***
— Варвара Михална обещала поделиться новостями из города, — сказала Розочка, все еще мрачная после столь эмоционально тяжелого дня. Нельзя сказать того же самого о Брюсе — он был больше задумчив, чем мрачен, и Розочку почти не слушал. Так что пытаться завязать с ним диалог оказалось сплошным неудовольствием. Его более интересовали лечебные травки, чем насущные проблемы — еда, к примеру, скоро закончится, воды бы следовало натаскать, закончить с прошением к портному. Время идет, в умелых руках платье будет готово через недели три, не меньше. А как быть с мастером родословных?! Розочка и сама не знала, почему ее волнуют его проблемы. Скорее всего, потому, что она привыкла к безотлагательным решениям. Жизнь не предоставляла ей времени на раздумья, все трудности приходилось разрешать без промедлений. К тому же неотъемлемой частью ее существа являлась самостоятельность. Среди женщин тогда эта исключительная черта встречалась крайне редко. Да и на кой она им? Мужчины не позволяли женщинам дерзновенного своеволия — ты кто, мол, есть? сиди да помалкивай! —…следует уж как-нибудь поторопиться, — заключила Розочка. Яков Вилимович обернулся. — Ты что-то сказала? Розочка скрестила руки на груди. Скользнув взглядом по разложенным на столе сухоцветам и склянкам с темной, не вызывающей доверие, жидкостью, она поморщилась. — Извини, — сказал Яков Вилимович, — нужно сделать Пете отвар из плодов боярышника — он поможет ему от головокружения. Настаивать долго. Надо бы и ромашку настоять. От тошноты-то… мало ли. — От тошноты сок картофеля нониче пьют, — сказала Розочка. — Думаю, можно еще чай зеленый испробовать с заморским плодом… как его?.. кислый такой… А мята! совсем из башки вылетела — ну ты, подумай, а! Ее також можно. Корень имбиря порой в чувства приводит… да где достать-то? Уксус, в конце концов, яблочный изготовь! Варвара Михална яблок дала две корзинки. — Откуда ты знаешь столько о… — Подчас становишься тяжелой против воли, тут же додумаешься, как с тошнотой справляться… Не единожды ведь было. Федор Александрович, ежели б узнал, — она равнодушно повела плечом, — убил бы. Грех это — дитя не рожденное губить, да выхода не было. Что ему, думала, ежели б и родился, светило б? Среди распутниц расти — не велика милость. Да и… — Розочка закусила губу. — Ладно, нечего уж сейчас жалеть… в прошлом все… Нарастающая неловкость почти осязаемо наполняла горницу. — Ладно, — сказала Розочка, — займись боярышником, а я заварю ромашку. — Не нужно, отдыхай. — Хорошо, с Петей посижу. — Спасибо. — Не стоит. Я не меньше твоего о нем тревожусь.***
С наступлением ночи все в доме кажется слегка пугающим, поэтому — опасным. Почему так? Не из-за того ли, что темнота — это всегда неизвестность? Или же в темноте таятся злые силы, дремлющие днем? Все это, конечно, сказки для малых детей, но страх этот — темноты, неизвестности, злых духов — укореняется длиною в жизнь. Любой — и стар и млад — боится встретиться с чем-то необъяснимым. Чем-то потусторонним. Петя очнулся в полном одиночестве и темноте. Осмотрелся. За окном завывал ветер, и от его нещадных порывов жалобно лязгали створки. Когтистые ветви деревьев бросали неровные тени на бревенчатые стены и потолок, казались исполинскими и жуткими. Но это всего лишь обман зрения — на самом деле ветки не могут быть такими большими. Петя вдруг поймал себя на мысли, что пытается утешиться закономерностями элементарных вещей. Смешно! Ну, в самом-то деле — что тут страшного? Обычная темная комната. Куда пуще Петю беспокоило другое: сколько он проспал? Ведь когда заснул, день-деньской стоял. И почему в доме так тихо? Где Яков Вилимович и Розочка? Свесив ноги с кровати, Петя ощутил на ступнях знакомый сквозняк. Абсурдно неумолимый тут ветер по ночам, учитывая удушливость деньских часов. Накинув на плечи одеяло, Петя побрел в горницу. Взрослые, наверное, там. Как и вчера, очерчивая предметы резким золотистым отсветом, впереди подрагивал огарочек. Быстро прошмыгнув к источнику света, Петя был рад, что головокружение отступило — стало быть, действительно нужно было отдохнуть. Петя, наконец-то, не был похож на неваляшку. Это показалось бы ему странным, даже слегка пугающим, если бы он не обнаружил, что в горнице никого нет. Ну и что теперь? Не очень-то хотелось соваться на улицу. Да и не разрешено ему было — Яков Вилимович, стоит полагать, разозлиться, ежели узнает, что Петя вышел из дому без его разрешения. Ладно, коль взрослые посчитали нужным отлучиться, он не имеет права за ними ходить всюду хвостиком. Придут, что ж теперь? С досадою вздохнув, Петя приблизился к столу, наклонился к огарочку и сел рядышком. Наблюдать за пламенем можно часами — как плавно оно танцует в воздухе над тоненьким фитильком, какое оно прекрасное, какое цельное, идеальное… Даже не верится, что это маленькое совершенство может уничтожить: спалить дотла, превратить в пепел. Но не сейчас. Завывающий ветер был настроен к догорающему, почти погибшему огарочку весьма сурово — огонек предательски, отчаянно метался, словно кто-то намерено пытался сдуть его губами. Петя прикрыл огонек ладошками, защищая от назойливых порывов. Откуда дует-то — непонятно. Из всей щелей, кажется. А тут их немало. Окажись Петя без света (один!), скорее всего, почувствует себя уязвимо. Его не покинет ощущение чьего-то присутствия. Он и сейчас это чувствовал. Кто-то наблюдает за ним? Может, тот человек, шаги которого он слышал днем? Или же это нечто более страшное? Пользуясь затишьем оно, ждет нападения? Петя забеспокоился, обводя горницу настороженным взглядом. Все казалось спокойным, за исключением дальнего угла. Рядом с дверью в сени мальчик увидел что-то странное. Оно сидело неподвижно, так что он сразу решил, что это какой-то предмет. Был он чуть меньше обыкновенной кошки, и таким же пушистым. Что это? Петя поднялся с лавочки, держа огарочек на расстоянии вытянутой руки. Интерес победил страх! Может, это, правда, котенок? Если это так, то о нем следует позаботиться: согреть, напоить молоком. Осторожно, боясь спугнуть, Петя приближался к пушистому существу. Вот смеху-то будет, если это окажется какой-нибудь шапкой или варежкой! Хотя откуда здесь, в Чернолесье, в этой-то духотище, шапка и варежки? — Эй, кис-кис-кис… — Хмр-р-р, — глубоким гортанным звуком откликнулось существо, — мр-р-р… Оно открыло белоснежные глазки, на фоне ночного полу-мрака комнаты выделяющееся жутковатым контрастом. Грозное мурчание деформировалось в истошный вопль. Тщедушный маленький зверь резко рванул в сторону Пети, скаля малюсенькие острые зубки. Петя вздрогнул всем телом, выронил свечу — горницу мгновенно поглотила тьма, — и… …проснулся. Первое, что он почувствовал, как только распахнул глаза, — остро покалывающие кожу, мурашки. Лишь затем обратил внимание на бухающее в груди сердце, каждый удар которого отдавался в голове. — Тише, ягодка, — сказала Розочка, погладив Петю по волосам, — тише, все хорошо. Приснилось тебе это… приснилось… Приснилось?.. Пете потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и понять — опасность миновала. За окном было еще светло: прохладные сумерки неспешно опускались на землю. Никакого ветра, когтистых теней, тьмы и одиночества. Розочка скромно уселась рядом на краешек кровати, что-то тихонько приговаривая — очевидно, пыталась утешить. Не приснись Пете та жутка тварь, наверняка, сей факт бы его крайне смутил — кто знает, сколько она просидела около него? Но сейчас он был действительно благодарен Розочке за то, что она оказалась рядом. Прежние страхи, с которыми Петя заснул, теперь находились на ступеньку ниже того, что он видел во сне. — Петенька, маленький, — спросила Розочка, — чего ж ты испужался-то? Что ж тебе приснилось-то эк страшное? — Да так… — Петя присел, настороженным взглядом оглядывая комнату. — Какое-то… не знаю… Вот такое что-то… лохматое, злое… — Домовой, што ль? Петя пожал плечами. О домовом он бы и не подумал. А ведь правда! Как Петя мог забыть о таком важном, неотъемлемом персонаже любого дома, как домовой? Что, если он не хочет, чтобы в его владения вторгались чужаки? Вдруг он чувствует проклятье, поэтому мучает Петю кошмарами? А шаги эти… вдруг были первым его предупреждением? Петю снова бросило в холод. — Не волнуйся, не один ты домовых боишься. — Розочка улыбнулась. — В отчем доме — подчас малой была, вот как ты сейчас, — домовой злой жил. Душил иной раз во сне-то. Проснешься, бывало, нечем дыхнуть — батюшки! Знаешь, как страшно бывало? Порой с сестрою по ночам беседовали, так он давай злиться: посудою как начнет греметь, как начнет громыхать, так мы и замолкали тут жа! Пытались мы его задобрить, да не емлют подачек злые домовые-то. — А вы его никогда не видели? — спросил Петя наивно. — Видала, — кивнула Розочка. — Страшный он — сердце при виде его заходится! — А как он выглядел? — Ну такой… косматый, грязнющий… Чуть меньше кошки… — А он, Розаль Федоровна, звуки какие-то издавал? — Нет, молчал он. Иногда токмо… когда не подозреваешь, то мяукнет по-человечьи, то гавкнет навроде пса. Иль словечки разные выдавал. Помню, сижу за прялкой, — а в доме тихо-тихо, — и он вдруг возьми да крикни: «КУ-КУ!» Но и это звучало так… как будто… знаешь ли, в голове происходило. Сумасшедшая, думала, что ли, уж совсем? Ан нет — ни с одной мною он в «ку-ку» играл. Еще, помнится, по рукам бил. Свесишь с печи руку-то во сне, а он тебя — шлеп! — ударит. Страшновато было, боялись мы его пуще батюшки, посему смирные ходили. У нас на гвозде плеть висела в горнице, так мы про евонную и знать забыли, с таким-то грозным хозяином! — А тут, как думаете, не может домового быть? — В каждом доме он есть, — серьезно сказала Розочка, насупив светлые бровки. — На то он и дома хранитель. Ан без хранителя дом, сам знаешь, долго не простоит. — Как думаете, Розаль Федоровна, злой он тут, аль добрый? Она призадумалась, пожала плечами. — Поживем — увидим. Петя согласно кивнул, хотя заключение это его отнюдь не успокоило. Да и вся беседа в принципе. Красноречивые описания домового, выданные Розочкой столь простодушно, непроизвольно напоминали существо из сна. — Розаль Федоровна, — спросил Петя, — а где их сиятельство? — Скоро вернется твое сиятельство. — Розочка махнула рукой. — Ты скажи лучше: как себя чувствуешь-то? — Хорошо, — не задумываясь, ответил Петя. Получилось даже более непринужденно, чем он ожидал, — никакой дрожи в голосе, никаких сомнений. Лгать о самочувствии Пете было не впервой Розочка взяла его за руку, погладила по ладошке и ни с того ни с сего рассмеялась. — Папенька тебе там боярышника заварил, — сказала, — дать наказал, как проснешься; ан ты меня так заболтал, что я об сем и забыла… Петя улыбнулся. Ему было так хорошо с Розочкой.