***
Попытки согреть Петю теплыми одеялами и горячими напитками не обвенчались успехом. Любой другой на его месте уже давно бы запарился, ему же по-прежнему с трудом удавалось говорить без запинок — все из-за надоедливой дрожи. Шмыгая и чихая, мальчик тер друг о друга ладони, но синие бесчувственные пальцы упрямо не согревались. О ногах и говорить нечего — он просто их не чувствовал. Обычно Дымка всегда забиралась к нему на колени, когда чувствовала, что он нуждается в ее тепле, или когда ему просто было нехорошо. Однако ко всем вышеперечисленным огорчениям, мальчик обнаружил, что любимица пропала. — Она ведь кошка, — успокаивал Петю Яков Вилимович, — найдется. Видимо, спряталась куда-нибудь. — А ч-что, если она уб-бежала? Здесь б-было так много людей, стал-л быть, ис-спуж-жалась да выбежала… — С ней ничего не случится — поверь. Она где-то здесь. Да, лекарей и беспокойных слуг в каюте побывало великое множество. Случайных пассажиров — также. Каждого отныне манила заветная каюта местной знаменитости, поэтому от присутствия проворных постояльцев едва ли не ломились стены. Петя очень беспокоился о Дымке. Куда она могла подеваться? Найдет ли обратную дорогу, если все-таки выбежала? Дымка была дорога Пете не только, как ценный дар их сиятельства, но и потому, что он успел здорово привязаться к ней. Сердце чувствовало в ее существе весомую надобность, однако никакой фактической пользы она не приносила. Разве что душевное успокоение (куда значительнее всякой «фактической пользы»). Мальчику нравилось слушать ласковое урчание Дымки, нравилось гладить ее по шелковой спинке и просто наблюдать за ней. Он бы и не подумал ранее, что самая обыкновенная кошка станет для него совершенным созданием божьим — ведь чем дольше Дымка была рядом, тем сильнее возрастала его любовь к ней. Например, если случалось во время игр заработать приличную царапину цепким коготком, Петя не злился на кошечку больше пары секунд. Было в Дымке нечто особенное, что пленило и завораживало. И теперь, когда она исчезла, Петя сильнее всего желал увидеть ее: удостовериться, что с ней все в порядке, успокоить, если ей страшно, согреть заботой, как она согревала его… Яков Вилимович присел на краешек Петиной кровати и взял его за руки. — Никак не согреешься? Впервые за это долгое время безнадежных усилий нормализовать температуру тела, Петя почувствовал тепло — настоящее тепло. Оно медленно разливалось внутри него и щипало привыкшую к холоду кожу: пальцы неприятно опухли — кончики порозовели и остро пульсировали. Петя несознательно тянулся ближе к Брюсу — единственному источнику тепла в этом ледяном заточении. Вскоре сам Брюс, видимо, заметив это, позволил мальчику раствориться в греющем объятии: Петя понемногу привыкал к легкой слабости и отсутствию дрожи. Без колдовства здесь явно не обошлось! Как иначе объяснить это волшебное прикосновение, ставшее мальчику спасением? Пете казалось, что еще чуть-чуть и он совсем закоченеет, покуда дождется «боле плодотворного» средства, назначенного лекарем. Половину им сказанного Петя пропустил мимо ушей. Сейчас он частенько витал где-то глубоко в своих мыслях. Потягивая тогда темными губами кофий, он, наверняка, думал лишь о том, как бы скорее согреться. Поэтому, когда в каюту пожаловали слуги с чугунной ванной и горячими ведрами воды, Петя так и разинул рот от удивления. Это еще что за причуды? Снова для него? «Да нет, — уверял себя мальчик, — мне в таких мыться не должно!» Ванны из такого материала были доступны лишь высшим слоям населения. Да и в самом этом «бессмысленном» приспособлении для богачей нуждались немногие: большей популярностью по-прежнему пользовались бани. — Она, как знать, фунтов шестьсот весит, — усмехнулся Петя. — Ну, это ты погорячился, — сказал Яков Вилимович. — А зачем ее притащили — можно ли полюбопытствовать? — Тебе. — Мне? — Лекарь наказал. Ты не слышал разве? Отогреться тебе иначе никак, вот и постановили неотложно горячую ванну тебе принять. — Э-э-э… — Ты чем-то недоволен? Отнюдь Петя не был недовольным, напротив — его сердце было полно самой искренней благодарности; но сильнее — неудобства. Во-первых, ему придется обнажиться перед Яковом Вилимовичем — извините, не перед шутом гороховым! Во-вторых, не много ли его персоне участия? Наравне с царской ванна, пышные застолья, приемы… А ванна оказалась не такой уж и громадиной, какой на первый взгляд показалась мальчику. Взрослый человек сюда бы вряд ли поместился, зато ему пришлась в самый раз. Единственная трудность, с которой он столкнулся, оказалась чересчур горячая вода — просто обжигающая! Петя, конечно, хотел согреться, но не свариться… — Просто ты сильно замерз, — сказал Брюс. — А так — хороша водичка, не привередничай. Уж куда лучше морской. — Извините, ваше сиятельство, — сказал Петя, — было бы возможно ежели очутиться там вновь, на палубе, ввек б не подошел к фальшборту — Христом Богом клянусь! — не подошел бы. Все произошло так внезапно… Прошу: простите меня… Премного благодарен я вам, одначе выразить благодарность, что греет мое сердце, мне никакими словами красными не изловчиться… — Буде же тебе в сотый раз повторяться! Скажи лучше: согреваешься? Петя кивнул, пусть все еще и сидел в скованной позе: колени к подбородку, руки подмышками. Может, он просто стеснялся расслабиться перед учителем? Или ему по-прежнему было перед ним неудобно за все то, что случилось? Невозможно ведь скоро забыть о таком «приключении»; особенно, когда на тебе лежит это тяжелое бремя за жизнь ближнего. Сколько еще раз Яков Вилимович пожертвует собой ради него? Нет уж, не бывать тому! В эту самую минуту Петя поклялся себе, что больше не произойдет из-за него несчастья. Жизнь Брюса слишком ценна — он не смеет подвергать его опасности. Погибнуть в честь мальчишки, которых здесь вешают одного за другим… — Ваше сиятельство, — сказал Петя, — не сердитесь, ан токмо я все думал о словах Федора Александровича. Могу ли я задать вам вопрос? — Задавай. — Почем сирот требуется истреблять? В чем цель сего постановления? — Много их, — ответил Брюс, — намного больше, чем ты можешь себе вообразить. — Зачем же… казнить? Сурово это! нещадно! — Да, это воистину нещадно — вернее и не скажешь. Но содержание сирот требует трат, Петя. Понеже государь озабочен воинами, строительством флота, формированием армии содержание лишних отроков будет ему в убыль. Способных работать, достигших совершенных лет милуют — спору нет. — Зря губит он невинных — губит свой же народ! Правильно ли это? — Здесь — да. Ты можешь быть с этим не согласен, я могу быть с этим не согласен; только помни, Петя: умен тот, кто в нужное время нем. Выступать против всего мира — неправильно. Какое бы веское чувство отмщения не переполняло твоего сострадательного сердца, помни: одного тебя будет недостаточно, чтобы изменить решение целого государства — изменить целый мир к лучшему. Здесь изменения происходят своим чередом, и не наша это доля — правильное пытаться доказать. Петя был согласен с Яковом Вилимовичем: ему ничего не оставалось, как принять мудрые соображения учителя. И все-таки многое оставалось непонятным — весомая часть фактов пряталась в тени. Волнуя воду, Петя водил взбухшими пальцами по поверхности, задумчиво рисуя какие-то узоры. Бессмысленные эти чертежи не имели никакого конкретного довершения, зато — помогали ему усвоить информацию и сделать из оной новые выводы. — Вы говорите так, — сказал Петя, — словно во главе страны сей небывалой стоит государь наш — Петр Алексеевич: строительство флота, походы… Не будущее ли это России, ваше сиятельство? — Хвала Всевышнему, нет. Я ведь говорил тебе ранее: Погост почти не отличается от нашего с тобою мира. — Ан таит он в себе загадок великое разнообразие, ваше сиятельство, кои вы обходите молчанием… Яков Вилимович нахмурился. — Ты знаешь достаточно. На сей раз тон его действительно был строг — Петя не смел ставить под сомнение честность Якова Вилимовича. Безусловно, он оскорбился — это неслыханная дерзость! Даже если он, Брюс, и утаивает что-то, это его личное решение; вольничать Пете не дозволялось ни при каких условиях. — Язык твой, — сказал Брюс, — враг твой, Петя. Я прощаю тебя, ведь твое любопытство естественно. Однако помни: любопытствуй да не забывайся. — Слушаюсь, ваше сиятельство. Я вовсе не хотел вас обидеть… Петя втянул голову в плечи, надеясь избежать гнева Якова Вилимовича. Он не смотрел на него, боязливым взглядом изучая порозовевшую воду. — Боже ты мой, — вдруг рассмеялся Яков Вилимович. — Бедное дитя! Неужто я так суров?***
В то время большой популярностью пользовалась пословица: «Как ни мойся, белее снегу не будешь». Так вот в случае с Петей с этим вполне можно было бы поспорить. Теперь, когда его кожа приобрела землистый оттенок, после купания он стал еще бледнее, чем был. Словно горячие водные процедуры окончательно смыли здоровый румянец. Хотя почему же «словно»? Когда слуги унесли ванну и принесли ужин, он снова едва не лишился чувств — голод давал о себе знать. Однако Яков Вилимович был уверен в том, что при виде таких потрясающих блюд аппетит мальчика должен всенепременно разыграться. В моду входили сложные приготовления изысканной пищи: от жареных щучьих щечек, крокетов из картофеля и фаршированных оливками жаворонков желудок сводило спазмом приятного предвкушения. А закуски какие: красная рыба, солонина, икра… Что ж, Яков Вилимович был прав: Петя буквально набросился на еду. — Не спеши — подавишься! Петя что-то промямлил в ответ, но Якову Вилимовичу не удалось разобрать, что именно. Говорил он, впрочем, с улыбкой, стало быть, доволен. Яков Вилимович решил не «проповедовать» Пете этикет — пусть делает так, как ему удобно: неприлично чавкает, ест не теми вилками и облизывает пальцы… Мальчик заметно преобразился за ужином — весомый шажок к улучшению. Глаза у него радостно блестели, он хохотал и его рот постоянно был чем-то набит. В общем, его кидало из крайности в крайность: то он не ел вовсе, то без разбору объедался. — Непременно попробуй десерт, — сказал Яков Вилимович. — Места-то еще осталось? — А что это? — Персики в меду. Тебе понравится. Но с персиками мальчик решил повременнить. — Я, ваше сиятельство, — сказал он, — думал о кофейне этой лондонской, о которой вы мне сегодня днем рассказывали. Вот, думаю, бывали вы в ней подчас, шоколад, наверно, пробовали — а какой он на вкус, шоколад этот? — совершенно не могу представить. — Видишь ли, — сказал Яков Вилимович, — ежели я и скажу, ты все равно не поймешь. Для того, чтобы понять, нужно попробовать. — Он похож по вкусу на пряники? — Нет, шоколад — далеко не пряник. Петя изменился в лице: ошеломленно изучал Брюса, которого немало удивила реакция мальчика. Не верит, что ли? Боже милостивый, бедный ребенок ни разу в жизни не пробовал шоколада — само собой, ему трудно представить, что есть что-то вкуснее пряника! Однако пристальный взгляд Пети становился все более подозрительным. Подавшись вперед, он неприлично перегнулся через стол, опираясь на локти. — Ваши глаза… — сказал шепотом. Брюс не успел выразить замешательства, как Петя выпорхнул из-за стола, схватил нож и отшатнулся от него в сторону. Оборонительная позиция его была, правда, весьма ненадежна: направленный на Якова Вилимовича нож дрожал в слабой руке. Если бы на месте Якова Вилимовича здесь оказался всамделишный неприятель, Петя бы свалился после первого же удара. Брюс встал из-за стола, за чем последовал истошный крик: — Не подходите! не подходите, слышите?! Стойте там, где стоите! — Петя, что ты… — Где Яков Вилимович?! Что вы с ним сделали?! Нет! Стойте! Не смейте подходить!.. Ваши глаза горят дьявольским огнем! Я видел это! видел! Отвечайте — где Яков Вилимович?! Избави мя, Господи… — Послушай… — Я нанесу удар, ежели осмелитесь подойти! Отвечайте!.. Галлюцинации Пети перешли на новый уровень. На место воображаемых шорохов встали его настоящие страхи: Петя немало беспокоился о том, что учитель угодит в неприятность, и противник примет его облик. Обманывая, он будет допытывать Петю о намерениях Брюса — страшнее этого могло быть лишь предательство самого Брюса! — Дымка, — продолжал надрываться мальчик, — как по чьему заговору, неожиданно сбежала! Почему?! Она видела в вас опасность! Кошки чувствуют присутствие нечисти и ненадолго задерживаются в энергетически опасном месте — я знаю! Яков Вилимович прекрасно понимал, что происходит, и к чему, стремительно набирая обороты, мчится. Пока Петя бормотал под нос молитвы, избавляющие «от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста», и крестил воздух, Яков Вилимович, вместо лишенных смысла вразумлений, думал разубедить мальчика иным способом. Ведь главная хитрость нечистого состоит в попытке убедить жертву в том, что его не существует. Только Петя опередил Якова Вилимовича, сказав: — Докажите, что вы — это вы! Скажите то, что известно лишь мне и Якову Вилимовичу! Нет, стойте там, в указанном месте! и не шагу вперед! Отвечайте: сколько алтын мне полагается на прикорм за учение в школе?! — В день по пяти алтын. Петя колебался. — Нет, это дьявол может знать! Отвечайте: кто оставил на руке Якова Вилимовича шрамы?! — Хмельницкий. Петя замолчал; но ножа не опустил. — Все, что я скажу, вряд ли вразумит тебя, — сказал Брюс, — оттого я не стану опровергать твоих сомнений. — Так ежели это и вправду вы, почем ваши глаза… красным огнем горят?! — Скорее всего, это из-за действие сыворотки случилось, которую я принял перед погружением в море. Такое бывает — опосля пройдет. — У вас такая имеется? — Как тогда бы у меня получилось спасти тебя, Петя? Ты был почитай на дне — ежели бы я находился столь долго без воздуха, мы утонули бы вместе. У Якова Вилимовича гора свалилась с плеч, когда Петя опустил нож — поверил в эту чушь. — Дай мне нож, сынок, — сказал Брюс, протягивая мальчику руку, — поранишься, не дай боже. Петя повиновался. С опаской. Но повиновался. — Что со мной, ваше сиятельство? — спросил он виновато. — Почему я вижу это?.. — Ты ведь особенный, — соврал ему Брюс, — потому и видишь. Я понимаю твои опасения, это выглядит, должно быть, воистину пугающе. — Прошу: простите меня… я напрасно сомневался в вас… — Запомни на будущее: дьявол есть воплощение людских пороков. Дьявол может быть в тебе, но лишь ты управляешь им. — Значит, его не может быть на самом деле? — Не может. Пойдем, ты устал.