***
Запах гари просочился в дом. К сожалению, выветрить его полностью не получилось из-за того, что баня (точнее — то, что от нее осталось) находилась слишком близко к дому и продолжала источать весьма удушливый «аромат». Поэтому никакая тщательная «влажная уборка», сквозняки, растворы уксуса и эфирные масла не помогли бы избавить жилище от едких испарений полностью. Конечно, к завтрашнему дню хозяева обещали со всем разобраться и начать строительство новой бани, а от этих истлевших черных бревен, соответственно, избавиться. Петю тошнило. Скрипя сердце он попробовал выпросить у Якова Вилимовича разрешение на прогулку. Несмотря на все треволнения мальчика — он и не надеялся, что попытка окажется успешной, — Яков Вилимович, разрешил ему прогуляться. Даже нелицеприятные события прошлой ночи не остановили его — надо же! А вдруг Петя бы снова сбежал? Наверное, Яков Вилимович просто устал за всех переживать. А может, просто хотел, чтобы Петя знал, что он ему доверяет? Он вышел во двор, оттуда — за ворота. Ему необходимо было подышать на ночь свежим воздухом, подумать. До отъезда оставалось три дня. Когда Петя думал об этом, его переполняли совершенно противоположные чувства: страх и предвкушение. Первое было связано с неведением, второе — с долгожданным избавлением. Чем они ближе к князю Леманну, тем ближе Петя — к выздоровлению. Ему так надоело бояться самого себя. Надоело жить с мыслью о том, что сейчас, вот сейчас снова что-то почудится, или заболит, или закружится!.. Петя и верил, и не верил. Он всем сердцем полюбил Чернолесье. Душу здесь переполняли не только тепло и удовольствие, но и сама она словно делалась больше, готовая вместить в себя всю эту необыкновенную многогранную палитру цветов: волшебное лазурное небо, сочную травку, карамельные тропки, сверкающие озерца и речки… Петя никогда не забудет этого места. И будет, пожалуй, очень по нему скучать. А все потому, что здесь Пете было больше хорошо, чем плохо. Добрые события покрывали своим широким крылом все неурядицы событий дурных. Чего только стоил тот день, когда они с Яковом Вилимовичем веселись на ярмарке, а как смеялись они над Сонюшкой, когда учили играть ее в шахматы, а как потом все вместе хохотали во время урока танцев! Да, много чего хорошего здесь случилось. Здесь Яков Вилимович и Сонюшка стали Пете ближе. И он дорожил этим даром. Было и плохое — бесспорно! Много плохого. Но так или иначе все трудности они переживали вместе. На сей положительной ноте Петя решил повернуть обратно: перебинтованные ступни напомнили о себе неприятной зудящей болью. Да и неправильно это — в такой скверный день поминать хорошее и беззаботно любоваться природой. Мысли все время возвращались к пожару и смерти Ваньки. А ведь не только он погиб сегодня — в эту проклятую ночь. Вернувшись, однако, домой, Петя остановился в сенях: не решился прервать напряженный разговор взрослых своим неуместным вторжением. Говорили о Леманне. — Леманна здесь не особливо жалуют, — сказал Яков Вилимович. — Почему? Потому что он — колдун? — Леманн — чудовище, — бесцветным голосом ответила Сонюшка. — Выходит, я такое же чудовище, как и он. — Дело не в колдовстве. Человек он скверный. — Почему? В прошлый раз, когда я упомянул его в беседе с Григорием Степановичем, ты, как мне показалось, была весьма насторожена. Что он натворил? Мы не виделись восемь лет и мне… — Я не хочу говорить о нем, — сухо перебила Брюса Сонюшка. — Извини… Петя, до этого сосредоточенный на интригующей беседе, прислушался повнимательнее: Сонюшка направлялась в сени! Едва успевая юркнуть во двор, Петя притаился за углом дома. Тяжело дыша, он стал прислушиваться к шагам: Сонюшка вышла на крыльцо, Яков Вилимович — следом. Целую вечность ничего не происходило. Кроме привычного птичьего квартета и гуляющего в кронах деревьев ветерка ничего не было слышно. Петя уже отчаялся узнать продолжение сей мутной истории, как Сонюшка наконец заговорила: — Он был первым моим мужчиной на судне. Подчас Федор Александрович меня выкупил, я сопротивлялась — говорила, что не буду заниматься подобным позором. Но знаешь ли, у Федора Александровича были на меня иные планы. За непослушание он наказал меня, Леманн ему в сем помог… — Леманн тебя… обидел? — осторожно спросил Яков Вилимович. — Он сделал так, — ответила Сонюшка, — чтобы я замолчала навсегда. Чтоб слушалась и не перечила более. Вот, что он сделал… — Не может быть, — сокрушенно сказал Яков Вилимович. Петя впервые слышал его голос столь обескураженным и виноватым в одночасье. — Я не верю, чтобы Леманн… — продолжал он. — Ты уверена, что это был он? Быть может, ты спутала его с другим? — Это был он, — сказала Сонюшка. — Он приказывал повторять его имя снова и снова… Эбнер Леманн… Эбнер Леманн… Эбнер Леманн… Я навсегда запомнила, Яков. Заучила, как молитву. Всякий раз как он появлялся на судне, Федор Александрович напоминал ему обо мне. А он злонамеренно не хотел забывать меня… — Мне жаль, Сонечка… — Я навсегда запомнила князя Эбнера Леманна. — Я сожалею… — Тебе за него совестно? — Сонюшка только ухмыльнулась. — Да, ты же совсем другой. Не понимаю, как вы могли быть друзьями?.. Яков Вилимович промолчал. — Извини, — сказала Сонюшка, — я не хотела тебя расстраивать, я лишь сказала правду. Леманна здесь никто не любит. Он жестокий и мерзкий. Посему не понимаю я, Яков… не понимаю, как ты можешь обращаться к нему за помощью?.. — Я делаю это ради Пети. Больше мне не к кому обратиться. — А что, ежели он не отвечает на твои письма, потому что не хочет тебя видеть?.. Наутро, когда солнышко полностью разогрело измученную ночными ветрами землю, Петя (уже без разрешения) вышел во двор: «баня» за ночь лишилась еще пары обгорелых досок. Ветер безжалостно разбросал их по двору. Скоро придут сыновья Варвары Михайловны, скоро начнут работу. Петя бесцельно шатался по двору, словно приведение: то у забора постоит, то обойдет со всех сторон обугленную «баню», то зайдет в конюшню к одинокой Ягодке — даст ей слизать с ладошки сухарик. Вот и ночь прошла, а он все думает, все размышляет. Таинственный темный маг — старый приятель Якова Вилимовича — в начале пути представлялся Пете какой-то недосягаемой легендой. Затем Петя, в перерывах между болью и слабостью, принялся представлять его — потихоньку вырисовывался образ: внешность, голос, манеры. После Петя додумал к представленному образу характер: справедливый, мудрый, проницательный, уступчивый и мягкий. В общем, а-ля Яков Вилимович, только чуть старше и — не во грех будь сказано! — опытнее. Петя уже привык к этому образу, хотя и знал, что он будет отличаться от реального князя Леманна. А теперь… после слов Сонюшки Петя враз лишился этого несуществующего существующего князя — своего избавителя, своей последней надежды. Как Петя смог бы принять его помощь, если он является таким жестоким, страшным человеком? Леманн обидел Сонюшку — сделал с ней что-то плохое, жестокое… Как простить? Петя ненавидел Леманна — ненавидел всем сердцем! Укрывшись в тени на заднем дворе, он окинул взглядом простирающийся за забором лес. Мальчика вновь захлестнули воспоминания о той бесконечной ночи, ввергая его уязвимое сознание в ужас. Как забыть этот жуткий образ, всякий раз орошающий память холодным страхом? Как перестать смотреть на Якова Вилимовича и не видеть в нем того нещадного дьявола? Вскоре он поймет, что Петя нарочно избегает его: не смотрит в глаза, уходит из дома, старается держаться на расстоянии… …Петя не успел опомниться, как кто-то сзади больно выкрутил ему руки, зажал запястья в грубой, крепкой ладони и приложил к шее острие ножа. — Тихо! — приказал сильный гортанный голос. — А иначе я перережу тебе глотку!Глава 31. И грянул гром
25 января 2021 г. в 17:31
Опустив Петю на землю, Яков Вилимович бросился во двор, где творилось что-то невообразимое. Люди носились с ведрами, пытаясь потушить пламя. Какие-то отчаянные мужики вбегали в горящую баню и выносили из нее всякую рухлядь. Женщины рыдали над кем-то во весь голос. Зеваки, столпившиеся за забором, беспокойно топтались друг за другом, прикладывали ладони к щекам, трясли головами и крестились.
Оказавшись в самом эпицентре вспыхнувшего во дворе хаоса, Яков Вилимович обратил быстрый взгляд на дом: к счастью, он не пострадал. Правда, Якову Вилимовичу от этого легче не стало.
Принявшись было помогать мужикам тушить пожар, оставивший от кособокой бани одно лишь название, Брюс столкнулся с бабой. Она нарочно загородила ему дорогу.
— Ванька-то конюх… — пролепетала.
Но Яков Вилимович торопился.
— Погоди, мать! — сказал, отодвинув бабу с дороги.
— Убили Ванечку насмерть…
И заревела в унисон остальным женщинам-крикуньям. Получилась самая что ни на есть безоговорочно жуткая песнь боли и скорби.
К счастью, совсем скоро на месте пожара уже дотлевали последние головешки.
Мужики стирали с лица пот и копоть; кто-то падал на траву, кто-то же, напротив — облокачиваясь на забор, переводил дух. Женщины, еще недавно безутешно ревущие над прахом конюха-Ваньки, оживились: одна за другой влетали во двор с ведрами, наполненными водой — подавали мужикам. Еще долго перед их глазами языки пламени будут лизать обнаженные стены неказистой бани. Еще долго будут вспоминать они о хладнокровном убийстве конюха. Сомнений не было ни у кого, сей страшный грех совершил никто иной, как сам поджигатель. Вот вам и последствия «страшной ночи»! Теперь это событие официально войдет в перечень всех тех злодеяний, что в «страшную ночь» устраивают ради наживы эти безбожные разбойники.
Сонюшка отыскала Брюса среди нескончаемой толпы (бестолковые зеваки и не поспешали расходиться по своим домам). Выглядел он усталым и подавленным, мужиков слушал вполуха — из уважения.
Однако заметив на горизонте «своих», Яков Вилимович сразу же отвлекся от безотрадных, бесконечно всплывающих на поверхность сознания дум: кто посмел поджечь дом? кто взял на душу грех за убийство Ваньки? Сонюшка и Петя успокоили его. Безо всяких слов он одновременно прижал к себе обоих: Сонюшку слева, Петю — справа.
Уголком платка Сонюшка размазала по щеке Брюса сажу. От него пахло гарью и потом, рукав рубахи выше локтя чуть обгорел, открывая вид на свежий ожог.
— Ничего, — сказала Сонюшка, поджимая губы, — справимся. Все равно мы ею не пользовались, баней.
И то верно. Да разве о чертовой бане сейчас стоило беспокоиться? Яков Вилимович и не подумал жалеть эту старую развалюху — сгорела и сгорела. Произошла трагедия. Убийство. Ваньки больше нет. Что теперь станет с его одинокой старухой-матерью? Что будет с сестрою и осиротевшей дочерью? Ее ждет смерть?
И тут же — совершенно эгоистично и жестоко — подсознание, словно под воздействием дьявольских подстреканий, благодарило судьбу: Ванька принял удар на себя, а могли принять они — Яков Вилимович, Сонюшка, и Петя. Если бы Шварц этой ночью не вторгся в сознание последнего, кто знает, что могло бы случиться?
…Свидетели Ванькиной смерти утверждали, что видели убийцу — видели, как он выбегал из дома с награбленным «добром»; некоторые самоуверенно заявляли, что видели даже, как убийца выстрелил в несчастного Ваньку и скрылся в лесу. Говорили много, но больше — не по делу. Яков Вилимович понимал, что настоящие свидетели хотели быть полезными, а выдумщики — оказаться в центре внимания. Каждому сейчас хотелось помочь хозяину. И каждый помогал, как умел. Одни пытались предупредить Якова Вилимовича о надвигающейся опасности: убийца на свободе, следует быть начеку и вооружиться; другие предлагали материальную помощь: всевозможную банную утварь и целое множество веников — начиная с березовых, кончая можжевеловыми; некоторые и вовсе принялись уговаривать семейство не побрезговать и посетить их собственные бани. Оставалось лишь поблагодарить обстоятельных соседей за помощь и вежливо отказаться.
Впрочем, Якову Вилимовичу простили бы сейчас любой отказ — во-первых, понимали его состояние, во-вторых, понимали, что он — немец. Что с него, мол, взять? Немцы бани остерегаются, аки кошки воды! Что ж его теперь насильно, что ли, в баню тащить?
— Ты, хозя-ин, — сказал какой-то мужик, тщательно проговаривая слова, чтобы Яков Вилимович его понял, — прихо-ди, еже-ли че-го необхо-ди-мо бу-дет! Понимаешь, ага? Наново баньку те-бе отстро-им! На-но-во! Ну, понял, нет?
— Благодарю тебя, отец, премного, — ответил Яков Вилимович, ухмыльнувшись. — Ничего нам не нужно. Ты лучше за хозяйкою кого пошли, за Варварой Михалной. Рассказать ей надобно, что бани у ней больше нет. Вместе с нею уж договариваетесь: как-нибудь вместе наново и отстроите.
— Ишь ты! — оценил мужик речь своего иноземного визави. Вот выучили — точно как русский шпарит! — Э! — выкрикнул он в толпу, махнув рукой. — Кто-нить пошлите за Варвар Михалной!
И пусть двор уже заметно опустел — народ потихоньку разбрелся, чтобы поведать всей деревне о случившимся, — но нашлись и такие, кто остался ждать появления Варвары Михайловны. И не зря маялись на солнцепеке в ожидании. Явившись, Варвара Михайловна охала, причитала и падала в обморок: что-де за злой рок? Было, в общем, на что посмотреть.
Однако все ждали, конечно же, не ее обмороков, а когда она броситься на немца, который не углядел за ее домом. Но вместо Варвары Михайловны — дряхлой маленькой старушки — наброситься на Якова Вилимовича решил один из ее сыновей — верзила со стальным взглядом и гигантскими кулачищами. Яков Вилимович драться был не намерен — не потому, что испугался, он без затруднений сразил бы этого неповоротливого громилу, — но посчитал это занятием совершенно бестолковым. Разве драка привела бы к разумному умозаключению? Да и мужики не позволили: тут же задержали двухметрового детину — даже наброситься на несчастного немца не успел.
— Все о вещах да о вещах беспокоитесь, неблагодарные вы людишки! — выкрикнула Сонюшка, до этого не вступавшая ни с кем в разговоры. — Человека с того света более не вернуть! А вы все: «вещи да вещи»! Да пропади они пропадом ваши вещи! И баню — туда же! Э-эх!.. — Она махнула на ошеломленную толпу рукой. — Пойдем отсюда, Петя! Не могу слушать — тошно вас, соседушки, слушать! Ничего человеческого в вас не осталось, ничего святого!
— И ты говоришь о сем только сейчас?..
Сонюшка опустилась на лавку. Яков Вилимович видел, как она вымоталась, как устала. Ей хотелось как можно скорее перелистнуть эту затянувшуюся страницу нескончаемой чреды потрясений в своей жизни. Сначала выкидыш, затем — побег Пети, пожар, а теперь и того хуже — Яков Вилимович оказывается все это время знал, что здесь — в этом самом месте, прослужившим им временным жилищем, — произошло убийство. И он говорит ей об этом только сейчас, когда несчастье уже случилось.
— Я не хотел тревожить тебя, — признался Брюс. — К тому же… некуда нам было податься. Сама понимаешь — сей-то дом насилу отыскали.
— И все же нужно было сразу же уехать куда-нибудь. — Сонюшка положила локти на стол и подперла ладонью подбородок. — Ты должен был мне все рассказать — мы бы вместе нашли какой-то выход. В город бы уехали. Нужно было как-то… не знаю… — Она вздохнула, потерла отекшие от бессонной ночи глаза. — Во всяком случае, были бы подальше от сего гиблого места… с его загадочными убийствами.
— Ужели ты думаешь, я тогда не…
— Да не виню я тебя, — перебила возбужденного Якова Вилимовича Сонюшка, — не виню; токмо вот… не случилось бы чего наново за эти оставшиеся три дня. Кто знает, быть может, злодей искал тебя? Быть может, ему нужна была твоя смерть?
— Не думаю.
Яков Вилимович изложил Сонюшке собственные подозрения на сей счет — те самые, что он так тщательно скрывал от нее все это время. Однако Сонюшка скептически отнеслась ко столь веской подоплеке с неизбежной кровожадностью Варвары Михайловны. Не похожа эта старушка на зачинщицу вероломных убийств и жестоких разорений. Если только она не руководила своими сыновьями; тот громила, что сегодня заявился с нею, был совсем не удивлен пожару. Кто знает, может, он обо всем знал? С другой стороны, к чему им поджигать свою же баню и красть свои же вещи? Для отвода глаз? замести следы преступления?
— А Ванька, — сказала Сонюшка, — наверняка, пытался душегубца проклятого остановить, да под удар смертельный угодил. Да что уж теперь гадать-то?.. Никогда мы правды не узнаем. Уже назад ничего не воротишь…
— И то верно… — сказал Яков Вилимович, думая о своем, — и то верно…