Свой стеклянный флакончик с нюхательной солью Сонюшка бережно хранила в берестяном футляре. Когда требовалось носить корсет — а требовалось это после нынешних реформ повсеместно, — она всегда брала его с собой на тот случай, если почувствует себя нехорошо. Но откуда же Сонюшке было знать, что ее спасительный флакончик потребуется Пете, на талии которого даже сдавливающего все внутренности корсета не было?
Петя закашлялся, жадно глотая ртом воздух. Резкий запах нашатырного спирта, смешанного с ароматическими маслами, привел мальчика в чувства. И после того, как он откашлялся, в носу у него еще долго присутствовал цветочный аромат, как будто он весь день провел в благоуханном лавандовом саду, — интересный эффект. Но еще более интереснее — эффект «головокружительный». Комнатка, в которой Петя проснулся на тахте у окна, плыла перед глазами. Воздух струился и дрожал, как горизонт в пустыне. Петя зажмурился, чтобы его не вырвало, ведь смотреть на такое без чувства тошноты — подвиг.
Сонюшка наклонился над ним и погладила по лицу своей маленькой нежной ручкой.
— Петенька, мой милый сыночек… Ну что же ты, а?
Обычно, она никогда не называла его «сыночком». Петя сразу же смекнул, что в комнате посторонние. Кто-то за его спиной, кого он не видит — лекарь? или, быть может, кто-то из уважаемых членов комиссии? Если честно, Петя молился о том, чтобы это так и осталось лишь его предположением.
— Матушка, что… случилось?..
Не успел он и закончить сию горькую реплику, как из-за спины Сонюшки показался тот маленький круглый человечек. Выглядел он весьма обеспокоенным: суетился с виноватым выражением лица, туда-сюда бегая по комнате. Только теперь его круглые щеки были не красными, как два налитых помидорчика, а очень бледными. Жалостливо сложив брови, он-таки завершил бешеную беготню и приблизился к тахте. Протянув Пете кубок, который мгновением позже он судорожно наполнил водой из графина, — большую его часть, конечно же, разбрызгав по ковру, — спросил:
— Как ты, мальчик? Как твоя голова?
Петя слабо улыбнулся и поблагодарил его за беспокойство. Этот человек ему нравился. Присев рядом с Сонюшкой на краешек тахты и переводя взгляд больших испуганных глаз с одного на другую, он то и дело качал головой и восклицал нечто вроде: «Ой-ё-ёй, бедняжка!»
Петя подтянулся на локтях и сел.
— Григорий Степанович тотчас же за отцом отправился, — сказала ему Сонюшка, погладив по плечу.
В этот же момент смешного круглого человечка — оказывается, его звали Корнеем Ивановичем, — срочно вызвали на помощь комиссии, которая без чьей-либо помощи, очевидно, сама бы себе бумажки на столе не разложила.
Откланявшись и быстро пожелав Пете выздоровления, Корней Иванович удалился. Бегом. Последнее, что Петя заметил, когда он закрыл за собою дверь, — мелькнувшие белоснежные кудряшки его парика, смешно подпрыгивающие на ходу. Вот это скорость! Навроде, тучный, а быстрый, аки заяц-русак.
Оставшись наедине с Сонюшкой, Петя почувствовал себя легче. Осталось только дождаться остальных, чтобы сердце совершенно ни о ком не тревожилось.
— Нас на время, — нарушила тишину Сонюшка, — сюда поместили, дабы ты оклемался да отдохнул.
— А экзамены? — спросил Петя. — Что с ними будет?
— Да какие уж тебе нониче экзамены-то, милый? Ну сам подумай. Тебе отдых потребен. К тому ж — велели эдак.
— Меня исключили, Софь Алексевна?
— Нет… то есть, да… то есть… Да не знаю я — вот те крест! — не знаю.
Петя сглотнул. Этого-то он и боялся — привлечь нежелательное внимание. Теперь из-за его несдержанности все эти знатные надутые индюки будут приглядываться к нему и его друзьям. Еще заподозрят Якова Вилимовича в тяжком преступлении! Точнее — в трех тяжких преступлениях — лжи, пособничестве и укрытии сироты и старика и похищении девушки с судна.
От этих мыслей Пете стало еще хуже, чем было. Ну нет, не бывать тому!
— Коли потребуется сдать второй экзамен — сдам! — твердо заявил он, намереваясь подняться на ноги. — Подымусь и — сдам!
— Что ты, что ты, сядь на место щас жа! — Сонюшка схватила его за плечо и рывком усадила на место. — Тебе строго-настрого наказали отдыхать покамест — вот и отдыхай! Не нервируй меня, для ради Христа, Петя! Я ужо с тобою и без того сегодня настрадалася да натряслася, сядь!
Петя извинился перед Сонюшкой. Она ведь действительно переживает — никакие глупые экзамены не стоят ее тревог.
Подтянувшись ближе к окну, чтобы занять разыгравшееся воображение более приятными мыслями, Петя не без любопытства принялся любоваться открывшимся ему фасадом. Отсюда, с высоты примерно второго этажа, открывался чудесный вид на подъездную дорожку: мраморная кавалькада ступеней, ведущая в здание, металлические ворота и каменный забор, окружающий немалую территорию; одинаковые деревца и искусно подстриженные кустики, идеальный газон и неподвижные часовые в красивом обмундировании. Но не успел Петя хорошенько рассмотреть теряющейся за горизонтом пейзаж, как в ворота въехало два всадника на взмыленных пегих конях. Вероятно, несчастные животные всю дорогу промчались галопом. А их хозяева…
— Яков Вилимович и Григорий Степанович приехали! — воскликнул Петя, вжимая вспотевшие ладони в стекло широкого окна.
Да только рано было радоваться.
Спешившись, Яков Вилимович раздраженно бросил поводья подбежавшему слуге и быстро вбежал в здание, перешагивая через две— три ступени. Григорий Степанович — за ним.
— Почему так скоро?.. — проронила Сонюшка, вставая.
Петя было поднялся за нею следом, но она одарила его таким строгим взглядом, что он тут же уселся на место. Софью Алексевну лучше не злить.
—
…сэр, — донеслось из коридора, —
прошу вас, с вашим сыном ваша супруга, он отдыхает…
—
Просто отведите меня к ним! — отвечал Яков Вилимович.
—
Но вы должны…
—
Я должен встретиться с семьей!
До тех пор, пока Яков Вилимович не появился на пороге, Петя не мог заставить себя пошевелиться и отвести взгляд от двери, за которой их сиятельство, отчаянно добиваясь встречи с «семьей», спорил с каким-то напористым человеком. Петя еще не видел наружности сего господина, но готов был поклясться, что он такой же противный, как и его тягучая, как инвертный сироп, манера речи. Одни его «сэры» чего стоят!
Добившись-таки своего, Брюс в мгновение ока пересек комнату, опустился на одно калено у тахты и тревожно оглядел Петю с ног до головы.
— Петя! — Он взял его за плечи. — Как ты, голубчик?
— Ничего, папенька, — сказал Петя, — я уже лучше, не беспокойтесь.
— Сэр, — протянул позади тот надоедливый господин, который пытался остановить Якова Вилимовича в коридоре, — вы должны пройти со мною и подписать надлежащий договор о прибытии вашей…
— Я могу подписать, — перебил его Григорий Степанович, — ежели то требует экой срочности.
Господин окинул Григория Степановича брезгливым взглядом.
— Вы являетесь ли членом семьи Брюсов, юноша? Или, быть может, вы глава оного?
— Нет, я — друг оного.
— Подписать договор может лишь глава семейства, но не друг.
— Хорошо, Яков Вилимович непременно подпишет все договоры, одначе сейчас ему нужно побыть с семьёю — он зело обеспокоен тем, что случилось в его отсутствие. Дайте же ему немного времени — будьте ж так любезны войти в его положение.
Мирясь с гневом, господин оскорбленно поджал нижнюю губу. Видимо, он не привык проигрывать.
— Пожалуйста, — настаивал Григорий Степанович.
Господин еще долго сверлил его колким взглядом, но все-таки, скривив рот, поклонился и молча вышел за дверь.
— Господи, Яков, — сказала Сонюшка, — да что на тебя нашло?
— Поверь, милая, — заступился за Брюса Григорий Степанович, — ентот тип того заслуживает. «Договор, договор» — тьфу!.. Не видно, что ли, что ему отнюдь не до чепухи?!
Яков Вилимович переместился на тахту. Взгляд его смягчился, но он по-прежнему был напряжен — Петя это чувствовал.
— Покажи мне свою ногу.
— Ваше сиятельство, не стоит вам так беспокоиться об этом…
Не дожидаясь, пока Петя договорит свои глупости, Яков Вилимович сам нетерпеливо стянув с его ноги чулок. Петя аж вздрогнул от неожиданности.
Прежде чем скомкать чулок, взбешенно отбросить его в сторону и подняться с тахты, отмеряя комнату нервными шагами, Яков Вилимович долго не сводил сосредоточенного взгляда с пулевой ранения на ноге мальчика, которое какими-то минутами ранее «украшало» его собственную ногу.
— Проклятье! — прорычал Брюс.
Никто не решался заговорить первым. У Пети так и вовсе сердце зашлось.
— Я встретил его на полпути, — сказал Григорий Степанович. — Ветром сюды несся.
— Все вернулось обратно, — сказал Яков Вилимович, разведя руки в стороны. — Разумеется, я выехал, как только это случилось!
— Ты… почувствовал? — спросила Сонюшка.
— Ну конечно, почувствовал!
Григорий Степанович осмелился подойти к Якову Вилимовичу ближе и положить руку ему на плечо.
— Сынок, — сказал он, что прозвучало из уст совсем молоденького парня по отношению ко взрослому мужчине весьма странно, — успокойся, дитя, — я тебя прошу. Возьми себя в руки. Я понимаю, каково тебе сейчас, одначе мы не должны здесь кричать — хуже сделаешь.
— Того чертового снадобья должно было хватить на три дня и три ночи, — обратился Яков Вилимович к Григорию Степановичу на удивление спокойно. — На три чертовых дня и на три чертовы ночи. Понимаете?
— Понимаю. Но почему? Что произошло?
— Я не знаю, не знаю!
В последний раз, когда Петя не сказал Якову Вилимовичу правду вовремя, все обернулось кошмаром — настоящей катастрофой. Больше он такого не допустит. Никогда! Яков Вилимович должен знать правду!
— Ваше сиятельство, — смело вставил Петя, — это все я!
Все обернулись на него.
— Это я, — продолжил он, — я виноват.
Яков Вилимович вновь опустился на тахту рядом с мальчиком.
— Ни в чем ты не виноват, — сказал он с тяжелым вздохом, — не говори глупостей.
— Я виноват, я пожелал, чтобы… чтобы вся ваша боль передалась мне обратно. Это моя боль, Яков Вилимович, моя! Вы не обязаны страдать ради меня! И я… сего пожелал с утра так сильно… И я, должно быть, что-то… испортил… Я повторял и повторял, что хочу…
Брюс улыбнулся.
— Боюсь, что это вовсе не по сей причине, мой мальчик, — сказал он, подняв скомканный чулок. — Здесь что-то другое.
— Граф?..
— Я не знаю…
Петя едва не выкрикнул: «Все вы знаете!» Но, кажется, он действительно не понимал, что происходит. Пете стало страшно — если сам Брюс не знает, что за всем этим стоит, то что же им теперь делать? Если граф способен помешать ему во столь сильных заклинаниях, не значит ли это, что он готовиться напасть?
И что он гораздо сильнее Якова Вилимовича?
На второй экзамен — по богословию — Петя так и не попал, ведь стоило ему подняться на ноги, как мир вокруг закружился, клонясь во все стороны.
Поэтому, когда Яков Вилимович подписал все договоры, которыми так назойливо докучал ему назойливый господин, их поселили в те самые гостевые комнаты, в которые они опоздали вчера, и Петя блаженно растянулся на большой широкой кровати. В горизонтальном положении желудок хотя бы не совершал попыток избавиться от скудного завтрака.
И снова все вернулось на круги своя!
— А что же будет после объявления результатов? — спросил Петя у Якова Вилимовича.
— Сразу же по окончании вечера, — ответил Брюс, — учеников в сопровождении приглашенной знати провожают до карет с бурными аплодисментами и поздравлениями. В небе гремят огненные языки фейерверков, воздух наполняется парадной музыкой…
— Учеников отвозят в школу?
— Ну а куда ж еще по-твоему?
— На ночь глядя?
— Такие правила.
Петя бы сказал дикие правила! Как же дети не попрощаются с родителями? Хотя, если они все так жаждут сего поступления, ко всему, стало быть, готовы. Что им разлука с родителями, когда впереди —
светлое будущее?
А вот Петя бы сейчас все отдал, чтобы еще раз обнять отца и матушку — хотя бы один разочек. Смерть разлучила его с ними так неожиданно, что Петя не успел достойно с ними проститься. Да, он прекрасно понимал, что в каком бы мире не прибывали его родители, они всегда будут любить его. Но не плачут ли за него их бесплотные души? Больно ли им видеть его терзания, или же они гордятся им? А желают ли, чтобы он считал своей семьей Якова Вилимовича, Сонюшку и Григория Степановича?
Петя наблюдал за ними. Яков Вилимович был задумчив — как всегда не похвалил Петю, за то, что тот смог впихнуть в себя небольшую порцию ужина. Григорий Степанович ходил из комнаты в комнату, пытаясь завязать разговор с Брюсом, но больше, конечно, скучал. Чего нельзя было сказать о Сонюшке — она на все находила время: и побеседовать, и Петю похвалить и заняться собственными делами. Он ею восхищался. Впрочем, как всегда.
Кое-как доковыляв до ее комнаты, — они тут, как и на постоялом дворе, оказались смежными, — Петя задержался в пороге. Его привел сюда ее голос, льющийся хрустальным ручейком. Петя никогда не слышал, как Сонюшка пела, и для него оказалось неожиданностью, каким неземным даром наградил ее Господь. Этой песне не нужно было музыкальное сопровождение, не нужно было одобрение широкой публики, ведь эта песня была прекрасной и без этого. Более того — своим чудесным голосом Сонюшка словно создала музыку сама. Ее песня ворвалась в сердце Пети, настежь распахнув все его клапаны.
Ее песня вернула его
домой.
Облачившись в ночное, свободно ниспадающее шелковое неглиже оливкового цвета, Сонюшка сидела перед большим зеркалом у туалетного столика. Готовясь ко сну, она расчесывала копну своих кудрявых, спутанных волос и совсем не заметила очарованного ее гением Петю.
— Извините, Софь Алексевна, — сказал Петя, — я не хотел вторгаться к вам столь безрассудно и неуважительно, просто услышал, как вы поете и заслушался невольно и…
Сонюшка улыбнулась.
— И?
— Невольно вспомнил…
— Что?
— Матушку.
Зачем? Зачем он это сказал?! Это слово само сорвалось с его уст! Ну, не дурак, а? Вон как Сонюшке стало неловко из-за него! Она аж, бедная, глаза опустила.
Однако вскоре, на удивление, поменялась в лице и пригласила Петю войти в комнату.
— Присаживайся. — Она указала ему на свою кровать.
Петя присел рядом.
— Расскажешь мне о своей матушке? Какой она была?
Сей неосторожный вопрос едва не выбил Петю из колеи. Он сглотнул, стал теребить кружевные оборки на рукаве ночной рубахи.
— Она была всем миром, — сказал мальчик, борясь с чувствами. Слезы готовы были вырваться наружу, но он сдержался и продолжил дрожащим голосом: — Она была совершенной, любимой и… самой доброй на свете.
— Ну а батюшка?
На мгновение Петя перестал дышать. Затем — нахмурился и отвел взгляд в сторону.
— И батюшка, — выдохнул он.
— Он был жесток к тебе? Обижал тебя?
— Нет, что вы! Напротив. Я просто… забываю его.
— Забываешь?
— Угу. Не помню его голоса. Он стирается из моего сознания и с каждым днем ухватиться за воспоминания становится все труднее и труднее. Я его почти не помню. Как он говорил?..
— А лицо? Лицо-то ты его хоть помнишь?
— Лицо? Нет… Оно також размыто. Но я помню, что он был… — Петя тяжело вздохнул. — Он был зело верным, зело честным и справедливым… Как Яков Вилимович!
— Да-а, — протянула Сонюшка, хихикнув. — То-то он меня за нос водил столькое время!
— Яков Вилимович хотели вас уберечь от… от беспокойств.
— Знаю.
На следующее утро Петя понял, что, когда какое-то событие вызывает в человеке тревогу, оно завсегда несется к нему навстречу с такой стремительной скоростью, что хочешь не хочешь, а невольно задумываешься над справедливостью времени. Ведь, ежели разобраться, то просто невозможно дождаться тех событий, о которых лелеешь саму мысль, — время нарочно тянется, делая жизнь муторной и невыносимой. Так случилось в тот злосчастный день, когда Яков Вилимович сообщил Пете, что он отправится на бал вместе с ним — Петя дождаться не мог. Эх, знал бы он тогда, чем это приглашение обернется для них обоих.
Ладно, как бы там ни было, а весь божий день Петя старался не нервничать и отчаянно убеждал себя в том, что времени до танцевального вечера еще много. Ага, как же!
У Пети то и дело сердце подскакивало к горлу, когда, покинув гостевые комнаты, они отправились в сопровождении слуги в большую залу, где уже собирались гости. Плетясь вслед за взрослыми по бесконечным коридорам, освещенным слабым блеском бра, Петя даже не обращал внимания на окружающую его праздную атмосферу. Да и что ему все эти декоративные убранства, когда впереди
такое?
Сонюшка глянула на Петю через плечо и сочувственно поджала губы. Он же в ответ, напротив — улыбнулся, чтобы она и не думала переживать о нем. Но улыбка эта больше походила на повреждение лицевого нерва — судорожная и кривая. Ладно, раз Сонюшка в Пете уверена, значит — и он не должен сомневаться. Нога, конечно, так не считала, но Петя был так разозлен на нее за пронизывающую все кости боль, что решил игнорировать любые попытки оной остановить его. Он будет идти, будет танцевать и упадет лишь тогда, когда выйдет из большой залы!
Сонюшка, кстати, в отличие от всех остальных, пребывала в приподнятом настроении. Петя бы даже сказал, радостном. А все потому, что Яков Вилимович подарил ей платье, когда она, без какого-либо умысла, пожаловалась на свой единственный наряд:
— На меня же, — сказала, — как на чучело глядеть будут в сих старых обносках! Лучше мне вовсе не ходить…
Тогда Брюс, посредством магии, справил ей достойный наряд. Те обноски действительно никуда не годились. Да и нехорошим тоном будет появится в приличном обществе в том же платье, в котором ее видели вчера.
Вытянув из принесенного слугою букета несколько цветков ириса, тонкие веточки ландышей, одну большую розу и нежную гортензию, Яков Вилимович подкидывал их в воздух на том месте, где стояла расстроенная Сонюшка, один за другим. Разлетаясь над нею тысячью лепестков, цветы формировались в невероятной красоты наряд. Не успела она и слова вымолвить, как на ней уже вместо ночного неглиже появилось прекрасное лиловое платье. Потрясенный сим феноменальным зрелищем, Петя так и простоял с открытым ртом. Вот это да!
Тонкие рукава украшала нежная полупрозрачная ткань, похожая на лепесток. Вместо громоздких кружев и оборок красовались маленькие капельки майских ландышей. Чуть скругленный вырез и стянутую корсетом талию облегала прочная материя, украшенная золотой вышивкой и узорами. А расширяющаяся на бедрах юбка представляла собой словно одну большую нежную розу. Фантастика!
…Минуя лабиринты коридоров и анфилады комнат, их, наконец, привели в большую залу. Оказавшись здесь, Петя испытал эффект дежавю. Все было так похоже на тот вечер, когда он
разглядывал вычурные прически молодых дам, украшенные цветами и разноцветными лентами, напомаженных игроков в карты, рассыпанный на столах табак и блестящие трубки с деревянными спичками для закуривания…
…когда до его слуха долетали обрывки фраз на немецком и французском языках, сливаясь в общий гул — непонятный, но особенный.
Петя тяжело задышал, едва не рухнув на отполированные до блеска полы, — в какую-то секунду весь мир готов был раствориться под его ногами.
Григорий Степанович вовремя успел подхватить мальчика и поставить на ноги. Яков Вилимович и Сонюшка тут же вцепились в него. Теперь взрослые окружали Петю со всех сторон. И от того, что они бормотали все вместе, лучше ему не становилось:
— Держись, внучек! — говорил Григорий Степанович. — Мы скоро уйдем!
— Тебе плохо? — спрашивала Сонюшка. — Ну и как мы его отправим на эти бешеные пляски?!
— Сейчас все пройдет, не бойся, — обмахивая его лицо веером Сонюшки, говорил Яков Вилимович.
Господи, ну и цирк!
— Мне легче, — сказал Петя. — Правда. Все в порядке, благодарю…
Синхронно выпрямившись, взрослые также синхронно выдохнули. Петя никогда раньше не задумывался над тем, как им, должно быть, тяжело справится с паникой, когда ему на их глазах становится дурно. Пора бы уже научиться держать себя в руках!
— Только давайте договоримся, — сказал Яков Вилимович.
— О чем? — спросил Григорий Степанович, но, не выслушав, пробормотал: — Я уже велел подать коляску. Не беспокойся понапрасну, граф. Якши вечор закончится — мы тотчас жа уедем. Неподалеку отсюда трактир недорогой имеется — я узнавал. Оттудова уж будем соображать, что с Леманном делать. Тебе б следовало его предупредить, что ли, — чего ты сидел-то, сынок?
— Он не отвечает на его письма, — выпалила Сонюшка. — Самодур!
— По окончании вечера мы вернемся к сей проблеме, — сказал Яков Вилимович. — И, да, я премного благодарю вас за участие, Григорий Степанович, но…
— Ну так говори! — поторопил Григорий Степанович.
Яков Вилимович окинул друзей серьезным взглядом.
— Ведите себя естественно. Не привлекайте внимания.
— Да, Григорий Степанович, миленький, — вставила Сонюшка, хлопнув его по плечу, — ты в своем новом облике своем, ну, знаешь ли, задаешься больно!
Григорий Степанович так и вытаращил на нее глаза:
— Я?!
Сонюшка пожала плечами: я тебя не осуждаю!
А Петя закусил губу, чтобы неприлично перед взрослыми не расхохотаться. Ведь Сонюшка в своем новом платье сама «больно задавалась» — шла, выпятив грудь вперед и высоко задрав подбородок. Впрочем, ему ли смеяться над Григорием Степановичем и Сонюшкой, когда истинным посмешищем сегодня является он сам?
Занимая места за маленькими, круглыми столиками, расставленными в большой зале буквой «с», и принимая у слуг бокалы игристого, гости готовились к перфомансу. Через какие-то пару минут Петя должен будет выступить перед всеми этими людьми и очень постараться не опозорить будущую партнершу по танцу.
Петя, к слову, в толпе сей разглядел и «голубых стервятников» — своих соперников. В отличие от очаровательных девочек в пышных платьицах, они все, как один, по-прежнему держались столь же неприветливо и высокомерно: с девочками переговаривались неохотно и даже брезгливо фыркали в их сторону. Какое хамство! Где же их манеры? Казалось, подойди к одному из них — получишь кулаком в глаз. Хотя, если честно, «голубые стервятники» на него даже как на соперника не глядели. Ну и ладно, подумаешь! Куда более его задевало за живое их напускная деловитость и пренебрежительное отношение к девочкам. Они того явно не заслуживали.
— Петя, — шепнула Сонюшка. — Ступай, поговори також с какой-нибудь девочкой. Яков же сказал, чтобы мы вели себя естественно!
Она подмигнула ему.
Точно. Петя собрался с мыслями и, стараясь двигаться ровно, оставил друзей в обществе каких-то улыбчивых пожилых дам.
Но не прошел и пары шагов, как кто-то коснулся его плеча.
— Мальчик?
Петя тут же обернулся.
Перед ним стояла рослая темноволосая девочка с утонченной лебединой шеей. У нее были весьма резкие черты лица, большие зубы и длинный нос — ее могли бы назвать уродливой, но Пете ее внешность показалась незаурядной. Даже по-своему красивой. Да что «красивой», — она была настоящим самородком, выделяющимся из всеобщей массы «маленьких и хорошеньких»!
— Это твоя маменька вон там? — Она указала на Сонюшку.
— Да, — ответил Петя, — это моя маменька.
— Красивая. Откуда у нее такое славное платье? Я никогда таких не видела. Прелестно!
— Э-э… отец подарил. То есть… заказал у портного.
— Вот бы и мне такое.
Петя улыбнулся. Девчонки!
Она ему нравилась все больше и больше — какое простодушие, какая легкость!
— Ты пригласишь меня на танец? — спросила она. — Всех мальчишек уже разобрали.
— Да, разумеется… — Петя протянул ей руку. — Позвольте пригласить вас на танец… э-э-э?
— Екатерина. К слову, мне приятно с тобой познакомиться. Как тебя зовут?
— Взаимно, Петр.
— Петр, ты не такой, как все эти невежи. Откуда твоя семья?
Вот чёрт! Петя совсем не ожидал, что ему придется говорить с кем-то о таких важных, но, казалось бы, простых вещах! Откуда может быть его семья? Он тут ничего не знал!
Соображай, соображай! Думай!
— Эм-м… ну… — сказал Петя первое, что пришло на ум, — мы из Немецкой слободы.
— Твои родители — иностранцы? — удивилась Екатерина.
— Да, мой отец — шотландского рода.
И снова — чёрт! Для чего он это сказал?
— Занятно, — тем не менее ответила Екатерина. — Значит, ты — шотландец? А на какой же улице вы там поживаете?
— На… на…
Девочка сложила руки на груди и усмехнулась:
— Ты забыл, где находится твой дом?
Петя старался придать лицу выражение полного спокойствия. Нужно просто вспомнить любую улицу — раз тут такие же названия, что и на родине, то и названия улиц такие же. Вот только… он знал лишь одну единственную улицу в Немецкой слободе — Вознесенскую, на которой жил Яков Вилимович. Ее и назвал.
— Никогда о такой не слышала. — Екатерина нахмурила лобик.
Пете ничего не оставалось, как выкрутиться из этой паршивой ситуации, сменив тему:
— Вы часто бываете на сих вечерах? — спросил он.
— Частенько, — немного подумав, ответила она. — Сии вечера мне жутко не нравятся. Они утомляют… Ладно, пойдем, скоро предстоит танец.
Она взяла Петю за руку и потащила в самый эпицентр скопления «голубых стервятников» и их партнёрш. Пете стало некомфортно. Екатерина явно в этих делах опытнее его. Все уроки танцев, все первоосновы, которым учили его Брюс и Сонюшка, выпорхнули из его помутненного сознания, аки пташки.
— Екатерина, — спросил тогда Петя, — скажите на милость, какие танцы требуют исполнять?
— Сначала менуэт, затем — паспье и бурре… Скука.
Вот это да!
— Я не силен в танцах.
— Все вы так говорите!
— Я и впрямь не самый лучший партнёр. Вы направите меня, ежели я сделаю ошибку?
— Да с радостью! — Екатерина добродушно улыбнулась. — Будь на твоем месте какой из тех… — она покосилась в сторону «голубых стервятников», — не подсказала бы. Ах, Петр, когда вокруг тебя такие гадкие мальчишки, невольно и сам становишься злым и недоверчивым! Ты первый, кто оказался ко мне добр. Надеюсь, ты окажешься в числе победителей.
Поблагодарив Екатерину за столь высокую поддержку, Петя, кончено же, не стал перед нею выворачивать душу наизнанку и в очередной раз указывать на свои несовершенства. Интересно, а если бы она узнала, что он вчера он потерпел громкое фиаско, да еще и не сдал экзамен по богословию, — самый важный! — захотела бы она с ним танцевать?
Ладно, думать об этом было совсем некогда. Тем более, когда взгляд Пети скользнул по центральному столику, за которым важно восседали члены уважаемой комиссии, его мысли спутались в один несвязный, запутанный клубок. Какое счастье, что Петя успел выхватить взглядом друзей: пышные кудри парика Якова Вилимовича, теплую улыбку Сонюшки и серьезное молодой лицо Григория Степановича.
Они придали ему сил.
***
Сонюшка дернула Якова Вилимовича за рукав.
— Прекрати курить! Все будет хорошо — он справится.
— А ежели не справится, мы — рядом, — поддержал ее Григорий Степанович.
Яков Вилимович только сейчас заметил, что действительно не выпускал трубку изо рта весь божий день (если не считать тех небольших промежутков между трапезой, сборами и прочими делами). И из-за того, что он давно не курил, голова от табака плыла.
Ну а как иначе? Петя где-то там. Один. Если Яков Вилимович уже весь извелся, нетрудно представить, что твориться с мальчиком. Он так не хотел этого. Он был совсем не готов к этому. Как он станет танцевать с раненной ногой?
Еще какое-то время зал переполнял гомон разговоров, но после громогласного: «Внимание!», все погрузилось в мертвую тишину…
Господи, помилуй!
***
Не слыша звуки музыки, Петя старался двигаться в такт соперникам. Украдкой наблюдая за их движениями, он слышал лишь закладывающий шум крови в ушах…
Для музыки менуэта и паспье, который отличался от первого лишь чуть живым темпом, характерен изящный мелодический рисунок, отражающий легкость и пластику танца: поклоны и плавные приседания. С этим Петя справился довольно успешно. Возможно, не так успешно, как «голубые стервятники», но у «голубых стервятников» не было простреленной ноги, которая при каждом шаге отдавалась в голове приступом острой боли.
Однако чертов менуэт и проклятый паспье были лишь цветочками по сравнению с бурре. До сего момента Петя не догадывался о том, как сей «танец неожиданных прыжков» правильно исполнять. Подвижный темп и резкая поступь тотчас же вскружили ему голову, а нога… Нога была готова разорваться на части, ведь ей приходилось постукивать по полу каблуком и высоко поднимать вверх.
И даже уверенный и спокойный вид Екатерины Петю совсем не вдохновлял. Он старался держать лицо, но иногда на нем проскальзывало выражение глубокой боли — отражалась вся ее гамма.
Плавное, но стремительное, безостановочное движение «танца неожиданных прыжков» вскоре стало для Пети таким смертным мучением, что он надеялся дожить хотя бы до конца, не загубив своей чести. А темп становился все более резвым, все более энергичным.
Петю затошнило от боли…
Нет, нельзя, надо продолжать!
Когда же конец?..
Наступит ли он вообще?..
***
Яков Вилимович продолжал нервно пыхтеть трубкой, выхватывая из табачного дыма и толпы детей бледное лицо Пети. Он улыбался сквозь боль.
Когда же конец?..
Наступит ли он вообще?..
Сонюшка погладила Брюса по руке.
— Скоро, милый, скоро…
Он ничего не ответил — впервые в жизни не знал, чт
о…
***
На последней ноте жизнь Пети едва не остановилась. Он часто и глубоко дышал, кланяясь аплодирующим зрителям.
Он сделал это, не пав в грязь лицом.
Слава Богу!
По-прежнему сохраняя приветливое выражение, Петя откланялся с Екатериной. Присев в реверансе, девочка еще раз пожелала ему удачи. Петя поцеловал ручку Екатерины и в очередной раз поблагодарил ее за поддержку.
Снова выцепив из множества чужих лиц белые лица близких, Петя кое-как доковылял к ним, чувствуя горечь на языке.
— Петя! — воскликнула Сонюшка.
Мальчик покачнулся. Стараясь успокоить бешено колотящееся сердце и удержать острые рвотные позывы, спровоцированные болью в ноге, он задержал дыхание и ухватился за маленький столик.
Вдребезги разбился бокал. Звуки разбитого стекла поглотил собою нарастающий шум голосов в зале. Тот, кто стоял рядом, разумеется, заметил и весьма насторожился. Однако Петя не видел, кто именно. Он понял, что снова теряет контроль над сознанием…
Яков Вилимович придержал его, Сонюшка — судорожно сунула ему в нос вонючие нюхательные соли. Петя пришел в себя. Стал откашливаться. Григорий Степанович подал ему рюмку:
— На-ка, полегчает.
Но опрокинув ее в рот, Петя выплюнул содержимое обратно.
Водка!
Ах вот какая ты на самом деле противная!
— Гадость… — прохрипел Петя, ловя на себе насмешливые взгляды близстоящих людей.
Правда, совсем скоро Петю они уже не интересовали. Холодная волна адреналина обрушилась на него, когда он почувствовал, как что-то горячее течет по его ноге. Опустив взгляд вниз, Петя так и замер. Господи, какой позор!
На белоснежном чулке расплывалось внушительных размеров багровое пятно…
Пока Петя с Яковом Вилимовичем дошли до умывальной комнаты, пятно на чулке успело засохнуть и он прилип к ране. Поэтому, когда Брюс аккуратно стянул его с ноги Пети, он вновь едва не потерял сознание. Хорошо хоть Сонюшка одолжила ему свой заветный флакончик.
Как это случилось? Почему? А самое главное — где теперь взять новый чулок?
— Он и не понадобится более, — сказал Пете Яков Вилимович, накладывая на его рану новую повязку. — Осталось лишь пережить результаты и мы уедем. Ты имел чрезвычайный успех в танце. Молодец.
— Успех? — переспросил Петя. — Яков Вилимович…
— Именно. Ты поразил меня своей самоотверженностью, своей решимостью идти до конца. Превозмогая боль, ты сделал невероятное, Петя! И это заслуживает уважения. Ты и представить не можешь, какая на самом деле сила сокрыта внутри тебя. Только сильный человек смог бы вытерпеть подобную боль — посмотри на свою ногу. Я горжусь тобою. — Он улыбнулся и добавил: — Сынок.
Эти преисполненные искренним восхищением и гордостью слова, точно брызги ледяной воды, вернули Петю в реальность — теперь он даже боли не чувствовал.
Кто бы мог подумать, что сам Брюс скажет ему такое? Наивысшая награда!
Может, именно ради этого он и оказался здесь? Может, не стоит винить графа Шварца в том, что он совершил? Ведь если бы не проклятье, их бы здесь сейчас не было и Яков Вилимович не сказал бы ему этих слов.
Сынок.
Яков Вилимович произнес это как-то по-особенному. Без ухмылки.
Он не хотел, чтобы это прозвучало насмешливо.
Но почему? Неужели он…
— Ваше сиятельство, — сказал Петя, — вы были рядом, посему у меня все получилось.
И не дожидаясь ответа, крепко прижался к Брюсу.
Вернувшись к друзьям, Яков Вилимович, придерживая Петя за плечо, осведомился, не пропустили ли они объявления результатов.
— Вы как раз вовремя явились, — сказала Сонюшка, указав в дальний угол зала. — Эвона, уж все члены совета собрались.
— Пойду, — шепнул Григорий Степанович, — прикажу ямщику поторапливаться, да буду вас ожидать.
— Ступай с Богом, милый.
Скорее бы уже.
Пете не терпелось рухнуть где-нибудь.
Думая об этом, мальчик только сейчас понял, что речь членов уважаемой комиссии проноситься мимо его ушей. О чем они там балаболили? О чем-то высоконравственном? О том, что они рады приветствовать любого юношу в своей исключительной епархиальной школе? Чушь какая! Не на руку сейчас Пете все эти церемонии.
— …позвольте же объявить результаты ваших стараний, молодые люди, — продолжал потный, взмахнув перед собравшейся публикой листом пергамента. — Подходите ко мне, — он опустил глаза в листок, — Новиков Иван Ильич.
Из толпы на небольшой помост, где торжественно возвышались над головами гостей члены уважаемой комиссии, Корней Иванович и совсем незнакомые господа, вышел какой-то угрюмый мальчик. Петя пожелал ему удачи, а себе — терпения. Его сознание вновь обволакивало темной дымкой. Долго он тут не протянет…
— Савин Егор Кириллович!
Скорее… скорее…
— Браун Пётр Станиславович.
Петя ухмыльнулся. Не он один тут был «немцем»! Да еще и тезка. Вот это совпадение.
— Шувалов Павел Алексеевич!
Пока предпоследний из счастливцев поднимался на помост, Петя мирился с горячими вспышками головокружения. Боже, только бы не упасть раньше времени! Где угодно, но не на глазах всех этих людей.
Не о позоре Петя думал — о разоблачении.
Тем временем потный произнес последнее имя:
— Брюс Пётр Яковлевич!
