Ночью затенённой Сбывались изощренные мечты. Лоснилось тело оскорблённой В пороках скверной темноты…
Тут Петя запнулся, очевидно не ожидая столь пикантных подробностей. Однако книгу так и не отложил. Подумал, наверное, что скоро все эти неприличные страсти закончатся. Пока же Пете была любопытна только одна вещь: название. Он еще чуть повздыхал и продолжил читать:…И был ее столь нежен стан, Столь девственны черты, Как будто ангелами ткан, В небесном свете чистоты. В крови ее сияли груди…
Нет, все-таки такое ему еще было рановато, но Яков Вилимович посчитал неправильным вторгаться в комнату в столь интимный момент и смущать мальчика ненужными порицаниями. Тем временем, как он думал, на каком моменте вторгнуться, Петя продолжал:…На лице застыл знакомый страх; Народ частной, огради! Бесчестье, слабость — крах! Жажда крови убивала, Вновь принуждая человеком стать, Судьбу мою изрисовала — Покориться вожделению, а затем — бежать. Был долог путь, Невыносимы мысли, В них хотелось утонуть, Но не было ведь смысла. Что бы варвар доказал? А главное — кому? Уходя, тревожно я молчал, Веря расточительно клейму — Убийца, зверь, не человек…
Тут-то Яков Вилимович и продолжил:…Как из неусыпных, грозных рек, Проклятия уносят вдаль Давно забытую печаль…
Обернувшись на Брюса, вошедшего в комнату, Петя выронил книгу, громко ахнул от неожиданности и застыл с выражением полной растерянности на лице. Ну надо же! Впервые за долгое время у него так разрумянилось лицо — почти что до самых корней волос. — Ваше сиятельство!.. Яков Вилимович рассмеялся, настолько жалким и обескураженным выглядел его незадачливый питомец. — Полно, Петя, полно! — Простите, ваше сиятельство!.. — Эту поэму не опубликовали, естественно, однако многие эту поэму здесь хорошо знают, и у всех она есть. Не поверишь — переписывают друг у друга, столь она здесь ценна! Весьма любопытный экземпляр. — Яков Вилимович взглянул на оброненную книгу. — Дай-ка взглянуть. Петя поднял ее и неуверенно протянул Якову Вилимовичу, словно опасаясь, что и он раскроет запретную завесу цензуры — увидит сие бесстыдство, которое его благородным глазам видеть не положено. — Мне… мне стыдно, — попытался оправдаться Петя, — я… я не знал… — Но продолжил читать, — заметил Яков Вилимович, перелистывая пожелтевшие со временем заскорузлые странички. Они приятно шуршали под его пальцами. — Ладно тебе, Петя! Я знаю: тебе стало любопытно. Ничего страшного не случилось. Полноте трепетать!***
Петя молча наблюдал за Яковом Вилимовичем: изучал его точеный, четко очерченный профиль и светлые волосы, затянутые черной лентой. Несколько прядок выбились из прически и на свету чудились полупрозрачными и почти белыми. Брюс, увлекшись старой историей, наконец обратил на мальчика теплый взгляд. Прежде чем задать волнующий вопрос, Петя отметил, что раньше никогда не задумывался о том, что он, Яков Вилимович, еще совсем молод. Его знания, удивительно живой и проницательный ум всегда казались Пете заслугой возраста. Но сколько ему на самом деле? Тридцать? Когда он улыбается, в уголках глаз, конечно, собирается легкая паутинка морщинок, но она не выглядит глубокой или чересчур резкой, как у настоящих стариков. Ну, правильно, Яков Вилимович же не старик! К слову, Петя никогда его со стариком и не сравнивал, просто раньше он по каким-то необъяснимым причинам казался ему старше — намного старше, чем это было на самом деле. У него ведь такие крепкие, жилистые руки, поджатая, стройная фигура, и он всегда держит спину прямо. Даже Петя так не может. — Смею ли я знать, ваше сиятельство, о чем эта история? — О доверии, — сказал Яков Вилимович, — преданности и предательстве. Главный герой — Изидор Вальзер — проклят до скончания веков носить на своих плечах ношу убийцы — упыря. В оригинале се звучит, как «der vampir». — За что ж оного прокляли? — Петя насупился. — Как бы это странно не показалось, но прокляли его за то, что он являл собою воплощение лености и безразличия: не стремился ни к любви, ни к дружбе, ни к знаниям, ни даже к обогащению. Он искал утешения в пьянстве и… э-э-э… — Яков Вилимович запнулся. Так и не подобрав нужного слова, он продолжил: — Таким образом, бренная жизнь стала Вальзеру постылой. Он устал гнаться за искомым покоем, стал совсем бесстрастным, а оттого — злобным. — А у него была семья? — Да, у него была и семья, и кров и мастерская, где трудились его подмастерья. Один из них — Клеменс, кажется, — был весьма своему мастеру предан, и сделал бы для него все, что тот пожелает. В какой-то момент, поддавшись жажде крови, Вальзер обратил Клеменса в подобного себе. Умирая от жажды, Клеменс, однако же, не совершал злодеяний. Он покорно ждал смерти, оставаясь человеком, в отличие от Вальзера. — А он что, этот Клеменс, умер бы без человечьей крови? — Верно, — кивнул Яков Вилимович. — В конце концов, город сотряс ужас: убийствам не было числа, а зачинщик сего, никто иной, как нежить. Об этом, впрочем, сразу же догадались — народ ранее был неспокойным, суеверным к тому же. Свято верили в нечистую силу. Да и как не поверить, ежели у почивших нашлись сходственные отметены от клыков на шее? Тогда-то убийца и смекнул, как выйти из скверного положения. — Что же он сделал? — Он подставил преданного Клеменса. — Но это несправедливо! — возмутился Петя. — Он же совсем не виноват! — Мир жесток к добру, Петя. — И что же с ним сделали?.. — Вскоре его казнили. — А настоящий убийца как же?.. — Собрав пожитки, он оставил город — уехал искать покой в другой. — Покой?! Да какой же покой, коль он так поступил с невиновным человеком?! Мне не нравится эта история!.. — Петя, — улыбнулся Яков Вилимович, — это просто вымысел. Успокойся. Петя лишь после этих слов осознал, что дрожит от негодования всем телом. — Да, извините, ваше сиятельство, я не нарочно. — Мир несправедлив, — продолжал Брюс, — особливо к таким доверчивым молодым людям, преданным и честным. — Я бы, — пробормотал Петя, — будь на его месте, понял бы, что от такого страшного человека следует держаться подальше… — Петя, посмотри: куда тебя-то самого привела твоя преданность? Из-за меня ты стал жертвой злодея… — Ваше сиятельство, но вы ведь… вы ведь — совсем иное дело!.. — Портной явился, — раздался холодный голос Розочки. Она сразу же ушла, даже не дождавшись ответа. Сколько она простояла в пороге комнаты? Вслушивалась ли в разговор? Хотя, судя по ее безразличному выражению лица, ей было все равно. С приходом портного на Петю обрушилась та забытая, тешащая радость, до сей поры такая ускользающая и далекая, что ему пришла в голову пугающая мысль: «А был ли я счастлив когда-нибудь?» Впрочем, эти резкие, но правдивые, раздумья имели самый небеспочвенный характер. Нахлынувшая на мальчика радость оказалась несоразмерно великой лишь потому, что сейчас он дорожил ею и принял с глубокой благодарностью. В детские лета, когда счастье окружало Петю, задумывался ли он о том, что счастлив? Думал ли, что видеть матушку живой и здоровой — счастье? Думал ли, что каждая минута, проведенное подле батюшки, — ценнее любой игры с соседскими мальчишками? Тогда ему — наивному, маленькому мальчику — казалось, что родители всегда будут рядом, да и что вообще может случиться? Сейчас, когда Петя всецело осознал, что испытывает счастье — настоящие, неподдельное счастье, испепеленное годами сиротства, ему сделалось нестерпимо больно — захотелось любой ценой вернуться обратно домой к матушке с батюшкой. Хотя бы на одну минуточку… Пока портной был здесь, и Яков Вилимович с Розочкой притворялись его родителями, сердце Пете то и дело подскакивало к горлу от удовольствия — бесспорно, он упивался этой ложью. Однако как только портной покинет жилище, все вернется на круги своя — «папенька» снова станет их сиятельством, а «матушка» — Розалией Федоровной… Разумеется, ни Брюс, ни Розочка никогда не заменили бы Пете родителей, однако Петя бы все отдал, чтобы как можно чаще ощущать себя любимым и нужным. Он готов был притворяться, готов был лгать, лишь бы не лишаться любви — пусть и притворной, ласки — пусть и ненастоящей. …Портной обещал справиться с работой за неделю, а то и меньше. Несмотря на то, что он посчитал Петю щупленьким и болезненным, Пете он почему-то понравился. То ли это все благодаря его приятному, чуть высокому голосу, то ли дело в простодушии его и заразительном смехе, то ли сам собой старичок был незлобивый, но Петя не обиделся ни на единое его слово. А может, мальчику понравился отнюдь не веселый старичок, а собственное положение? Сейчас он был другим Петей — Петей, у которого есть семья; а старичок это всего-навсего подтверждал: — Вот, — говорил, — смотри-ка, милок, тятенька-то у тебя эк справный — сам бох Аполлон! А матушка — ну просто краса ненаглядная, Венера! Розочка смущенно улыбнулась, махнув ручкой: ой, да ладно, мол! «Наверное, — думал Петя, — с Венерой ее еще никогда не сравнивали. Хотя у нее было много мужчин, неужто ни один не сказал ей, что она красива?» Так что пока портной снимал мерки, заносил в большую тетрадь ряд цифр и желал Пете скорейшего выздоровления, он весьма воодушевился — казалось даже, будто стал чувствовать себя лучше. А ведь и впрямь! Пете хотелось все горы в этой зеленой деревне (и за ее пределами) свернуть, лишь бы не возвращаться в тоскливую комнатку-пристройку. Но после ухода портного Яков Вилимович не позволил Пете даже «оздоровительных» работ по хозяйству — велел отправляться в постель и немного передохнуть. — Но я б мог… — Я знаю, — сказал Яков Вилимович, — однако тебе, голубчик, нельзя перетруждаться. Чуть отдохни, а потом придумаем что-нибудь. — Но вы же говорили, чтоб я сегодняшнего дня почивать не смел!.. Яков Вилимович улыбнулся. — Ну а теперь говорю: ступай. Я скоро приду — соскучиться не успеешь. Петя хотел задать вопрос: «А чем вы, собственно, будете заниматься?», но Брюс торопился, поэтому мальчик был вынужден отправиться в комнатку — тоскливую, как смерть. Почему он обязан все время лежать в постели? Придя в комнатку и плюхнувшись ничком на кровать, он стал думать. Просто так, от нечего делать. Многое представлял, о многом вспоминал, и наконец, перевернувшись с живота на спину, остановился на довольно занятной мысли. Мальчику вспомнился тот день, когда он впервые увидел Якова Вилимовича. Это было так странно сейчас (даже как-то глупо), учитывая то, сколько испытаний выпало на их долю за последние несколько дней. Это был первый день его новой жизни. Так уж вышло, что Петя разделял свою жизнь на определенные отрезки, у которых были четкое начало и конец. Так вот встреча с Брюсом пришлась как раз-таки на тот самый отрезок, когда Петя прибыл из очередного воспитательного дома, куда его любезно сбагрили «дальние родственники», в гигантскую башню на постоянное жительство. После ряда бесконечных и неприютных месяцев, в которые случилось свыше десятка переездов из одного места в другое, Петя надеялся, что его наконец-то оставят в покое — ему страсть как надоели все эти неприветливые люди. Из зажиточных усадьб знакомых отца мальчика перевозили в мрачные «детдома», затем опять его передавали в какие-то чужие, холодные руки «знакомых», где хлебосольства не жди, потому как ты здесь — чужой рот, пока в конце концов его не решили свалить на щедрое попечение государства в Навигацкую школу. Открестились от лишнего детеныша и — слава богу! Пусть там живет себе как-нибудь — авось не помрет. Когда же Петю привезли к подножию Сухаревой башни и со скромным скарбом оставили дожидаться одного из воспитателей, он невольно дался диву. Как эта махина может стать его новым домом? «Интересно, — подумал тогда Петя, — захватывает ли дух на самой высоте?» Исполинских размеров, устрашающая, иностранная. Несмотря на то, что башня была построена в традициях отечественного зодчества, Пете она все равно казалась чужой — «заморского стилю». И как в таком месте можно жить? Как проникнуть в сердце краснокирпичной громадины и стать ее сыном? Справа и слева от проезда Петя увидел две глухие, заложенные кирпичами, арки. Над воротами, на плоской крыше, вскоре по которой он будет тосковать не менее, чем по отчему дому, были построены палаты. Они состояли из двух больших помещений, двери которых выходили на балкон. Башня показалась Пете суровой. Все эти вычурные художественные детали, коими украшены фасады ворот, наличники окон, обрамления дверей, ограда парапета, простенки между арками и так далее… Петя не привык ко столь помпезной праздности в экстерьере. Его дом был небольшим и уютным, а по двору сновали шустрые курочки… …Петя смутно помнил, как его встретили и вверили одному из преподавателей — Леонтию Филипповичу Магницкому, — чтобы он выдал ученику форменные вещи и направил в комнаты, где ему заранее выделили место. Леонтий Филиппович тогда совсем не рассердился на беспечного воспитателя-немца, который безо всякого зазрения совести свалил на того свои обязанности. Что ж, немцы в России на вес золота, им тут поболее дозволяется, чем русским. Леонтий Филиппович был учителем математических и навигационных наук, и Пете сразу же понравился. Спустя многочисленные переезды он хорошенько научился разбираться в людях. Новый учитель показался ему искренним, простым человеком. Пете не хватало этого месяцами ранее. Кого не встретишь, все какие-то неживые, бесстрастные, а Магницкий, вопреки всем ожиданиям, улыбнулся. Петя тогда не поверил, что чужой человек снизошел до того, чтобы улыбнуться ему. По дороге им встретились сокурсники Пети — такие же мальчишки в красивых камзолах, накрахмаленных кружевных жабо, шелковых чулках, до блеска начищенных туфельках и треуголках… Петя даже позавидовал, но вскоре вспомнил, что ему недолго осталось ходить в своих постылых одеждах — скоро он наденет форменные вещи! — Пойдемте-ка все вместе, — сказал Магницкий, созывая ребят следовать в башню. Петя плелся за Магницким, украдкой разглядывая холеных учеников. Наверное, они смеются над ним? Кто-то шепнул что-то, все разом приглушенно захихикали. Ну и ладно, новеньких завсегда задирают. Да и некогда Пете было обращать внимание на пустые сплетни. Он дивился необъятным нутром обители знаний. — Построиться! — вдруг скомандовал Леонтий Филиппович, — его сиятельство граф Яков Вилимович Брюс! Мальчики вышколено выстроились в ряд и опустили головы, а Петю пихнули в конец состава. Однако ему и отсюда хорошо был виден тот, ради кого шествие остановилось. Брюс сей, а вслед за ним — миловидная белокурая девочка, которая показалась Пете ну очень уж маленькой, шли навстречу Магницкому. Остановившись чуть позади Брюса, девочка присела в реверансе, робким голоском поприветствовав Леонтия Филипповича. — Как вы выросли, meine liebe! — восхищенно проворковал Магницкий, поцеловав ее протянутую белую ручку. — Неужели эта та славная девчушка, что я помню совсем крошкою? — Благодарю премного, — ответила девочка, делая очередной реверанс. — Леонтий Филиппович, — сказал Брюс с улыбкой, — приветствую. — Яков Вилимыч, какое счастье, что вы наконец-то вернулись! — отозвался Магницкий. — Как там нынче дела с подготовкой к походу «Ругодевскому» обстоят? — Мир с Турциею заключили, — шепнул Пете рядом стоящий мальчик, — и на тебе! Петя неопределенно пожал плечами. Ему не очень-то была интересна сейчас Турция со своим миром, все его внимание привлек этот человек. Брюс искоса поглядывал на Петю, очевидно обратив внимание на нескрываемое любопытство новичка. Петя даже смутился, правда, совсем скоро сообразил, что заметно отличается от остальных, вот этот Брюс на него и пялится. — …ученики нас только радуют, Яков Вилимыч, — говорил Магницкий, обращая довольный, даже гордый взгляд на мальчиков. — Прекрасно. Проходя вдоль живой колонны учащихся, Яков Вилимович окидывал оценивающим взглядом каждого. «Неужели, — подумал Петя, — отчитает щас кого за неподобающий вид?» Пусть к Пете это и не относилось, однако ему заведомо стало не по себе. Чересчур грозным казался ему этот человек, неласковым. Сейчас как начнет кричать! К счастью, ничего такого не произошло. Брюс просто кивал и проходил дальше. Мальчики не шевелились и смотрели прямо перед собой не по-детски серьезными глазами. Петя при всем желании бы так не смог, поэтому, дождавшись своей очереди, поднял глаза на Брюса. Яков Вилимович удивленно вскинул брови, очевидно не ожидая, что мальчуган проявит к нему столь неустрашимое своеволие. Петя повторил за ним это действие — тоже вскинул брови, но не удивленно, а скорее вопросительно: чего, мол? Брюс нахмурился — ему это явно не понравилось, ну или он просто в очередной раз поразился смелому новичку. У Пети от сердца отлегло, когда он снисходительно улыбнулся и погладил его по подбородку. Петя тоже ему простодушно улыбнулся. Ну а что? Хороший, наверное, человек, красивый к тому же. Почему б ему не улыбнуться? От его пальцев исходил запах табака и заморского кофия… — Как там ваше пособие по землемерию поживает? — спросил Брюс Магницкого, не оборачиваясь. Пете сперва почудилось даже, что вопрос сей адресован ему. Какое еще пособие? По какому землемерию? Мальчик слегка растерялся, раскрыл было рот, чтобы что-то промямлить, однако Магницкий его опередил: — В общем-то, недурно, Яков Вилимыч. Государь все подгоняет, да сделаешь разве добросовестное пособие на скорую-то руку? Яков Вилимович обернулся к Леонтию Филипповичу и с улыбкой процитировал: — «Арифметике учить — не бороду остричь». Как вы не побоялись высказаться столь откровенно? — Его величество во всем требует искренности — я не солгал. Желаете взглянуть? — С удовольствием! Магницкий увлек Брюса и девочку в свой кабинет, наказав мальчикам ждать его возвращения смирно, однако стоило учителю скрыться из виду, как мальчишки нарушили обещание. — Ты выжил! — воскликнул один из них, встряхнув Петю за плечи. — Ребята, поглядите: выжил! Петя уставился на будущего однокурсника взглядом испытующим, даже пораженным. Почему они все окружили его и болтают какой-то вздор? Ослушались, понимаешь ли, наказа — суетятся, гомонят… — В прах от прикосновения его не превратился! — возбужденно пробормотал черноволосый коротышка. — А должен был? — ответил Петя. — Ты что, Брюса не знаешь? Колдун он здешний! — Колдун? — Ну да! Ты что ж не слыхал, что он тут, на башне, творит? Петя нахмурил брови, соображая, что бы ответить на это глупое заявление. Колдун? Они что, сумасшедшие? Петя вот уже добрые лет шесть-семь в сказки не верил — тем более про колдунов! Суеверия — пережитки прошлого. — Ерунда! — высказал он. — Нет колдунов никаких, да и не похож он на колдуна-то — с виду добрый вполне. — Вот именно, — сказал самый высокий мальчик с сообразительным, спокойным лицом. — Яков Вилимович — приближенный государя, фельдмаршал… Его почитать надо. Мы должны бить ему челом, ежели встретится. Фигура он важная, ан злословия эти — неправда. Не слушай никого. — А царь Петр Алексеич не любит, — сказал коротышка, — чтоб ему челом били. Зачем нам тогда Брюсу бить, ежели он царю не кланяется? — Откуда ты знаешь? Может, кланяется. — Ты про государя говоришь! — выкрикнул кто-то. — Государю все кланяются! — А он что, немец никак? — спросил Петя. — Имя какое-то у него чудное… нерусское… — По-русски он понимает получше вашего! В коридоре появилась та белокурая девочка, что отвешивала Магницкому реверансы. Все разом смолкли, когда на ее звонкий голосок отозвалось и прокатилось по стенам холодное эхо. Мальчики застыли. Никакой возни, никаких вольностей она им не позволит — Петя уже это понял. Приблизившись к ученикам, девочка сказала с оскорблением в голосе: — О папеньке всякую ахинею несете. Как же вам не стыдно? Дай, думаю, послушаю, как они «рады» ему! А они, оказывается, розог давно не получали! — Не грозись уж, — махнул рукой самый смелый, — не боимся. — А стоит! Не абы с кем беседу ведешь! — Больно надо нам тебя бояться! — поддержал смелого коротышка. — Ишь какая государыня — тоже мне! — Дурак, — шикнул на него долговязый с умным лицом, — заткнулся бы! — Да ты его не защищай, — хмыкнула девочка, — его наказание ждет. — Смилуйтесь, ваше сиятельство. Дурак он — не знает, что говорит. — Это я-то не знаю?! — Ну вот возьмешь, — ухмыльнулась девочка, — да и узнаешь! А ты чего молчишь? На сей раз это было адресовано Пете, который наблюдал за перепалкой исподтишка. — А он за умного сойти хочет, — выпалил кто-то, — вот и молчит! — Да он оттого молчит, — поддержал коротышка, — что дворянин из роду захудалого, сиротка брошенный. Куда ему с графской дочкой-то разговаривать? Почитай челядь! Девочка окинула Петю тем же взглядом, каким совсем недавно окидывал учеников ее отец. — Ну, — сказала, — значит, у него большое будущее. — Почему? — спросил Петя. Девочка ничего не ответила, только лукаво улыбнулась. Петя так и остался в замешательстве. Что она имела в виду? Усмехнулась ли над ним или от чистого сердца поддержала? Как бы там ни было, а девочка довольно спешно покинула болтунов, на прощание обещая «все папеньке доложить слово в слово». — Иди уже, выскочка!.. — бесстрашно бурчали всякие недотепы в ответ. — Вот ведь… принесла нелегкая! — Есть-то малявка! — Нажалуется, а? — заглянул Пете в глаза конопатый мальчуган с рыжими вихрами. — Какая разница? — пожал плечами Петя. — Тебе не все ли равно? — Конечно, нет, дурень! — А он спокоен, — сказал высокий, — потому что, как вы, олухи, рта своего не разевал! О нем-то она Брюсу самого хорошего наболтает, а о вас!.. Э-эх! тьфу на вас ащо раз! — Заткнитеся тама! — прошептал кто-то (Петя уже не старался их запоминать). — Магницкой придет — вам наваляет! — Да не, он дядька добрый! — заверительно произнес рыжий. — А Брюс — злой, что ли? — спросил Петя. Его от всех этих сплетен уже тошнило. — Ну… смутный… — Как это — смутный? — Слушай, много ты вопросов задаешь! — Все они… — сказал коротышка, — ну иноземцы сии… смутные… — Почем вы его так не любите? — не выдержал Петя. — Хороший ведь человек, добрый! Да и не совестно ли вам на государственного мужа экими скверностями распространяться? «Колдун»! Нашли мне тоже колдуна! Мальчишки забубнили: кто-то пытался поставить Петю на место, кто-то — причитал, что конец всему, ежели Брюс наказание розгами назначит, кто-то — смотрел на весь этот гвалт и дивился, каких дураков Россия-матушка на свет выродила. — Ты просто многого не знаешь. — Чернявый коротышка взял Петю под локоть. — Пойдем-ка покумекаем. Петя не сомневался — это будет самая глупая беседа в его жизни, да противиться не стал: ему было весьма любопытно услышать нелепые наставления этого забияки. — От Брюса подальше держись — слышишь?! Заклинаю, ежель жизнь тебе твоя дорога, не зли его лишний раз! В паука механического превратит, ежель поперек ты ему станешь! Да в глаза ему не вздумай глядеть — проклянет, не дай боже! Ты, когда видишь, что он идет, молитву про себя читай — авось пронесет… — Ты-то вот, — заметил Петя, — чай, не паук да не проклятый. С чего ты так уверен-то? Откуда знаешь? — Лаборатория у него тут, в башне, дурак! Колдует он по ночам, с бесом зелия заморские пьет, картофель курит да табаком заедает! Еретик он, короче… Ну, я тебя предупредил: смотри в оба, жертвою его не стань! С тех пор Петя стал низко опускать голову и клониться Брюсу, когда тот проходил мимо — все, как ему наказали. Только молитв Петя не читал — остался при своем здравом мнении. Суровая реальность приговорила в один прекрасный день расстаться со сказками. Волшебство осталось в сладких воспоминаниях, в красочных рассказах матушки. Как давно это было. Петя улыбнулся воспоминаниям, как улыбаются старики воспоминаниям юных лет. Тогда Яков Вилимович был ему совершенно чужим человеком. Разве мог он, стоя там, в первую их встречу, полагать, что они будут засыпать в одной постели, есть за одним столом, разговаривать часами напролет и проделают вместе такой длинный путь? Как такое возможно? …Петя окинул взглядом комнатку, и словно перенесся обратно в реальность. Несладкую, жестокую. К книгам он решил больше не приближаться. Мало ли, какой еще там стыд таится? Любопытство любопытством, но и честь знать надо. Так что Петя просто не знал, чем себя занять, кроме вот таких вот теплых воспоминаний. Он провел рукой по волосам и заметил в углу паука, пожирающего жалобно трепещущую в липкой паутине муху. Такое себе зрелище… Он хотел было сложить руки на груди и покорно ждать возвращения их сиятельства, но… на ладони осталась прядь волос. Что это? Глядя на щедрый клок в руке, Петя впал в ступор. Он понял, что произошло, но не сразу среагировал. Лихорадочно запуская руки в волосы, Петя вскочил с постели. На подушке покоилась целая охапка волос! Сжимая в похолодевших ладонях прядки, Петя встал перед зеркалом. Он снова застыл от ужаса. Его голова была наполовину лысой: от густой шевелюры остались лишь жиденькие волоски. Петя отшатнулся от зеркала, все еще крепко сжимая волосы в руках. И не в силах более мириться с ужасом, пронизывающим его изнутри резкими, болезненными всполохами, он закричал в свое отражение — закричал со всей мочи, отказываясь верить…