Ценою жизни

Петя мчался по знакомым улицами мимо угрюмых соседских домиков. Косой дождь слепил глаза и мочил одежду. Перепрыгивая через лужи, мальчик спешил домой — там его ждал теплый очаг, ласковые матушкины руки и долгожданная встреча с отцом. Он вернулся из похода — томительная тоска, нависшая над семьей, наконец развеется!       Пожалуй, высшего богатства, чем воссоединение с родными, просто невозможно представить. Петю пробирало от неосязаемого счастья в груди, сердце клокотало, как бешеное. Сбиваясь, мысли завязывались в один тугой крепкий узел. Поэтому он не обращал внимания на завывающие порывы ветра, на грозные серые тучи над головой и онемевшие ноги — он шлепал по грязи босиком.       Влетев во двор, Петя остановился, задержал взгляд на пустующих конюшнях — лошадей они давно продали. Затем взгляд его коснулся хлева и сенника — таких же покинутых и мрачных. «Рабочими» можно было считать лишь амбар да баню.       Да и кому тут работать? Кому оживить этот старую трухлявую дыру? Одно название «дворяне», а на деле-то — хуже любого крестьянского семейства живут. Ничего! Отец вернулся, теперь никакие невзгоды не встанут на их пути — лошадей вернут и хозяйство наладят.       Петя в два шага одолел покосившуюся лесенку, ведущую на крыльцо, оттуда — в сени. На него обрушился запах родного дома и тепло раскаленной печи. Тут же, в сенях, находилась и матушка. Русая коса, маленький носик, ямочки на веснушчатых щеках и озаренное улыбкой лицо — его родная, любимая матушка…       Удивительно, как в этой хрупкой женщине умещалось столько любви и терпения, стойкости и мужества. Перенести бедность и одиночество, и держаться так же оптимистично мог лишь сильный духом человек. Для Пети матушка была героиней. Сколько всего ей довелось пережить, через какие нелегкие испытания пройти…       Петя надеялся избежать наказания за свой непотребный вид — грязные ноги, испачканную одежду, мокрые от дождя и растрепанные ветром волосы. По правде говоря, ему и самому было за себя очень стыдно — он так спешил попасть домой, опьяненный радостью свидания, что совсем не подумал о том, каким неопрятным покажется отцу.       Однако матушка ничего не сказала, только протянула к сыну руки. Он крепко прижался к ней, почувствовал ее ласковые прикосновения, от которых исходило волшебное, неестественное тепло. Где раньше он мог это чувствовать?       Они простояли так довольно долго, словно не виделись недели, месяцы, годы… Хотя расстались сравнительно недавно — Петя покинул дом утром. Или нет?       — А батька где? — спросил Петя, заглядывая в добрые глаза матери.       — Отец с гостем уважаемым, в горнице они. Не положено нам соваться, в подклете подождем.       Петя смиренно кивнул и поплелся вслед за матерью. Его не особо занимал этот уважаемый визитер, он даже не спросил о нем, главное ведь — скорее увидеть отца. Но прежде чем уйти, мальчик обернулся на дверь, ведущую в горницу, и окинул ее досадливым взглядом: зря спешил!       Спустившись в подклет, где было тихо и темно, Петя побоялся, что с батюшкой так и не удастся поговорить до завтрашнего дня — мало ли, гость сей решит задержаться допоздна? И ночевать им с мамкой придется в холодном, пропахшем сыростью подклете. Петя обвел взглядом мрачные бревенчатые стены и прогнивший потолок. А что это там в углу, рядом с лавкой?       — Иди ко мне, Петенька, иди сюда, мой свет, — позвала мать, усаживаясь на низенькой лавке подле странного белоснежного предмета.       Петя покорился, и пришел в изумление, разглядев, что легонько покачивала матушка. Это была небольшая колыбель овальной формы с нарядным навесом, украшенным рюшами. Откуда? Насколько Петя себя помнил, матушка из года в год ходила тяжелой, однако детей, кроме, собственно, самого Пети, не было. А когда батю призвали на службу — подавно.       — Тревожно на сердце, — сказала матушка, — боюсь за тебя, родимый, боюсь за тебя, Петруша.       — Отчего ж, матушка, тревожитесь?       Наверняка, она примется учить его, с кем из соседских дружить, а кого — сторонится. Она всегда тепло оберегала его и наставляла на праведный путь.       — Тоскую о тебе. — Матушка снова прижала мальчика к груди. — Но ты не ходи к нам — нельзя. Ты не думай о нас с батюшкой, мы всю жизнь твою с тобою рядышком останемся. А ты о себе, сынок, заботься, лишь в молитвах нас поминай.       — О чем вы говорите, матушка?       — На душе легче стало, — продолжала мать, — что повидались мы с тобою. Обещай больше не ходить.       — Куда не ходить? Почему вы так говорите?       — Потому, родимый, чтоб не мучился ты, чтоб не страдал. Ступай к отцу, времени мало.       Петя не понимал, что происходит. С отцом гость — как он к нему сунется? Да и мать говорила как-то странно: голосом ее овладело прискорбие. И сама она как будто поникла, сгорбилась. Почему Петя должен бросать ее? Ему не хотелось! хотелось посидеть еще чуток рядышком, положить голову на ее плечо и взять ее за руку. Зачем матушка гнала его от себя прочь?       — Ступай, родной, — благословила она с улыбкой. — Позже встретимся.       В глазах ее заблестели слезы и она тут же отвернулась.       Петя колебался.       — Ступай, — повторила мать. В одном этом слове было столько горечи, сколько не могло бы вместить в себя ни одно живое сердце, не проронив слезы. Петя не сомневался, что она, пряча от него лицо, тихо плачет. Почему — не понимал. Что он сделал?       Но и ослушаться ее он не имел права — наказала ежели идти, значит, без лишних вопросов пойдет.       — Я люблю вас, матушка, — стоя в пороге, сказал Петя, — всем сердцем, какое есть.       Ответа не последовало. Может, она не услышала? В любом случае, она знает — знает безусловно! — что он любит ее. И она его любит. Потому и скрывает что-то, говорит загадками.       Покинув мать, Петя, вернувшись в сени, осторожно прокрался к двери в горницу. Голосов слышно не было, стало быть, гость почтенный удалился. И откуда только матушке о том известно-то стало?..       Не медля больше ни секунды, Петя широко распахнул дверь в горницу. Здесь было разительно теплее, чем в сенях и подклете: топилась печь.       За столом сидел отец.       Он совсем не изменился — все такой же стройный, высокий и темноволосый, разве что стал чуть бледнее. Конечно, нелегкие годы службы вытеснили из его завсегда здорового и крепкого организма былую бодрость.       — Петька, ты ли?! — басисто воскликнул он, выпорхнув из-за стола.       В нем не осталось ни малейшего намека на привидевшуюся изможденность, когда на пороге комнаты появился Петя.       Мальчик бросился в объятия отца. И растворился бы в нем, если бы его вновь не ошпарило то же самое чувство — от рук батюшки исходило загадочное тепло.       — Каков стал, а! — оглядывая Петю с головы до пят, сказал он. — Как вырос! Видел-то тебя в последний раз подчас, совсем крошкою был!       — Истосковался я по тебе, батюшка…       — А я о тебе думаю беспрерывно — думаю, сынок, как ты один? как справляешься?       — Не один я, батюшка, я с мамкой.       — Не тоскуй о мне, я-то свое отжил, — продолжал спокойно отец. — Человек тот, что с тобою, твой хранитель истинный. Ты его не покидай, не уклоняйся. Он пред тобою честен. Прими его. А о нас с матушкой нечего терзаться тебе, Петруша. Покинули мы тебя рано — всяко в жизни случается.       — Дак ты ж вернулся, отец! Нам не положено тосковать теперича! Мы ж вместе…       — Нельзя тебе с нами остаться. Ты юн еще, тебе жить надо.       — Батюшка, я не понимаю… — Петя поднял на отца глаза, да так и обмер.       На него смотрел не батюшка вовсе — Яков Вилимович взирал на Петю сверху вниз…       …Петя распахнул глаза, задыхаясь от нехватки воздуха. Раны на спине отозвались симфонией боли по всему телу.       Что происходит? Где он? Где батюшка? Где дом? Почему ему так больно? Почему его душит жар и по коже струится пот?       — Тише, не бойся, голубчик, — прошептал кто-то над ним. — Все хорошо, это только сон…       Тяжело дыша, пытаясь разглядеть в мутной темноте очертания незнакомца, Петя было приподнялся на локте, да снова рухнул на постель — растревоженные раны напомнили о себе. А таинственный шепот все призывал успокоиться.       На веки настойчиво опускалась дрема, мальчик отчаянно боролся со сном. Что это?       — Спи, сынок, спи, — продолжал говорить кто-то. — Я рядом.       Петя почувствовал «теплое» прикосновение…       — А…атец…       — Да-да, спи, сынок, не беспокойся.

***

      — И часто он так? — шепнула Якову Вилимовичу Розочка, кутаясь в накидку.       — Случается, — уклончиво ответил Яков Вилимович, продолжая гладить мальчика по маленькому худому плечу.       После томительно долгого обсуждения он был не многословен, как, в принципе, и сама Розочка — она так устала от этой беседы, что вскоре после того, как Петя судорожно заметался на постели, решила удалиться.       — Не буду досаждать тебе своим обществом, — сказала она. — Хотя бы последние часы до прибытия. Отдыхай. В скором времени мы и так не расстанемся — успеем надоесть друг другу. — Розочка ухмыльнулась. — Если нас не вычислят.       — Не вычислят, не беспокойся. Мы все продумали.       — Да. Я буду ждать вас с мальчиком в порту. Доколь чрез контроль проходить будете, успею карету заказать. За меня не беспокойся — контроль пройду.       Яков Вилимович устало кивнул, закрыв за девушкой дверь.       Оказывается, она давно все спланировала. Если бы вице-адмирал не превратился в груду пепла, у нее не было бы шанса покинуть мореходную тюрьму. Для того, чтобы сойти с корабля, требовался специальный пропуск, которого у нее, конечно же, не было. Зато теперь ей открыты все дороги: пропуск Федора Александровича у нее, подговоренный им слуга — мертв, Брюс — с ней.       Однако сам Брюс не смотрел на сложившуюся ситуацию с тем же воодушевлением. Он, безусловно, понимал ее чувства: долгожданное освобождение после стольких лет заточения — да еще и столь унизительного! — но терять голову нельзя ни в коем случае. Федор Александрович — важная фигура. С первыми лучами солнца его начнут искать, допрашивать знакомых и соседей. На все, разумеется, есть блестящая отговорка — Петя. Конечно, откуда Якову Вилимовичу знать, куда подевался Федор Александрович, ежели он день и ночь сидит подле тяжело больного сына? Но…       …он не всегда был рядом с Петей.       Раздавшийся стук вызвал у задремавшего в кресле Якова Вилимовича острую головную боль. Петя не шевельнулся. Накрыв его одеялом, чтобы скрыть пропитавшиеся кровью бинты, Брюс открыл дверь.       Как он и предполагал, явился сам капитан судна, заместитель генерал-полицмейстера и в их сопровождении — трое офицеров. Что ж, Яков Вилимович был готов к допросу лучше некуда. Для начала изобразил крайнее удивление «столь неприятному известию»: кто бы мог подумать, что столь низкое злодеяние приключится со столь почтенным, влиятельным человеком, как наш дорогой и любимый всеми Федор Александрович?! Якову Вилимовичу, впрочем, было сложно не поверить, он мастерски передал замешательство и тревогу за вице-адмирала. Вскоре сам спросил, когда обнаружили пропажу. Он так искренне переживал за «нового друга», в компании которого ему довелось по счастливому случаю оказаться, что пришедшие на допрос волшебным образом перешли на беседу — беседу, полную сопереживания и беспокойства.       — Вполне может быть, — утешительно произнес заместитель генерал-полицмейстера, — что все в порядке с его превосходительством, и, уповая на волю Божью, отыщем мы его.       Якову Вилимовичу стоило лишь поблагодарить визитеров за осведомление. На него подозрений не пало — капитан дал это ясно понять. В свете прошедших два дня назад событий, когда Петя оказался за бортом, ни у кого бы не нашлось наглости обвинить в смерти вице-адмирала Брюса. Естественно, у него нет времени убивать его превосходительство — мальчик тому подтверждение: вид его воистину ужасал.       Тем более, Якова Вилимовича часто видели с вице-адмиралом, из чего следовало, что вражды между ними быть не могло…