Ценою жизни

Наутро, когда Петя проснулся, Якова Вилимовича рядом не оказалось.       Прежде чем уснуть у него под боком, Петя осознал, что это просто какое-то сумасшествие! Он даже сидеть с ним за одним столом права не имел, а тут — спать в одной постели. Мир, конечно, уже давно перевернулся с ног на голову, но столь возмутительная дерзость, столь немыслимое оскорбление по отношению к Якову Вилимовичу по сей день мешали мальчику расслабиться должным образом. Во сне ведь, чтобы контролировать себя, необходимо обладать какими-то воистину сверхчеловеческими способностями. Петя так боялся нечаянно задеть Якова Вилимовича, или неосознанно закинуть на него ногу, что всю ночь просыпался и старался держаться на расстоянии.       Больно представить, что было бы с Петей, если бы не милосердный и понимающий Яков Вилимович. Стал бы кто другой так заботиться о нем?       Последнее время Петя чаще обычного думал об этом.       Также он думал о том, как сильно ему будет не хватать Брюса, когда они вернутся домой. Да, они по-прежнему будут видеться, но лишь изредка: Яков Вилимович — человек занятой, и в не всегда бывает в башне. В эти мимолетные встречи они снова отдаляться друг от друга. Теплые беседы, искреннее попечение и неусыпная поддержка — всего этого уже не будет.       Петя навсегда забудет отеческую ласку Якова Вилимовича — ту самую, о которой он давно забыл.       …У Пети пересохло в горле — в комнате стояла нестерпимая духота, несмотря на приоткрытое оконце. Кажется, снаружи не лучше. В нагретой утренним светом комнате стало достаточно светло, чтобы он смог по-человечески оценить обстановку и понять, кто здесь проживает. С уверенностью говорить о чем-либо пока что рано — Петя еще не видел остальных комнат, а судить по горнице и вот этой самой комнатушке — глупо. Каково жилище само из себя, Петя даже не представлял. Как и того, что его окружает и в каком месте оно находится.       Первым делом Петя выглянул в окошко — оно находилось чуть правее изголовья кровати, поэтому ему пришлось встать коленями на подушки.       Что ж, вид из окна не натолкнул мальчика на какие-то конкретные выводы.       Как и полагается, участок был обрамлен крепким забором. За ним — кромка удивительного смешанного леса — живописного, светлого, наполненного многоголосым пением птиц. Словно пуля, выпущенная из ружья, мимо Пети пронеслась большущая оса, унося вдаль тяжелое жужжание. Тут было полно насекомых: и шмели грузно перелетали с цветка на цветок, и пчелы гудели где-то вдали, и белоснежные капустницы беззаботно порхали над травкой, и комары протяжно пищали то в одно ухо, то в другое. Одного такого надоедливого кровопийцу Пете так и не удалось прихлопнуть — спустя какие-то секунды на руке уже вздулся бледно-розовый волдырь от укуса.       Повернув голову влево и немного подавшись вперед, Петя увидел рассыпанные по холму, который отсюда казался отвесным, соседские дома. Они находились на возвышенности — наверное, из сада все селение как на ладони. Отсюда же Петя увидел лишь малую его часть, не скрытую высокими деревьями, ярко-зеленая листва на которых приятно шелестела от теплого ветерка.       Втянув в легкие свежий аромат хвои, Петя вернулся в комнату, почесывая комариные отметины на руках. Да, здесь воздух действительно оказался спертым: тяжело пахло древесиной и пылью, блестящей в золотых лучах солнца. Петя опустился на кровать.       Весьма странно — в принципе, как и все на Погосте, — но предметы на стенах, которые Петя не признал ночью, оказали на него впечатление. Большое зеркало в мраморной оправе, резная полочка с ветхими корешками книг, позолоченный канделябр, бархатные шторы с характерным восточным узором и символично весящие на гвоздике старые лапти — пустяки, конечно, по сравнению с настоящей, бывающей ни в одном кровопролитном бое, секирой. Кажется, ей уже лет пятьсот, если не тысяча!       У Пети невольно создалось впечатление, что хозяин дома — немец, плохо разбирающийся в русских интерьерах. Это удивительное смешение нового и старого, зарубежного и родного выглядело в крайней степени несуразно. Ну или хозяин — обычный русский мужик — стремится ко всему новому и страстно желает наполнить дом западной утварью.       Петя принялся представлять его: как он щеголяет перед соседями во французском кафтане, в шелковых чулках и кожаных башмаках на каблуке с пряжкой, или бантами, а от него все шарахаются, как от черта, да думают, что он умом тронулся под старость лет. Интересно, есть ли у него здесь друзья? Бывали ли соседи в его доме? подивились ли его богатствами? Или же тут все так живут?       Но ведь Петя совсем забыл о маге! Может, это его дом? В таком случае, разнокалиберное смешение предметов вполне реально объяснить тем, что друг Брюса — натура тонкая, загадочная и непредсказуемая. Маг как-никак. Интересно, что находится в других комнатах? Интерьер такой же дурацкий?       Покачиваясь, Петя осторожно встал с постели и каждый предмет подверг изучению. А как же без этого? Невзирая на ярко выраженное головокружение, Петя коснулся всего, что казалось ему интересным.       Вскоре Петя остановился у большого зеркала, начищенный мрамор которого лоснился от теплого света. Орнамент — великолепной, высокой работы. Единственное, что Пете не понравилось в дорогом зеркале — отражение. Он даже сам себе язык показал — дескать, вот тебе, слабак!       Язык был бледно-розовым…       Петя сглотнул. Привычный железный привкус исчез. Как же он мог не заметить? Притерпелся? Скользнув языком по тыльной стороне руки, Петя еще раз посмотрел в зеркало: вдруг неправда? Однако оставшийся на руке мокрый след подтверждал все сомнения.       Кровь исчезла.       От переполнивший его радости, Петя прижал ладонь ко рту, чтобы сдержать радостный вопль — крик едва не вырвался наружу! Неужели он поправляется? Значит, решил Петя, это и впрямь дом мага! Исцеление началось? Но почему Яков Вилимович не рассказал ему вчера ночью о столь важном событии?!       — Проснулся?       Петя вздрогнул от неожиданности и резко обернулся: на пороге комнаты стояла Розочка. Вместо модного платья на ней был приталенный сарафан, а вместо душного белого парика — узорчатая косынка, из-под которой выбивались рыжие прядки. Очевидно, она была занята работой, так как, войдя в комнату, устало опустилась на кровать и стерла со лба пот.       — Вам нехорошо?..       Вид у нее и впрямь был неважным.       — Отнюдь, — сказала она с тяжелым вздохом. — Работаю вот.       — Где их сиятельство, Розаль Федоровна?       — Уехали.       — Уехали? — Петя округлил глаза. — Куда уехали? Зачем? Когда вернутся?       — Мне почем знать, ягодка? Сказал, к вечеру прибудет. Оставил, понимаешь ли, одну тут горбатится…       — Я могу предложить вам свою помощь?       — Да ладно тебе. Отдыхай.       С этими словами она поднялась и хотела было покинуть комнату, но остановилась на полпути.       — Хотя, — бросила через плечо, — ежели тебе лучше, одежды для работы в ларце подходящие. Поможешь мне в саду?       — Да, Розаль Федоровна, с большим удовольствием!       — Вот и славно! Я рада, что ты поправляешься.       Когда Петя переоделся, Розочка провела его через горницу в сени, всучила древнюю мотыгу и велела выполоть все сорняки у забора — да так выполоть, чтобы ни одного корня не осталось. Что ж, поручение вполне себе сносное, даже приятное в какой-то степени — немного поработать после томительного отдыха, наполнить кислородом затекшие члены. Однако для Пети это оказалось в несколько раз сложнее, чем он предполагал. И дело-то было вовсе не в слабости. Дело было в Розочке — коль бы она не следила за каждым его действием да не контролировала процесс столь взыскательно, Петя, скорее всего, с большее охотой взялся бы за работу.       — Ну кто ж так гребет, ягодка? — поставив руки в бока, отчитывала Розочка. — Поживее! Поглянь — работы много, ан ты все телишься!       Само собой, он бы никогда не признался в том, что ему дурно, и сделал бы все, о чем его попросят, но зной, жажда и голод начинали сводить с ума. Он явно переоценил свои возможности.       Что же делать? Если верить словам Розалии Федоровны, Яков Вилимович вернется только к вечеру. Но почему же он уехал так надолго и не осведомил Петю о своем скором уезде? Зачем оставил их одних? Может, Розочка такая же злодейка, как и Федор Александрович?       Ведь Петя не знал всех подробностей той роковой ночи, когда Федор Александрович оскорбил его, оставив на спине раны, а на сердце — боль. Петя не мог выкинуть из головы все то, что случилось, так просто, как хотелось бы. Если и удавалось отвлечься, то ненадолго — мысли его постоянно возвращались к той боли, утрате и унижению. Дымка, выстрел, окровавленный лик вице-адмирала…       Он помнил его слова, брошенные в порыве ослепительного триумфа. Пытаясь заглушить в себе голоса врагов, Петя боялся правды. Кто он? Обуза для Якова Вилимовича? Лишний для Погоста? Чародей, который не вправе пользоваться своими способностями? Или все тот же сирота, которого родители оставили слишком рано? С чего Петя решил, что Брюсу с его богатым внутренним миром, ярчайшей жизнью, множеством возможностей, страстной любовью к науке и новым знаниям будет до него какое-то дело, когда все закончится?       Одно Петя знал наверняка — Федор Александрович, пусть и был истинным чудовищем и дьяволом во плоти, а сказал тем вечером правду…       …Розочка все время была начеку. Из окна в горнице, где она корпела над обедом, наблюдать за Петей ей было весьма удобно. Она часто выходила на крыльцо, чтобы снова «растормошить» мальчика, который работал слишком медленно и, как ей казалось, неохотно.       Видимо, Розочке, подумал Петя, хочется произвести на Якова Вилимовича хорошее впечатление, поэтому она и решила привести жилище в порядок до его приезда. Вчерашняя беседа явно послужила тому виной. Все просто — вместо неприличных просьб и прельщения, Розочка решила завоевать сердце Брюса трудолюбием. Наверное, она думала, что так он быстрее откликнется на ее чувства? Но ведь не одна Розочка старается привести дом в порядок, не правда ли?       Как бы там ни было, а только вся эта кутерьма с уборкой помогла Пете понять кое-что очень важное: никакого хозяина тут нет и быть не могло. Да-да, безобразное состояние участка говорило само за себя: конюшня распахнута настежь, оконные створки жалобно скрипели от ветра; дверь в баню — заколочена досками; маленькая постройка чуть поодаль — вся покосилась, дощечки прогнили.       Систематическое ворчание Розочки, однако же, начало действовать Пете на нервы. Ему оставалось лишь уповать на то, что заветные часы вечера подкрадутся незаметно, и Яков Вилимович вернется до захода солнца. Но минуты тянулись так медленно, словно время и вовсе остановилось.       Воткнув мотыгу в землю, Петя еле дошел до дома. Сил не оставалось. До очередного обморока — рукой подать.       — Розаль Федровн, — сказал Петя, остановившись в пороге горницы, — ежели б можно б было воды… глоток…       — Отчего ж не можно-то, ягодка? — сказала Розочка, старательно стирая пыль с верхних полок, где громоздилась глиняная посуда. — Вода — в колодце.       Окинув рассеянным взглядом двор, Петя спросил:       — Где ж оный колодец-то, Розаль Федровн?..       — Да там он. — Она махнула рукой куда-то влево. — Недалек до него путь. Как со двора выйдешь, налево по склону иди, ан там пройдешь еще немного — вот тебе и колодец. Не заплутаешь — видно его. А в доме воды нет — на стирку вся ушла, видишь ли, да на кушанья. Набери-ка пару ведёрок, Петенька, чтоб не ходить до колодца-то нам с тобою опосля! Коромысло для удобства возьми. Ну, возвращайся скорее, отобедаем! Ты небось голоден?       Петя покачал головой. Он и сам до конца не понял, зачем это сделал. Может, потому, что все перед глазами у него плыло, как в мираже? Или потому, что все уже было как-то безразлично?       В любом случае, возражать он не смел. Взял ведра и пошел, куда было велено. С энтузиазмом, конечно же. Деревня такая огромная, и всенепременно нуждается в изучении. Еще б звезды в глазах не прыгали, было б замечательно! Из-за головокружения Пете приходилось довольно часто останавливаться, чтобы отдышаться и не дать себе упасть.       Спустившись со склона, Петя не представлял, как вновь заберется на него, да еще и с ведрами, наполненными водой. Стоя здесь, на тропинке, вдоль которой тянулись соседские дворы, он уже не мог наблюдать тех потрясающих видов, открывающихся с участка и, соответственно, объять невероятных масштабов деревни. Зато мальчик мог любопытно разглядеть такие разные владения и почувствовать настоящую свободу. Здесь действительно легче дышалось. Город, с его бешеным ритмом и неусыпным давлением не шел ни в какое сравнение с тихой деревушкой.       Видимо, от жары все попрятались по домам, а иначе, как объяснить это неестественное затишье? Жара-то и впрямь стояла удушающая. И спросить не у кого, где этот треклятый колодец!       Идти становилось все труднее — солнце пыталось уничтожить мальчика. С новой вспышкой адреналина, его горло сжалось до размеров проводка. Дышать было нечем. Петя задыхался.       Знакомое чувство.       Рухнув на колени, Петя тяжело вдыхал наколенный зноем воздух. Из свежих ранок на ногах сочилась кровь. А на локте-то откуда?..       Нет, сил подняться не осталось.       Еще чуть-чуть посидит и встанет. Обязательно встанет.       Однако обморок опередил решительный настрой Пети…       — Петя…       Поскольку мальчик не успел глубоко уйти в забытье, когда очнулся, сразу же вспомнил, как потерял сознание. Видимо, Яков Вилимович успел обнаружить его вскоре после того, как он лишился чувств. Но выразить благодарность словами у него не получилось — голос скрежетал какие-то непонятные отрывистые слоги, которые Брюсу, судя по напряженному выражению лица, так и не удалось разобрать.       Тело казалось таким тяжелым, словно его с силой вдавливали в землю. Петя не мог пошевелиться, а когда попытался — спина и разбитые колени с локтем отозвались болью, защипали. Но, несмотря на изможденность, мальчик почувствовал облегчение, ведь Яков Вилимович — рядом.       — Ваше сиятельство, вы вернулись?..       — Разумеется, вернулся! — Брюс взял мальчика за руку. — Ты сможешь встать?       — Да.       Яков Вилимович помог Пете присесть.       Они оказались в тени большой ветвистой ивы, легкий ветерок сдувал с лица Пети прохладные капельки воды. Невдалеке пощипывала травку рыжая кобыла рысистой породы, размахивая густым блестящим хвостом. И колодец, до которого Петя так и не дошел, находился тут же — буквально в трех шагах. Он долго не спускал с него взгляда, только неясно: презрение ли к колодцу сквозило в нем, или разочарование в самом себе?       Впрочем, теперь Пете было уже все равно. Колодец в конце концов спас его от обезвоживания — Яков Вилимович не только напоил его, но и смыл со свежеиспеченных ранок грязь.       — Благодарю премного, ваше сиятельство.       — Метка графа на твоей шее, — сказал Яков Вилимович, протянув руку к лицу мальчика, — ее нет.       — Ч-что?..       Петя схватился за горло двумя руками, не веря словам Брюса. Сегодня утром, когда он смотрел в зеркало, бордовая окружность, больше похожая на причудливой формы раздражение, была бледной. А теперь ее не вовсе. Что же это значит?       — И капли пота, — продолжал Яков Вилимович, — самые обыкновенные.       — Я хотел сказать вам, что кровь пропала, но вы…       — Знаю, я задержался. — Брюс вздохнул. — Однако, что ты здесь делаешь, Петя? Как ты здесь оказался? Кто тебя отпустил в такую даль? Ты сбежал?       Петя потупил глаза, не зная, что сказать. Подставлять Розочку — последнее дело, недостойное настоящего мужчины. Какими бы необдуманными не были ее поступки, зла она Пете не желала — в этом он не сомневался. Розочка всего-навсего хотела порадовать человека, который ей нравится; хотела, чтобы их отношения с Яковом Вилимовичем становились теплее день ото дня. Как бы Петя смог разорвать ее надежды своим признанием?       — Да пустяки, ваше сиятельство, — тихо сказал он после небольшой паузы. — Я так-то сам виноват…       — Говори правду, Петя. Тебя никто не накажет.       — Розалии Федоровне помощь понадобилась, и я… то есть они… поручили мне набрать воды и…       Яков Вилимович поднял руку в знак молчания, но Петя все не успокаивался.       —…и Розаль Федоровна тут не при чем, ваше сиятельство, поверьте! Это все я… я предложил им помочь, хотя чувствовал себя дурно…       — Замолчи, пожалуйста, — сказал наконец Брюс.       Какой стыд! Петя почувствовал себя еще хуже, чем перед обмороком. По крайней мере в висках не стучало с такой силой, что земля заходила ходуном, и грудь не сжималась от страха так неумолимо, что не хватало воздуха.       Петя совсем не хотел навредить Розочке.       — Успокойся. — Яков Вилимович помог ему подняться на ноги. Они казались Пете невесомыми: то ли от обуявшей тревоги, то ли от слабости.       — Скажи лучше, — продолжал Брюс, — почем же ты в даль-то такую подался, ежели колодец рядом с домом?       — Так ведь Розаль Федоровна говорила, что колодец там где-то, куда-то влево…       Поймав строгий взгляд Брюса, Петя замолчал и виновато опустил глаза. Не умеет он все-таки держать язык за зубами!       Петя слегка отвлекся от своих беспокойств благодаря лошади, тихо пасущейся рядом. Желание погладить рыжую красавицу победило чувство вины перед Розочкой и неуверенности — перед Брюсом, и он спросил:       — Ваше сиятельство, а можно погладить?       — Да разве тебе откажешь?       Петя широко улыбнулся. Протянув бледную ладонь к лошади и осторожно погладив ее по большой, слегка шершавой голове, Петя снова решился на вопрос:       — А как его зовут?       Яков Вилимович ухмыльнулся.       — Ягодка.       — Ягодка?       Поскольку у Пети это слово вызывало дурные ассоциации с Розочкой, он снова поник головой. Заново вспоминая свое опрометчивое признание — иными словами, предательство, он был уверен, что она никогда ему этого не простит. Петя уничтожил то, что для девушки было важным. Он никак не мог забыть выражение ее лица вчера ночью: обида, отчаяние, злость…       — Умеешь ездить верхом? — спросил Яков Вилимович. — Прокатился бы, представься тебе такая возможность?       — С удовольствием!       Петя был полон решимости взобраться на лошадь и поскакать, куда глаза глядят. Как же он устал от бренной болезненной оболочки! Как же ему хотелось забыть о проклятье и никогда больше о нем не вспоминать!       Сейчас ни о каком «прокатиться», разумеется, не могло идти и речи; Яков Вилимович ведь совсем не то имел в виду, когда так легко предложил Пете занять место в седле. Да и что он, совершенно лишился ума, что ли? Петя едва держался на ногах, какие ему конные вылазки? Ему предстояла лишь скромная, легкая прогулка.       — Успеешь еще, — подбодрил Яков Вилимович, помогая Пете удобно устроиться в седле.       Вскоре после того, как все приготовление были закончены, Яков Вилимович, взяв Ягодку под уздцы, вывел ее на тропинку из щедрого тенька под ивой. Петя вдруг почувствовал себя таким постыдно маленьким, что в горле встал комок. Но от чего сей комок понять было сложно даже самому Пете: горькие ли это воспоминания детства, или же снова глубокий стыд за собственную немощь?       Много лет назад, когда он был еще совсем крохой, отец частенько катал его вот так на своей лошади: придерживая за спину одной рукой, держал уздцы — в другой. Время от времени отец оборачивался к нему и о чем-то ласково ворковал. Петя совсем не помнил, что именно — ему тогда было не больше четырех.       Удивительно, но из памяти его по прошествии лет не стерлась улыбка отца — он видел ее столь же отчетливо, как краски мира вокруг, стоило только закрыть глаза. Несмотря на то, что лик его день ото дня становился все более призрачным и стертым, улыбка не умирала.       …Поглаживая Ягодку по густой гриве, Петя улыбнулся своим воспоминаниям и расслабился. Да и как тут не расслабишься, когда окружает такая благодать? Поглядывая по сторонам, изучая великолепные раздолья и дворы, Петя внимательно слушал Якова Вилимовича — многочисленные вопросы, касающиеся Чернолесья и дальнейшего плана действий, он снова решил оставить для более удобной обстановки (чтобы, как знать, Петя не рухнул наземь из седла!), и поэтому рассказывал ему о лошадях.       Не совсем то, что Петя хотел бы сейчас услышать, но из уст Брюса лишних речей не бывает. И быть не может. Впрочем, мальчик нисколько не удивился, когда он заговорил с ним о лошадях. Все знали о любви Якова Вилимовича к этим удивительным созданиям, и, как полагал Петя, завидовали его щедрым конюшням, состоящих из самых лучших породистых и холеных лошадей. Марго сама рассказывала Пете, об этих фантастических конюшнях: «В Смоленске, — говорила, — и Рославле у папеньки полсотни лошадей стоит, да мастей разнообразных, тебе и не снилось!»       — А Ягодка, ваше сиятельство, — спросил Петя, — могла бы заслужить место в ваших конюшнях?       — Вполне. Хотя бы за то, что подсобила нам в трудный час.       — Забрать с собою изволите?       — Боюсь, что хозяин не продаст ее ни за какие деньги.       — Хозяин?       — Позже.       Ага, значит, хозяин все-таки есть!       Петя так торопил время — так хотел узнать обо всем поскорее, что, когда они подъехали к дому, совсем забыл о своем предательстве.       Розочка стояла на крыльце и, поставив ладонь козырьком, тревожно выглядывала на тропинку.       — Господи! — Она по-старушечьи перекрестилась двумя перстами и отварила ворота. — Слава тебе, Господи, милостивый наш государь… Вернулись!.. Нашлись!.. Господи, где ж ты токмо нашел-то его, горемычного?! Петя, Петенька, где ты был?!.. Яшенька, боже, храни тебя Господь — нашел, нашел нашего мальчика!..       Тем временем, как Розочка благодарила Всевышнего за милость, Яков Вилимович помог Пете слезть с лошади.       — Отведи Петю в дом, — сухо бросил Брюс, прежде чем отвести Ягодку обратно в конюшню.       — Пойдем, — сказала Розочка, — пойдем, ягодка!       Пете даже стало ее жаль: она не находила себе места и кружилась вокруг него, как пчелка, не зная, чем угодить. От нее исходил холодный страх: глаза лихорадочно бегали, руки тряслись. Однако играла ли она, или действительно чувствовала свою вину, Петя не знал и, если честно, не хотел знать. Он ничего не имел против Розочку, да и врага в ее лице видеть тем более не пожелал бы.       — Не переживайте, — сказал ей Петя. — Я сам виноват, что все так случилось.       — Да в чем же ты виноват, Господи?! — затряслась она. — Я же тебя, такого хворого, отправила, черт знает куда! Господи, Господи!.. Я ж не знала, что колодец — рядышком стоит! Я сама в дальний ходила, пока тебя искать не пошла и не наткнулась на него!..       Когда на пороге горницы показался Брюс, Розочка выпрямилась, а Петя, наоборот, — поклонился.       — Почему, изволь ответ держать, — начал Яков Вилимович спокойно, — я встретил его у колодца, тем часом, как он должен быть в постели?       — На месте сдержать не сумела — эк помощник! — затараторила Розочка. — Вызвался сам помогать, хотя я говорила, я наказывала ему не прикасаться к домашним к моим делам!..       — Да ты просто воспользовалась им, потому как знала — он не откажет!       — Ты зря обвиняешь меня, зря!..       — Я не потерплю подобного отношения к Пете!       — Я ни о чем его не просила!.. — выпалила она слезно. — Не просила!       Выйдя вперед, Петя сказал:       — Яков Вилимович, это правда. Розалия Федоровна ни о чем меня не просили. Я же говорил вам, что сам вызвался помочь и…       Брюс метнул в него строгий взгляд. Но уже не такой, каким он одарил его там, у ивы. Этот был острый и оскорбленный. У Пети сердце облилось кровью. Он затаил дыхание, и, кажется, в это роковое мгновение вообще забыл, как в легкие попадает воздух. Мир словно поглотила всеобъемлющая тишина, во время которой он мог слышать лишь стук своего клокочущего в груди сердца.       — Прочь с глаз!       Петя поклонился и быстро прошмыгнул мимо Якова Вилимовича в коридор.       Ему еще никогда так сильно не хотелось спрятаться, ну или провалиться сквозь землю, например. В такие минуты сложно блокировать бесконечные удары адреналина — впрочем, Петя даже и не пытался. Сердце стучало в висках, в горле, в глазах, в голове…       До Пети долетали обрывки фраз, но он ничего не слышал и ничего не видел перед собой, кроме того взгляда.       Мальчик принялся отмерять комнату шагами. Розочка продолжала парировать, в итоге пробормотав что-то о безразличии Якова Вилимовича к ней.       Петя присел на краешек кровати, раскачиваясь из стороны в сторону в ожидании страшного.       Все это время в голове стучал лишь один вопрос: что же будет?       Что же будет? Что же будет? Что же будет?..