Ценою жизни

Пете необходимо было узнать правду, прежде чем он снова скажет нечто такое, чего говорить не следовало. И желательно как можно скорее!       Мальчики уже считали его сумасшедшим. Тем не менее Петя их за то вовсе не судил, напротив — даже попытался встать на их место. И сразу же пришел к выводу о том, что среагировал бы в точности так же. Если бы некто в его мире заявил, что после смерти люди обращаются в прах, Петя, вне всяких сомнений, счел бы оного психом и глупцом.       Оставалось надеяться на то, что мальчики не воспримут его слова всерьез. Тут уж сама судьба благоволила: они с самого начала дали ему понять, что для них он — не более чем малыш. Наивный, несмышлёный.       К слову, Петя по-прежнему не оставлял попыток «достучаться» до Якова Вилимовича посредством телепатии. Но, по правде говоря, Петю неоднократно что-то останавливало. Опрометчивой и опасной казалась ему сия затея. Во-первых, расстояние. Кто знает, может, у него не получается связаться с Брюсом именно потому, что они находятся слишком далеко друг от друга? Во-вторых, страх перед Шварцем. Что, если он ухитрится «подслушать» их беседу?       Более того — для Пети «телепатия» пока что являлась наукой ускользающей. Он не до конца понимал истинной ее природы — как она-де работает? Да и пользоваться ею, если честно, у Пети не всегда получалось. Это напоминало удачу: когда удавалось установить мысленный контакт, мальчик чувствовал себя едва ли не прирожденным умельцем, когда же — не удавалось, начинал сомневаться в своих способностях. Так может, это и есть самая что ни на есть настоящая случайность?       В Чернолесье у Пети с высокой долей вероятности выходило посылать ему мысленные сообщения. Так почему же сейчас не получается? Почему Брюс его не слышит? Может, дело в уверенности? Ведь раньше Петя, пусть и имел некоторые сомнения, а все-таки был уверен в том, что Яков Вилимович его услышит. А сейчас… Как отыскать иголку в стоге сена. Петя, разумеется, вспоминал все уроки, все наставления Якова Вилимовича и, стараясь отгородиться от реального мира, сосредотачивался на послании, но как будто не знал до конца, правильно ли сей замысловатый «узел связи» использует.       Мальчики сразу же после неудавшейся истории Пети поспешили в постели — в комнате стояла идеальная тишина, и, казалось бы, ничто не могло отвлечь его. Впрочем, Петя зря себя накручивал. Ведь когда сил надрывно повторять: «Яков Вилимович, пожалуйста, ответьте!» уже не осталось, он услышал:       — Петя.       Петю пронзил горячий укол адреналина. Раненая нога тотчас же отозвалась на всплеск эмоций — мальчик прижал руку ко рту. Ужасная боль, невыносимая!       — Яков Вилимович! — произнес он мысленно. — Какое счастье!       Напрягшись всем телом, Петя даже зубы стиснул, боясь, что связь, так нелегко установленная, в любой момент может оборваться. Поэтому он говорил, говорил, сыпал Брюса вопросами, не давая тому и слова вставить. Впрочем, ему то дерзновение было простительно: все-таки Петя был слишком растерян и напуган. И первое, о чем он с тревогою осведомился — все ли в порядке с ними? в безопасности ли они находятся с Сонюшкой и Григорием Степановичем? Но Яков Вилимович предпочел «не тратить времени на пустяки», а перейти к главному — раскрыть Пете тайну его поступления:       — Члены уважаемой комиссии посчитали тебя достойным кандидатом, — начал Брюс. — Владыка более всего настаивал на твоем поступлении, одначе с мнением его согласился и учитель латинского языка — Дмитрий Петрович. Ты очаровал их своим простодушием и скромностью. Супротив твоей кандидатуры выступил лишь токмо граф Вавилов — тот, что оглашал результаты.       — Но, ваше сиятельство, я ж… — начал было Петя. Однако Брюс его перебил.       — Знаю. Ты не явился на экзамен по богословию, но учитель согласился с владыкой — оба они настояли господину графу дать тебе шанс. Учитель латинского языка признался, что ты-де оказался для него той самой ценной находкой, кою он не встречал с момента множества прошедших поступлений. Також он посчитал тебя сильным юношей, поскольку, вопреки болести, ты явился и смог с отличием выступить перед ними. Словом, ты заслужил наивысший балл.       — Учитель сей и есть граф, ваше сиятельство! Я знаю, я чувствовал, каким взором он глядел на меня тогда, на экзамене. После сего мне и стало дурно. Тотчас же!       — Ты прав, думаю, без вмешательства графа не обошлось. Вполне возможно, что Дмитрий сей Петрович и есть он. Посему, прошу тебя: смотри в оба, Петя, остерегайся любого, кто вызывает у тебя хоть малейшее подозрение. Доверяй лишь Корнею Ивановичу — он добрый человек. Он поддержит тебя, он… знает.       — Он знает?! Как?! Откуда?!       — Догадался.       — Но как?!       — Скорее всего, тогда, на экзамене. Не было времени выяснять. До отъезда твоего Корней Иванович нам с Софьей Алексеевной обещался помочь — вызволить тебя, как представится возможность.       В голове не укладывалось!       — Петя?       — Извините, ваше сиятельство, я задумался невольно… А смею ли я спросить, как обстоят дела с князем почитаемым? Удалось ли вам найти их светлость?       — Удалось.       Ну хоть что-то хорошее — князь наконец-то снизошел до мольбы Якова Вилимовича!       — Главное — жди, — продолжал Брюс. — Совсем скоро мы вновь будем вместе. А об болести — не беспокойся зря. Я постараюсь всеми силами защитить тебя от темных чар графа.       — А ежели кто увидит руку мою, что тогда, Яков Вилимович?       Петя протянул руку к льющемуся из окошку лунному свету: по краям татуировка становилась бледной, через три дня — исчезнет вовсе.       — Постарайся быть осторожным, — ответил Яков Вилимович. — А сейчас — отдыхай.       Затем он торопливо попрощался с Петей: сегодня ночью им с Григорием Степановичем и Сонюшкой не до сна — предстоит встреча с князем, который обещал устроить побег «без лишнего шуму».       Петя князю Леманну был, безусловно, зело благодарен за столь щедрую отзывчивость, но простить его за то, что он сделал с Сонюшкой, по-прежнему не мог. Деяния его противоречат всем нормам морали, нравственности и, пожалуй, самое главное — человечности. С другой стороны, ежели князь способен проявить жестокость к слабому, значит — и сам в прошлом был кем-то жестоко обижен. Может, наказывая Сонюшку, он пытался наказать себя? Глядя на нее сквозь мрачную призму прошлого, пытался освободиться от собственной неполноценности? пытался «смыть» с себя собственный позор? Выходит, князь Леманн себя не любит. А из этого следует, что он глубоко несчастный человек.       Так что же в итоге? Казнить нельзя, помиловать или же — казнить, нельзя помиловать? Однако Петя в этом вопросе не колебался: он считал, что потенциальный факт тяжелого прошлого не может оправдать дурного поведения человека. Почему из-за его душевных проблем насилию должны подвергаться ни в чем неповинные люди? Разве обязана была Сонюшка терпеть боль и унижение, чтобы какой-то изувер ощутил себя чуточку увереннее?..       Опустив голову на жёсткую подушку, Петя прикрыл глаза и глубоко вздохнул.       Многое для него так и осталось под завесой тайны. Что такого страшного в том, что на Погосте нет кладбищ? что люди обращаются после смерти в прах? А почему именно «Погост»? Выходит, это место все-таки имеет отношение к смерти?       Петя ничего не понимал.       Надоело все. Тошно.       Тошно представлять, думать, гадать.       Яков Вилимович придет за ним. В этом Петя не сомневался.       Да и возможно разве держать в сердце сомнения в данном их сиятельством обещании?       На рассвете мальчиков подняли на утреннее правило. Неяркие полосы розового света проникли в окна опочивальни, наполняя ее каким-то особенным уютом. Проникновенным, лирическим. Несмотря на недосып и дурное самочувствие, Петя посчитал настоящим невежеством не восхититься этим волшебным утром. Все-таки нежная слабость к прекрасному никогда не иссушит его сердца, — пока он жив, никогда не умрет в нем.       Правда, вскоре Пете пришлось вернуться в реальность, так как после вчерашних танцев ломота в ногах, перемежающаяся с болью от ранения, оказалась невыносимой — ноги были тяжелыми, да что там — деревянными. Также мальчика сильно знобило, и сначала ему даже почудилось, что причиной тому является жар, однако вскоре он понял, что дело в усталости — ночь выдалась тревожная, почти бессонная. Ну а в довершении всех вышеперечисленных неприятностей, он все никак не мог выбросить из головы тот отвратительный сон, который ниспослали ему (он в этом не сомневался) ночные демоны.       В начале оного Петя и не предполагал, что может произойти нечто пугающее. Ведь простирающееся перед ним широкое поле, наполненное сочными красками наступившего лета, пленило взор. Все здесь было похоже на такую реальность, в которой хотелось задержаться: прекрасная лесная опушка, ясное небо, порхающие друг за дружкою лимонницы, мягкая травка, шелестящая под ногами, шумные порывы ветра, намеревающиеся заглушить звонкое птичье пение.       Поставив ладонь козырьком, чтобы солнце не слепило глаза, Петя вдруг согнулся от острой боли в низу живота. Словно кто-то невидимой рукою стянул мышцы в тугой узел. Что это?       Осторожно разогнувшись, Петя опустил глаза. Туда, где сквозь одежду просачивалась кровь. Подобрав рубашку, он увидел под темной ямочкой пупка воспаленные царапины. Они выглядели отвратительно, но… присмотревшись, Петя понял, что это были никакие не царапины, а вшитая под кожу небрежным крестиком нить.       …Воспитатели требовали от учеников неукоснительного соблюдения всех канонов внутреннего распорядка школы. Пете некогда было терзаться мыслями о врагах, друзьях и даже о собственном самочувствии. Единственное, что он успевал, так это сравнивать епархиальную школу со своей, Навигацкой. В той не молились весь божий день — перед и после каждого урока, перед и после каждой трапезы и перед и после каждого шага! И Петя прекрасно осознавал, что здесь это — абсолютно нормальное явление, на другое невозможно было и рассчитывать; но ему казалось, что молитв даже для подобного места чересчур много.       По большому счёту, богослужение занимало первенствующую роль в процессе духовного воспитания учеников. Хочешь — не хочешь, а молиться надо. А иначе это расценили бы как грубое нарушение дисциплины. Если же ученик пропускал обязательное послушание (или опаздывал на него), то его наказывали. Розгами, конечно же. Куда ж без них? Даже в Навигацкой школе процесс обучения не обходился без горячо любимого учителями рукоприкладства.       Однако здесь применение розог, как и молитв, казалось чрезмерным. Когда мальчиков ознакомили с правилами, Петя невольно вздрогнул всем телом — пороли за любую мелочь. Ученики были обязаны строго — а главное — вовремя! — блюсти все церемонии. Но, что поразило Петю сильнее всего, здесь запрещалось «позволять себе излишние чувства». Учителя жестоко «шлифовали» душевный мир учеников, заново перевоспитывали их. Не индивидуальностями становились обучающиеся, но заложниками своих воспитателей.       — Якши в школе, — пояснил на одной из длинных лекций протоиерей, — так и вне ея должно вами соблюдатися поведение достойное воспитанникам оной школы. Неможно вести себя шумно, сумасбродно, распутно…       И все это он говорил таким нудным, одноцветным голосом, что Петя едва не заснул. Зато на ознакомительных занятиях одна мысль о сладком сне казалась сродни сумасшествию. «Учителя латинского языка», к счастью, среди учителей сегодня не было, но в большинстве своем преподавательский состав возглавляли люди неумолимые. Остальные же — та малая часть — были крайне безэмоциональны и холодны. И такие больше напоминали механических чучел, чем живых людей. С горечью и тоскою Петя вспоминал своих преподавателей: Андрея Фарварсона, Леонтия Магницкого, Ягана Адлера, Степана Гвына, Ричарда Грейса. Да тот же Спиридон Печорин — учитель «цыфирной науки», — который однажды учинился во пьянстве. Со слов дьяка Приказа Артиллерии «за то ему было дано поучение». Петя не мог сказать наверняка, истязали ли его учителя батогами или нет, но даже эти самые импровизированные батоги Печорина от пьянства не избавили — на уроках он появлялся веселым и краснощеким. Затем учитель стал появляться изредка. Мальчишки боялись, что вскоре он перестанет посещать занятия вовсе. Однако Якову Вилимовичу удалось вмешаться в сей вопиющий случай — он приказал дьяку немедленно сковать господина Печорина: «В школе сего держать непрестанно, чтоб в учении учеников остановки не было!»       Прошло какое-то время прежде чем дьяк сообщил Брюсу, что забулдыга Спиридон «сыскан и скован». Перед учениками он, конечно же, представал без кандалов (а иначе Петя бы такое запомнил), однако некоторую скованность во всем его существе можно было заметить и невооруженным взглядом. Что ж, зато в течение трех недель занятия шли успешно. Да только «зеленый змий» вновь одолел беднягу и он умудрился учинить в школе такое бесчинство да неистовство, что и вспоминать стыдно!       Но Петя всегда вспоминал об этом с улыбкою на лице. Особенно сейчас. В этом «райском аду бесчувственности».       Ну, правильно! Сюда ведь попадают лишь избранные. А может, еще и тот, отец которого вложил в поступление сына немалые средства. Ну и такой, как Петя, которому «помог» сюда поступить граф Шварц.       А вообще, в епархиальной школе и самих учеников было не так много — три группы старших, каждая из которых состояла из пяти учеников, четыре группы возраста Пети (с тем же количеством) и две группы совсем маленьких — на вид лет семи— восьми. Павел, конечно же, не упустил возможности съехидничать и шепнуть Пете: «Твое место с теми малышами!» Но Петя решил не поддаваться на провокации Павла — во-первых, знал себе цену, во-вторых, знал, что недолго видеть ему эту тупую физиономию, в-третьих, некогда было особенно разглагольствовать о пустом. Мальчики даже не успевали поссориться друг с другом — всюду воспитательская часть, состоящая из иеромонаха и двух совсем молоденьких диаконов.       Лишь перед обедом, после очередной затянувшейся лекции о духовном воспитании, мальчикам разрешили немного расслабиться и выйти в сад, где царило настоящее святое спокойствие. Петя был бы счастлив побыть наедине с собой — насладиться чарующим садом, уходящей в красивый лесок тропинкой и виднеющимся среди деревьев блестящим озерцом, — однако мальчики так громко загомонили, что у него исчез всякий настрой.       — Молебен пет, — фыркнул Павел, — ан пользы нет!       — Скверное у тебя отношение сложилось, — упрекнул его Егор. — Ты бы радовался — в почёте опосля будешь. Видел, какие тут важные все? Старшие особливо — ходят, одни подбородки торчат!       Павел скривился — не знал, что ответить. Его весьма удручало то обстоятельство, что последнее слово оставалось не за ним — Петя успел заметить это за Павлом. Да и вообще, из всех четверых мальчишек он оказался самым противным и избалованным.       Таким образом, поняв, что Петя его нагло игнорирует, Павел переключился на Ивана — гордеца, что не захотел прошлой ночью ни с кем знакомиться. Видимо, Егор и Пётр-немец либо понравились ему, либо не обладали на его взгляд должным для серьезных соперников потенциалом.       — Тятька твой, — донимал он Ивана, — сколь рублёв заплатил, чтоб экой дурак, аки ты, в сию школу поступил? Небось отныне за границею твоей семье прогневать, а, Ванька?       — Это почему же? — не понял Пётр-немец — не под стать Павлу, самый несообразительный и скудоумный из всех.       — Оттого, что бедняки они теперича, придурь!       У Пети аж сердце зашлось — как смеет он, этот пустобрёх, ни за что оскорблять человека? Да, Иван был не в меру высокомерным, но он явно не заслужил к себе подобного отношения. «Не люб тебе человек, — подумал Петя, — так промолчи лучше, к чему ж сии вздорные поношение? Что тебе от этого, легче, что ли, сделается?»       Но Иван, не будь дураком, взял да и вмазал Павлу кулаком прямо по его мясистой переносице — и был таков.       — Да ты что! — ахнул Петя, схватив Ивана за плечо. — Выпорют!       — Пусть!       Иван строго глянул на Петю и вырвал руку, удаляясь прочь из сада нервной, порывистой походкой.       Петя же бросил в Павла, громко стонущего на земле, укоризненный взгляд: так тебе и надо! А сам поспешил за Иваном:       — Постой!       Но этот упрямец и не думал оборачиваться.       — Пожалуйста, постой же!       Обернуться Ивана побудило неожиданное падение Пети. Боль в ноге пронзила его до самой макушки — он рухнул на колени. Подтянув раненую ногу к подбородку, застонал.       — Что с твоей ногой? — спросил Иван, опускаясь рядом с Петей на одно колено.       — Небольшая рана. Пустяки — скоро заживет.       — Я еще на танцевальном вечере заметил — у тебя вся нога была в крови. Ты скажи другое: где ты так умудрился-то?       — Неосторожно напоролся на… на гвоздь.       — Здоровый, должно быть, был гвоздь.       — Ага — здоровый.       Иван помог Пете подняться.       — Я не ищу здесь друзей, — сказал он.       — И я — також, — ответил ему Петя. — Просто… хотел сказать, что весьма ошибся. Извини меня.       Иван нахмурил брови, явно не понимая, к чему Петя клонит.       — Ну, — продолжил Петя, — ты прав — и я бы за отца заступился. А Павел не по справедливости оклеветал твою семью. Ему лишь бы ляпнуть, лишь бы пристать к человеку…       — Павел просто пустозвон. Ты его не слушай — о пустом болтает. Ты… парень добрый, вот он на тебя и кидается. К тому ж — ты слабее. Коли сцепитесь, не одолеешь ты его.       — Ага, — хохотнул Петя, — для начала ему придется зело поголодать!       — Ну или тебе — зело подобреть!       Иван ухмыльнулся, но довольно сдержанно — хотел, чтобы Петя по-прежнему считал его человеком высокой важности.       А Петя был рад, что Иван-таки заговорил.       Несмотря на теплую беседу, Иван старался особенно с Петей не сближаться. Впрочем, и самому Пете казалось при сложившихся обстоятельствах завязывать с кем-то дружбу не самым здравым поступком. Поддержать — поддержит. Поговорить — поговорит. Не о дружбе следовало сейчас думать. Со дня на день предстоит побег.       Тем не менее Петя невольно сопереживал Ивану, который изо всех сил пытался никому не показывать своего беспокойства. Павел же, наоборот, был настроен крайне враждебно. Как не странно, а он оказался толстокожим мальчишкой — в буквальном смысле этого слова. Кулак Ивана каким-то невероятным образом не отпечатался на его лице красноречивым синяком — никаких признаков удара. Вообще!       Но Ивана и этот факт не успокаивал — Павел в любой момент мог донести на него воспитателям, а его слова подтвердили бы Егор и глупый Пётр-немец. Они бы запросто встали на защиту приятеля, да еще и исказили бы ситуацию в его пользу — Ванька-де первый начал задирать Пашку, вот между ними и завязалась драка.       Так что не розог боялся Иван, но клеветы Павла и его прихвостней. Упасть в глазах преподавателей в первый же день обучения — все равно что подписать себе смертный приговор. Но Павел почему-то молчал — либо решил извести Ивана более изощренным способом, чем по-ребячески жаловался на него воспитателям, либо ждал подходящего случая.       Напряженная обстановка и вновь установившееся между мальчиками недружелюбие в конечном счёте вернуло их во вчерашний вечер — никто друг с другом не разговаривал. И на сей раз Петя не стал вторгаться в эту тяжелую тишину. Он им тут что, в няньки нанимался, всех ходить мирить?       Однако вскоре Петя понял, что глубоко заблуждался, когда решил абстрагироваться от одногруппников. После довольно постного ужина, который он едва вытерпел, Павел подозвал его к себе — перемолвиться словечком с глазу на глаз.       — Это может подождать? — спросил Петя. — Все собираются на вечернее правило. Нас станут искать.       — Доколь они всю школу соберут, — ответил Павел, — мы уж кончим.       Выйдя из трапезной и прошмыгнув мимо толпы учеников, мальчики юркнули за угол кирпичного здания — одного из корпусов, где жили старшие. Петя сложил руки на груди.       — Ну, — сказал он, — говори: чего хотел? Снова отпустить одну из своих дурацких шуточек?       Павел скривил губы в самодовольной ухмылке. Что ж, стоит отдать ему должное — церемониться он и впрямь не стал: взял ничего не подозревающего Петю за грудки и прижал спиной к стене. Ради пущего эффекта — встряхнул.       — Отпусти! — выкрикнул Петя, отчаянно вырываясь. — Совсем сдурел?!       — Слушай внимательно, сопляк, ни то на этом самом месте тебя прибью! Ежели кто узнает, что случилось сегодняшнего дня в саду, я знаешь, что с тобою сделаю? Знаешь?! Я тебе твои ноги хромые целиком переломаю, ты уяснил?! Попробуй лишь слово супротив меня сказать — я так и сделаю! Одно токмо слово скажи, и ты тут более не жилец, ты меня понял?! А ежели Ванька что дурного обо мне скажет да какой поклеп на меня понесёт, ты на мою сторону встанешь. Будешь воспитателей уверять, что я не виновный вовсе был, что Ванька первый начал меня донимать! Понял?!       Перед отходом ко сну Павел еще раз смирил Петю испепеляющим взглядом: мало ли, забыл о предупреждении?       Но Пете было все равно. Особенно сейчас, когда за окном совсем стемнело и на землю опустилась долгожданная прохлада. Весь день его клонило в сон от усталости — южное солнце полило нещадно. Улегшись в постель и вытянув ноги, Петя впервые позволил себя расслабиться. Ну и денёк! Он чувствовал себя раздавленной мушкой как в физическом плане, так и в моральном. Со всеми этими передрягами, ссорами и угрозами он даже и не заметил, как этот суматошный и бестолковый день подошел к концу. «Аллилуйя!» — подумал Петя.       Завтра начнутся первые занятия, на которых придется прилагать немалые усилия и работать в два раза усерднее, чем сегодня, чтобы избежать ненужных стычек с грозными учителями. Впрочем, Пете оставалось надеяться, что завтрашние уроки станут его первыми и последними. А вообще, он не знал, чего ждать. С Корнеем Ивановичем поговорить возможности не представилось. Они, конечно, встречались, но успевали лишь с улыбкою кивать друг другу.       А ведь время неумолимо поджимало. Татуировка с каждым часом становилась все бледнее — она заметно отличалась от тех, что украшали запястья мальчишек.       Проснулся Петя до подъема. Собравшиеся у его постели мальчишки над чем-то хохотали. Чего они смеются? Что им всем надо? Спросонья Петя и не понял бы, да только…       Его постель была мокрой.       Петя резко приподнялся на локтях. Он не верил своим глазам! Как?! Как это могло случится?! Шварц вздумал издеваться над ним? Унижать его в глазах одногруппников — этих глумливых баранов — столь грязным способом?! Или же Петя сам виноват в том, что с ним случилось? Но это просто невозможно!       — Ну что, малыш? — ухмыльнулся Павла. — Без мамки почивать страшно?       Затем что-то вякнул Егор, а за ним и Пётр-немец — словом, прихвостни Павла не упустили возможности посмеяться над Петей. Один только Иван сидел молча, отстраненно глядя в одну точку. Но лишь до определенного момента.       Когда в комнату вошел Корней Иванович, чтобы разбудить мальчиков на утреннее правило, Иван оживился — говорил уверенно и твердо:       — Они вылили на него воду из графина. — Он указал на Павла и его компанию. — Хотели досадить и опозорить. Хотели, чтоб его наказали.       Петя облегченно выдохнул: у него слово гора свалилась с плеч. Как же он был счастлив, что мальчишки вылили на него воду. Он бы не смог смириться с другим.       — Мы ничего не выливали, Корней Иванович, — стоял на своем Павел, — Иван лжет.       — Я сам все видел, — настаивал Иван. — Проснулся, смотрю: а они хохочут и в руках графин пустой держат. Посмотрите сами, Корней Иванович, коль мне не верите, — капли на ковре тянутся прямиком к постели Пети. Павел, Егор и Пётр это нарочно сделали, чтоб посмеяться и попрать достоинство Пети. Они знают, что он слабее и младше нас — вот и выбрали его жертвою.       — Не лги! — сказал Егор.       — Мне не к чему обманывать.       — Да ты…       — Замолчите! — прикрикнул Корней Иванович. — Вы, молодые люди, верно, забыли, что я все еще здесь?!       Мальчики стыдливо опустили головы.       — Будете отвечать за свое недостойное поведение, — обратился Корней Иванович к Павлу и его компании. В голосе его звучало самое искреннее разочарование. — Не забыли ли ваши легкомысленные головы, где находятся? Здесь подобного поведения не терпят! Здесь оно — неприемлемо! Вас бы следовало исключить за жестокость по отношению к слабому, одначе вы понесете наказание — наименьшие из зол. Вы же будущие служители святой церкви, как можно?! Мало того, что нарушили распорядок, так еще и пакости совершаете без зазрения совести! Сейчас же извинитесь перед тем, кого обидели зря!       Петя глянул на мальчишек — им это поучение явно пришлось не по душе. Егор и Пётр-немец были бледными и испуганными, а Павел — красным и недовольным. Слова прощения дались им нелегко.       — Я принимаю ваши извинения и прощаю вас, — ответил Петя. — И зла не держу.       А вот когда Корней Иванович увел мальчиков прочь, Петя поблагодарил Ивана за поддержку.       — Пустяки, — сказал он. — Ежели я б не вмешался, то это было бы несправедливо.       Петя улыбнулся и кивнул Ивану. Возможно, не так искренне, как чувствовал. Но сейчас его волновало кое-что пострашнее мокрой постели, грызни с мальчишками и даже начавшегося дня.       Петя почувствовал железный привкус крови во рту…