***
К счастью, Яков Вилимович вернулся вовремя, так что Розочка не успела упрекнуть его в нерасторопности. Он по-прежнему считал, что ей не следовало ввязываться в его проблемы, требовать скорейшего их разрешения и намеренно подгонять к действиям, но — то ли назло, то ли совсем неумышленно — исполнил все ее увещевания и сделал даже то, о чем она еще не успела его попросить. Прошение к портному — передал (в самое ближайшее время тот явится), воды — принес, провизия, какую смог достать, — на столе, ужин — приготовил. В последнее Розочка, конечно, не поверила, но, увидев, что Брюс не врет, долго его допытывала. Толком она, конечно, так ничего и не добилась — Яков Вилимович был немногословен да парировал искусно. — Да ты, — подытожила иронично Розочка, — никак иначе, колдун, Яков Вилимыч! Когда успел-то? Я б услышала, ежели б ты явится соизволил! Не знаю, радоваться ль мне, аль креститься от тебя? Токмо что ж Петьке за отваром твоим ходила — не было тебя в горнице! — Отходил я, вот ты и не заметила. — Чур меня! чур! — Варвары Михайловны что-то нет, — сказал серьезно Яков Вилимович. Розочка присвистнула. — Известное дело — в городе задержалась. Быть может, и не придет уж сегодня-то? Похолодает вскоре, вымыться б успеть — грязные с дороги, аки черти! — Да, надо бы чертей с себя смыть. — Все-то тебе хиханьки да хаханьки, ан я ж серьезно… Было решено немедленно заняться всеми нужными для того приготовлениями. Петя еще не знал о купании, столь его стесняющем, — взрослые разговаривали в горнице. Да и не хотел Яков Вилимович раньше времени беспокоить мальчика; пусть эта весть будет для него неожиданной, ни то разнервничается заранее — ни к чему это. Впрочем, Якову Вилимовичу нравились эти процедуры еще меньше, чем его ранимому подопечному. Никто не видел то, что видел он. Под мешковатой одеждой разве разглядишь истинную болезненную худобу мальчика — серую кожу и выпирающие ото всюду кости и тоненькие члены? И если в предыдущий раз Яков Вилимович был уверен, что у Пети есть время, то сегодня он с ужасом осознал, что еще немного и он может потерять Петю навсегда. Как научиться не смотреть на него сквозь преждевременную скорбь? Как внушить ему, затравленному и беззащитному, что он в безопасности? Как передать ему покой, когда у самого сердце трепещет от беспокойства? Яков Вилимович чувствовал — сегодня Пете более чем неловко. Сегодня он не скроется в ванной, обхватив себя руками, — в доме не было ни ванной, ни слуг, которые бы ее принесли и унесли. Все водные церемонии сегодня решили провести на заднем дворе. Баню топить — поздно, да и незачем. После дневной солнечной пытки сложно представить, какой бы храбрец осмелился еще раз удушиться в бане. Но это была лишь одна из причин, по которой мытье в комфортабельных условиях осуществить не получилось. Дело в том, что баней, как оказалось, давно не пользовались — она находилась в самом серьезном запустении. Когда здесь в последний раз жили? Судя по запущенности жилища, его давно не касалась человеческая рука. — Что ж, — сказал Яков Вилимович, — завтра мы со всем разберемся, и вскоре сможем купаться в бане. Здорово, правда? — Да, ваше сиятельство… правда… — Яков! Яков Вилимович обернулся: Розочка смело шагала к ним навстречу, поддерживая полы сарафана. — Чего? — отозвался Брюс. — Новости из города!.. Петя округлил глаза и со скользко стекающей по плечам пеной спрятался за высокую деревянную бочку, наполненную водой. — Хозяйка приходила! — сказала Розочка. Яков Вилимович же растерялся, переводя взгляд с побелевшего Пети на запыхавшуюся Розочку. — Не могла бы ты… — начал было он, но она его перебила. — Ежели, говорит, поступать-де намерены, танцам обучиться надобно — закон экой издали! — Хорошо, но ты не можешь подождать?.. — Послушай, на границе-то… — Как только мы закончим, я выслушаю… — Дело крайней важности!.. На границе сейчас… — Я понял, но ты… — Да послушай же! — крикнула Розочка так громко, что крик этот покрыл собою, если не весь лес, то всю деревню — точно. Яков Вилимович замолчал, Петя — застыл, все Чернолесье, наверное, тоже. Розочка вырвала из рук Брюса ковшик, зачерпнула воды из бочки, и выплеснула содержимое ему в лицо. Произошло это так скоро, что Яков Вилимович и среагировать-то никак не успел да слова все от неожиданности растерял. — Я весь внимание, — спокойно произнес Яков Вилимович. — Какой же ты… — процедила Розочка. — Это была пощечина? — Понимай, как хочешь. — Что ж, ладно. Не сказав больше ни слова, Яков Вилимович взял небольшой — примерно литров эдак на пять — ушат, зачерпнул в него воды из той же самой бочки и окатил ею Розочку. Она даже не успела прикрыть голову руками, только громко ахнула. — Думаю, нет, — сказал Яков Вилимович, невинно улыбнувшись, — не пощечина. — Ах так!..***
После начался продолжительный, водопролитный бой, как успел окрестить его про себя Петя. Удивительно, что после увиденного он сохранил способность выдумывать шутливые словечки! Но водная война, развернувшаяся на его глазах, продолжалась недолго. Стоит отдать Розочке должное, она порядком натерпелась и решила затеять настоящую драку. Тогда Якову Вилимовичу ничего не оставалось, как успокоить ее и сдержать неуемную тягу к борьбе, по сути, раздутой из ничего. Розочка этого признавать, конечно же, не хотела, вела себя оскорбленно, что-то кричала, вырывалась и брыкалась точно сумасшедшая, но вскоре, обессилив, расхохоталась. Да, действительно ведь смешно получилось! Петя был готов подтвердить. Живое представление, к слову, пошло мальчику только на пользу: за то время, что Яков Вилимович и Розочка вытворяли какие-то безумства, он успел, воспользовавшись своей исключительной невидимостью, завершить купание и закутаться в льняное полотенце. Он, конечно, многое успел в жизни повидать, но такого не видел никогда! «Яков Вилимович же… — думал, — он же Яков Вилимович! Он же великий человек, что же он вытворяет? Просто уму непостижимо! Кому скажи — не поверит!» В общем, слава богу, что Розочка пришла. — Ты самый чокнутый граф из всех, что я знала!.. — призналась она после. — Ты тоже, — ответил Яков Вилимович, — знаешь ли, не дар небесный… Петя так и не узнал, что случилось на границе, но был уверен, что произошло нечто страшное, иначе Розочка не поспешила бы поделиться новостями с Яковом Вилимовичем. Сердце было не на месте, подсказывало нарочито: не выйдет ничего с епархиальной школой. Ясно же, как день, что на границе задержали очередного доброго господина с сиротой — вот и все новости! Так почему же им должна улыбнуться удача? Чем они хитрее тех, кого сегодня заключили под стражу? Опустившись на кровать подле окошка, Петя накинул на плечи одеяло и стал прислушиваться. Кузнечики и сверчки уступили место верным посредникам благоприятной погоды — проснувшимся цикадам. Почти вторящие дневным своим соседям протяжным и очень громким жужжанием, цикады затягивали куплеты чувственно и громко, а в довершение кончали песнь легко и плавно. И все повторялось заново. Яков Вилимович оставил на резном прикроватном столике свечу, и от света ее чудилось, что за окном темнее, чем есть на самом деле. Небо затянулось кучевыми облаками — грозными предвестниками дождя. Может, гроза обойдет их тихую деревню? Ветер был редок, лишь иногда покачивал выжженную солнцем муравку. Петя и сам не знал, почему опасался грозы. Может, она вызывала в нем тревогу? Петя поднялся с кровати, волоча по полу бахромчатый уголок одеяла. Ему не терпелось увидеть себя таким, каким видел его Яков Вилимович — увидеть то, во что превратило его проклятие и… что сделал с ним в тот злосчастный вечер Федор Александрович. Приблизившись к зеркалу, Петя сбросил с плеч одеяло, ослабил шнурки спальной рубахи и долго стоял в нерешительности. Действительно ли он так сильно хочет это увидеть? Не шокирует ли его, не испугает ли правда? С другой стороны, какая уже разница? Петя встал к зеркалу полубоком и неуверенно скосил глаза на отражение. Он впервые увидел те страшные шрамы на спине, которыми его наградили буквально пару дней назад. Шрамы выглядели воспаленными и лоснились в свете крошечного огонька. Уродливая припухлость, стягивающая кожу вокруг каждой ссадины, выглядела как ожог. Если бы Петя не знал, что виной сему — плеть, решил бы, что его подвергли огненной пытке — раскаленным железом выжигали на спине раны. Отшатнувшись от зеркала, Петя тяжело задышал. Любой может так просто издеваться над его телом и душою — любой может изуверствовать над ним, пользуясь слабостью телесной и душевной. Что Шварц, что Федор Александрович — оба через Петю пытались сломить Брюса. Почему все видят в нем объект Брюсовой мишени?.. Не помня себя от отчаяния, Петя опустился на пол, подобрал колени к подбородку и спрятал лицо в ладонях. Агония в груди прожигала насквозь. Несправедливо, несправедливо, несправедливо! — Петя?.. Петя не поднял головы. И без того уже в глазах Якова Вилимовича опустился ниже некуда. Пусть же видит его не только внешне жалким, но и внутренне. Нечего скрываться. Яков Вилимович опустился на краешек кровати, погладил мальчика по голове. — Если бы я мог взять всю твою боль себе, — сказал он, — непременно бы взял. Петя поднял глаза на Брюса. — Я бы вам ее не отдал. — Федор Александрович не стоит ни одной твоей слезинки. — Яков Вилимович стер с лица мальчика слезы. — Нечего тебе из-за него расстраиваться. То, что он сделал… он уже за то ответил… Я знаю: тебе больно, но это в прошлом. — Прошу вас, научите меня, как забыть все… — Этому я не могу тебя научить. Этому следует дать время. Подобно ране, заживающей на коже, время исцелит твое раненное сердце. Затем Яков Вилимович попросил его присесть рядом. — Хочешь поправиться — перестань смотреть в прошлое. — Простите меня, ради бога… я просто… — Я всегда буду рядом — слышишь? — всегда! Я никогда не оставлю тебя — помни, и никогда не забывай. Не надо плакать над пустым. Уже прошло все! — Я верю в силу врага, ваше сиятельство… оттого-то мне и тяжко… — Верь, но и о своей силе — не забывай.***
— Что случилось на границе? Розочка отвернулась от Якова Вилимовича. После инцидента на заднем дворе она на удивление быстро пришла в себя — ни следа обиды. Что же снова произошло с ее настроением? Во время трапезы Розочка щебетала без умолку, отвечала на вопросы и рассказывала о том, что услышала от Варвары Михайловны — словом, сама любезность и дружелюбие. Стоило же им остаться с Яковом Вилимовичем наедине, как снова сделалась хмурой — шиш тебе, а не разговор, мол! — Ну хватит тебе, — не выдержал Яков Вилимович, — чай, не маленькие — дуться. Ты Петю смутила, я и… — Не буду говорить с тобой, — хмыкнула Розочка, — отстань. — Как будто до обид сейчас. — Ежели б тебе нужно б было, ты б… — Прости! Прости — искренно прошу! Весь день только этим и занимаюсь — прошу прощения. Розочка одарила его таким взглядом, точно он неприлично перед ней выругался. — Ну и что это за извинение? Ты по-другому извинись — я, быть может, и скажу. — Что ж тебе сделать-то еще осталось? — Поцелуй меня как тогда, в ночь нашей встречи. Яков Вилимович ухмыльнулся. — Да как же я тебя целовал? — А ты вспомни. — По-другому, значит, ответ из тебя не вытянуть? — Да, по-другому — никак. — А ежели не стану я тебя целовать? — Давно б уж поцеловал — все слова какие-то говорит! Теперь она смотрела на него молящим взглядом — таким же, каким он смотрел на нее в ту ночь, когда беседы Федора Александровича лились тошнотворно и томительно. В ту несчастную ночь, когда она ослушалась хозяина и позволила сердцу влюбиться — влюбиться впервые и по-настоящему, — могла ли рассчитывать она на большее? Могла ли подозревать, что Федор Александрович сам подтолкнет ее к свободе? Догадывалась ли она, что Брюс сильнее его во стократ? Она лишь знала, что Яков Вилимович нуждался в ней, лаская тогда нежным, истомленным взглядом. Знала, что он терпит вице-адмирала из вежливости. Знала, что, несмотря на влечение, расправится с ним, как того хотел Федор Александрович, — обольстит, влюбит и вскоре жестоко предаст. Но наперерез всем лишениям, которые могли б ее постигнуть, узнай Федор Александрович правду, она помогла любимому. Жертвуя собственной жизнью, она предала хозяина — сама же бросила его в объятия смерти. А все потому, что Розочке хотелось дарить Якову Вилимовичу ту настоящую часть себя, которую приходилось прятать от тех злодеев, что без зазрения совести пользовались когда-то ее достоинством. Он был другим. Он ушел после того, как она предложила ему остаться. Розочка ослабила шелковую ленту на вырезе кружевного неглиже, робея как девчонка. Серьезный, проницательный, немного строгий мужчина, которого она любила, снова с нежностью смотрел на нее. Сейчас ей хотелось забыть свое прозвище, данное когда-то чудовищем Федором Александровичем. Хотелось, чтобы Яков Вилимович называл ее Софьей, Софьюшкой, Соней, Сонюшкой. Глубокое чувство ее было похоже на вымысел — она и не предполагала, что однажды доведется ей сблизиться с тем, кто снова ввергнет ее в те забытые со временем беспокойство и ранимость. С Яковом Вилимовичем она необъяснимо чувствовала себя хрупкой и целомудренной. Дарованные им поцелуи казались ей неизведанной ранее милостью — ценным подарком. Но то была безответная любовь, глухая и тщетная. В то самое мгновение, когда ей хотелось отдать свою любовь без остатка, он отстранился. — Нет, — сказал Брюс, — я не могу… — Почему?.. — Не могу… прости… — Петя спит… — сказала Розочка, лихорадочно расстегивая на нем рубаху, — он не узнает… ничего не услышит… — Нет, — стоял на своем Яков Вилимович, взяв ее за запястья, — он может проснуться. — Давай уйдем! — Я не хочу сделать тебе больно. Тогда, на судне, я не знал, что все столь далеко зайдет. Поправив на Розочке платье, Яков Вилимович отошел к окну. Совсем стемнело, на землю опустился разъяренный вихрь — такой же, что беспощадно рвал сердце Розочки в клочья. — Тогда ты был настоящим, — сказала она. — Откуда ты знаешь, какой я настоящий? — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. — Розочка приблизилась к Брюсу, заглянула в глаза. — Или ты хотел меня только тогда, когда я была доступной? — Я… никогда не хотел тебя. Прости, но это правда. Я не хочу подвергать тебя опасности. Вскоре наши пути разойдутся. — Я последую за тобой, куда ты скажешь! Пошто ж ты так со мной? — Будь свободна. — Яков Вилимович коснулся ее непослушных огненных кудряшек. — Ты ведь так мечтала о свободе! Не ввязывайся в мои тяжбы. Признай — мы помогли друг другу тогда, но… у нас нет будущего. — Потому что ты меня избегаешь. Чем я тебе неугодна? — Путь твой, по которому пойдешь, полон новых свершений, новых надежд, мой же — таит в себе опасности. Я не хочу тащить тебя за собою в нашу с Петей пропасть. Я не хочу, чтобы ты пострадала, ежели что не так пойдет. — Ты напрасно от меня отворачиваешься, — вздохнула Розочка, — мы все продумали. — Никогда ничего не может быть безупречно. — Ты — безупречен! — Она положила голову на его плечо. — Всего один раз, более я ничего у тебя не попрошу… никогда… Яков Вилимович вновь отстранился, спросил сухо: — Так что там на границе? — Заключили одного доброго господина с сиротой, — ответила она таким же тоном. — И? — И он и она в пропасти, в которую ты боишься затащить меня…***
Петя не успел глубоко погрузиться в сон; когда услышал шаги в коридоре. Приподнявшись на локте, Петя выглянул в коридор. — Ваше сиятельство?.. — позвал он шепотом, силясь разглядеть в темноте силуэт учителя. Кто это стоит там, в пороге комнаты? Яков Вилимович разве? Он ведь выше, да и статную фигуру его Петя не мог спутать ни с чьей другой. Незнакомец же был, напротив — невысок и худощав… — Тихо, — шепнул человек, приложив палец к губам. Скользящим, змеиным шагом приближался он к кровати, почти бесшумно и зловеще. Насколько мог быстро, Петя отодвинулся к самому изголовью кровати. Человек все не отступал. Выйдя на свет, лившийся из окна белоснежной лунной дорожкой, граф Шварц ухмыльнулся — точно так же, как и тогда, на балу. Он ничуть не изменился: все такой же утонченный, плавный и изящный. — Вы… — выдавил Петя едва ли. — Тихо, — повторил Шварц, — не надо криков — их все равно никто не услышит. Яков Вилимович не придет к тебе вновь. Ведь он просто не может быть с тобою рядом весь день божий. Или ты решил, что он способен на любовь? Бедное, несчастное дитя, ты так запуталось в своих чувствах… — Яков Вилимович придет! Он не оставит меня!.. — Как жаль, — продолжал граф, — что жизнь твоя ничего не стоит: ни здесь, ни где-либо еще. — Он сочувственно вздохнул. — Никогда тебе не стать Брюсу ближе, никогда не стать ему сыном. Ложные надежды питает твой юный разум — бедное дитя. Поверь: когда тебя не станет, Брюс поплачет над тобою денек-другой, да и забудет о твоем существовании. Да и кто еще о нем вспомнить пожелает? Ведь у тебя нет семьи — ты никому не нужен; а уж тем более Брюсу! О чем думает твоя опьяненная его ласками головка? Одинокий умирающий мальчик разве нужен ему? Смирись. Или мне придется сделать кое-что столь ужасное, что вскоре ты и сам будешь молить меня о смерти… Выбор только за тобой. — Если вы — сон, — сказал Петя дрогнувшим голосом, — мне нечего страшиться. Явью обернитесь, предстаньте пред могущественным магом — предстаньте пред Яковом Вилимовичем. Или вы боитесь, ваше сиятельство, проиграть, сражаясь лицом к лицу с ним? Как бы вы не пытались противостоять его силе, у вас ничего не выйдет, потому что он сильнее вас — человека, не способного на любовь… Шварц ухмыльнулся. — Во второй раз, — сказал, — ты выбрал смерть. Какие новые издевательские речи рвались с его уст, Петя уже не слышал — Шварц дал ему пощечину, принялся трепать взбешенно и силою удерживал. Дьявольские глаза его, однако, буравили мальчика во стократ больнее удара. Он дернулся было бежать, да тело вновь не поддалось — словно одеревенело! Петя вырывался, царапался и даже пытался укусить сильного врага, но тот и не шелохнулся — только ухмылялся. Несмотря на то, что пытаться победить графа было тщетно и бессмысленно, Петя не сдавался. Пока он жив — он не сдастся! не сдастся! Никогда! Пока есть силы бороться — он будет бороться! Шварц обвил его шею рукой и сдавливал, сдавливал, сдавливал… Пете не хватало воздуха, он вырывался из последних сил. — Каждую ночь буду тебе являться, — сказал граф, — не явью — что ж! Буду откусывать от тебя по кусочку. Тогда ты узнаешь, кто сильнее, все узнаешь…