Спустя пару дней, как Яков Вилимович и говорил, волосы Пети действительно приняли естественную форму. А это означало, что он наконец-то мог покинуть пределы четырех тоскливых стен спальной. Как в тюрьме, ей-богу! После заточения встреча с Розочкой, предвещающая удушливые объятия и щедрые поцелуи, обернулась самым настоящим фурором: Розочка не побрезговала «заразной крапивницей» и действительно расцеловала мальчика в обе щеки.
— Я тосковала по тебе, милок!
Что уж душой кривить, Петя соскучился по Розочке не меньше. По ее искренности, прямодушию и даже по нескончаемым претензиям к Якову Вилимовичу. Но к счастью, ругались они не так уж и часто. Привыкание, как видно, сказывалось.
Однако ее претензии — иной раз не беспочвенные, — тотчас же сходили на нет, как только Пете становилось нехорошо. Жалость к мальчику побуждала Розочку забыть о собственных проблемах. Она стала куда более чувствительной к его недомоганиям. Казалось даже, переживает боль вместе с ним. К примеру, если Петю тошнило, она тоже отказывалась от еды, если Петю мучил жар — сидела рядышком, озабоченно щупая его лоб, если Петя забывался кратковременным сном — устраивалась подле и, прислушиваясь к его дыханию, засыпала.
Столь завзятая опека Розочки, впрочем, ничуть Петю не смущала. Болезнь протекала незаметно, когда от нее отвлекали окружающие ласки взрослых. Да и как можно возникать против благих намерений? Они ведь хотят как лучше. Он бы вот, например, тоже не остался в стороне, если бы Брюсу или Розочке стало бы дурно. Ведь они ему стали так дороги. Они — его семья. Временная, ну и что? Сейчас все перевернуто с ног на голову.
В общем, Розочка не отходила от мальчика днем, Яков Вилимович — ночью. Петя любил это время больше всего. Он чувствовал, насколько они стали близки друг к другу. Прежняя оторопь перед Яковом Вилимовичем с каждым днем становилась все более незначительной и далекой. Неужели он действительно когда-то боялся этого человека? Неужели этот человек когда-то казался ему таким категоричным и холодным? О Якове Вилимовиче ли идет речь?
Отныне засыпая у него под боком, Петя не боялся нечаянно задеть его во сне. К тому же с наступлением ночи у мальчика значительно снижалось давление, вследствие чего нарушалось и кровообращение: члены холодели так, что даже под одеялом Петя дрожал, стуча зубами. Нормализовать температуру тела в таком состоянии самостоятельно было крайне нелегко, вскоре и с помощью горячих напитков не удавалось.
— Вот что, — сказал Яков Вилимович, — прижимайся ко мне крепко-крепко. Я тебя согрею.
Так и стали засыпать. Яков Вилимович еще что-нибудь рассказывает интересное — хорошо, тепло, уютно. Сперва — и спорить нечего, — было весьма совестно вот так прижиматься к их сиятельству, зато спустя пару дней Петя привык к его заботе. Ко всему вышеперечисленному, Петя боялся вторжение Шварца в свое сознание. Когда Яков Вилимович был рядом, мальчик засыпал без тревог.
Но Шварц нашел способ мучить сознание Пети иным способом — кошмарами. Которые преследовали мальчика и наяву. То бес над кроватью привидится, то темный силуэт призрака в зеркале мелькнет, то шепчет кто за печкой какие-то проклятия, то рявкнет басовито, а то, бывало, и вовсе — злобным смехом зайдется. И слов-то этот
кто-то никогда не произносил, только звуки. У Пети кровь леденела в жилах.
Причем во дворе ничего такого он не замечал. Да и действия страшных сновидений не выходили за пределы дома. В основном мальчика доводили до ужаса в спальной.
Однако Петя научился принимать новые сюрпризы как нечто само собой разумеющееся. К тому же он прекрасно помнил ту ночь — помнил каждое слово, сказанное врагом. Все угрозы до единой.
Что ж, граф свое обещание сдержал — болезнь прогрессировала. Тело вело себя странно. Могло изнуряюще ломить кости, а могло — резко взбодриться. Могло заставить беспричинно кричать от боли, могло — успокоиться и обессилеть. Могло испытывать непреодолимый голод, могло — прямо во время трапезы избавиться от пищи. Процессы эти не имели никакой закономерности. Сплошной беспорядок. Организм как будто запутался — сам не знал, чего хочет. Ну или просто не знал, что с ним происходит. Из страха запускал защитные реакции в виде рвоты, жара и боли.
Но были дни, когда Пете становилось лучше. Тогда Яков Вилимович прогуливался с ним до озера, обрамленного тенью высоких каштановых деревьев. Там они могли беседовать обо всем на свете, не боясь быть услышанными и неправильно понятыми. На прохладном берегу и голова свежела и мысли обновлялись.
— Освоил ли ты шахматы, Петя? — спросил Яков Вилимович.
— Что?
— Шахматы, — повторил Яков Вилимович. — Играть, говорю, умеешь?
— Да, ваше сиятельство, умею.
— Хорошо умеешь?
— Ну, навроде недурно. — Петя потупил глаза. Хвастаться зря он не хотел, поэтому поспешил исправиться: — Одначе не имел я удовольствия в упражнениях во игре оной уже длительное время. Боюсь, навыки растерял.
— А со мной сыграл бы?
— Для меня это было бы великой честью, ваше сиятельство. — Петя учтиво поклонился. — Да только где взять-то их, шахматы?
— Будут тебе шахматы.
— Как? Продаются ли они на рынке здешнем?
— Почем ж средств
ами зря разбрасываться, ежели и самим можно изготовить?
— Да это ж долго, Яков Вилимович. Мы доколь их изготовим, уже к отъезду станет пора готовиться.
— Все-то у тебя так сложно, Петя! Шахматы изготовить — дело нехитрое. Аль ты проиграть испугался?
Наклонившись за близлежащей скрюченной веточкой, Яков Вилимович расчертил ею на песке шахматную доску.
— Уж больно хочется с достойным соперником сразиться, — сказал он. — Правила помогу тебе в памяти освежить.
Петя плюхнулся на песок напротив Брюса и внимательно следил за тем, как веточка превращается в щепки — условные шахматные фигуры. Слушал и вникал в сказанное, словно Яков Вилимович не правила игры рассказывает, а тайну человечества.
— Дебют может стать залогом удачной партии, — говорил Брюс. — Одно из первенствующих правил оного — вывести фигуры с мест, но при сем не давать такой возможности противнику. И помни: безопасность короля превыше всего!
— Пешки все время мешаются… ни туда их, ни сюда.
— Пешка — важная фигура. В ходе игры она может стать самой сильной, самой могущественной на всем поле.
Петя задумался.
— Король какой-то никакой, коль честно. Ничего не умеет, токмо ковыляет туда-сюда, будто калека…
— Ну, ему положено.
— Что ж се за король, — возмутился мальчик, — коего все прятать должны, а он за спины людей своих, аки трус, прячется?! Никогда не понимал!
Яков Вилимович рассмеялся. От души.
А шахматы к завтрашнему дню и впрямь изготовил. Петя не переставал даваться диву! Никакой изумляющей воображение резьбы, никаких замысловатых материалов — самые обыкновенные шахматы из самого обыкновенного сухого дерева. Но столь неоценимыми, столь уникальными и неповторимыми они являлись — единственные в своем роде шахматы, сотворенные посредством магии, как-никак.
Первые два турнира дались Пете тяжело. Во-первых, несмотря на уроки Якова Вилимовича, обыграть его было невозможно, во-вторых, намеренно «обыгрывать» Якова Вилимовича — величайшая дерзость, в-третьих, Петя боялся зарекомендовать себя никудышным игроком, в-четвертых, сей шахматный турнир вернул Петю в начало их зарождающихся с Яковом Вилимовичем отношений. Он чувствовал себя некомфортно, словно мини-состязание является решающим, определяет его место в жизни и дальнейшую судьбу. А между тем это была всего лишь игра.
— Смелее, Петя! — смеялся Яков Вилимович. — Ты ж не меня казнишь, а мои фигуры. Убери уже с глаз долой эту пешку! убери!
Игра в шахматы стала своего рода традицией в их «семействе» — играли каждый день после дневной трапезы. Вскоре игрой заинтересовалась и Розочка.
— Тоже хочу играть. Учите меня, ибо правила мне не ведомы.
Стали учить, как говорится, с нуля: как называются фигуры и какое предназначение имеют, правила и хитрости, что есть рокировка и как правильно ее осуществить. Словом, требование Розочки исполнили. Только играла она все равно дурно: сосредотачиваясь на убийстве короля, забывала о собственных фигурах. Петя с пяти— шести ходов мог объявить ей «мат»!
— Это почему это у тебя слон через ферзя перепрыгивает, изволь объяснить? — возмущался Яков Вилимович.
— У тебя потому что забыл спросить!
В общем, с появлением шахмат всем стало чуть-чуть веселей.
Хотя подготовка к танцам оказалась куда более потешной. Петя, конечно, было раздосадовался, что все эти формальности — светский прием после вступительных экзаменов и танцы с дочерями важнейших государственных лиц — вообще включили в список необходимых критерий отбора. Однако успокаивала мысль, что ему с будущей партнёршей детей не крестить, потанцует — и к стороне. Какая ему разница на людей из другого мира? Все, что он сделает здесь, останется здесь. С другой стороны, Петя заведомо жалел ту несчастную, что будет танцевать с ним. Опозориться не входило в его планы. Пусть те люди его больше никогда и не увидят.
Менуэт-то исполнить легко, в основном состоящий из поклонов, реверансов, мелких шажков и грациозных поз. А если гросфатер? полонез? ригодон?
— Никто тебя ригодон танцевать не заставит, — сказал Брюс. — А ежели и заставит — справишься. Как только Розалия Федоровна будет готова, мы тебя всему обучим… Да где же она?
Наконец справившись со своим туалетом, Розочка выплыла во двор. После тяжеловесного и бесформенного сарафана увидеть на ней платье с глубоким декольте, облегчающим прелестную фигуру, было как-то необычно. Даже конюх Ванька выглянул из конюшни — поглазеть на красавицу.
Он все время ухмылялся, напрягая Петю своим присутствием. Вот вылез-то! Сметётся над его неуклюжестью? Ну тогда пусть сам попробует станцевать — Петя тогда тоже посмеется!
— Не торопись, — наставлял Яков Вилимович. — Еще раз. Раз, два, три, четыре! Ноги изящней! Какой кавалер так пятками шлепает? Давайте наново все! Раз, два, три…
Слава богу, Яков Вилимович разрешал короткие передышки, после которых все начиналось заново: Петя танцевал сначала с Розочкой, потом — с Яковом Вилимовичем; затем Яков Вилимович танцевал с Розочкой, показывая Пете, как надобно танцевать с Розочкой… то есть с дамой. Ужас дикий!
— Все, не могу, — тяжело дыша, сказала Розочка. — Звезды в очах прыгают… Ан к Варваре Михалне еще зайти обещалась… Вернусь поздно, отужинайте без меня…
— Ну и мы с тобой, — обратился Яков Вилимович к Пете, — прокатимся.
— Прокатимся, ваше сиятельство?..
Яков Вилимович кивнул.
— Выберемся в центральную часть деревни. Там сегодня — ярмарка.
— Ого, как интересно! А далече до тудова ехать-то? И на чем мы поедем?
— На Ягодке, разумеется.
— На Ягодке?!
— Да разве ты не рад?
Как раз-таки от радости у Пети все слова-то разом и повыскакивали. Они вдвоем — с Яковом Вилимовичем Брюсом! — поскачут куда-то вдаль! Вот это приключение! Правда, стоило выехать со двора, как Яков Вилимович заколебался.
— Держись, — сказал Пете, сжимая поводья. — Крепко!
— Держусь, — ответил Петя.
— Готов?
— Абсолютно!
— Ты уверен?
— Да! А вы, ваше сиятельство?
— Обещаешь держаться крепко?
— Клянусь! Слово гардемарина!
— Хорошо. Ежели будет дурно, говори незамедлительно! Остановлюсь.
— Конечно, Яков Вилимович, скажу!
Но надсаженный различными испытаниями организм Пети и не думал включать «защитные реакции». Все его тело дышало предстоящим приключением. Каково же было его счастье, когда, тронувшись с места, они понеслись навстречу горячему ветру, навстречу расплывающемуся вдали горизонту. С непривычки у Пети захватило дыхание — из горла вырвался торжествующий вопль. Сейчас он чувствовал себя таким свободными и счастливым!
Петя забыл обо всем. Существовал только он, Якова Вилимович и Ягодка. Бесконечное голубое небо, зеленый простор, раскинувшиеся по обе стороны дороги дома, скорость и ветер. Время утратило всякое значение. Поэтому Петя и не заметил, как они добрались до «града Чернолеса», как его было принято здесь именовать.
У Пети немного кружилась голова и дрожали руки. От удовольствия, конечно же.
В центре Чернолесья кипела жизнь. Это место совсем не было похоже на то, в котором они обосновались, — тихом и безлюдном. Наверное, со временем исполинская деревня все-таки разделиться по отдельным слободам, как и вся «Москва», разделенная севером, югом и бескрайним морем. Сколько бы Петя не ломал голову, так и не понял, что все это значит. Погост являл собою многослойную, хитро сплетенную загадку, решение которой теплилась где-то рядышком…
Население Москвы — настоящей Москвы — было разделено по, грубо говоря, квалификациям. По слободам расселялись ремесленники, в районе Сретенки — пушкари и артиллеристы, на Патриарших, соответственно, обитали — служители церкви. Словом, наименование слобод олицетворяло специальность или происхождение человека. Здесь же, на Погосте, была одна огромная Москва и немножко отдельных «деревушек», которые деревушками-то и не являлись. Чернолесье — отдельный, большой уезд!
— Не забивай головушку, — сказал Яков Вилимович, когда Петя выложил ему свои соображения. — Сейчас важно не забыть,
кем ты являешься.
— Я? — растерялся Петя. — Кем являюсь? Кем?
— Не выдай нас ненароком! — подсказал Брюс.
Вот ведь! А Петя и забыл обо всех этих шифровках.
Въехав в начало кирпичного коридора двухэтажных зданий, вдоль стен которых скрывались в тени торговцы (солнце палило, аки в последний раз), пришлось притормозить. По мостовой шагали с ленивой расстановкой и размеренностью, как по бульвару. Разглядывали товар, беседовали и не спешили покидать вольготный тенек.
— Торжище сегодня крайне скудно, сударь, — донеслось откуда-то. — Ан в глазах торговцах — алчность!
— Ах, да ведь душно, душно, милок!
— Да вы не были в самом центре! — вклинился в разговор посторонний голос. — Там удивительно весело!
Вскоре Петя услышал еще с десяток отрывочных бесед о необычайном веселье на ярмарке, пестрящей многоцветием и сутолокой. Чего здесь только не было — глаза разбегались! Начиная гончарными изделиями, кончая сахарными кренделями… В деревнях и селах торговля фактически не изобиловала, поэтому городские гулянья стали для частн
ого народа весьма удобным способом заработка.
А сколько зазывал прошмыгнуло мимо! Разодетые да разукрашенные шуты и скоморохи смешили народ различными шутками-прибаутками, приглашая в гущу веселья: на спектакли с участием медведя, различные музыкальные постановки, конкурсы и прочие забавы.
— Хочешь на мишку поглядеть? — спросил Яков Вилимович, наклоняясь к Пете.
— Еще бы!
В последний раз Петя косолапого видел очень давно. Не так давно, чтобы забыть, как сей национальный зверь выглядит, конечно, но достаточно давно, чтобы не возжелать полюбоваться диковинкой. Впрочем, Петю интересовал не столь медведь, сколь его «таланты». А таланты его оказались и впрямь феноменальными. Юный вундеркинд поразил публику бесстрашной ходьбой по канату, фальшивой — но все же! — игрой на балалайке и беспрекословной покорностью хозяину. Что бы тот не сказал, мишка все делал: хлопал в ладоши, подпрыгивал, плясал, вставая на задние лапы…
— Ну как? — спросил после представления Яков Вилимович. — Понравилось?
Тогда-то Петя и осознал, что большую часть мини-сценок удивлялся не невольному актеру, а отчаянному дрессировщику. Мишку-то ему было просто жаль за, наверняка, варварское содержание и жестокое обращение. Ему б на воле с собратьями жить, как природой заведено, а не кочевать по ярмаркам, с завязанной пастью да с цепью на шее.
Что же до хозяина мишки, то он поразил мальчика своей отчаянной смелостью. Это ж сколько нужно дури в башке иметь, чтобы взяться за воспитание одного из самых опасных лесных хищников?
— Ничего, — сказал Яков Вилимович, — нас ждет еще множество удивительных зрелищ.
Об одном из главных героев ярмарочных концертов — о задорной кукле Петрушке — Петя совсем забыл. Тряпичный балагур с резким писклявым голосом, проказливым нравом и отменным чувством юмора, предположительно играющий на детскую публику, умудрялся смешить и взрослых. Множество шуток его дети и не понимали, смеялись разве что над чрезвычайно забавными избиениями остреца. Зато взрослые не удерживались от смеха, когда Петрушка мочил меткие, житейские шутки, иногда покидающие границы цензуры. Пете вот тоже на каких-то шутках было совсем не весело, в отличие от Якова Вилимовича, у которого от смеха на глазах выступали слезы.
Несмотря на то, что народу на ярмарке было не счесть сколько, удушливости и толкотни, настигших мальчика в городе, он не почувствовал. Здесь было так душевно, легко, радостно.
В конце концов, утомленные ярморочными забавами, Яков Вилимович и Петя решили передохнуть в тенёчке у кромки леса. Отсюда открывался удивительный вид на теряющиеся за горизонтом многолюдные хороводы, сопровождающиеся веселой музыкой и пением. Неспешную мириаду человеческих фигур разрывало удалой русской пляской, в которой танцоры соревновались друг с другом в выделывании различных фигур и коленцев.
— Ваше сиятельство, — нарушил молчание Петя, изучая полу-съеденное яблочко в карамели, — я крайне длительное время размышлял над одним вопросом, ответ на кой мне так и не удалось найти.
— Что тебя тревожит? — спросил Яков Вилимович.
— Я не знаю, можно ли такое произносить вслух?
Брюс вопросительно взглянул на мальчика.
— Это связанно с графом, — тихо сказал Петя. — Я боюсь, что он может нас
услышать.
В воздухе сгустилась тяжелая пауза. Музыка и смех доносились теперь более отчетливо, заглушая успокаивающие звуки глубокой чащи.
— Помнишь, я обещал, — сказал наконец Яков Вилимович, — обучить тебя защищаться от Шварца?
— Да, ваше сиятельство.
— Достичь этого не так уж и сложно. Главное…
— …сосредоточение?
— Именно — сосредоточение. Вскоре мы сможем общаться мысленно, коли научишься отвлекаться от яви. Попробуем? Это — идеальное место для первого урока.
— Но… здесь так шумно.
— Вот именно! Это то, что нам нужно.
Петя боялся оплошать перед учителем, потому как сосредоточиться здесь — среди шума и гама, долетающих возгласов и песен, — казалось просто невозможным. Как же это — не слышать явь, когда она
есть, когда она окружает со всех сторон?
Однако Брюс научил Петю, как отключиться от происходящего вокруг, как правильно дышать, как слышать исключительно свой внутренний голос и привести тело к совершенному умиротворению. Петя старался, очень старался, но этот шум… этот заразительный смех… музыка…
— Их нет, — говорил Яков Вилимович. — Есть только ты и я.
— Только вы и я… — шептал Петя. — Только вы и я…
Только он и Яков Вилимович… А что? Петя ведь буквально пару часов назад чувствовал это, когда они, кажется, со скоростью света мчались над землей. Был только Петя, Яков Вилимович и Ягодка. Но сейчас-то Ягодка — лишняя.
— Ты — скала, — сказал Брюс. — Прочная. Непробиваемая. Вообрази, что сквозь тебя не может пройти ни один посторонний звук. Тебя невозможно отвлечь от Себя. Ты не слышишь и не видишь никого, кроме Себя.
Но сегодня слиться с
Собой у Пети не получилось. Может, он просто не мог понять, как это — абстрагироваться от всего? Или был еще не достаточно зрел для столь высокого мастерства? Яков Вилимович-то небось тоже не с первого раза пришел к абсолютной гармонии с
Собой. Пока Петя мог лишь расслабляться, но слышать и чувствовать что-то внутри — нет.
Прежде чем Петя все-таки услышал внутренний голос прошло больше недели. С того дня, что они с Яковом Вилимовичем посетили ярмарку, он, не переставая, упражнялся: неустанно закрывался от внешнего мира, целиком отдавая себя миру внутреннему. Теперь он мог рассказать Якову Вилимовичу обо всем, что так долго выедало ему душу.
— Ты готов попробовать? — спросил Брюс, откладывая написание очередного письма.
— Извините меня, ежели я снова потрачу ваше время и у меня ничего не получится.
—
Получится, — произнес голос Якова Вилимовича в голове Пети. —
Сосредоточься. На мне. На том, что хочешь мне сказать.
Мальчик вздрогнул от неожиданности. Как это возможно?! Как Яков Вилимович смог разговаривать, не размыкая губ?!
— К-как вы это?..
—
Ну же, попробуй, — снова произнес голос Брюса. —
Это же так просто!
Петя напрягся всем телом, вперив пристальный взгляд в Якова Вилимовича.
—
Ты сейчас дыру во мне прожжешь, — насмешливо произнес он в сознании мальчика. —
Покойней, Петя! Не спеши, сосредоточься…
Сосредоточься…
Петя закрыл глаза.
—
Ваше сиятельство, — произнес он мысленно, —
вы меня слышите?..
—
Слышу, — ответил Брюс. —
Теперь есть только ты и я…
Петя распахнул глаза, не веря своей удаче! Он так и просиял.
Возможно, со стороны это выглядело довольно странно, ведь они просто молча смотрели друг на друга. Кто бы мог догадаться, что между ними только что произошло первое телепатическое общение? Иллюзорное, несуществующее и бестелесное. Нет! Оно было! Оно было настоящим и невероятным!
—
Я тебя внимательно слушаю. — Яков Вилимович улыбнулся Пете, приглашая его занять место за столом.
—
Ваше сиятельство, я тревожился от самого начала нашего пути… Знаю, дерзость се великая, однако я, как друг вашей дочери, испытываю немалые терзания о ней…
—
В чем же заключаются твои терзания?
—
Я не понимаю… не понимаю, зачем графу понадобился я, когда он мог — прошу прощения, ваше сиятельство! — объявить вам войну иным способом. Привлекая к проклятию не меня, но Марго, он досадил бы вам куда больней… Что ежели граф успел навредить ей?..
Яков Вилимович изменился в лице.
— Ваше сиятельство?.. — произнес Петя вслух. Но Яков Вилимович поднял руку в знак молчания.
Что он наделал? Зачем признался? Но как бы он не признался? Как бы скрыл столь важное сообщение от Якова Вилимовича? Подверг бы Марго опасности? Да как бы не так! С другой стороны, где она, а где — они… От этого легче не становилось.
— Все хорошо, — сказал наконец Брюс, погладив мальчика по руке. — Успокойся, ни то дурно станет.
— Я не хотел расстраиваться вас, Яков Вилимович!..
—
Шварц, наверняка, не знал, что Марго была в тот вечер со мной, — произнес он мысленно. —
Я думал об этом. И — покоен будь! — с Марго ничего не случится, ибо первые признаки черных проклятий проявляются сразу. Она была абсолютно в добром здравии. Я все предусмотрел. Тебе же повезло меньше.
—
Я наговорил лишнего… тогда, на балу…
—
Возможно. Однако мне кажется, целью его была отнюдь не Марго, а ты, Петя. К тому же Шварц бы не дерзнул спровоцировать меня подобным образом.
—
Почему, ваше сиятельство?
Яков Вилимович ничего не ответил. Только отвел тяжелый взгляд в сторону. «Что это с ним? — подумал Петя. — Почему он выглядит так виновато?»
***
Он не мог этого сказать. Как бы он сказал, глядя Пете в глаза, что за дочь он бы уничтожил графа самым нещадным способом? Получается, Марго ему стократ дороже Пети — чужого и не столь важного? Все это могло бы уже давно закончиться, ежели бы Яков Вилимович соизволил расправиться со Шварцем. Но он этого не сделал. Не сделал потому, что Петя должен был справиться, должен был перенести все тяготы проклятия. А он, Яков Вилимович, ни в коем случае не должен был проиграть Шварцу. Выходит, все это время Петя был просто игрушкой в глупом соперничестве?
А поступил бы так жесткого Яков Вилимович с дочерью? Выжидая проигрыша соперника, позволил бы ей мучиться? Ну да, Петя же тогда не представлял для Брюса такой ценности, как любимая дочь. Можно было и принять вызов надоедливого графа. Петя бы перенес…
А он надеялся, верил ему.
— Назад пути нет, — сказал Яков Вилимович. — Но мы справимся — обещаю! Ты и я.
Петя доверчиво улыбнулся.
— Вы и я…
— В любой момент, — продолжал Брюс, — ты можешь доверить мне все свои тревоги. Можешь рассчитывать на мою поддержку.
— Вы уже слишком многое сделали для меня, Яков Вилимович. Куда уж больше?.. О чем же я еще могу желать?.. Вы рядом — большего счастья мне и не испытать. — Взгляд Пети скользнул по листку пергамента. — Кому вы пишите?
Брюс был рад, что Петя сменил тему.
— Князю Эбнеру Леманну, — ответил он.
— Князю?
— Тому самому магу, кой, я чаю, поможет нам.
— Он — князь?!
Да, только вот… на письма этот больно занятой князь отвечать не спешил. Все то время, что они пробыли в Чернолесье, ожидаемой весточки от него так и не пришло. Яков Вилимович волновался. Не случилось ли с Леманном беды? Они не виделись добрые восемь с лишним лет. За столь немалый промежуток времени с ним могло случится все, что угодно!
Только бы он был жив.
Ведь если Леманн погиб, то шансов у Пети нет.
***
Розочка стала в их «семействе» главным посредником минувших новостей. Справляясь у щедрой на сплетни, как и все уважаемые дамы ее возраста, Варвары Михайловны о жизни города, Розочка «тащила» последние сообщения в дом. То про границу новые известия выложит, то новые указы все по порядку перечислит, то вдруг забудет о государственных проблемах и перейдет на затяжные рассказы о какой-нибудь соседке и ее заурядно непростой жизни.
— Ко «ночи страшной» надобно бы начать подготовку, — сказала Розочка. — Два дня уж осталось. Варвара Михална сказала.
— А что это за «ночь страшная», Розаль Федоровна? — спросил Петя.
Яков Вилимович ничего такого ему не рассказывал. Ни о какой страшной ночи. Он вообще в последнее время был сам не свой: тревожился, ждал писем от загадочного князя и каждый вечер перебинтовывал руку. Прошло столько времени, с тех пор, как Яков Вилимович повредил ее, а она все не заживала. Под вечер сквозь ткань просачивались багровые пятна крови. Петя очень беспокоился за учителя, думая, что раны не затягиваются из-за того, что он каждый день выполняет тяжелую работу по дому.
Яков Вилимович терпеливо сдерживал боль, скрывал разочарование и досаду. Конечно, ему плохо. Очень плохо! Ведь никто его не поддерживает. Розочка, наверное, просто не замечала, а Петя боялся начать разговор «по душам». Ему казалось, что он просто не сможет подобрать верных слов. Якову Вилимовичу нужен собственный Яков Вилимович для поддержки.
— Сей ночью стихнет ветер, — объяснила Розочка, — улицы покроются инеем.
— И что ж тут опасного? — не понял Петя. — Надобно бы радоваться… Наконец-то покойно будет.
— Опасность заключается в ворах, — сказал Яков Вилимович, — которые попытаются напасть на дом. Ведь самое удобное время для нападения — ночь. Нужно все предусмотреть и быть начеку. — Затем он обратился к Розочке: — Что сказала Варвара Михайловна? Подсказала ли, где лучше всего будет схорониться в сию ночь?
— Варвара Михална наказала не впускать незнакомцев, — сказала Розочка, — не выходить во двор и запереть все двери и окна с наступлением темноты.
— А не умнее ли, — спросил Петя, — схорониться в подклете?
— Он у нас разве ж есть?
— Ну… нет, наверное…
В ответ Розочка пожала плечами: разговор окончен, отсиживаемся дома с наглухо запертыми дверьми, мол.
***
— Эта ночь правда столь страшна, ваше сиятельство? — осторожно спросил Петя перед сном. — Вдруг кто и впрямь нападет?
— Не беспокойся, — сказал Яков Вилимович, как всегда, меняя повязку. — В центре куда более наживы, чем здесь, в захудалой-то деревушке. Тем более наше жилище стоит в отдалении от соседних домов. Вряд ли кто-то сюда сунется. Да и что у нас красть?
— Вы правы, ваше сиятельство, — согласился Петя. — Позвольте, я помогу вам… с рукой-то.
Яков Вилимович улыбнулся.
— Благодарю тебя премного, голубчик, но я справлюсь.
— Поверьте, это малое, что я мог бы для вас сделать!
— Да и я немногое для тебя сделал, Петя.
— Как это — «немногое», ваше сиятельство?! Да вы только и делаете, что выручаете меня! По моей вине мы здесь оказались… по моей вине вы повредили руку…
— Отнюдь.
— И все же… извините мне сию дерзость, но… я хочу помочь вам, как вы завсегда помогаете мне. Разрешите мне хотя бы эту малость.
— Хорошо, разрешаю.
В то мгновение, как влажные пальчики коснулись его руки, Яков Вилимович осознал — на сей раз окончательно и бесспорно, что хочет подарить Пете столько любви, сколько тот никогда не испытывал. И он сделает это. Никаким бы сомнениям не нашлось места в решимости Якова Вилимовича вернуть мальчику настоящую семью — не временную, не ложную, но самую настоящую. Как бы ему хотелось стать ему больше, чем просто их сиятельством, учителем. Чужаком.
— Вот так… — ворковал Петя, накладывая повязку. — Немножко осталось… потерпите, ваше сиятельство… Вам не больно?..
Яков Вилимович покачал головой. Как бы он признался мальчику, что боль уничтожает его изнутри? Боль, сожаление и ненависть на самого себя, донельзя пропитавшее все его существо.
— Если бы я мог обернуть время вспять, — сказал Брюс. — Все было бы по-другому.
— О чем вы, ваше сиятельство?
О том, что я не защитил тебя.
О том, что ты ценнее любой драгоценности на всем белом свете.
Самое большое сокровище.
Мой сын. Моя гордость. Мой мальчик.
Я хочу полюбить тебя.
Если бы ты знал, как сильного я этого хочу…
— Скоро все закончится, — сказал Петя. — И мы с вами вернемся домой.
— Конечно, Петя, конечно.
Конечно…
На следующее утро глубокие раны на руке Якова Вилимовича, не заживающие больше недели, затянуло темным струпом. Причем больше похожим на давнишний, чем на свежий. Поэтому необходимости в бинте больше не было. Теперь только оставалось понять, как действие миниатюрного проклятия устранилось самостоятельно? Проделки графа? Пытается дезориентировать соперника? Или же Шварц здесь совсем не при чем? О помощи лекарств и говорить нечего — не помогали и тут вдруг именно сейчас помогли? Быть может, Петя имеет к этому какое-то отношение? Ведь именно он вчера перебинтовывал рану. А может, это всего лишь совпадение?
Так это или нет, а теперь уже гадать нечего.
Привычно накрыв спящего мальчика одеялом, Яков Вилимович направился в горницу. Сегодня у них не так много времени на традиционные занятия танцами, шахматные турниры и прочие забавы. Сегодня ответственный день — последний день перед «страшной ночью». Погода уже предупреждающе менялась: низкое небо затянули исполинские серые облака, по стеклу барабанили крупные капли дождя и утробные раскаты грома с каждым ударом резали хмурую дымку небосклона молниями. Впервые утро встретило их так мрачно и неприветливо.
— Я отпустила Ваньку, — сказала Розочка, не оборачиваясь на вошедшего в горницу Якова Вилимовича. — Пусть сегодня будет с семьей.
— Сегодня все будут со своими семьями.
— Но не мы.
Яков Вилимович был уверен, что она бы многое поведала ему о своей семье: как сильно любит родителей, которые предали ее; как скучает по сестре, которую больше никогда не увидит. Но она не скажет. Не теперь, когда они так часто выясняли друг с другом отношения. Она не захочет довериться ему.
— Извини, ежели я был груб с тобой, — начал было Яков Вилимович. Однако Розочка перебила его.
— Не надо. Я все понимаю.
— Держать в сердце обиду…
— Не держу я, Яков Вилимыч, не держу я на тебя никаких обид. Я просто хочу, чтоб все это поскорей закончилось. Хочу найти настоящее счастье рядом с тем, кто согласился бы со мною его разделить. Знаю: ты меня не держишь, одначе я осталась, чтобы помочь мальчику. И только. Хочу, чтобы и он когда-нибудь обрел свое счастье…
Бум-бум-бум!
Розочка вздрогнула от неожиданности. Она схватила Брюса за плечо.
— Не открывай!
Бум-бум-бум!!!
Пока в дверь продолжали требовательно стучать, Яков Вилимович успел вооружиться мушкетоном и бросить Розочке, чтобы она немедленно отправлялась к Пете и ждала его возвращения.
— Но…
— Быстро!
Черт, только этого не хватало!
