Ценою жизни

По мере того, как Петя чувствовал себя лучше, хуже становилось Якову Вилимовичу.       Но, казалось, он этого совсем не замечает; по крайней мере с виду он оставался все таким же спокойным. Казалось, дурное самочувствие ему совсем не мешает. Может, это лишь напускное? Наверняка, Яков Вилимович просто не хочет никого расстраивать, поэтому скрывает ото всех свою боль. Все-таки надежды этих людей возложены на него одного: и Петя, и Сонюшка и Григорий Степанович одинаково зависят от него, одинаково доверяют ему.       А может, Петя ошибался, и Якову Вилимовичу действительно справиться с проклятием Шварца гораздо легче, чем ему? Может, он знает какие-то специальные заклинания, ну или — что более всего походит на правду! — сам по себе силен? Ну, конечно! Как Петя сразу мог не догадаться?       — Ишь нахал, — возмутился Григорий Степанович, — «не дорос», хм!       — Да ладно тебе, Григорий Степанович, — ухмыльнулась Сонюшка, — успокойся. Тебе сейчас браниться — ни к лицу.       — При всем при том, — сказал Яков Вилимович, — теперь мы будем абсолютно уверены в том, что вы, Григорий Степанович, ничем себя не выдаете.       — Твоя заслуга в том, граф, — заключил Григорий Степанович, отвернувшись к окошку.       Какая, должно быть, бесконечная, неистовая буря эмоций захлестывает его изнутри. Как-никак события прошлой ночи перевернули жизнь этого уже немолодого, с богатой жизненной историей человека с ног на голову. «Интересно, — подумал тогда Петя, — какие мысли терзают его сердце?»       Какими-то пустыми, бесцветными глазами глядел он на проносящиеся за окошком кареты виды: деревни, реки и леса. Казалось, они его совсем не интересуют. Ведь перед ним сейчас проносилась, возможно, вся его жизнь. Тоска смешанная с радостью и волнением ли переполняли его? Или какое-то более глубокое чувство? Петя не знал. Однако он ни на секунду не сомневался, что время от времени Григорий Степанович задается вопросом: «Не выжил ли я с ума?»       — Как ты? — спросил вдруг Яков Вилимович.       Петя вздрогнул.       — Превосходно, ваше сиятельство, — сказал мальчик. — А вы как?       — Думаю, — парировал Брюс, — надо бы скрыть сей синяк белилами. Как думаешь?       Петя растерялся — подходящие слова, которые он заготовил специально для этого случая, застряли у него в горле. Ну а склеить их в умное предложение он так и не смог.       — Да уж, — вставила Сонюшка, торопливо раскрыв свой маленький походный сундучок, — в культурное место едем как-никак! А раз уж ты — мой суженый, то я просто обязана сделать так, чтоб и вид у тебя был соответствующий. Держи.       Она протянула Якову Вилимовичу маленькое ручное зеркальце в красивой резной оправе и пудреницу.       — Премного тебе, жена, благодарен.       — Ну уж прости, граф, — сказал Григорий Степанович, разведя руками. — Любой б на моем месте тебе б вмазал!       — Я не вмазала, — вставила Сонюшка с некой гордостью в голосе. — Хотя, признаться, была к тому близка.       Несмотря на то, что Яков Вилимович оказался абсолютно прав, решив скрыть кидающийся в глаза синяк белилами, Петя расценил это как попытку скрыть бледность лица…       — А ч-чувствуете себе как, Яков Вилимович? — выпалил он не своим голосом.       Но тот лишь ухмыльнулся в ответ.       — Обыкновенно чувствую, не беспокойся.       — Вон там дурно замазал, — сказала Брюсу Сонюшка, взыскательно наблюдая за его движениями. — Ну кто так делает?! Навроде искусен во всех делах, какие не перечисли, ан косметикой пользоваться не умеет!       — Я давно не пользовался косметикой — с тех самых пор, как мы прибыли в Чернолесье. Да и к чему в деревне малевать лицо по последней моде, где ни балов тебе, ни прочих роскошных приемов? Не перед утками же да коровами…       Григорий Степанович рассмеялся.       — Ваше сиятельство, — робко вмешался в эту очаровательную беседу Петя, — могу ли я задать вам вопрос?       — Что тебя волнует? — отозвался Брюс, не отвлекаясь от пудры, многочисленные частицы которой разлетались в воздухе у его лица белым пушистым облачком.       — Ну, в общем, я тут думал намедни… да никак в толк и не возьму: чем она столь ценна, школа эта епархиальная? Зачем в нее все так рвутся? То есть… извините, я хотел сказать, желают поступить? Вы в прошлый раз так и не объяснили. Сказали токмо, словно мне необходимо поступление оное для того, чтоб пересечь границу. И проверять нас особливо, мол, не собираются, так как есть пропуск, что школа неделю назад прислала…       — Видишь ли, детка, — обратился к Пете Григорий Степанович, подавшись вперед, — священнослужители в большинстве своем возглавляют Правительствующий Совет.       — Но как? Они же…       — Была экая легенда, — помогла Григорию Степановичу Сонюшка, — что Совет владеет страшной тайной, поделиться которой с народом не может из-за клятв, данных Богу. А в епархиальной школе эту тайну ученикам, дескать, раскрывают.       — Что ж это за тайна такая страшная, Софь Алексевна?       — Говорят, что, узнав эту тайну, человек становится могущественным, богатым и властным. Все это не более чем… сказки. Однако… кто ж отнынь знает?       Она покосилась на Якова Вилимовича, который под ее внимательным взглядом был вынужден отложить маскировку синяка.       — Что? — Его брови удивленно взметнулись вверх. — Думаешь, я все тайны мира знаю?       — Ты могущественный, богатый и все на свете знаешь — не придуривайся.       — А они не рассказывают этой тайны даже родным? — осторожно спросил Петя, переводя взгляд с Сонюшки на Григория Степановича, с Григория Степановича — на Якова Вилимовича.       — Даже родным, — ответила Сонюшка.       — Так тайна все-таки существует?!       Яков Вилимович ухмыльнулся.       — Конечно, нет, Петя! Никакой тайны не существует. Это все… эм-м, как сказала Софья Алексеевна, сказки.       Чем ближе они подъезжали к городу, тем уже становилась дорога. Плотно сгрудившиеся по обе стороны дома, словно испуганные дети, жались друг к другу в ожидании крепкой взбучки за очередную шалость. А вообще, воображение Пети действительно било через край, когда, с любопытством разглядывая окрестности, он представлял нечто подобное. То бесчисленное количество куда-то торопящихся людей чудилось ему бушующими волнами океана, а их карета — маленьким, выброшенным в тот океан на погибель плотом. То гвалт толпы, перемежаясь с отдаленным колокольным звоном и ржанием лошадей, представлялся ему грохотом тысячи снарядов. То относительно ровная (особенно после ухабистых тропок за городом) дорога, мощенная камнем, чудилась Пете необычайно гладкой, как будто колеса их большой кареты скользят по чистому стеклу. Словом, к Пете вернулся интерес, заснувший вместе с проклятием.       Правда, энтузиазм его немного поубавился, когда, меняя карету на ближайшей почтовой станции, взрослые решили заглянуть в трактир — подкрепиться. В пути предстояло провести весь божий день, Сонюшка и Григорий Степанович крепко проголодались. И Петя в том числе. Это обыкновенное, но такое приятное ощущение обрадовало его до дрожи в коленях. Мальчик не мог поверить, что у него наконец-то появился аппетит! Сейчас он был готов проглотить слона.       — Вы устраивайтесь, — сказал Яков Вилимович, передавая Сонюшке небольшой мешочек со звонко бряцающими внутри монетами, — а я договорюсь с кучером.       — А трапезничать не будешь?       — Я не голоден.       — Тебе дурно?       — Отнюдь. — Он изобразил улыбку. — Устраивайтесь поскорей, время не ждет.       С этими словами, опираясь на трость, Яков Вилимович вышел из душного трактира, оставив друзей одних в толпе голодных посетителей, ожидающих своей очереди занять столик. Петя долго смотрел Брюсу вслед, пока тот не исчез в дверном проеме. Мальчик был готов сейчас же броситься за ним и пожертвовать единственной возможностью с удовольствием набить брюхо — ни к чему ему беззаботно трапезничать, когда Яков Вилимович, взявший его боль на себя, лишен аппетита! — но Сонюшка подтолкнула мальчика к свободному столику.       После сытного обеда Петя испытал сразу столько ощущений, что о них, пожалуй, можно было бы сложить отдельную повесть. У него словно вместо желудка внутри образовалась черная дыра, в которую засасывало все съеденные им блюда. Без чувства насыщения. Казалось, голод так ничем и не удастся утолить. Даже огромная чашка пшённой каши, после которой обычно весь божий день остаешься сытым, не поспособствовала полноценному насыщению. Зато места — которого в его маленьком организме теперь было бесконечное количество — хватило для соленых бычьих ушек. Петя, к слову, их никогда не пробовал. Он и понятия не имел, что ест, пока Сонюшка ему не объяснила. Откуда же Петя мог знать, что эта вкуснятина на самом деле является такой неаппетитной гадостью?       — Петенька, детка, — сказала Сонюшка, отнимая у него тарелку с любимой требухой, — а ты не лопнешь? К тому же… дурно может стать… Ты не подумай, мне не жалко, я очень рада, что у тебя аппетит появился, но тебе ни в коем случае нельзя м-м-м… перебарщивать — понимаешь? Ни то платье не сойдется. А господин портной так старался!       Григорий Степанович же тем временем большее предпочтение отдал напиткам, а конкретно — желтой ячменной водке. Одну за другой поглощая аппетитные сливы в уксусе, Петя все гадал, когдай-то, интересно, ему скажут, что он еще слишком молод, чтобы пить в таком количестве? К счастью, никто ему такого замечания не сделал — у посетителей были свои заботы, у служащих — тем более.       …Яков Вилимович ждал у входа.       Встретившись с ним, Петя сперва его не узнал и даже немного испугался. Мальчик успел привыкнуть к тому, что его лицо выглядит куда менее бледным, точнее — совершенно не таким бледным. В Чернолесье он успел хорошенько загореть, особенно — лицо, грудь и руки. А тут…       Однако от взгляда Пети не ускользнуло и то, как на самом деле Яков Вилимович непринужденно чувствовал себя в своем новом состоянии. Он совсем не хромал (во всяком случае, Петя не заметил существенных изменений в его походке), осанку он держал ровно и выглядел вполне здорово и уверенно.       Но, устроившись в новой карете, Петя не удержался и спросил:       — Ваше сиятельство, почему вы не пришли в трактир?       — Я не голоден, голубчик, — сказал Яков Вилимович. — На следующей станции отобедаем вместе — обещаю. Тебе бычьи ушки-то пришлись по вкусу?       — А откуда вы?..       — Я все знаю. — Яков Вилимович подмигнул Пете.       Был ли это намек на то, что он знает, как правильно справляться с проклятием? Скорее всего. Петя мог лишь догадываться. Он уже ничего не понимал. Да и некогда о том было размышлять.       Но лучше бы мысли Пети были заняты тревогами о Якове Вилимовиче чем тем, что вскоре предстояло ему увидеть…       По мере приближения вечера накаленный жаром воздух увлажнился и потяжелел. В душной карете нечем было дышать. Петя чувствовал себя, точно выжитый лимон, и уже начинал привыкать к запаху пота, наполняющему салон. Да уж, жаркая одежда приносила значительный дискомфорт. Первым снять кафтан решился Григорий Степанович. За ним последовали все остальные. Истинное блаженство! У Пети вся спина оказалась мокрой — при желании из его рубашки можно было выжить целое озеро Байкал. Пот тек с него ручьем — со стороны могло показаться, что его кожа сделана из воска и плавится.       Сонюшка, которой более всех не терпелось избавить себя от необходимости в удушающем наряде, сняла свои маленькие туфельки и высунула ножки в окно.       — Ты чегой-то? — спросил ее Григорий Степанович.       Она лишь махнула рукой.       — Сил нет, — сказала, обмахиваясь бесполезным веером.       За неимением оного Яков Вилимович использовал очередной конверт с письмом к князю Леманну (или это был их пропуск, присланный из епархиальной школы?), а Григорий Степанович устало вздыхал, периодически подставляя лицо едва заметному ветерку из окна. Если кучер останавливал лошадей и карета вставала на месте, находиться в ней было подобно адской пытке. А такое происходило довольно часто, ведь «пробки» в таком скученном городе — обстоятельство неизбежное.       — Граф, — спросил Григорий Степанович, снимая красивое кружевное жабо, — а не найдется ли у тебя какой-нибудь охладительной… сыворотки?       — Ежели б токмо была, — сказал Яков Вилимович, — я б тотчас же с вами ею поделился…       — Хоть бы остановка была б поскорей, — простонала Сонюшка, откинувшись на спинку сиденья, — члены затекли, хребет болит, шея отрывается…       Перечисление всех недомоганий затянулось бы надолго, если бы Сонюшку не прервал отчаянный, пронзающий слух крик и ряд оглушающих выстрелов. Карета резко остановилась, Петя и Яков Вилимович едва не свалились на Сонюшку и Григория Степановича, сидящих напротив.       — Что там?.. — Сонюшка быстро сунула ноги в туфельки и, подобрав платье, отодвинула маленькую занавеску на окошке, которая мало-помалу спасала их от палящего солнечного света.       Высунувшись в окошко, Петя попытался разглядеть, что происходит. Теперь, когда прежнее здоровое зрение к нему вернулось, ему хорошо была видна нескончаемая, уходящая за горизонт толпа. Люди были повсюду — они заполняли собой все пространство, какое только мог охватить взгляд. Петя такого никогда не видел.       — Что, уважаемый, происходит? — выкрикнул кучеру Григорий Степанович.       — Казнь! — пробасил тот.       Мимо кареты, перекрикивая и давя друг друга, в страхе бежали люди.       Карету качало из стороны в сторону с такой силой, словно она угодила в самый эпицентр торнадо — они не могли сдвинуться с места. Кучер пытался усмирить напуганных лошадей, ситуация становилась все более тревожной.       — Вон там! — выкрикнул Григорий Степанович, указывая куда-то вправо.       Проследив за его взглядом и выброшенной вправо рукой, Петя отыскал взглядом деревянный пьедестал. С замиранием сердце он вперил взгляд в закованных на нем стариков, а затем — перевел его на безжалостного палача, который занес над заключенным топор.       Петя глубоко вздохнул, его легким будто перекрыли кислород — адреналин больно ударил в голову. Если бы не этот удушающий всплеск, он бы громко вскрикнул.       В этот момент жизнь словно остановилась.       Увидев брызнувшую обильным фонтаном кровь, мальчик так и не смог выдохнуть.       Голова пала на помост эшафота.       — Не смотри, — Яков Вилимович отвернул его от окна и заключил в своих крепких объятиях, — не смотри!       Крики усиливались, выстрелы раздавались все чаще и чаще.       Поглощенный отчаянием и страхом, Петя прижимался к Якову Вилимовичу.       Сегодня его жизнь разделилась на «до» и «после»…