Ценою жизни

После утренней молитвы ученики в сопровождении воспитателей отправились в столовую. По дороге Петя и Иван успели перекинуться парой слов о том, что случилось. Мальчикам казалось странным, что Корней Иванович не разрешил Павлу и его компании присутствовать на одном из обязательных правил. Неужто для наказания в сей школе не существует какого-то определенного времени? Раз уж пойман-де с поличным — так и отвечай сразу? Весьма впечатляющая система «перевоспитания», ничего не скажешь!       Но каково же было удивление Пети, когда в столовой он не застал провинившихся. Хотя заранее приготовился к грозному взгляду Павла и к оскорбленным физиономиям его соратников. Может, их скоро приведут? Не слишком ли жестоко лишать завтрака за подобную, казалось бы, невинную выходку?       — А ежели их на весь день увели? — предположил Петя, когда они с Иваном уселись за стол.       — Здесь высоко ценится душа человека, — ответил Иван, — коль добра она да праведна; однако ежели человек способен совершить деяние дурное, означает се, что не достоин он находится здесь — поучать придется.       — Не обозлятся ли они, что ты заступился за меня? Представь себе, какими ноне неумолимыми сделаются! Тебе еще что-нибудь дурное скажут.       Иван нахмурил брови.       — О чем это ты?       — Павел не будет терпеть, — сказал Петя со вздохом, — ежель что не по его пойдет. Совершить может сдуру большую пакость, так что начеку будь.       — Обо мне не беспокойся — я им отпор дать сумею. Но думается, что опосля наказание не посмеют они боле приставать. А иначе из школы вылетят с позором да фамилию родителей стыдом покроют.       Мальчиков призвали к тишине — в очередной раз произнести молитву перед трапезой. Трапезничать, к слову, Пете совсем не хотелось — привкус железа и сухость во рту опустились на его желудок тошнотворной тяжестью. Причем при царящих в столовой запахах еды тошнота только усиливалась. А уж когда все вокруг загремели ложками, Петя испытал непреодолимое желание сейчас же удалиться из столовой. Кормили наваристой пшенной кашей и щедрыми ломтями черного хлеба. И глядя на то, как Иван уминает свою порцию за обе щеки, Петя ради приличия и свою кашу поковырял ложкой. Чтобы создать какую-никакую видимость того, что он ел — мало ли, отругают?       Но вскоре Петя остановился — заметил в тарелке какое-то движение. Что это? Осторожно поводив кончиком ложки по поверхности каши, Петя увидел копошащегося на дне жирного червя. А за ним и второго, третьего, четвертого…       Подняв полные недоумения глаза на Ивана, который дружелюбно улыбнулся ему, Петя заметил мерзких паразитов и в его тарелке. Прямо на ложке, которую он собирался отправить в рот!       — Не ешь! — выкрикнул Петя, выбив из рук Ивана ложку. С оглушающим звоном та обрушилась на пол.       В столовой воцарилась тишина: ученики удивленно уставились на Петю, который вскочил с места, отшатнулся от стола и оглядел зал. У каждого в порции ползали черви — отвратительные, толстые, перемешанные с кашей…       Иван коснулся плеча Пети. Тот вздрогнул.       — Петя, ты чего?       — Черви… — сказал Петя, — черви… там… в тарелке…       Казалось, никто не понимал, что происходит и о чем он говорит: младшие недоуменно переглядывались друг с другом, старшие глядели на Петю, как на чокнутого. Почему они не видят, что в их тарелках копошатся черви, черт подери?! Петя переводил недоуменный взгляд с одного на другого. А они продолжали недоуменно глядеть на него.       — Да вы что же?.. — вскричал Петя. Сорванный голос его отдавался от стен глухим эхом. — Совсем ослепли?! Не видите ничего?!..       Быть может, черви являются каким-то особенным деликатесом у священнослужителей? Но это же бред! В принципе, как и то, что здесь, на Погосте, нет кладбищ и люди после смерти обращаются в прах. Может, и у мужей, служащих церкви, свои причуды? Петя уже ничего не понимал.       Обратив взгляд на стремительно приближающихся к нему протоирея и диаконов, он только больше растерялся.       — Сейчас же объяснись, — потребовал протоирей, остановившись рядом с Петей. Отрезвляющее бесстрастие и суровость воспитателей быстро вернуло его в чувства.       — Черви, ваше высокопреподобие. — Петя сглотнул. — Множество червей в снеди…       Преторией приказал одному из диаконов проверить еду.       Петя опустил глаза в пол и потер виски. Теперь высокая температура и тошнота не казались мальчику такими уж незаметными. Как бы отчаянно он не старался пренебречь недугом, оный по-прежнему оставался главным его соперником — непобедимым. С неиссякаемыми силами.       — Все чисто, — объявил диакон. — Никаких червей.       Петя резко обернулся. Не ослышался ли он?       — Что?..       — Погляди сам.       Петя опустил глаза в свою тарелку, в тарелку Ивана, сидящих вокруг мальчиков и не мог поверить своим глазам: червей и след простыл. Как такое возможно? Он же своими глазами видел!       Прижав ладонь ко рту, Петя неосознанно задержал дыхание.       Шварц.       Шварц снова сводит его с ума. Как тогда, в «страшную ночь». Снова издевается над его сознанием. Но не значит ли это, что Якову Вилимовичу угрожает опасность? Почему он не защитил его, Петю, от темных чар графа? Что, если Шварц загнал его друзей в ловушку?..       — Извините, — прошептал тем не менее Петя, переводя взгляд с протоирея на диаконов, — я не знаю, что… что это было и я… я прошу простить мне эту дерзость. Я раскаиваюсь в том, что совершил, ваше высокопреподобие… я раскаиваюсь… Я не хотел этого…       Иван встал с места.       — Петя хотел уберечь мое здравие, — произнес он смело, — посему и швырнул мою ложку в сторону! Не наказываете его, ваше высокопреподобие, его помыслы были чисты, а чувства — искренни. Правильно ли я рассуждаю, братцы? — обратился он к мальчишкам, продолжающим с любопытством наблюдать сие представление.       Протоирей оглядел зал: ученики в очередной раз переглянулись между собою — подавляющее большинство сковало крайней озадаченностью, но нашлись и те, кто согласился с мнением Ивана.       У протоирея же на сей счет имелись собственные соображения:       — Ценю твои усилия вступиться за ближнего, — обратился он к Ивану, — одначе за данное бесчинство и сумасбродный сей поступок — и се касается любого из учеников, какими бы чистыми не были б его помыслы! — ему следует понести наказание. Запомните это, юноши. Покорность и рачение — главные качества, коими должен обладать ученик святой сей школы. Покорность и рачение.       За нарушение дисциплины — «смуты во время трапезы», — Петю выпороли. Несмотря на его раскаяние. Раньше он думал, что любой грех возможно искупить раскаянием — искренним, конечно же, — но только не здесь. Здесь существовали свои законы, свое миросозерцание, отличное от того, которое Петя привык считать разумным. Здесь не столь ценилось чистое сердце, сколь дисциплинированность. Так может, Иван заблуждался, рассуждая о том, что воспитатели высоко ценят добросовестность учащихся? Павла и его компанию наказали более за нарушения порядка, чем за совершенную ими шалость. И теперь Петя в этом не сомневался.       Было ли ему стыдно? Нет. Боялся ли он розги? Нет. Абсолютно. Впервые в жизни на подобной ерунде Петя не заострял внимания — даже после завершения «позорная расправа» не стала главной причиной его сокрушений. Во-первых, Петя понимал, что не виноват в том, что произошло, во-вторых, были проблемы и поважнее. В конце концов, сама по себе розга не страшна — страшны раны, которые ею может оставить тяжелая рука палача. И новые раны оказались для Пети настоящей проблемой. Ему хватало и той боли, какую он испытывал благодаря великой и отвратительной забаве Шварца, а тут…       Били долго — казалось, целую вечность. А на деле — всего лишь пятнадцать ударов. Но и эти пятнадцать ударов поспособствовали ухудшению состояния мальчика. Впрочем, как он и предполагал. Хотелось рухнуть где-нибудь без сил и не вставать целый день, однако предстоящие уроки не терпели отлагательств.       По дороге в класс Петя чувствовал, как с каждой минутой его тошнота густеет — становится навязчивой и тяжелой.       — Ты чрезвычайно бледен, — сказал Иван, когда они встретились перед первым занятием. — Захворал никак?       — Отнюдь.       Иван потупил глаза: не знал, что сказать. Может, он думал, что нужно спросить приятеля о том, что стряслось с ним в столовой? Или же, наоборот, считал, что лезть в душу человека, пусть и сумасшедшего, некрасиво? Понятно же, что Петька спятил, так чего ж его-де зря расстраивать? А может, Иван вообще думал о другом?       — Мне постоянно что-то чудится, — тем не менее сказал Петя. — Отец говорит, что все дело в бурном воображении, говорит, что с возрастом оное должно исчезнуть.       — Неужели? — Иван вскинул брови.       — Правда.       — Твой отец — мудрый человек, раз так говорит.       Теперь Петя не знал, что сказать. Точнее — с чего начать сыпать Ивана благодарностями. Он заступился за него. Снова. И не просто заступился, но сам был на волоске от наказания за бесстрашную убежденность в собственной правоте. По сути, Иван дерзнул вступить с протоиреем в спор, утверждая, что Петя не виноват в нарушении дисциплины — святой святых! И как ему такое спустили с рук?       — Пустяки, — махнул рукой Иван, даже не дослушав скомканных Петиных дифирамб до конца, — очевидно, он был из тех, кто терпеть не может похвалы. — Жаль токмо, что им сего не объяснишь… ну, воспитателям.       — Ты жалеешь о том, — спросил Петя, — что поступил сюда?       — Нет, что за глупости? Не вздумай ляпнуть где — обоих отсюда выставят!       Петя растерялся.       — Прости, я просто… я подумал…       — Ты не встречал Павла и его ребят? — перебил Иван.       — Нет, — ответил Петя. — Надеюсь весьма, что они успеют на первый урок.       Но на первый урок они не явились — Корней Иванович привел Павла и «его ребят» только ко второму. Тихих, разгневанных и оскорбленных. От греха Петя старался вообще не смотреть в их сторону. Хотя, по существу, ни в чем не был перед ними виноват.       Он пытался сосредоточиться на занятиях. Учебный процесс показался ему не таким сложным, как в Навигацкой школе, в которой необходимо было знать много математических и морских терминов, изучать землемерие, физику, историю и геометрию. По сравнению с «науками точными» в епархиальной школе большой акцент ставился на «науках устных», ну и «духовных», разумеется. Например, для овладения богословскими знаниями изучали «Священное Писание Ветхого и Нового Завета», «Догматическое богословие», «Историю Русской Православной Церкви», «Обед душевный» и «Четьи-Минеи»…       Учитель по богословию даже ознакомил учеников с экземплярами сих книг, однако, увидев оные, Петя впал в ступор. Он уже видел их — видел в своем мире, и неоднократно. Эти же самые книги, написанные этими же самыми авторами! Как такое возможно? Разве на Погосте одинаковые наименования распространяются не только на города и страны? И это не могло быть совпадением. Либо государственные деятели и прочие выдающиеся умы живут и здесь и там, в его мире, либо… Вот именно — Петя не знал, что кроется за вторым этим «либо»!       Что ж, после столь острого эмоционального удара его ждал новый, не менее крепкий удар — урок латинского языка. Ведь Дмитрий Петрович, кой на самом деле никаким Дмитрием Петровичем и не являлся, сразу же по приходе в класс выделил Петю среди остальных. И смотрел, смотрел, прожигая взглядом…       Петя чувствовал угрозу каждой клеточкой организма. Чувствовал, как под этим взглядом жизнь медленно в нем угасает.       «Зачем вы делаете это?» — спрашивал Петя у Шварца мысленно. Но тот молчал, продолжая буравить его взглядом. Пете даже в какой-то момент показалось, что «Дмитрий Петрович» имеет с графом некие сходственные черты: маленькое, сердцевидное лицо, слегка вздернутый нос, большие глаза, обрамленные длинными ресницами.       Он заставил Петю согнуться от боли и упасть грудью на парту. От очередного резкого прокола (на сей раз в самое сердце) Петя громко застонал. Боль усиливалась. Он и не помнил, как оказался на полу и как все в страхе отшатнулись от него, когда его рвало кровью. Боль преградила все чувства: Петя не слышал и не видел ничего и никого вокруг, кроме нее…       — Господь Всемогущий! — послышался возглас «Дмитрия Петровича» где-то совсем далеко.       — Остановите это!.. — выкрикнул Петя. — Зачем вы это делаете?!..       Подняв глаза на Шварца, Петя увидел и вполне реалистичный страх на его лице, и настоящий ужас и даже искреннее беспокойство.       — Лекаря! — продолжал кричать «Дмитрий Петрович», выгоняя учеников прочь из класса. — Позовите лекаря! Сейчас же за лекарем!       Новый приступ рвоты едва не лишил Петю чувств. Но он не мог позволить себе отключиться… Он будет в сознании… Он не сдастся ему…       «Как жаль, — оглушил он Петю своим змеиным голосом, — что желания не всегда совпадают с возможностями…»       Петя потерял сознание.       Он не видел снов. Очнулся внезапно, словно не было ни тошноты, ни боли. Лишь тишина и спокойствие. Легкий ветерок шевелил его непослушные вихры и полупрозрачный балдахин кровати.       Приподнявшись на локтях, Петя оглядел комнату, в которой проснулся. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, где он находится. Ни с чем несравнимый въедливый запахи мочи, перемешанный с горечью трав и спирта красноречиво обличал пришкольную амбулаторию. Но не одни только характерные «ароматы» приоткрыли Пете завесу тайны оной, но и ряды кроватей с обеих сторон от входа. Но почему-то только его — с балдахином. И спросить не у кого — ни души.       Петя откинул одеяло и присел. Вместо голубенькой формы на нем было свободного покроя исподнее платье.       — Пс-с!       Петя вздрогнул.       — Петя, это я — Иван!       Петя тотчас же сполз с кровати и, шатаясь из стороны в сторону, словно пьяница, приблизился к окну, откуда Иван звал его.       Облокотившись на подоконник, Петя выглянул в окно, увидел знакомое лицо Ивана, его глубокие беспокойные глаза и тотчас же успокоился. Как же он был счастлив, что Иван не забыл о нем! Слава Богу, амбулатория находилась на первом этаже совсем рядом с садом. Если кто-то покажется на горизонте, Иван сможет быстро скрыться за шеренгой высоких каштанов и молодой распустившейся сирени.       — Что ты здесь делаешь? — прошептал Петя, оглядывая территорию в поисках преследующих повсюду, будто злобные тени, воспитателей. — Увидят!       — Я дождался, доколи лекари да учителя уйдут! — прошептал Иван так же тихо. — Как ты себя чувствуешь?       — Благодарю, все хорошо.       — Я беспокоился о тебе. Почему ты не сказал, что чувствуешь себя дурно? Что с тобою такое случилось?       — Бывает…       — Как ты нониче? полегче?       — Полегче, не терзайся понапрасну.       — Это… чума?       — Нет, что ты!       Иван опустил голову. А Петю до самой глубины сердца поразила его самоотверженность. Он явился, хотя не мог знать наверняка, был ли Петя болен чумой. Что за человек!       — Тебя домой намерены отправить, — сказал Иван.       У Пети аж кровь в висках застучала.       — Что? Как — домой?       — Корней Иванович ужо послал известие твоему отцу. Говорит, тебе следует воссоединиться с семьей, доколи не оклемаешься. Опосля — приедешь.       — Ты шутишь?       — Да ты не волнуйся, главное — здравие поправить. Негоже это — больным науки познавать.       Не успел Иван и до конца договорить, как Петя обернулся на дверь: услышал чьи-то шаги в коридоре.       — Кто-то идёт! — сказал он Ивану. — Уходи — быстро!       — Я буду молиться о тебе! — сказал Иван, убегая в сад. — Буду молиться!       — Спасибо тебе, спасибо за все!..       Обратный путь показался Пете таким долгим, что, юркнув под балдахин, он запыхался. И не только потому, что дойти до кровати оказалось, как никогда, тяжело, но и потому, что он здорово перепугался. Натянув одеяло на колени, Петя стал прислушиваться: в коридоре все стихло, зря Ивана прогнал! А впрочем, встреча с ним на многое открыла Пете глаза: во-первых, Корней Иванович сдержал слово, во-вторых, теперь до него наконец дошло, зачем его кровать занавесили шторкой и закрыли одного в огромной амбулатории. Чума.       И когда на пороге комнаты появился Корней Иванович, протоирей и какой-то пожилой мужчина в немецком платье — очевидно, лекарь, — предположения Пети оправдались. Лекарь, под страхом собственного живота, произвел тщательный осмотр больного, записывая все наблюдения в ветхую тетрадь. И все это в присутствии сосредоточенных и молчаливых Корнея Ивановича и протоирея. Последний, к слову, все время прижимал к носу влажную тряпицу.       Однако для начала лекарь решил провести с Петей беседу: спросил, как тот себя чувствует, не замечал ли на своем теле укусов насекомых, не контактировал ли с потенциально инфицированными животными — мышами, крысами и кошками.       — Не кусали ли тебя оные твари? — вопрошал лекарь, шурша по листу пером.       — Нет, не кусали.       Глядя на его дрожащие, уже немолодые руки в переплетении зеленоватых узлов и мрачную бульдожью физиономию, Петя испытал вину. Ему хотелось успокоить старика и сказать, что я-де вовсе не чумной, не следует вам меня бояться. Но он не мог этого сказать, потому что… покорность и рачение. Да и кто бы ему поверил? Выраженная для чумы интоксикация имела место быть.       — Возьмите кровь для проверки, — проворчал протоирей, кашляя. — Лишним не будет!       — Да вы что! — воскликнул впечатлительный Корней Иванович. — Оставьте мальчика в покое!       — Да потише вы! — шикнул на них лекарь. — Дыши, детка.       Он приложил ухо к груди Пети, заставляя дышать его то обыкновенно, то глубоко. Сначала Петя не понял, что лекарь пытался тем самым выявить, но вскоре вспомнил, что бубонная чума дает осложнение на легкие — может случиться воспаление. А это, между прочим, еще опаснее — в таком случае больной быстрее заразит ближних и сам скоропостижно скончается.       — Навроде, господа, — в недоумении произнес лекарь, — не то, о чем мы беспокоились. Ничего не пойму! Быть может, с желудком беда?       — Да вы поглядите на него — какой хворой! — возмутился протоирей. — Как это понимать?! Быть может, вы специалист дурной?!       — Я сделал все, — сказал лекарь, — что было в моих возможностях. Не можно сделать другого. А ежель знаете лучшего специалиста, так и созывайте его, я-то вам на что, экой негодный?!       — Ты погляди, Корней Иваныч, каков наглец, а!       — Это я-то наглец?!       Корней Иванович перевел взгляд с лекаря на протоирея.       — Ступайте, господа. Нечего при ребенке выступать, ступайте!       Протоирей так и застыл на месте — не ожидал, верно, что завсегда тихий Корней Иванович вставит свое веское слово. Лекарь же, не будь дураком, удалился.       — Корней Иванович! — ахнул протоирей. — Никак не ожидал…       — Ступайте, говорю, — повторил Корней Иванович. — В церкви кричите, тут — лазарет, тут людям покой надобен!       Протоирей еще раз ахнул, махнул рукой и зашагал прочь из амбулатории, ворча под нос какие-то проклятия.       Наблюдающий сцену Петя чувствовал себя не в своей тарелке. Почему взрослые люди вечно ругаются из-за него? Он что, с приходом на Погост заимел какое-то особое свойство притяжения чужих ссор? Звучит глупо, но Петя был готов принять это обстоятельство всерьез.       Тем временем Корней Иванович, до этого прислушивающийся ко звукам в коридоре, приблизился к постели мальчика.       — Идти сможешь?       Петя опешил.       — Д-да, смогу, но куда, Корней Иванович?       — Пора.       Корней Иванович держал Петю за руку.       «Пора» — одно слово, вернувшее его к жизни. Впервые за столь долгое время Петя не чувствовал обременительной тяжести проклятия. Да и как он мог испытывать боль, когда впереди его ждало только счастье?       Они покинули школу тайно. Корней Иванович, все время оглядываясь по сторонам, уводил Петю все дальше и дальше от многочисленных школьных корпусов, церквей, молитв, злобных воспитателей и учителей. Подальше от графа Шварца.       Неужто им удалось перехитрить его?       — Долог ли путь, Корней Иванович?       — Скоро уж прибудем, — терпеливо отвечал Корней Иванович, улыбаясь Пете. — Тут недалеко.       Петя то и дело оборачивался назад — глянуть, далече ли осталась школа? С каждым шагом немалую территорию ее поглощала лесная тишь и колонна пышных деревьев.       Думая о воссоединении с друзьями, Петя лишь сейчас осознал, каков был труден сей путь. Корней Иванович выбрал подходящее время для побега — тихий час, однако ж и в сей час не все почивали. На пути им встретилось достаточно воспитателей и диаконов. Чтобы обойти всех, потребовалось немало усилий и осторожности, и Корней Иванович с этим отлично справился: зная все короткие пути, он довольно скоро вывел Петю на лесную тропинку.       Когда они остановились, чтобы перевести дух, Петя не упустил возможности поблагодарить Корнея Ивановича, на что тот лишь отмахнулся: ерунда какая!       — Вы столь многое сделали для нас…       Корней Иванович ухмыльнулся и отвел взгляд в сторону на простирающееся впереди озеро.       — Весьма отрадно осознавать, — сказал он, — что кого-то вскоре ожидает великое счастье. Особливо, подчас оно поджидает тебя самого.       Корней Иванович снова ухмыльнулся — на сей недоброй ухмылкой, зловещей. И прежде чем Петя успел все понять, тот щелкнул пальцами и предстал перед ним в истинном своем обличие.       Петя отшатнулся назад на несколько шагов. Все в голове его смешалось; теперь холод сковывал не радостью предвкушения, но смертельным ужасом.       Граф Шварц стоял перед ним — прямой и изящный. Он одарил Петю заносчивым взглядом прищуренных глаз.       — Ну, здравствуй, голубчик.       Этот голос, этот взгляд…       — Вы…       — Я.       — Что вы?..       — При жизни, — начал Шварц, — Корней Иванович имел весьма суетливый нрав, такожде — заботливый. Да уж, множество раз он вставал на моем пути. Ах, видел бы ты, каков был его лик, подчас пришел его час!       — Вы убили его? — едва слышно спросил Петя, отказываясь верить.       — А что мне оставалось? Мне ведь нужен был доступ до епархиальной школы. Высокая жертва, не правда ли? Тем не менее я здесь не для ради того, чтобы поминать личность досточтимого Корнея Ивановича.       Петя сглотнул.       — Вы здесь, чтобы убить меня? — Он старался придать своему голосу уверенность. — Вы все это нарочно подстроили, да? Разлучили меня с Яковом Вилимовичем, заставили Дмитрия Петровича…       Шварц рассмеялся.       — Разлучил я тебя с Яковом Вилимовичем еще несколько недель назад, однако ж ты сей подмены не заметил.       Петя нахмурился. Что он такое несет?       — Яков Вилимович придут за мною! — отчаянно выпалил он.       — Он не спасет тебя, — сказал Шварц, — не придет за тобою, потому как… а впрочем, я могу тебе показать.       Он поманил мальчика к себе. Не зная, что и думать, Петя бесстрашно приблизился к графу.       — Весьма смело, учитывая твое положение, — сказал Шварц, погладив Петю по щеке. Но Петя увернулся от этого холодного, насмешливого прикосновения.       Тогда Шварц грациозно взмахнул рукой, как это делает дирижёр, управляющий оркестром. На поверхности озера всплыли какие-то неясные, покрытые прибрежной рябью изображения. С каждой секундой они формировались в реалистичные образы, а водная гладь становилась чистой, будто зеркало. Петя стал свидетелем чуда — магии наивысшего мастерства. Как жаль, что граф, владея столь исключительным даром, растрачивает его на злые дела.       — Смотри внимательнее, — прошептал он.       Петя смотрел на движущиеся фигуры государственных мужей, которых поверхность озера демонстрировала столь ясно, точно это было наяву — протяни только руку. Среди мелькающих лиц отыскать знакомые оказалось для Пети задачей несложной. Он сразу же узнал вытянутое, хитрое лицо светлейшего князя Меншикова, спокойные глаза Репнина Аникиты Ивановича, квадратную физиономию тайного кабинет-секретаря государя — Макарова, ведавшего секретными документами, и… Якова Вилимовича. Они обсуждали что-то очень важное, чего Петя не смог бы услышать.       — Видишь, — нарушил тишину Шварц, — Яков Вилимович нониче в Санкт-Петербурге, точнее — недели эдак три, быть может, и четыре. Он тотчас же удалился по распоряжению государя. В тот самый день после бала, подчас тебе стало дурно.       Петя не сводил с изображения в озере глаз — он так отчаянно вглядывался в родное лицо Якова Вилимовича, что даже не моргал.       — Да, Петя, — продолжая наполнять его сердце болью, сказал граф. — Он здесь никогда не появлялся, да и что ему делать в Царствие мертвых?       Петя покачал головой.       — Нет… вы лжете…       — Мне не к чему лгать. Сюда, на Погост, из нашего с тобою мира попадают опосля смерти. Как бы, хм… второй шанс.       Петя бесстрашно обернулся к Шварцу.       — Где Яков Вилимович? — спросил он, едва сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы.       Шварц вновь рассмеялся.       — Ты еще не понял? Никакого Якова Вилимовича здесь нет. И никогда не было. Я был с тобою, Петя, я. Еще там, дома, подчас разбудил тебя ото сна. Подчас мы с тобою отправились в лабораторию и оказались в том лесу — с самого нашего появления здесь. Все это время Яковом Вилимовичем Брюсом был я, Петя.