя мальчик под неуемные ликования окружившей их публики.