Ценою жизни

— Брюс Пётр Яковлевич! — повторил потный.       Но пятый ученик вновь проигнорировал вызов.       Члены уважаемой комиссии, силясь отыскать счастливца, всматривались в толпу, по которой прокатился нарастающий гул тревоги. Гости засуетились: может, ученику на эмоциях стало дурно?       Тем временем пятый ученик, не веря своим ушам, действительно почувствовал себя дурно. Однако то было отнюдь не горячее волнение радости. Ведь Пете казалось, что он ослышался.       Подняв глаза на Якова Вилимовича, который обменялся ошеломленным взглядом с Сонюшкой, Петя сжал его руку — сжал, прежде чем выпустить и шагнуть вперед. Что он делает? Зачем? Почему он ничего не сказал Брюсу, когда потный вновь выкрикнул его имя, но уже явно теряя терпение?       Шумящая толпа расступалась перед Петей. Стиснув зубы и сжав кулаки, он старался идти ровно. Он не покачнется. Он не упадет. Он взойдет на помост, чего бы ему это не стоило.       Что будет дальше?       Как это случилось? Почему?       Он не знал. Он не понимал.       Мысли не хотели — не могли! — собраться воедино.       Между тем люди вокруг гудели, шептались и ахали:       — Матерь Божия, погляди на его ногу! — выхватил Петя изумленную реплику.       — Что с ним?       — Ах!       — Поглядите: там кровь!       А члены уважаемой комиссии, Совета и прочая ряженная знать за их спинами успокоились, заметив движение впереди — отыскался-таки!       Поднявшись по дюжине самых невыносимых ступенек в своей жизни на помост, Петя приблизился к членам уважаемой комиссии. Они поздравили его, пожали руку. «С чем?.. — подумал Петя. — С чем же вы поздравляете меня?..»       Он не знал, что будет дальше, но назад пути нет.       По крайней мере сейчас.       Отыскав среди аплодирующей толпы внизу Якова Вилимовича и Сонюшку, лица которых замерли в одинаково потрясенных выражениях, Петя осознал, что к нему постепенно возвращаются чувства. Первое — паника.       Что же теперь будет?..       Учеников вели сквозь ликующую толпу, которую Петя не видел, под звуки музыки, которую Петя не слышал. Учеников вели через весь дворец к выходу — к подъездной дорожке, где их ждали кареты. Учеников вели прямиком к их заветной мечте.       Учеников.       Петя с трудом вынырнул из своих тяжелых размышлений, когда торжественные мелодии, радостные выкрики и пальба орудий в очередной раз вернули его в реальность. Стоит ли показывать всем этим людям, восторженно взирающих на него, истинные чувства? Конечно, нет. Он будет улыбаться. Будет улыбаться, когда сердце сжимается от отчаяния.       Петя плелся вслед за остальными настолько быстро, насколько позволяла ему раненая нога. Но иногда он забывал о своей боли — мысли в голове пульсировали безостановочной чредой. Десятки вопросов, оставшихся без ответа, — вот, что сейчас являлось его настоящей болью. Вот, о чем изнывал его разум.       Как же так вышло, ежели я не сдал экзамены?       Неужто граф и здесь своим безграничным могуществом повелел принять меня в школу?       Что будет теперь с Яковом Вилимовичем, Сонюшкой и Григорием Степановичем? Ринуться ли они на помощь мне, безрассудно рискуя собственными жизнями? В очередной раз…       Что будет со мною, когда родословная совсем померкнет? Осталось три дня. У меня всего три дня…       А что ждет меня там, в неизвестности?       Как граф станет издеваться над моим сознанием? Какими заклятиями погубит мое несчастное, изнуренное болезнью тело?       Был ли он в сговоре со всеми людьми сими? Или же…       Он обратился в одного из членов уважаемой комиссии?       Тот мрачный человек.       Вот она — причина, по которой сыворотка Брюса не сработала. Шварц — рядом.       Думая об этом, Петя и не заметил, как спертый воздух, накаленный бесчисленным количеством свечей, поглотила собою ночная прохлада. Обернувшись на парадные двери дворца, мальчик, освещенный блеском удушливых свечей, мелькающих в широких окнах, попытался отыскать в оставшейся позади толпе родных. Однако кто-то подтолкнул его вперед — на ведущие вниз мраморные ступени к подъездной дорожке. К погруженным каретам.       Огненные лучи фейерверков в черном небе осветили белое лицо Пети и оглушили взрывами, отдающимися в позвоночнике. Гулкое эхо заглушало выкрики толпы. Петя больше чувствовал, чем слышал очередной хлопок. Они отдавались от каменного фундамента дворца.       Когда чья-то горячая рука опустилась на его плечо, он резко обернулся в надежде увидеть лицо Якова Вилимовича, но… перед ним стоял один из членов комиссии — священнослужитель. Он опирался на архиерейский посох. Кажется, такие были только у митрополитов.       — Дитя, — сказал он, — вид твой настораживает. Не чувствуешь ли ты себя дурно?       — Нет, ваше высокопреосвященство, — сказал Петя, опустив голову в поклоне. — Благодарю вас, со мною все в порядке.       — Ты должен попрощаться с родителями.       Не успел он и договорить последнее слово до конца, как Петя услышал позади:       — Петя!       Обернувшись, увидел родных.       Петя со всех ног бросился в объятия Сонюшки и Якова Вилимовича, идущих навстречу.       Петя крепко прижался к ним, слыша их дорогие голоса, чувствуя их родные прикосновения. Маленькие нежные ручки Сонюшки в своих волосах. Теплые, ни с чем более не сравнимые, ладони Якова Вилимовича на своих плечах. Теперь Петя стоял в окружении самых дорогих людей — стоял в последнем объятии с ними. Ловил каждое их слово, каждый прощальный поцелуй, каждую секунду рядом.       Он чувствовал, что ноги больше его не держат. И когда рухнул на колени, Яков Вилимович и Сонюшка опустились на землю вместе с ним.       — Я тебя не оставлю, — говорил Яков Вилимович. — Даже думать о том не смей, слышишь?!       — Мы найдем способ, Петенька, — вторила ему Сонюшка, — мы вызволим тебя, мой милый! Не бойся, на нашей стороне князь — он, даст Бог, поможет…       — Доколь же, — Яков Вилимович взял его за щеки, — тихим будь. Не высовывайся да подчиняйся. Тебе то, знаю, нетрудно. Уж что-что, а послушания тебе не занимать.       Петя смотрел на него сквозь слезы и не мог осознать. Не мог поверить, что он говорит это.       Вот он — конец.       Яков Вилимович размазал слезы по его лицу, поцеловал в лоб и помог подняться. Затем снова прижал к себе — крепко, не отпуская и не давая вздохнуть. Словно обнимает в последний раз. Впрочем, кто знает, что Шварц сделает с Петей, когда он разлучиться с Брюсом?       — Я завсегда с тобою, — прошептал Яков Вилимович ему в шею, — помнишь? Не пройдет и дня, как мы вызволим тебя. Жди, сынок, жди и не поддавайся унынию. Я тебя не оставлю, жди…       — Да, папенька, — прошептал Петя в ответ, — я буду ждать вас…       Когда тяжелая карета тронулась, душераздирающе скрипя рессорами, Петя долго не отрывал взгляда от Брюса и Сонюшки, пока те совсем не исчезли из его поля зрения. Но даже когда они слились в одно пестрое облако с провожающими, Петя знал, что они все еще стоят там — стоят неподвижно, провожая карету горькими взглядами.       Он не поддастся унынию — он дал слово. Да и возможно ли это после того, как он осознал, что теперь у него есть та самая опора, которой он лишился после смерти родителей? Когда осознал, что у него есть семья? Настоящая семья.       Петя назвал Якова Вилимовича «папенькой». В тот момент более чувствуя, чем думая. Но вот так странность — Петю, как бывало прежде, даже не пыталась грызть его же неумолимая совесть. На протяжении всего пути она мучила его: одергивала, заставляла чувствовать себя виноватым, вынуждала держаться от Брюса подальше. Да только напрасны были ее намерения, потому что…       Глядя на проносящийся в окошке город, Петя вспоминал себя в начале пути: как не мог смотреть на Якова Вилимовича без скользкого чувства страха, как не мог разговаривать с ним без запинок и делал все возможное, чтобы произвести на него хорошее впечатление. Петя улыбнулся: смешно.       — Милок? — До его калена тихонечко дотронулись.       Петя вздрогнул.       Корней Иванович, сопровождающий мальчиков, тревожно глядел на него.       — Почему ты плачешь, детка? — спросил он.       Петя растерялся. Мальчики тотчас же обратили на него одинаково брезгливые взгляды — поглядите-ка на него, мол, плачет, словно девка!       — Я рад премного, — нашелся Петя со ответом, быстро стерев с лица слезы, — что мне выпала столь высокая удача оказаться в… школе оной. Расчувствовался невольно — извините.       — Ах, понимаю! — Корней Иванович вскинул руки. — Иной раз и я бываю столь же чувствительным. — Он протянул ему платок.       — Премного благодарю.       Впервые в жизни Петя не испытал стыда за свои слезы. Плевать он хотел на этих надутых идиотов, которые считают его слабаком. Пусть — их дело.       Эти слезы, этот безмолвный плачь не были его стыдом. Они являлись его освобождением, его осознанием. Его болью.       Которой никогда не испытать им — людям, считающим его слабаком.       Да, Петя по-прежнему не соперничал с ними. А они — по-прежнему не считали его своим соперником.       Окутанные ночным покоем здания епархиальной школы уже давно погрузились в сон, когда карета остановилась у широких каменных ворот.       После долгого пути Пете с трудом удалось подняться на ноги и послушно следовать за Корнеем Ивановичем и какими-то суетливыми мужчинами в камзолах и рясах. Что ж, стоит отдать им должное — во столь поздний час они со всем радушием и любезностью встретили новичков.       Петя дождаться не мог, когда их затянутая речь подойдет к концу. Ночь стояла темная, безлунная. Ветер неприятно холодил сырой, испачканный кровью чулок. Никто этого, к счастью, не заметил. Да и как тут вообще что-то заметишь да разглядишь? Темень, что глаз коли.       Он с трудом доковылял до того большого, трехэтажного здания, когда разодетые мужи и хмурые попы закончили с поздравлениями и прочими формальностями.       Произошло то, чего Пете хотелось сейчас больше всего — Корней Иванович в сопровождении одутловатого мужчины в черном спускавшимся на три стороны парике привели мальчиков в опочивальню. Теперь его ничто не смогло бы отвлечь от мысленной связи с Брюсом. Посылая одно сообщение за другим, Петя ждал, надеялся, но Яков Вилимович его не слышал. Петя давно не практиковался в сем замысловатом ремесле. Вдруг за столь долгое время он растерял все свои способности? Или же это случилось из-за беспокойства и паники, свалившихся на него?       — Устраивайтесь, милые, — сказал Корней Иванович в пороге, протянув Пете свечу. — Отдыхайте, набирайтесь сил перед завтрашним днем. Доброй вам ночи.       — Доброй ночи, — апатичным хором отозвались мальчики.       Но Петя поспешил исправить это неловкое положение и улыбнулся Корнею Ивановичу. Уж больно не хотелось ему, чтобы этот совестливый человек чувствовал себя виноватым! Его соперники могут как угодно относиться к людям, он же — ни при каких обстоятельствах не позволит себе высокомерия и холодности к добрым людям.       Корней Иванович улыбнулся ему в ответ, тихонечко прикрыв за собою двери.       Оставшись наедине с мальчиками, Петя только сейчас осознал, что почти всю дорогу не замечал их — все они вели себя тихо, обособленно и исподтишка изучали друг друга. Петя впервые оказался в такой неприветливой компании, и чувствовал себя некомфортно. Если бы его изможденный разум не переполняли заботы о друзьях и собственном паршивом положении, Петя бы уже давно завел с кем-нибудь из них разговор: уж он-то завсегда был мальчиком общительным. «Свойский», как называли его ребята из Навигацкой школы. Да уж, этим букам далеко до его ребят — простых и сговорчивых.       Петя понимал, что до тех пор, пока он не заговорит первым, все они так и продолжат игру в «гляделки» и негласные соревнования под названием «я тебя лучше». К тому же, Яков Вилимович велел Пете не выделяться — вот и будет вести себя так, словно поступление радует его до дрожи в коленях.       — Дивный был вечер, — нарушил Петя тишину, поставив единственный источник света на небольшой письменный столик рядом с керамическим графином. — Поздравляю вас с поступлением, друзья.       Сказать, что эти слова дались ему легко, значит — ничего не сказать. Такой неловкости Петя не испытывал давно. Ведь эти хищные взгляды, метнувшиеся в него, как в легкую мишень, заставили мальчика почувствовать себя так неудобно, что ему даже захотелось провалиться сквозь землю.       — И я тебя поздравляю, — все-таки ответил один из них — с угловатыми движениями и сутулой спиной. — Егор. — Он протянул Пете ладонь для рукопожатия.       — Пётр.       — Тот ли самый, — надменно вставил пухлый малый, — имя коего пришлось повторять множество раз?       — Да, — отозвался Петя.       — …Да тот ли, — продолжил толстый, не обращая внимания на его ответ, — кой плачет от чрезмерной чувствительности своей бабьей?       Тут уж Петя не нашелся, что ответить. Конфликтовать — не вариант. Слишком уж дорого стоила ему эта беседа!       — Два Петра и оба немца, — хохотнул Егор, наконец выпустив Петину руку и бросив в Петра-немца — мальчика с косым глазом — насмешливый взгляд.       Впрочем, Петя был рад, что диалог, пусть и не самый приятный, все же состоялся. Лучше так, чем никак. По-видимому, этим мальчишкам просто-напросто легче общаться в пренебрежительной манере, чем в обыкновенной, человеческой.       Толстым мальчишкой оказался Шувалов Павел, который также не побрезговал пожать руки Егора и Пети, а затем к ним присоединился и Петр-немец. Правда, в отличие от Егора и Павла, он не отличался словоохотливостью, зато ни на кого больше не дулся.       Последний и самый важный — Иван Ильич Новиков (тот самый, которого вызвали первым), — оказался настоящим гордецом и знакомиться категорически отказался. Отвернул лицо, переоделся в ночную рубашку, да и улегся спать лицом к стене. Больше никто не слышал от него ни единого звука.       — Да и шут с ним, — махнул рукой Егор.       Все согласились.       Неряшливо опустив свечу на пол, Егор уселся подле оной и пригласил мальчиков сесть рядом — продолжить знакомство. Павел и Пётр-немец уселись рядом с Егором, скрестив ноги по-турецки.       Пока каждый из мальчиков что-то рассказывал о себе, Петя уходил в свои мысли и даже пытался вновь связаться с Яковом Вилимовичем. Со всем этим он и не заметил, как в широкие окна проник лунный свет, выглянувший из-за черных облаков. Мало-помалу стала видна комната, точнее — очертания мебели и некоторых предметов, теряющихся в темноте. Ничего необычного, к слову. Пять кроватей, на одной из которых посапывал неподвижный Иван Ильич, пять прикроватных столиков, шкап, узкие длинные окна, канделябры да ковры…       После скучного представления, мальчики вновь замолчали.       — Давайте, что ль, гистории жуткие сказывать? — предложил Егор. — Ночка подходящая. Чего ащо делать-то?       Мальчики переглянулись: пожалуй, никто не был против.       — А не испужаетесь? — Павел прищурил хитренькие лисьи глазенки.       — Ты сам, что ль, — ухмыльнулся Егор, — испужаться при нас стыдишься?       — Да я за малявок беспокоюсь.       Павел покосился на Петю. С лица его не сходило самодовольное, дерзкое выражение.       — «Малявок»? — переспросил Петя. — Это я-то — «малявка»?       Мальчики расплылись в почти идентичных ухмылках. Глумливых, мерзких. Неужели они правда считали его малявкой?       Петя едва сдержался, чтобы не нагрубить. Но потом опустил глаза на свои колени и колени сидящих рядом мальчишек. Они и впрямь отличались упитанными, здоровыми фигурами. Может, Петя и сам был таким когда-то, но…       В общем, они были правы — он выглядел меньше их, оттого казался моложе. Но ведь это еще не повод оскорблять его, верно?       — Ну, — сказал Павел, — ты погляди на себя: совсем малыш. Быть может, тебе отправиться в постель, доколи слезками наново не зашелся?       Ах вот в чем дело!       — Слезы — не порок, — твердо сказал Петя.       — Настоящие мужчины не плачут, — стоял на своем Павел.       — Откуда тебе знать, что представляет собою настоящий мужчина?       Ответ Пети, казалось, сразил Павла наповал. Но лишь на какую-то секунду.       — Быть может, — ухмыльнулся он, — ты еще и обмочишься при нас, а, малыш?       — Не обмочись сам, — сказал Петя.       Павел заметно растерялся. Егор и Пётр-немец переводили заинтригованные взгляды с одного на другого: обстановка накалялась, интересно!       — Ладно вам, — сказал Егор. — Я начну, ни то поубиваете друг друга.       — Думается, — ухмыльнулся Павел, — победа за мною будет.       — Не хули соперника, — обратился Пётр-немец к нему укоризненно, — глупо. Все мы знаем, что ты сильнее него, одначе кичиться силою своей есть тон дурной.       — Да я и тебя за пояс заткну, ежели потребуется.       — Хватит! — не выдержал Егор. — Остановись, толстый! Малыш ужо замолчал, ан ты никак не угомонишься!       Павел скривился, надулся, будто его мучает запор. Что ж, Петя вообще решил не смотреть в сторону этого чванливого дурака, он старался вслушиваться в историю Егора и не уходить в свои мысли. Собственно, ничего страшного тот не рассказывал: о каком-то невероятной силы преступнике, который резал людей направо и налево. Чересчур картинно и скучно. Вон, за границею каждый день людей толпами уничтожают. И это — стократ страшнее любых историй про убийства.       Пётр-немец поведал о прекрасных утопленницах, более описывая их обнаженные фигуры, чем саму историю. Девушки-де просто утопились, но зачем и что их побудило к тому никто так и не узнал. Как и самой сути истории. Пете так и вовсе было мерзко слушать инфантильные фантазии какого-то подростка, для которого женщина — лишь объект вожделения.       К счастью, Павел, которому не терпелось поразить души соперников собственной историей, грубо перебил Петра-немца:       — Зело интересно, однако… опричь дородности девиц сих услышим ли мы что-то новое?       — Подожди ты, — Петр-немец оскорбился. — Ты еще не слышал, как…       — Твоя гистория не страшна, — сказал Егор. — О бабах завтра поговорим.       — Да, — поддержал его Павел, выразительно скосив глазенки на Петю, — при малышах о сем говорить — нехорошо. Побойся Бога, он же совсем еще совсем дитя!       — Ну так, начинайте же, Павел, — сказал Егор, прежде чем Петя успел что-то ответить.       Тот похрустел короткими пальцами, загадочным взглядом окинул ребят. А когда затянул свою колоритную историю, в которой и черти, и дьяволы и ведьмы с колдунами оказались перемешаны со всей прочей славянской мифологией, украдкой поглядывал на Петю — страшно, мол, малявка? Для усиления эффекта Павел делал паузы и понижал голос. Более пугала не сама история, сколь то, с каким чувством ее рассказывали. У Пети один раз пробежались мурашки по плечам, но внешне он оставался таким же спокойным. Не покажет он самовлюбленному Павлу своей боязни — еще чего!       Впрочем, Петя думал, что тот поведает о кладбище и призраках, но и он обошел эту тему. Странно. А ведь никто так и не затронул в своих историях ни того, ни другого. Ладно, зато у Пети будет возможность поразить соперников поистине жуткой историей. Кто не боится ночного погоста, кишащего духами умерших?       — Ну, давай, малыш, — закончив свою историю, разрешил Пете Павел. — Порази же нас!       — Ах, ты что же, кончил? — Петя изобразил на лице скуку. — Ан я-то заскучал. Думал, тоскливая гистория твоя уж более не закончится…       Павел лишь прищурил левый глаз: давай-давай, посмотрим еще, что ты умеешь!       Петя начал:       — История сия случилась много лет тому назад на одном старом кладбище, среди торчащих из земли крестов…       — Постой-ка! — перебил его Егор, подняв ладонь. — Повтори, будь добр: как ты сказал? «Кладбище»?       Павел рассмеялся.       — Что это — кладбище?       Петя не понял, ухмыльнулся. Они что, серьезно?       — Хватит вам уже шутки-то шутить!       Мальчики переглянулись, даже тихий Пётр-немец.       — Шутки шутить — не по нашей чести, — сказал он.       — Вы и впрямь не знаете, что такое «кладбище»? — Теперь настала очередь Пети смеяться. — Маменька с папенькой никогда вам не сказывали о сем? Боялись о вашем душевном покое? Ладно, ребята, прекратите уж…       Но мальчики оставались такими же серьезными и снова переглянулись.       Петю начинала пугать их реакция. Когда они уже прекратят вести себя, как дети? Как пить дать — специально перебили его, чтоб в очередной раз поглумиться! Ну-ну!       Просто у Пети в голове не укладывалось, как можно не знать, что такое — кладбище? Может, в знатных семьях действительно не положено рассказывать детям о таких вещах? Но это весьма странный аргумент.       — Расскажи, что это есть такое, — потребовал Егор. — Кладбище. И почему там кресты торчат из земли?       Петя сдался, хоть и чувствовал себя глупо, объясняя столь элементарные вещи:       — Ну, кладбище — это такое место, где хоронят мертвецов. Кладут усопшее тело оного в гроб, закапывают в могилу… Не глупите! Никогда не поверю в то, что вы о сем не слыхивали!       — Что ты несешь? — Павел нахмурился. — Сопляк-то сумасшедший, ребята!       — В толк никак не возьму, — Егор хмыкнул, — для ради чего заживо человека закапывать?       — Почему заживо-то?! — не стерпел Петя. — Закапывают мёртвого, дабы придать усопшее тело земле.       — Тело?       — Ну, да, а что ж еще?       Егор присвистнул.       — Ну ты и выдумщик!       — Мне незачем «выдумывать»!       Вновь воцарившаяся пауза повергла Петю в ужас. Ну, как они не могут знать об этом?! Это же так глупо!       Теперь уже он начинал чувствовать себя дураком…       — Ты хоть один единый раз видел смерть? — серьезно сказал Пете Егор. — Подчас умирает человек — подчас последний раз вздыхает, — от него ничего опричь праха-то и не остается. Сам видел: дед помер, так отец развеял прах его по ветру. И все мы так помрем. Посему неясно нам, о каком мертвом теле ты буробишь? О каком кладбище?       Петя переводил с одного мальчика на другого взгляд, полный непонимания. Он до конца надеялся на то, что они просто дурят его! Но ведь… Федор Александрович, смерть коего Петя видел собственными глазами, была именно такой, какой они описывали ее…       Но почему тогда Яков Вилимович сказал Пете, что вице-адмирал был нехорошим человеком, скверным, потому и превратился в прах? Все это время Петя наивно полагал, что Федор Александрович как-то связан с колдовством. А он, получается, погиб обыкновенной смертью?       Немыслимо!       Да и зачем Якову Вилимовичу врать Пете? Или…       У Пети вдруг сбилось дыхание.       Яков Вилимович скрыл это от него. Вот о чем он не должен был знать! Но… какая здесь связь? Почему он не должен был знать об этом?       — Никаких «кладбищ» не существует, — заключил Павел.