***
К воротам приближалась карета на низких колесах с широкими ободьями. Коленчатые рессоры, спрятанные за бронзовыми украшениями, и вставленные в окна зеркальные стекла красноречиво указывали на состоятельность ее хозяина. Но кто же мог позволить себе такую роскошь, как не сам государь? Быть может, это действительно он? Ведь несколько дней назад он покинул пределы Красной границы и обещал вернуться в ближайшее время. Караульные привычно выстроились колонной перед воротами, одинаково вглядываясь в сей чудесный конный экипаж на подъездной дорожке. Однако ожидая увидеть в нем самое почтеннейшее и светлейшее лицо государства, все, как один, испытали немалое замешательство, поняв, что приняли поспешный вывод. Ведь вместо государя из кареты вышел невысокий молодой господин в широком, свободно ниспадающим черном плаще. Из-за накинутого на голову капюшона лица его не было видно. И лишь приблизившись к строю, господин скинул его на плечи, являя миру свой прекрасный лик. Его нежные пухлые губки цвета спелой вишни растянулись в улыбке — на щеках появились очаровательные ямочки, а маленькая пикантная мушка непроизвольно поползла вверх. — Добро пожаловать, ваше сиятельство, — сказал главный, поклонившись. Все остальные повторили за ним сей преисполненный уважения жест. — Вас давнехонько не было видно! С месяц вы гдей-то пропадали. — Был занят кое-какими зело важными делами, — ответил господин, сложив ладони на золоченной рукоятке трости. Он переплел изящные длинные пальцы, унизанные дорогостоящими перстнями. — Вы, дорогой, и не представляете, какой нелегкий путь мне пришлось проделать, дабы, наконец, добраться до вас. Вернулся бы и раньше, да друзья задержали. Мы, к слову, разминулись невольно — должны были появится у ворот вместе. Не появлялся ли ащо господин Брюс с семьёй? — Брюс? — переспросил караульный, нахмурившись. — Был, ваше сиятельство, тут какой-то с женою, сыном да каким-то молодым юношей, коему на вид и двадцати не дашь. — Ах, да ведь это же и были мои дражайшие друзья, уважаемый! Какая жалость, что они не дождались меня. — Мы рады вашему возращению, ваше сиятельство! — О да, — удовлетворенно протянул граф Шварц, — я вернулся…Глава 35. Несправедливость
17 марта 2021 г. в 16:04
Загрохотали раскатистые, гулкие выстрелы. Толпа, гонимая земской полицией, освободила проезд.
Стараясь выловить из неразборчивых выкриков и непрекращающейся пальбы обрывки фраз разбегающихся в панике людей, Петя почти не дышал — как будто его дыхание сделало бы неумолчный, нарастающий шум тише. Яков Вилимович, словно их могли разлучить, все так же крепко прижимал его к себе, поэтому одним ухом мальчик слушал его учащенное сердцебиение, вторым — гвалт снаружи. Но что там можно было расслышать, как не всеобъемлющий крик боли и страха? Петя лишь зря напрягался.
Сотни раз он представлял себя или Григория Степановича на месте того старика, голова которого приземлилась под ноги караульщиков, оттесняющих бунтующую толпу от эшафота. И всякий раз Петю била дрожь, когда перед глазами вырисовывалась жестокая картина казни. Петю разрывало от желания толкнуть дверцу кареты, броситься в толпу, взбежать на помост, сбить палача с ног и отомстить ему за невиновного старика, но…
Далеко позади остались бесчестно осужденные люди, которых казнили одного за другим. Тем временем их скрипучая старая карета приближалась к границе — их ждало спасение, которого не было и никогда уже не будет у тех несчастных. «Господи, — думал Петя, каждой клеточкой изнывая от государевой жестокости и коварства, — что за мир, в коем человеческий живот ценен не более чем… пустая, никому не нужная безделушка?!»
— Граница впереди, — сказала Сонюшка, разорвав многочасовое молчание. Эта холодно оброненная фраза, будто выброшенный клинок, разрезали воздух. С того момента, что они покинули площадь, никто не произнес ни единого слова. Погруженный в себя Петя осознал это только сейчас.
Ему пришлось отпрянуть от неутешительных размышлений. Стоило сосредоточиться на новом испытании: проверке.
Петя отстранился от Якова Вилимовича, который всю дорогу утешительно поглаживал его по спине. Мальчик улыбнулся ему одними губами и, получив в ответ почти такую же кислую полуулыбку, потянулся к бархатной, нагретой солнцем шторке. Отодвинув ее, Петя осторожно выглянул в окошко, да так и замер в глубочайшем изумлении. Он был готов поклясться, что никогда в жизни не видел ничего подобного!
Впереди простиралась исполинская белокаменная стена. Последние лучи заходящего солнца бросали на неё мягкий пурпурный свет. Стена уходила за края окоёма с обеих сторон от массивных ворот. Может, конец ее и был, но расплывчатая линия горизонта, теряющаяся в тумане, лишала возможности оценить размеры данного сооружения.
Но вскоре Петя понял, что стена, уходящая вдаль на многие мили, не столь впечатляет его, как нетипичная для этих мест тишь. И как он раньше не заметил? Неужто можно было настолько уйти в себя, чтобы не обратить внимание на эту броскую пустоту? За исключением караульных, здесь не было ни единой души. Эти ребята в жаркой, явно не по погоде форме, обливаясь потом (и источая, судя по «аромату», все его виды) были здесь единственными живыми существами. Они вытянулись в струнку и замерли у ворот ровной шеренгой.
Один из них — на вид весьма суровый, — хотел было что-то пробасить в открытое окошко кареты, но Яков Вилимович успел протянуть ему заветный пропуск из епархиальной школы. Ознакомившись с оным, по-деловому похмыкав и пощипав ус, караульный сказал:
— На выход.
У Пети душа упала в пятки. Он не понимал, что происходит — отказывался верить в то, что происходит! Почему? Чем они себя выдали? Зачем проделали весь этот путь, если на чертовой границе их все-таки обличили?!
Выходя из кареты вслед за остальными, Петя едва не споткнулся на коротеньких, узких ступеньках — колени дрожали от нахлынувшей на него горячей волны страха. А еще… странный пронизывающий насквозь прокол прострелил грудь — словно кто-то вонзил в него острое копье. Он едва не задохнулся от этой боли; сердце подскочило к горлу, больно отдавшись в висках.
Петя тревожно переводил взгляд с одного караульного на другого — все они сгрудились вокруг кареты, поочередно проверяя каждого ее пассажира.
— Покажи-ка мне свою руку, сынок, — на удивление мягко произнес караульный, протянув мальчику ладонь. — Тебе нечего бояться, коль ты — не сирота. — Немного подумав, он добавил: — Или — не старик!
Его товарищи, также занятые проверкой, подхватили сей неуместный смешок. «Видели бы вы, — подумал Петя со злостью, — что происходило там…» Едва держа себя в руках, чтобы не выплеснуть наружу все накопленные горькие чувства от увиденного, Петя решил промолчать. Ни к чему хорошему его благоразумие не приведет. Тем более — не поможет тем, кого уже приговорили.
Петя совсем забыл, что там, за границей, ему каждый день придется исполнять роль человека, у которого за душою нет ничего святого, — следовало привыкать. Хотя в его случае — свыкаться. Придется бросать подобные шуточки и говорить о несправедливо приговоренных с подобным же пренебрежением. И даже с отвращением.
Если их, конечно, не бросят в темницу.
Караульный, однако же, долго татуировку Пети изучать не стал — может, сразу понял, что фальшивая?
— Всех сейчас проверяем, — сказал караульный, до этого придирчиво изучающий запястье Якова Вилимовича. — Таков приказ.
— Понимаю, — ответил Яков Вилимович.
— А что с сим молодым господином делать будем? — осведомился один из караульных, грубо сжимая плечо Григория Степановича. — Нет у него родословной.
— Полегче! — вырывался тот.
— Он еще молод, — сказала Сонюшка, — не остепенился.
— А родителей разве у вашего молодого друга не имеется?
— Государь приказал их казнить, — огрызнулся Григорий Степанович, таки вырвавшись, — ан со смертью их и родословная исчезла!
Наступило грозное, затяжное молчание, не предвещающее ничего хорошего. Караульные обменивались друг с другом недоверчивыми взглядами.
Но вскоре главный, что изучал их пропуск, приказал товарищу осмотреть багаж.
— Для чего вам столь снадобий и трав? — донесся насмешливый голос караульного из кареты. — Колдуете?
— Это мои, — сказала Сонюшка. — Я — лекарь.
Все, как один, уставились на нее взглядами, полными самого красноречивого удивления. Будто она сказала что-то неуместное или неприлично выругалась. Петя не совсем понял, почему всех так удивил ее ответ.
Зато караульный, как видно, считая положение достаточно уморительный, высунул голову из окошка и, присвистнув, сказал:
— Слыхали, мужики?! Баба-лекарь!
И громко рассмеялся.
— У вас это вызывает смех? — оскорбилась Сонюшка. — Чем женщина-лекарь хуже мужчины-лекаря?
— Да кто ж в здравом рассудке станет лечиться у бабы?! Ой, не могу! и смех и грех!
— Попрошу не оскорблять мою жену! — сказал Яков Вилимович, выйдя вперед. — Как смеете вы говорить о ней в подобном тоне да еще и в моем присутствии?! Вы и понятия не имеете, на что способна эта женщина, и уж тем более — не вам судить, способна ли она к врачеванию или нет! Посему оставьте свои никчемные соображения при себе и сейчас же перед ней извинитесь!
Петя нечасто видел Якова Вилимовича таким. Когда в последний раз он был столь возбужден? Сначала мальчику показалось, что он лишь играет роль оскорбленного мужа, но он в самом деле зол. И это было весьма странно, учитывая тот факт, что Яков Вилимович прекрасно знал, что Сонюшка никакой не лекарь. Потом-то до Пете дошло, что злость его кроется не столь в том, является ли Сонюшка лекарем или нет, сколь в факте предвзятого угнетения ее как личности. Так что эта злость являлась оплотом вполне реальной обиды. В конце концов этому «темному» человеку, который посмел оскорбить даму безо всякого зазрения совести, и не снились те тяжбы и лишения, через которые ей довелось пройти.
«Сонюшка стократ сильнее тебя духом!» — подумал Петя, изучая караульного сердитым взглядом.
Между тем караульный, выслушав Якова Вилимовича, лишь ухмыльнулся и выпалил с прищуром:
— Тот дурак, что лечится у бабы, стало быть, вы.
— Отставить! — вмешался главный.
— Я не стану извиняться перед бабой!
— Сейчас же!
Небрежно извинившись перед Сонюшкой сквозь зубы, караульный по беспрекословному приказу удалился.
— Что-то из того, — спросил главный, — что вы везете с собою, является ли ядом?
— Упаси Боже! — Сонюшка вплеснула руками. — Всего лишь токмо травы да безобидные снадобья — посмотрите сами. От тошноты, болей кишечных да от мигрени…
— Понятно.
Петя подошел к Сонюшке и взял ее за руку. Она вздрогнула от неожиданности, но, увидев рядом Петю, тут же успокоилась. Петя улыбнулся ей — ему хотелось, чтобы она знала, что он полностью солидарен с Яковом Вилимовичем.
— Они чисты! — раздался чей-то басистый голос. — Пропускай!
Выкрик поразил густую предвечернюю тишину и отдался от стен глубоким эхом. Ворота стали медленно отворяться, наполняя воздух громоподобным скрипом. Однако сей пронизывающий барабанные перепонки стон железа разлился по венам мальчика, как самая сладкая сердцу мелодия. Слава богу. Все обошлось.
Вернувшись в салон, Петя плюхнулся на сидение рядом с Сонюшкой — она не захотела отпускать его от себя и пригласила сесть рядом. А когда карета тронулась, Сонюшка чуть подалась вперед, насколько это позволяло ее широкое платье и тесный корсет, и коснулась руки Брюса.
— Спасибо, что заступился за меня… там. Не знала, что ты такой.
Яков Вилимович тоже подался вперед, теперь их лица были буквально в нескольких дюймах друг от друга. По его нахмуренному выражению лица Пете сразу стало понятно, что он не совсем понял, что Сонюшка имеет в виду под словом «такой».
— Ну… считаешь женщин не хуже мужчин! — сказала она.
— Считать так, — ответил Яков Вилимович, погладив ее по руке, — было бы весьма бесчестно и глупо с моей стороны. Не думал, что у тебя возникнут сомнения в моем к тебе уважении. — Он ухмыльнулся. — Ты, правда, думала, что я все так оставлю?
— Как он посмел?.. — сказал Петя вполголоса. На самом деле, он не хотел произносить этого вслух — вмешиваться в разговор взрослых никак не входило в его планы.
— Прошу, простите мне мою дерзость… — сказал Петя, стыдливо опустив голову.
— Он посмел, — сказала Сонюшка, — потому что мужчина, а я — женщина.
Петя поднял на Сонюшку глаза.
— Ну и что ж с того, Софь Алексевна? Это разве позволяет ему оскорблять вас?
— У него более надо мною власти, птенчик. Так завсегда было и будет; женщина в сем мире — существо бесправное. Давай лучше разглядим город — тут есть, чем подивиться.
Петя ограничился послушным кивком, пусть и не хотел откладывать такие серьезные разговоры на потом. Его горячо взволновала столь серьезная проблема, как незаслуженное ущемление прав женщин, ну а если уж быть до конца честным — полная их дискриминация. По сути, женщина являлась «украшением» мужчины, но никогда не принадлежала самой себе. Почему это считалось правильным?
В который раз за день, Петя осознал, что окружающий его мир — настоящая бездна несправедливости. У него в голове не укладывалось, что люди могут быть столь глупы и жестоки по отношению к таким же людям, как и они сами. Сердце Пети — по-детски наивное, доброе и открытое — не понимало и противилось этому точно так же, как и тем вздорным казням. Петя не понимал, почему мир просто не может быть одинаково расположен ко всем — к старикам, сиротам, женщинам, бедным…
…Первое, что поразило его жадно блуждающие всюду глаза, когда они въехали в ворота, — простор. Здесь, казалось, было столько места, что его хватило бы, пожалуй, не только тем людям, которых расстреливали на площади сегодня, но и всем их родственникам, знакомым и друзьям.
Также кинулось во внимание — особенно после обветшалых, нищенских деревушек и откровенной «простоватости» городской архитектуры, — богатое великолепие и роскошь. Стараясь все тщательно запечатлеть в памяти и не упустить ни одной мельчайшей детали, Петя наконец понял, в чем на самом деле заключался истинный смысл этого названия — «Красная граница». Он-то все думал, что красный — в буквальном смысле красный — цвет. Но связи с этим было мало. Как это вообще — красная граница? «Может, — размышлял Петя, — вороты из красного кирпича, посему все так и именуют, мол, Красная граница?» А все оказалось куда проще. Красный — от слова красивый, прекрасный.
Здесь действительно было прекрасно. Чудесно. Волшебно.
Улочки, мощеные каменными плитами, дивные золотые фонтаны, великолепные парки, аллеи, украшенные целой анфиладой идеально подстриженных деревьев в виде геометрических фигур, животных и чего-то еще (Петя не успел рассмотреть — кучер гнал лошадей так, словно за ними следовала погоня).
А какие тут были здания — сердце заходилось от восторга! Настоящие дворцы всех величин, форм и размеров. И все это выглядело так изыскано, так элегантно и со вкусом — ни малейшего намека на аляповатость или топорность, которую сегодня Петя наблюдал там, в городе. Здесь все было совершенно иначе. Другой мир.
Все кругом сияло, мерцало тысячью драгоценных камней, дышало полнотой и изобилием.
— Потрясающе, — выдохнул Петя, не отрывая восторженных глаз от окружающего его благолепия. — Я никогда в жизни не видел ничего более… прекрасного.
— Незаслуженный Рай, — сказала Сонюшка, — выстроенный на крови бедняков.
После этих слов энтузиазм Пети сошел на нет. Он чувствовал за собой вину, ведь… Сонюшка была абсолютно права.