Ценою жизни

Яков Вилимович находился в конюшне, когда услышал истошный крик Пети. Тотчас же покинув неразговорчивого и бесстрастного, как пень, конюха Ваньку, приглашенного Варварой Михайловной «во удобство дорогих гостей», Брюс бросился в дом, не зная, о чем и думать. Само собой, он подозревал самое ужасное, вплоть до тех вещей, с которыми не сможет справиться самостоятельно. Смертельная агония, к примеру, когда у жертвы черного проклятия разом переламываются все кости, или адская боль, уничтожающая каждую клеточку организма… Да все что угодно!       К счастью, Розочки не было дома: после ухода портного она отлучилась на рынок, как говорится, людей посмотреть, себя показать. «Развеется», — невинно проронила она, хотя Яков Вилимович знал, что это неправда. Раз с баней ничего не вышло, найдет другой способ.       Впрочем, если бы Розочка осталась, то Яков Вилимович не смог бы подобрать подходящих слов, чтобы объяснить ей то, что произошло с Петей. Это тебе не дурацкий отпечаток на шее, который вполне походил на «крапивницу». Это — катастрофа! Несмотря на то, что стремительное облысение Пети было правдой и являлось ничем иным, как новым признаком проклятия, противоестественное это обстоятельство все равно казалось лишенным всякого логического умозаключения.       — Петя…       Сжимая в кулаках клоки волос, Петя обернулся на вошедшего в комнату Якова Вилимовича.       — Ваше сиятельство… — сказал Петя, — помру… чувствую: помру…       — Типун тебе на язык! — возмутился Яков Вилимович, встряхнув Петю за плечи. Ему казалось, что это действие поможет привести его в чувства. — Разве можно все сразу за смерть принимать? Все это поправимо. Неужто ты полагал, что я с экой ерундой не справлюсь?       — А что же, — не слушая, бормотал Петя, — ежели не смерть?..       — Как Шварц у тебя волосы отнял, — отрезал Брюс, — так я тебе их и верну!       Петя посмотрел Якову Вилимовичу в глаза — взгляд его был недоверчивым, но самое главное, пожалуй, осознанным. Ну хоть какие-то эмоции! Яков Вилимович был счастлив, что Петя нашел в себе силы разрушить прочную стену отрешенности.       — Но это ж… — сказал он, — невозможно, ваше сиятельство.       — Как невозможно и столь рьяное облысение! Веришь только в худшее, а, Петя?       — Да как тут не поверишь?..       — А ты б вместо того, чтоб о смерти думать, думал бы о хорошем. Никогда не отчаивайся загодя, ладно?       — Как скажете, ваше…       — Так. — Яков Вилимович снова взял его за плечи. — Давай не «как скажете», а — так точно!       Слабо улыбнувшись, Петя сказал:       — Так точно…       — Нет ничего зазорного в твоем страхе.       — Вы ничего не боитесь! — горячо возразил Петя. — Вы всегда покойны и…       — Признаться, — перебил Брюс, — я был крайне обеспокоен, подчас услышал твой крик. Или в то утро, подчас не обнаружил тебя в каюте. А тот случай на палубе!.. Видишь, даже я чего-то боюсь.       — Вы испугались? За меня?..       — Почему тебя это удивляет?       Петя пожал плечами и потупил глаза.       Все-таки нет худа без добра. Подозрения Розочки касательно отпечатков на Петиной шее и последующая ложь о крапивной лихорадке не прошли даром. Когда она вернулась, Яков Вилимович с досадой сообщил ей, что проклятая «лихорадка» прогрессирует и в мерах предосторожности от больного сегодня лучше держаться на расстоянии.       — И ты запер его в комнате?! — ахнула Розочка. — Что ж ты за изверг-то такой?! Мальчику и без того худо, а он лишаешь его свежего воздуха!.. Не боюсь я никакой лихорадки, пусти меня к Пете сейчас же!       — Хорошо, — сказал Яков Вилимович, — разве только тебе хочется зайтись сыпью чесоточной — тогда пожалуй, иди.       Розочка остановилась на полпути.       — Мне нужно хотя бы услышать его голос, — сказала она. — Через дверь можно с ним побеседовать?       — Конечно, — ответил Яков Вилимович с улыбкой. — Я рад, что вы нашли общий язык.       Она тоже улыбнулась.       — Он — милый мальчик.       Препятствовать их общению было не за чем.       Впрочем, беседа вышла до скуки банальной и до смеха наивной. Узнав, что у Пети все хорошо и ему действительно ничего не нужно, Розочка успокоилась.       — К слову, — вернувшись в горницу, сказала она, — что это у тебя с рукой? Петя и тебя заразил никак?       — Что?       Обратив взгляд на руку, Яков Вилимович, до этого не предававший значения слегка саднящей боли, пришел в оцепенение. В промежутках между костяшками пальцев кожа была покрыта красными пупырчатыми волдырями и лоснилась от ранок.       С осознанием появилась, до сей минуты спящая, но надлежащая для столь серьезной травмы боль.       Откуда?       — Ты, может, с Ванькою дрался? — спросила Розочка. — Ну, чего молчишь?       — Дрался? — переспросил Яков Вилимович, погруженный в быстротечные размышления.       Дрался?       Ударил…       Белила на руке.       Яков Вилимович сглотнул.       Шварц.       Но как?       — Ладно уж, — сказала Розочка, — иди к Пете. Вот бедолаги! Где токмо эту заразу-то подцепили?..

***

      Петя думал, что в большинстве своем боль исходит от выпадающих ресниц. Попадая в глаза, они раздражали слизистую. Малюсенькие, а такие противные и столько с ними хлопот — кололи ж, точно иголки! До самого вечера, пока солнце не скрылось за горизонтом, Петя с досадою вскакивал к зеркалу и оттягивал слезящиеся веки, избавляясь от очередной реснички.       Лишь когда ни одной ресницы уже не осталось (и Петя с облегчением перекрестился), стало абсолютно ясно: глаза болят сами по себе. Как новый признак проклятия. Петя даже не удивился. Свыкнулся ли с новыми неожиданностями, стал ли бесстрастен к подобным пустякам после облысения или просто прислушался к наставлениям Якова Вилимовича? Сколько можно паниковать по любому поводу, ей-богу?       Однако вместе с болью стало ухудшаться и зрение. Сначала Петя решил, что всего-навсего повредил глаза, априори чувствительные к внешним воздействиям. Но дела обстояли куда хуже.       Яков Вилимович, приготовив все необходимое для обещанной процедуры, явился после наступления темноты. Чем он занимался весь божий день Петя спрашивать не стал — неприлично. Что бы он не делал, дела его были важны.       Затворив окно, за которым, предупреждающе завывая, поднимался ветер, Брюс справился о здоровье мальчика и о том, нет ли у него каких-либо жалоб.       — Да нет, — ответил Петя, — что вы, ваше сиятельство! Что со мной еще может случиться?       В конце концов он же не совсем ослеп, так чего ж попусту болтать? Кто знает, может, это и не слепота вовсе, а так? Темноты-то, как у настоящих слепцов, пока не было, слава богу! Близоруко разглядывая размытые очертания комнаты и наблюдая за силуэтом учителя, Петя был готов поклясться, что в «новом» временном (он был уверен, что это временно) зрении даже что-то есть. Ему это напоминало запотевшее окно, использованное каплями дождя, сквозь которое с усердием пытаешься вглядеться в хмурые лица прохожих.       Поэтому, когда Яков Вилимович приступил к процедуре, Петя не видел, что за чем он использует. Нет, Петя, конечно, видел боковым зрением какие-то стеклянные колбы на прикроватном столике и слышал резкие запахи: от тошнотворно неприятных до приторно-сладких. Но уследить за точными действиями Брюса оказалось более чем сложно, потому что, во-первых, он просил Петю не шевелиться, во-вторых, стоял позади. Как разглядеть-то?       — Будет больно всего мгновение, — предупредил Яков Вилимович. — Не бойся.       — Я не боюсь.       Хотя ладони уже похолодели и заблестели от влаги. Скорее всего, не столь от страха, сколь от предвкушения. Он ведь даже не знал, насколько это больно и что с ним вообще сейчас сделают. Петя уже испытывал нечто подобное однажды, когда его привели к знакомому зубодеру. Тогда от боли он, помниться, сознание потерял.       Тонкий звон стекла, звук затянутых в кожаные перчатки рук, теплый треск свечей, ровное дыхание позади, теплое прикосновение.       Петя глубоко вдохнул и замер. Муть перед глазами прорезалась нескончаемой анфиладой сплетенных между собою воспоминаний. Они посекундно всплывали из памяти яркими полотнами, окутывая Петю знакомыми, любимыми образами родителей, дома, школы… Что это? Куда делась комната? Почему он больше не чувствует присутствия Брюса? Нет, он рядом… где-то рядом. Петя попытался позвать его…       …и тут же вернулся в реальность.       Голова разрывалась на части: ее распирало, пронизывало и резало изнутри тысячи ножей. Петя стиснул зубы, извиваясь в руках Якова Вилимовича. Он удерживал мальчика, зажимая его рот рукой.       — Сейчас пройдет… — шептал, — потерпи…       Крик отчаянно рвался из горла. Застыл на губах мертвой влагой. Боль сводила с ума.       Однако столь же скоро и стремительно начавшаяся агония, резко отступила. Адаптироваться к покою, вновь возникшему, оказалось в разы тяжелее, чем адаптироваться к боли. Следовало отдышаться, посидеть, привыкнуть к пульсирующей в ушах крови. Перестать прислушиваться к надорвано клокочущему сердцу, в конце концов.       А еще не мешало бы переместиться обратно на кровать. Как они с Брюсом оказались на полу, Петя, естественно, не помнил.       — Что это было?.. — спросил он.       Вместо ответа Яков Вилимович поднялся на ноги, помог подняться Пете и, продолжая процедуру, сначала поведал о сакральном значении волос для человека, затем — рассказал о древних священных обрядах, так или иначе с ними связанных. Интересно, да. Впрочем, все это Петя уже слышал, и не раз. Гораздо важнее ему было бы узнать о сих ингредиентах, секреты которых Яков Вилимович не спешил раскрывать.       Петя не мог увидеть, мог лишь чувствовать. Прикосновения Брюса на сей раз оказались холодными — все из-за волшебного эликсира, который он наносил на голову мальчика, уверенными мазками, как художник, пишущий новый шедевр, наносит на полотно маслянистый слои краски. Чувствовалась опытная рука — безоговорочно. Все, что Яков Вилимович делал было соизмеримо гибко, добросовестно и метко.       В завершении же, когда «краска» полностью впиталась, он, сняв перчатки, делал синхронные движения, чеканно рассекая воздух руками.       Петя прикрыл глаза, позволяя искусственно созданному ветерку гулять по шее, поцелуями ласкать щеки и волосы на затылке…       — Ну вот, — нарушил тишину Яков Вилимович, — готово.       Как — готово?!       Опомнившись, Петя запустил руку в волосы и не поверил сперва. Этого быть не может! Секунду назад он был абсолютно лысым.       — Невероятно! — сказал он, не помня, как оказался у зеркала.       Волосы как будто стали гуще и обрамляли лицо не пышными вихрами, а туго закрученными кудряшками. Странно. Ну, хотя бы не лысина! Да и ресниц прибавилось — как миленькие вернулись на место в двойном количестве. И… казались слишком длинными.       — Первое время, — сказал Яков Вилимович, — волосы будут виться — не пугайся. Вмешательство все-таки рукотворное — не природное, в смысле. Вспомогательное действие оказывается на форму волос.       Пете тон Брюса показался виноватым, словно он оправдывается за какую-то непростительную оплошность перед ним.       — Яков Вилимович…       — М?       — Вы сотворили чудо.       — Да нет, — устало отозвался Брюс, — все довольно просто. Нужно лишь знать состав сыворотки и уметь ее изготовить.       — И… смею ли я знать, что вы использовали?       — Тебе все перечислить? — Яков Вилимович ухмыльнулся. — Что ж, ладно. Растительная зола, кристаллы опала и халцедона, растительный стеарат магния, ложный женьшень, лигустикум мутеллиновый, экстракт ангелики… спирт. Продолжать?       Петя неоднозначно пожал плечами. Он ничего не понял, что Яков Вилимович наговорил. Какая-то абракадабра. Как он вообще запомнил все эти названия? Как смог скомпоновать все эти ингредиенты и изготовить пригодную сыворотку? И где достал все эти кристаллы, лигустки и мугелики? Или как их там?..       Однако мальчику было абсолютно ясно, что не одни растительные и химические компоненты послужили Якову Вилимовичу подмогой. Мастерская рука его — рука Великого чародея стала мальчику спасением.       Только вот, кажется, рука эта серьезно пострадала.       Петя заметил бинт только сейчас, когда пригляделся. Чертова слепота!       — Пустяк, — сказал Яков Вилимович. — Повредил во время работы.