***
Пете все еще казалось чудным находится столь близко к Якову Вилимовичу — ночевать в одной комнате, принимать его заботу и трапезничать за одним столом. С каждым днем он становился дорог мальчику. Гораздо больше, чем раньше. — Я потерял счет времени, ваше сиятельство, — сказал Петя. — Поди, уж со дня на день прибудем? — Завтра днем, — сказал Яков Вилимович. — Не огорчайся, ты можешь хоть весь день смотреть на волны и дышать морским воздухом, ежели тебе от этого легчает. Помни только: это не последняя твоя вылазка в море. И улыбнулся. Петя не успел ответить, как он уже отварил окно, впуская в комнату влажные ароматы бриза. Действительно — так будет гораздо безопаснее; любоваться морским пейзажем можно и из окна каюты. — Если бы Дымка была здесь, — сказал Петя, — пришлось бы весь день сидеть с закрытыми окнами. Она так и не вернулась… Отчаяние мальчика по исчезновению любимицы, как глубоководная яма, становилось все более беспросветным. Утешения Якова Вилимовича, пожалуй, не убедили бы Петю в том, что Дымка вернется. Прошло слишком много времени, она могла забрести в какую угодно часть судна. Забилась, как знать, в угол, сидит да пугливо мяукает… От подобных сцен, возникающих перед глазами, у Пети разрывалось сердце и сушилось горло. Сперва он не предал этому значения, но вскоре жажда стала до того невыносимой, что смягчить ее не удавалось даже после нескольких кубков воды. — В горле… кхм… как в пустыне — сухо… — В пустыне — знойно, — сказал Яков Вилимович. — А пить более не проси. Это чувство обманчиво. Проклятие вымывает из твоего организма кровь: чем больше выпьешь, тем больше крови потеряешь. Пете и без того не дозволялось злоупотреблять водой, теперь — вообще нельзя, когда он так в ней нуждается. Таким темпом ему скоро и дышать запретят! Какой может быть «обман», когда ощущение-то вот оно — прямо на поверхности, мучает его жаждой и давит горло сухим кашлем? Петя думал, что еще немного и из его глотки посыплется песок… Лекарь наведался ближе к вечеру, хотя о его визите никто не сообщил. Впрочем, вскоре выяснилось почему. Господином он был до беспамятства влюбленным в свое призвание. Категоричность прослеживалась в каждом его действии и слове — так, как я сказал, или никак вообще! Одно то, что лекарь сей без приглашения ворвался в каюту, красноречиво описывало его как исключительно уверенного в своих способностях человека. Судя по всему, безукоризненно знающий докторское дело, он прямо с порога крайне негативно высказался о нынешних методах лечения: экое, мол, безобразие — люди-то мы весьма неглупые, ан лечимся по-старинке в бане да водкой! С гордостью разложив на столе железные клещи, ножницы на пружинах, заостренные ножи с зубчиками и скрипучую проволочную петлю, господин лекарь с довольным выражением лица обернулся к Пете, который тем часом, напротив, застыл в ужасе. «Вот они какие, — подумал мальчик, — эти врачебные новшества! Оными приборами ведь и не пытают нынче!» Подобно Дымке Петя испытывал непреодолимое желание куда-нибудь смыться. — Благодарим покорнейше, достопочтенный, — сказал Яков Вилимович, — но в подобном… лечении нет никакой необходимости — поверьте. — Решать не вам отнюдь, — проворчал лекарь в ответ. — Аль вы полагаете, что болести сами собою проходят? Вы, ей-богу, все на один лад папаши — дикие! Почем чураетесь да трепещите за отрока? Пред вами лекарь, аль палач?! К счастью, с ним удалось договориться (пусть и с трудом) — он так и не воспользовался своими «пыточными» приспособлениями, зато осмотрел мальчика, что называется, на совесть. Быть может, всем назло. Что ж, как бы то ни было, а то, что лекарь увидел, глубоко поразило его и в одночасье — озадачило. — Никогда не видал такого! — прошептал он Якову Вилимовичу, и вскоре удалился, обещая непременно навестить диковинного пациента позже. — Я испужался было, — сказал Петя, — что этот господин лекарь заподозрит неладное. Лучше не показываться мне никому от греха! — Вид твой воистину удивительный, — сказал Яков Вилимович, — да подозревать нас не в чем — мало ли какой болестью ты страдаешь? Никто ведь не знает, что это — проклятье. Расслабься. Действительно. Страшное — позади. Тем более что вскоре Пете удалось отвлечься. Самый обычный безвылазный день в каюте оказался ярче всяких приключений. Все потому, что Яков Вилимович удостоил Петю новыми историями. Мальчик слушал их с таким удовольствием, что забывал о своем проклятье. Сегодня Петя узнал много нового из жизни Якова Вилимовича — он рассказал мальчику о Крымских и Азовских походах; о составлении географической карты; о поездках в Архангельск и Лондон, где на него была возложена обязанность приобретать математические приборы, книги по кораблестроению и навигации. Также Пете узнал имя человека, у которого когда-то Яков Вилимович учился. О нем, Джоне Колсоне, был высокого мнения сам монарх! А все-таки сложно было Пете вообразить Якова Вилимовича учеником. Никогда раньше он не представлял его юным, совершающим ошибки. Он как будто всегда был таким — вдумчивым, рассудительным и невозмутимым. Как бы там ни было, а Петю заметно преобразил разговор с Брюсом. Ему так хотелось окунуться в эту невероятную жизнь и тоже стать кем-то особенным, кем-то стоящим, кто изменит мир к лучшему — преобразует его. Или хотя бы поможет его развитию, сделав какой-то ценный вклад. Но вскоре возвышенные грезы прервал громоподобный звук, отдавшийся бухающими толчками в позвоночнике. Обернувшись к окну, за которым до этого невозможно было отличить одинаково черное небо от неподвижной морской глади, Петя увидел разноцветное сияние. — Фейерверк, Яков Вилимович! Посмотрите, посмотрите!.. Петя подбежал к окну. Его широко раскрытые глаза наполнились разноцветными искрами, взлетающей высоко к лунному зениту. Какая жалость, что эта невинная детская радость была так грубо прервана стуком в дверь. Пришельцем оказался смятенный чем-то слуга: он стоял с опущенной вниз головой и виновато переминался с ноги на ногу. — На одну из распутниц было совершенно нападение, — смятенно проронил он. — Розалия. Говорит, знаете вы ее-де. Яков Вилимович изменился в лице. Петя догадался — речь идет о той рыжеволосой девушке, которую вчера они встретили на палубе. Боже! Еще вчера она была цела и невредима, звала Якова Вилимовича на танцы… — Как она? — спросил Яков Вилимович вполголоса. — Крепко ей досталось, государь: худо ей. — Кто осмелился совершить сие злодеяние? — На его поиски ужо отправлено было… — Она в сознании? — С Божьей помощью, — сказал слуга. — Она просила всенижайше не презрети вам ее низости, посетить ее, грешную, ежели соблаговолите вы да не побрезгуйте, государь. Петю немало встревожило это страшное известие. Все это время на судне находился убийца! Яков Вилимович велел ему никого не впускать, сам — в сопровождении слуги отправился проведывать Розочку. «Что, — лихорадочно думал Петя, — если враги хотят втянуть их сиятельство в ловушку?..» Петя подошел к окну, за которым все еще кружил в ночном небе пленительный калейдоскоп разноцветных искр. Не успел толком направиться свои мысли в более благоприятное русло, как в дверь снова постучали — требовательно и громко. У мальчика тотчас же перехватило дыхание: убийца! Не зная, что делать, Петя взял в руки тяжелый канделябр. Мало ли убийца выломает дверь — он хотя бы сможет оборониться. — Тук-тук-тук, соседушка! — послышался голос Федора Александровича. — Открой же, милый друг, двери, свои! Петя осторожно опустил канделябр обратно на стол. Федор Александрович вряд ли был убийцей — уважаемый человек все-таки. Открыв дверь, Петя поклонился вице-адмиралу и пропустил его в каюту. — Ваше превосходительство… — Вечор добрый, лапушка! — Для меня большая честь приветствовать вас. Токмо папенька отлучился. Вы, как знать, к нему? Федор Александрович загадочно улыбнулся, и Петя только сейчас заметил, что он прячет руки за спиной. — Вовсе нет, — сказал Федор Александрович, — вторгся я в столь поздний час к тебе, мой юный друг. У меня для тебя кой-что есть. Глаза у вице-адмирала заблестели, лоб покрылся испариной — было видно, что он волнуется. Наконец, он вынул из-за спины небольшую плетеную корзиночку, вдвое меньше той, в которой спала Дымка. Каково же было изумление Пети, когда он увидел любимицу — живой и здоровой! — Дымка!.. Петя протянул руке к беглянке. Крепко прижимая это мягкое существо к груди, он не помнил, сколько ласковых глупостей позволил себе проворковать в присутствии вице-адмирала. Мальчик был на седьмом небе от счастья — Дымка нашлась! В теплых объятиях хозяина, она громко заурчала, забавно перебирая коготками его одежду. Таким образом Дымка выражала Пете свою любовь и доверие. Она не забыла его, и даже решила успокоить своим фирменным «массажем». — Заскреблась, шалунья, в дверь, — сказал Федор Александрович. — Гляжу: ан ваша! Давно ль потерялась-то? — Вчерашнего дня намедни сбежала. Премного благодарен я вам, ваше превосходительство! Ждали мы трепетно животную нашу — одному Господу известно, что бы приключилось с нею, ежели б вы не отварили ей двери… Федор Александрович рассмеялся. — Благодарности твои пусты, дитя. Дымка твоя, стало быть, двери перепутала, аль что? — Должно быть. — Изволь узнать тебя о здоровье твоем, сынок. Бремя это тяжкое в столь летах юных хворать сей дрянью. Как ты себя чувствуешь? — Премного благодарен, — вежливо сказал Петя, — мне гораздо легче. И Дымка нониче со мною — благодаря вам. — Ха-ха-ха, ну что за прелесть?..***
Каюты третьего класса, в которых томили распутниц, находились в дальней части судна, далеко от танцевальной залы, трапезной, кают первого и второго класса — словом, у черта на куличках. Якову Вилимовичу потребовалось куда больше времени, чем он предполагал, чтобы добраться до «грязных корабельных недр». Чем дальше слуга уводил его, чем ниже они спускались и петляли по запутанным коридорам, тем менее неблаговидной становилась обстановка. Уважаемые судари, которыми были полны залы для пассажиров первого класса, которые танцевали и играли вечером в карты, которые обычно держались достойно, забыли о приличии. Кто-то вел себя чрезвычайно развязно и грубо, кто-то — властолюбиво и самоуверенно. Все это, безусловно, выпадало на долю безропотных распутниц, одной из которой являлся Розочка. Однако когда Яков Вилимович появился на пороге тесной комнатки, которую она делила с тремя другими девушками, Розочка так и обомлела от изумления. — Яков? — Что случилось? — произнес он, приблизившись к девушке. — Как ты? — Твой вид истинно пугает меня. С тобой-то, свет мой, все в порядке? — Мне доложили о нападении, — сказал Брюс. — Ты, мол, кровью исходишь, с жизнью прощаешься, сказали… — Помилуй бог! Кто тебя столь подло обманул, Яшенька? Кто сказал тебе сей вздор?..***
— …Вы видели фейерверк, ваше превосходительство? — Петя сделал полу-кивок головой в сторону мерцающих за окном огней. — Удивительное представление! Вам не известно, в честь чего устроено торжество? Федор Александрович приблизился к окну, сложил руки за спиной. Урывками возвращаясь к мыслям о разоблачении, Петя прекрасно отдавал себе отчет в том, что из себя представляет вице-адмирал. Фактическое влияние на общество, существенная власть над подчиненными и высокий чин. Но главное, пожалуй, его горячее стремление уничтожить «вредоносных» сирот. Оказавшись наедине с Федором Александровичем — запальчивым фанатиком, поощряющим убийства, — Петя не мог чувствовать себя комфортно, даже несмотря на значительное доказательство своей невиновности в виде родословной на запястье. Родословная — фальшивка. Но разве здесь не только он, Петя, знает об этом? Вице-адмирал не сможет обвинить их с Брюсом во лжи, до тех пор, пока татуировки находятся на их руках. — Тайна. — Федор Александрович хохотнул. — Но ты не отчаивайся — тебе я могу доверится. Видит Бог, ты — малый надежный, и никому ничего не расскажешь, ведь правда? Я могу положиться на тебя? — О да, ваше превосходительство! — сказал Петя. — Обещаю: я сдержу тайну. Он все еще прижимал Дымку к себе, а та и не выказывала желания спрыгнуть с рук хозяина. С ней Петя чувствовал себя необъяснимо защищенным… — Попервоначалу дай ответ мне, — сказал наконец Федор Александрович, после затянувшейся паузы, — где твой папенька тебя нашел? Долго ль знаете вы друг друга? Слова, столь легко слетевшие с уст Федора Александровича, пронзили слух — Петя перестал слышал громкие хлопки взрывающихся петард. — Прошу прощения, я не совсем понимаю… — На глупца ты не похож, — вице-адмирал не сдержал смешка, — навроде смышленый на вид-то! Последний раз спрашиваю, — его голос стал жестким, — когда познакомился ты с «папенькой»? — Мы вместе от рождения моего, ваше превосходительство. Ваш вопрос мне не совсем понятен… Федор Александрович сощурил глаза, презрительная ухмылка не сходила с его лица. — Имея эту отметину на руке подложную, — сказал он, наклоняясь к самому лицу мальчика, — ты все же не можешь быть покоен — я догадался? Ты — лжец. И «папенька» твой! Снова обернувшись к окну, вице-адмирал самодовольно произнес: — Теперь ты просто обязан узнать, в честь чего устроен праздник… — Вы не смеете винить моего отца во столь наглой лжи! — отчаянно выкрикнул Петя. — Единственный лжец здесь — это вы! Петю задушил адреналин: сбылось то, чего он так боялся — они с Брюсом оказались в шаге от гибели. Кто знает, какую коварную ловушку подстроил ему вице-адмирал? Невозможно было привести мысли в порядок — они беспорядочно роились, сбивались, путались… Еще немного и Петя сошел бы с ума, если бы Федор Александрович не приступил к осуществлению своего зловещего плана. — Ты, как видно, уже не хочешь узнать, в честь чего было устроено торжество? Напрасно! Однако я все же скажу: торжество сие для тебя. — Ч-что?.. — Она нам помешает, не думаешь? Воспользовавшись озадаченностью мальчика, Федор Александрович выхватил Дымку из его рук. Петя тотчас же ринулся за любимицей, но не успел и слова из себя выдавить, как вице-адмирал навсегда разлучил их: швырнул Дымку в широко распахнутое окно. — ДЫМКА! — истошно завопил Петя. — НЕТ! ДЫМКА!.. Чуть не бросившись следом в черную, как бездна, морскую пучину, Петя почувствовал на шее загрубелые толстые пальцы Федора Александровича. — Хочешь последовать за ней? Он наклонил голову мальчика вниз. Жизнь его висела на волоске — попробуй он сопротивляться, полетел бы вниз с приличной высоты. Петя затаил дыхание, сердце у него едва не разорвалось на мелкие кусочки — его стук отдавался в голове пульсирующей болью. — Но это было б слишком просто, — сказал Федор Александрович, перехватив Петю за шиворот рубахи. Вернув мальчика в комнату, он и отдышаться ему не дал, сразив новым неожиданным ударом. Пощечина — самая пронизывающая, самая оскорбительная, какой Пете никогда ранее не приходилось испытывать, — обрушилась на него. Он рухнул на колени, сначала не чувствуя боли, однако вскоре она пронизала весь череп. Из носа струилась кровь. Комнату вело то влево, то вправо — Пете даже сперва почудилось, что это не его голова «едет», а судно угодило в свирепствующий шторм. — Поднимайся!.. — Федор Александрович нетерпеливо взял его за шкирку и хорошенько встряхнул за грудки. Шатаясь, опираясь на близстоящую мебель, Петя заметил в руке вице-адмирала, не понятно откуда взявшуюся, сыромятную плеть. Или их было две? В глазах у него тошнотворно двоилось… — Торжество устроено, — прогремел Федор Александрович, — дабы никто на судне не услышал твоей мольбы о пощаде… Затем снова швырнув мальчика на устланные бархатными коврами пол, вице-адмирал осыпал его целой грядой пронизывающих ударов, каждый из которых сопровождался резким, унизительным высказыванием: — Я покажу тебе, дрянь! Я-то живо отучу тебя лгать! Я покажу тебе твое место!.. Не в силах сопротивляться Петя только и мог, что беспомощно загораживать голову руками. Несмотря на одежду, удары казались ему настолько невыносимыми, как будто его секли по голому телу. Однако разгоряченная плеть потеряла власть над порядочно истерзанным мальчиком — пытка завершилась. Федор Александрович остановился. Сбитый с толку, пропитанный болью, стыдом и отчаянием, Петя так и не осмелился поднять глаза на мучителя. Он не мог пошевелиться, не мог вздохнуть. Федор Александрович, наверное, решил, что после нескольких ударов мальчик, слабый и больной, уже простился с жизнью. Но вице-адмирал по-прежнему бездействовал. Петя поднял глаза и… не поверил им. То, что он увидел, показалось ему предсмертным видением, миражом. На пороге комнаты стоял Яков Вилимович…