Ценою жизни

Как только Петя услышал громкие шаги в коридоре, немедленно поднялся с кровати, низко опустил голову и застыл в виноватом поклоне.       Шаги были вовсе и не громкими, просто Петя был до того напряжен и напуган, что его чувствительность повысилась до крайней «отметки» — любой звук в пределах дома воспринимался им до того отчетливо, словно разговоры, скрип полов и мельчайшие шорохи происходили у него в голове. Пожалуй, эту фантастическую способность, проявившуюся сравнительно недавно (пять минут назад, или даже меньше), можно было бы сравнить с увеличением громкости звука на какой-нибудь современной аппаратуре: колонке, радиоприемнике, мобильном телефоне. Но поскольку Пете не было известно о вышеупомянутых технических приспособлениях, он не стал это чувство ни с чем сравнивать. Ему вообще было не до этого.       Увидев на пороге комнаты Якова Вилимовича, Петя не знал, чего ожидать.       — Ваше сиятельство…       Он не смог бы оценить, насколько Яков Вилимович зол и в каком расположении духа находится — боялся поднять глаза. И без того же ясно, что не в самом для Пети выгодном. Он серьезно провинился — неприлично влез в разговор взрослых, о какой поблажке могла идти речь? Брюс, наверное, уже пожалел о том, что баловал мальчика лаской, что позволил ему непозволительно приблизиться к себе. Теперь эта самая близость переросла в неуважение…       По мере приближения Якова Вилимовича Петя все ниже опускал голову и выше поднимал плечи. Осторожным движением, словно боясь спугнуть, Брюс взял мальчика за подбородок, поднял его голову и посмотрел в глаза.       — Извини меня, — сказал он. — Я совершил ошибку, повысив на тебя голос.       Петя сглотнул и быстро заморгал ресницами: это правда или он снова бредит?       — Не в моем это духе, — продолжал, однако, Яков Вилимович. — Вовсе я не хотел тебя напугать.       — В-вы… — сказал Петя, — не должны просить у меня… прощения, ваше сиятельство.       — Пойми, я вовсе не хочу, чтобы ты при виде моем дрожал, словно осиновый листок. Улыбнись же — я хочу видеть тебя счастливым.       Если снова подвергнуть оцепеневшего Петю сравнению с современными благами — в данном случае с электричеством, то сейчас у него явно произошло «короткое замыкание». В голове не укладывалось, что Яков Вилимович только что просил у него прощения. Господи, какой кошмар. «Функции восприятия извинений уважаемого человека» не было предусмотрено конструкцией мыслей мальчика, что жестоко нарушило привычную работу. Хотя она, эта привычная работа, уже давно стала неправильной — исказилась донельзя еще в начале пути, когда Яков Вилимович взял его на руки перед разрушенным мостом.       Петя скованно улыбнулся.       — Боже, — сказал Яков Вилимович, едва сдерживая смешок. — Ну и улыбка!       — Простите, ваше сиятельство, — пробормотал Петя, — я не должен был…       — Ты поступил достойно — ты заступился за женщину, совсем не глядя на ее отношение к тебе. Ты поступил как настоящий мужчина.       — Но Розалия Федоровна не были со мной жестоки, ваше сиятельство. Я неприлично повел себя, подчас… влез в ваш разговор.       — Чтобы заступиться. Твой поступок достоин уважения.       Петя улыбнулся. На сей раз искренне.       Правда, желудок, уже давно свернутый в трубочку, жалобно и громко заурчал. Он словно нарочно ждал паузы, чтобы его наконец услышали и перестали бестактно игнорировать.       Тут уж Яков Вилимович не сдержался — так и залился смехом.       Петя подхватил заразительный смех Брюса, несмотря на все свое глубокое смущение и растерянность.       — Ну вот, — сказал Яков Вилимович, погладив мальчика по щеке, — такой ты мне больше нравишься.       — Голодный, ваше сиятельство, аль улыбающийся?       — Голодно улыбающийся.       Они снова засмеялись.       Сутки без пищи серьезно сказались на аппетите мальчика. Припасенная со вчерашнего дня еда, а именно — румяные пирожки с мясом, вызвали в Пете острое желание проглотить все одним махом; но стоило только приступить к трапезе, как к горлу подкралась тошнота — весьма упрямая и наседающая. К счастью, теперь Пете разрешалось пить столько, сколько он захочет, и Яков Вилимович не стал возражать, когда он скромно попросил «один глоточек».       — Ничего страшного, — сказал Яков Вилимович, макнув перо в чернильницу, — ешь потихоньку, теперь мы никуда не спешим.       — Яков Вилимович, могу ли я поинтересоваться, что вы пишите?       — Прошение к местному портному. Чтобы благополучно пересечь границу, нам следует посетить одно место, где обязательно соответствующее платье.       — А что за место, ваше сиятельство?       Отложив перо, Яков Вилимович сказал:       — Чтобы пересечь границу без излишних трудностей, нам необходимо подать прошение в городскую епархиальную школу, которая ценится здесь наивысше любой другой. Тех, кто поступает в эту школу, за границу торжественно пропускают без церемонной проверки. На границе сейчас неспокойно — нас могут разоблачить, а так… есть шанс пройти незамеченными. Однако поступить туда не так-то просто. Из сорока юношей отбор пройдут пятеро. Приемные экзамены проходят раз в месяц; удача улыбнулась нам — мы не опоздали, и у нас есть некоторое время для подготовки.       — То есть… — Петя нахмурился, — мне всего-навсего надобно принять участие в предвыборных экзаменах, чтоб нас пропустили за границу?       — Мы уже будем за границей.       Петя задумался. Странно все это. Очень странно.       Незаметно для самого себя он приступил к трапезе, задумавшись о возможных опасностях. Впервые в жизни ему предстоит нарочно провалить все экзамены — провалить ради того, чтобы поступить туда, куда ему… поступать не надо. В голове не укладывалось! С другой стороны, вполне логично и даже ничуть не странно, что Якову Вилимовичу пришло в голову пойти на обман и перехитрить целое государство с его жестокими законами. Исходя из положения, в котором они оказались, обман — единственный выход.       Погост несправедлив к слабым, и Петя тут ни при чем. В Погосте он — гость. Погост — не его мир, в конце концов. В его мире никто не пытается подвергнуть уничтожению сирот. Поэтому Петя решил, что неправильно было бы считать себя виноватым перед теми, кто считает его лишним. И ложь эта казалась ему уже не столь серьезной — не столь неправильной…       — Как только экзамены подойдут к завершению, — добавил Яков Вилимович, — мы без лишних хлопот продолжим путь.       Услышав это, Петя расслабился. Все потихоньку становилось на свои места.       Темный маг — приятель Брюса — находится где-то за границей, из чего следует, что дом сей — не его. Да и как о таком только можно было подумать? Эдаких странных друзей у Якова Вилимовича точно быть не могло, которые украшают комнаты вещами абсолютно не сочетающимися друг с другом. Но и этому чудному явлению нашлись свои объяснения.       Оказывается, незамысловатое жилище принадлежало местной вдове, которая сдавала его на время путешественникам за плату. Наличие же дополнительной комнаты с диковинными предметами заслуга покойного мужа и пятерых сыновей хозяйки дома — в связи с тем, что отныне иностранцы часто посещают «дикую» Россию, было решено пристроить к горнице дополнительную комнату и постараться придать ей более-менее приличный вид. Откуда простым крестьянам было знать, как выглядит обстановка иностранных домов? Разумеется, они сделали дом таким, какими примерно себе представляли. И пожалуй, самое главное — «слепили» дом из того, что смогли достать и на что хватило средств.       — А Чернолесье-то далече от границы будет? — спросил Петя.       — Да, — сказал Яков Вилимович, — далече.       — Почему же вы не решили остановится где поближе? Опасаетесь, что кто-то сможет нас обличить, как… как Федор Александрович?       — Вовсе нет, Петя. — Яков Вилимович улыбнулся. — До экзаменов чуть меньше двух недель. Комната в городском трактире, среди шума и духоты, не самое подходящее место; а здесь простор, здесь — замечательно. К тому же, такая комната значительно дороже бы нам обошлась, чем дом в Чернолесье.       Петя задумчиво кивнул, опустив взгляд на запястье, где были выведены три заглавные буквы — ненастоящие инициалы. Тату заметно поблекло: светло-серый оттенок в середине и расплывчатый по краям, будто краска находилась не под кожей, а на ней.       На судне, когда от скуки было нечем себя занять, Петя подолгу разглядывал запястье, и с досадой думал о том, что ярким родственное отличие будет недолго. Сейчас же, когда «родословная» почти стерлась, он почувствовал себя более чем уязвимо.       — Пустяки, — сказал Яков Вилимович. — Перед отъездом в город сделаем новые.       — А здесь есть мастера?..       — Здесь кого только нет!       Что ж, деревня и впрямь была не маленькой. Когда Розочка отправила Петю к колодцу, он не видел ни конца ее, ни края.       — Да, здесь есть мастера, — сказала Розочка, проходя из сеней в горницу. Петя вздрогнул от неожиданности.       — Здесь есть також и портные, — остановившись рядом с ними, продолжала Розочка, — и пекари, и кузнецы, и солдаты, и немцы, и богачи, и нищие, и пьяницы, и убийцы и старые девы. Еще есть, — она бросила небрежный взгляд в сторону Якова Вилимовича, — сумасшедший, избалованный графский сынок, его новая забава — хворающая маленькая сиротка, сбежавшая с корабля шлюха и целое море тягот.       — Остановись, — на удивление спокойно сказал Яков Вилимович. — Я ведь уже извинился.       — Мне неясно токмо, — продолжала она, — на кой черт тебе все это? Ты богат и… ты можешь все! Каждый грезит твоей жизнью, а ты отвергаешь собственное счастье, подвергая себя опасности!       Яков Вилимович встал из-за стола.       — Розочка, послушай.       — Почем ты пользуешься мной?.. — Из глаз ее брызнули слезы. — Мной и моей слабостью… и… и… Ты не понимаешь! Ничего не понимаешь! Зачем ты позволил мне быть рядом? Ты мог… отстраниться, однако ты… как все они — ты не думаешь о моих чувствах! Ты просто… воспользовался мной, когда тебе то было удобно!       — Я полагал, — сказал Яков Вилимович, — мы все решили.       — Ты решил, а я — нет!       — Чего ты добиваешься?       — Я — не лишенная чувств девка! — воскликнула Розочка так громко, насколько сильно ей хотелось бы, чтобы ее чувства услышали и приняли.       — Полно, поговорим наедине. — Брюс протянул ей руку. Но она отшатнулась от него в сторону.       — Не трогай меня! Нечего меня жалеть, без твоих ласк, чай, обойдусь!       С этими словами она выбежала из горницы. Из приоткрытого оконца до Пети донесся ее жалобный плач.       Яков Вилимович последовал за Розочкой, оставив его одного.       Петя тяжело вздохнул. Его по-прежнему переполняла жалость к Розочке. Ему было абсолютно безразлично, кем она была раньше. Розочка помогает им, и главными остаются ее самоотверженность и бесстрашие, с которыми она пошла на побег. Не встреть она Брюса там, на судне, быть может, так и осталась бы прозябать на дне человеческом? И… ему было плевать, что там между ними все-таки успело произойти.       В конце концов, кто другой, если не она, согласился бы помочь им?       Петя проникся искренним сочувствием к Розочке. Страшная судьба! Какой нелегкой должна быть жизнь, чтобы пойти на добровольные унижения?       А может быть, она и не выбирала?