Ценою жизни

Прежде чем юркнуть в коридор, Розочка схватила со стола первый попавшийся под руку предмет. Незаменимый в непредвиденном сражении подсвечник пришелся как раз кстати: если у Брюса с незваным гостем завяжется драка, в которой последний одержит победу, Розочка хотя бы огреет его по голове. Прислушиваясь к приглушенным голосам в сенях, она перехватила «оружие» поудобнее и застыла в ожидании действий.       Но их не было. Да когда же? когда?       Розочка нервничала, силясь вникнуть в булькающие фразы незнакомца. Якова Вилимовича-то она слышала отчетливо: он совсем не боялся предстоящего нападения. Неужели не понимает, что дом могла окружить целая ватага вооруженных головорезов?!       — Мне б токмо укрыться от дождя! — расслышала Розочка мольбу незнакомца. Надо сказать, голос его был весьма болезным и старческим. Вряд ли старик, которого неожиданно застала непогода, пришел грабить и убивать. С другой стороны, кто поручится, что это не кровожадный вор, мастерски изменивший голос? Или — опять же! — не хитро спланированный акт целой группировки хладнокровных душегубцев?       Услышав скрип распахнувшейся двери, Розочка так и вздрогнула. Однако у Брюса были весомые преимущества: мушкетон.       — Э, сынок! — послышался голос незнакомца. — Да я тебе ничего не сделаю! Опусти оружие, опусти от греха! Нет у меня с собою ничего… Гляди: гол як сокол! Из деревни возвращался в чащу — дом у меня тама… Да, видишь ли, не рассчитал по времени — дождь грянул… Уж больно сыро, холодное нониче утречко… Дай, думаю, отогреюсь у людей, а там — далече пойду…       Нет, этого не может быть! До боли знакомый голос вернул Розочку в чувства. Не помня себя от радости, девушка бросила подсвечник и бесстрашно вбежала в сени.       Покинув дом, Розочка оставила там не только свое имя, но и сердце. И сейчас последнее связующее звено между прошлой и прежней жизнями воскресло из пепла минувшего…       — Григорий Степаныч!.. — Она бросилась незнакомцу на шею.       — Софьюшка! Жива!       Яков Вилимович, обескураженно наблюдающий трогательную сцену, опустил мушкетон.       — Сколько лет, — щебетала Розочка, прижимаясь к старику, — сколько зим, Григорь Степаныч! Как ты? Как тут оказался-то, родненький?..       — Да енто ты, Сонюшка, деточка, рассказывай!       Пригласив гостя в дом, Розочка так засуетилась, что из рассказа получилась полная белиберда. Непоследовательное повествование, к счастью, помогал дополнять Яков Вилимович: подсказывал, когда нужно, да выравнивал сбивчивую галиматью самостоятельно. Григорий Степанович впечатлился — сразу же отметил, что «муж» Сонюшки поболее нее о ней самой знает.       — Не муж он мне, — сказала Розочка. — И не жених даже.       — А кто жа?       — Граф он. Помог мне с корабля бежать.       — Ну, это вообще-то вопрос спорный, — вставил Яков Вилимович, — кто кому помог…       — В долгу я у него, — продолжала Розочка, не слушая. — Такожде помочь ему обязана.       Яков Вилимович обратил на нее весьма красноречивый взгляд: ты чего, мол, городишь, совсем спятила?       — Григорию Степанычу можно верить, — ответила она простодушно. — Чрез то и он прошел — я ж тебе рассказывала! Еще мы с сестрою малы были, как он одногодку нашего, сиротку, спас. Расскажи, Григорий Степаныч, успокой его, ни то приступ, бедненького, хватит.       Григорий Степанович задумчиво почесал темную бороду, вздохнул шумно да окинул Якова Вилимовича оценивающим взглядом. До этого старик глядел на него исподлобья весьма укоризненно, зато теперь — с уважением. Молодой мужчина, взваливший на себя столь непосильное бремя, напомнил ему о прошлом — его прошлом, когда спасение невинной жизни являлось не героическим подвигом, но искренним желанием помочь.       — Немногие осмелились бы противиться закону, граф, — сказал Григорий Степанович. — Непростой тебя путь ждет. Война — рядом.       — Но у тебя-то получилось, — сказала Розочка. — Левушка тем тебе, Григорий Степаныч, обязан.       — Левушка мне почитай родной! Сызмальства его воспитывали: с младых ногтей. Мать его холопкою была — скончалась при родах. А отец — никто толком и не знал его, где он, проклятый, да откудова. Рос Левушка, беды не знали. Мальчик — золотце! Смышленый, добросовестный. Ан тут… закон ентот выдумали… сироты, видите ли, мешаются — не нужно боле их в государстве. Лишние-де. Да как такого парня-то на смерть отдать?! Как дитя кровное добровольно от сердца оторвать да в лапы ентим тиранам сунуть?! Ну я сразу сказал: Левушку не дам, сам помру, ан не дам! Да в деревне выдать могли — на юг мы бежали. Там прошение написал в школу епархиальную… В оную ж без допроса на границе пропускают, ежели пропуск есть. Господу Богу слава, пропуск ответным письмом выслали. Мы границу пересекли без излишних осмотров — глянули постовые, что пропуск на поступление при себе имеется, так и пропустили. Родословная их не особливо волновала. А як за границу с Левушкой ступили, так там более и бед не знавали. Безопасно у врага под носом-то!       Левушка тут вырос, учителя разные с ним занимались — образованным человеком стал. Ан вскоре и вовсе уважение титулованных снискал, да сам высокий пост занял. И до сих пор никто ничего не знает. И до сих пор отцом ему прихожусь, да только… тайно. Нет родословной-то у него, да и у меня, известное дело, не приживется… Приходится теперича мне скрываться. Здесь, в отдалении. Кто узнает… несладко придется нам.       — Левушка-то тебя не забывает, Григорий Степаныч? — спросила Розочка. — Пишет хоть?       — А как жа! И письмами обмениваемся и встречаемся, как время у него свободное находится.       — Отчего ж тебя к себе не заберет? Сказал бы там… ну, этим всем… что ты ему — друг близкий. Не обязательно же отец…       — Да мне и здесь хорошо, детка. Домик у меня в чаще, чего ж ащо желать-то?       Розочка потупила глаза.       — Не зря ж я тебе подсказала со школой епархиальной, — обратилась она к Якову Вилимовичу. — Коль б не история Григория Степаныча. А ты сомневался.       — Сомнения — енто правильно, — поддержал старик.       На самом деле Розочка действительно тогда была весьма неубедительной. О Григории Степановиче упомянула вскользь, как о какой-то далекой, загадочной легенде. Яков Вилимович оттого и сомневался, что сказ ее прозвучал неправдоподобно. Туманный образ спасителя не произвел на Брюса должного впечатления.       Несмотря на то, что собственную историю Розочка исковеркала донельзя, историю Брюса и Пети Григорию Степановичу изложила всю четко по порядку. Этой историей она только помогла Григорию Степановичу лучше узнать Якова Вилимовича и помочь затянувшемуся знакомству стать более содержательным. Например, теперь Брюс узнал, что Григорий Степанович Розочке никакой не родственник, как успел предположить, а всего-навсего добрый друг ее отца. Человек крайне сострадательный и мудрый. От Сонюшки вот семья отвернулась, полагая, что дочь-убийца — несмываемое да позорное пятно на роду, а он ее виновной не считал. «Правильно сделала, — сказал, — и не так ентого Лаврентия злосчастного надобно было сгубить! Такую девку на чарку водки променять, тьфу! Да какой жа он мужчина, ежели руку поднял на женщину?!»       — Справедливо ты рассуждаешь, Григорий Степаныч, — вздохнула Розочка. — Тебя б царем поставить — мир бы, глядишь, другим стал. Ты б не позволил детей губить, не позволил б над нами, женщинами, всяким — прости, Господи! — ублюдкам измываться! Это, благодарность премногая Богу, что уберег меня, что Якова Вилимыча мне послал, а так… не знаю, что бы я и делала. Где бы сейчас была? Да ведь и у него, — она указала на Брюса, — тяжб сколько! Сколько предстоит ему пройти с мальчиком…       — Быть может, — обратился старик к Якову Вилимовичу, — остаться тебе, граф, с мальчиком на юге какое-то время? Подрастет пущай. Ежели восвояси обратным путем идтить — сам понимаешь, на границе задержат. Енто вам щас легко туда пробраться будет, а обратно — постовые так просто не отпустят. Подкуп не в ихних интересах, ан другой какой способ — не знаю…       — Надеюсь, — сказал Яков Вилимович, — на содействие приятеля. Он — человек влиятельный.       — Кто ж?       — Князь Леманн.       — Леманн? — Старик нахмурился. — Ну, быть может, и поможет…       При упоминании князя Розочка скривила губы.       Григорий Степанович поспешил сменить тему.       Якову Вилимовичу ничего не оставалось, как дать им возможность побыть наедине. Откланявшись, он поспешил проведать Петю.

***

      Петя, привыкший просыпаться под птичье пение, вздрогнул всем телом — из сна мальчика выдернул немилосердно громкий удар молнии. Мгновенно проснувшись, Петя обвел взглядом комнату — непривычно темную и холодную.       Первым делом он решил выглянуть в окно. С улицы веяло сыростью, дождь поливал как из ведра. Петю передернуло, хотя он очень соскучилась по влаге. Здесь дождей не хватало. Жара день ото дня только крепчала. И даже несмотря на это, Пете захотелось вернуться обратно под одеяло.       Правда, когда мальчик отвернулся от промозглого пейзажа за окном, так и обомлел от неожиданности — на пороге комнаты стоял Яков Вилимович. Как он так тихо вошел?       Переведя дух, Петя быстро поднялся с постели.       — Доброе утро, ваше сиятельство. — По обыкновению поклонился он Брюсу. — Извините, я совсем не слышал, как вы вошли.       Брюс молчал, строго взирая на мальчика. Петя затаил дыхание, судорожно соображая, что такого непростительного мог совершить? За что их сиятельство так сердятся на него?       — Яков Вилимович, — осторожно спросил Петя, — я в чем-то провинился?..       Брюс выглядел необычайно сурово, упрямо игнорируя мальчика. Когда в последний раз Петя видел его в таком состоянии? Да и видел ли вообще? Может, вчера вечером Петя позволил себе лишнее? Да нет, после перевязки они еще очень долго разговаривали. Да и ночь прошла на удивление спокойно. Тогда в чем же причина его неудовлетворённости? С Розочкой опять поругались?       — Ваше сиятельство, почему вы молчите? Что-то случилось?       Яков Вилимович бросил на Петю леденящий взгляд: замолчи, мол! Петя затаил дыхание, не зная, как выпутаться из своего необоснованно виноватого положения. Опустив голову, мальчик стал ждать.       Когда же Яков Вилимович приблизился к нему и протянул руку, чтобы погладить по щеке, Петя инстинктивно увернулся. Почему он решил, что Брюс ударит его? Может, потому, что от его руки больше не исходило тепла? Да, его рука была ледяной. До боли. Петя почувствовал это на своей щеке — она горела так, будто ему только что дали недурственную пощечину! Но ведь Яков Вилимович просто погладил его.       Он отошел от мальчика к окну и сложил руки на груди.       Петя не решался заговорить вновь.       — Петя? — раздался голос Якова Вилимовича позади. — Я-то думал, ты спишь…       Обернувшись на дверь, Петя увидел в пороге комнаты Якова Вилимовича.       Возле окна уже никого не было…