Ценою жизни

Григорий Степанович намеревался отправиться на поиски Сонюшки в одиночку — посчитал нецелесообразным тащиться в дебри всем вместе: мальчик слаб, пусть и старался усердно это скрыть, про Брюса и говорить нечего — без его, Григория Степановича, помощи он и шага бы не ступил.       Но Яков Вилимович оставаться категорически отказался.       — Сонюшке опасность угрожать может, — сказал он. — Почему не пришла она вместе с вами? Нет, идти вместе нужно! И скорей!       Не зная, какими словами остановить этого упрямца, Григорий Степанович таки сдался: мало ли взаправду Сонюшка в беду попала? В случае чего, как он без помощи графа обойдется?       Вручив Пете сумы полегче, Григорий Степанович взвалил на спину самые тяжелые, проверил мушкетон, перезарядил его и сунул обратно в кобуру. Затем наклонился к Якову Вилимовичу, перекинул его руку через свою шею и, придерживая за талию, помог подняться на ноги. Яков Вилимович, держась за бок и глухо, тяжело постанывая, не мог стоять ровно, пошатывался.       Петя подступил к нему с другой стороны и подал руку.       — Ты уверен, что дойдешь, сынок? — спросил у Брюса Григорий Степанович.       Тот лишь сдержанно кивнул, и они двинулись вверх по бугру — на юго-запад, куда отправилась Сонюшка. Она могла уже сотню раз сменить направление и ровно столько же угодить в лапы бдительных солдат. Однако имелось множество оснований полагать, что они успеют отыскать ее прежде, чем это сделает патрулирующий лес отряд. Во-первых, Сонюшка могла просто-напросто не услышать приближения оного — как-никак была в другой от Григория Степановича стороне. Во-вторых, со столь исключительными зрением и слухом не позволила бы застать себя врасплох.       Взобравшись на холм, сделали короткую передышку. Из большого цветущего куста выпорхнула стая испуганно щебечущих птиц. Меж замшелыми стволами виднелась тропинка. Хрустел валежник.       — Ну же, Сонюшка, отзовись, — пропыхтел Григорий Степанович. — Отзовись, девочка моя…       Отчаяние обволакивало Петю горечью: почему она не откликается? Ведь давно должна была услышать, что они ищут ее…       Яков Вилимович неожиданно согнулся и застонал. Григорий Степанович перехватил его за плечо.       — Что такое, сынок?!       Вместо ответа последовал кашель — долгий и влажный. Григорий Степанович чертыхнулся, сунул было ему свою флягу, да только вода не понадобилась. На губах Якова Вилимовича заалели багровые капли.       — Ваше сиятельство! — ахнул Петя. — Что с вами?!       — Все в порядке… — тяжело сказал Брюс. — Действие сыворотки кончилось…       Снова выругавшись (на сей раз более красноречиво), Григорий Степанович скинул с плеча суму с «лекарскими причиндалами» и зазвенел ценными колбочками.       — Что тебе дать? Какая из них тебе нужна? Эта?..       — Нет времени и…       — Есть! Ишь ты — «нет»! Помрешь же, дурак! «Нет»!       — Почему — помрешь? — вставил Петя, вперив в Григория Степановича большие испуганные глаза. — Как — помрешь?..       — Без сыворотки сей кровью он собственной захлебнется — оная кровотечение остановила, но ежель не принять наново ее, то… кхм… худо придется.       — Сыворотки больше нет… — сказал Яков Вилимович.       Григорий Степанович так и застыл с раскрытым ртом. Петя был уверен — если бы не повязка, то он бы увидел и широко распахнутые в изумлении глаза.       — Что?!       — Ничего, князь Леманн поможет. Нужно идти. — Яков Вилимович попытался подняться с колен самостоятельно, но на помощь сразу с двух сторон ему были протянуты руки.       Пришлось ускорить темп. Насколько это позволяло состояние Якова Вилимовича, разумеется. А остановки ему требовались довольно часто — кашель с кровавой мокротой атаковывал внезапно, без предупреждения.       Петя тоже старался не задерживать шествие, хотя это давалось ему нелегко. Вследствие ощутимого жара началась головная боль: кровь стучала в висках и резкими проколами пронзала затылок. «Якову Вилимовичу стократ тяжелее меня, — ругал себя мальчик, — и они не жалуются».       — Сонюшка! — вывел его из малоутешительных мыслей Григорий Степанович. — Вижу ее! Она там… в рощице… близёхонько совсем…       Но то, что для Григория Степановича было «близёхонько», для Якова Вилимовича и Пети оказалось более чем далеко. Петя даже хотел спросить у Григория Степановича, не ошибся ли он? не обознался ли? Тем не менее, когда впереди показались знакомые рыжие кудряшки и заплаканное веснушчатое лицо, оставалось лишь в очередной раз подивиться невероятным свойствам сыворотки, позволяющей Григорию Степановичу видеть и слышать на многие версты вперед.       Увидев приближение друзей, Сонюшка, в любое мгновение готовая разрыдаться, со всех ног бросилась к ним навстречу, шмыгая носом и жалобно поджимая нижнюю губку. Как только Петя увидел ее — такую растерянную и до смерти напуганную, — первое, что он испытал было, конечно же, облегчение. Лишь затем наступило беспокойство — не случилось ли с нею чего дурного? не обидел ли ее кто? Петя даже и не заметил сперва, что повязка, которая должна была защищать ее глаза и уши от внешнего воздействия, куда-то пропала.       — Ах, родные вы мои, нашлись! — Сонюшка раскинула руки и обняла всех троих сразу. Затем еще и расцеловала по очереди.       — Где твоя повязка? — строго спросил у нее Григорий Степанович, стерев с щеки следы влажного поцелуя.       Сонюшка смущенно и даже как-то виновато взглянула на него.       — Под нею жук сидел — сказала, — вот такой здоровенный! Видимо, прополз как… Испужалася я зело, сняла повязку. Ан как сняла, так зрение и слух пропали… Заплутала я здесь, горемычная… Простите вы уж меня, мужчинки мои дорогие, дуру…       — Полно, — сказал Яков Вилимович, — всякое случается. Самое главное — ты нашлась.       — А что случилось-то?       Прежде чем рассказать все, как есть, Григорий Степанович, все это время внимательно вслушивавшийся в дальние шаги и ленивые разговоры полиции, следующей за ними, решил незамедлительно покинуть чащу и держать направление к реке.       Сонюшка оказалась совершенно не удивлена новостям о преследовании — этого она ожидала. Больше ее потрясла весть о том, что случилось с Брюсом.       — Как, — рассердилась на него, — ты так мог?!       Петя, по-прежнему плетущийся за взрослыми, только тяжело вздохнул. Он знал, что Сонюшка переживала. Очень переживала. У нее даже голос дрожал. Впрочем, переживали все. Якову Вилимовичу становилось хуже — к кровавому кашлю прибавилась сильная одышка, а на повязке появились небольшие бордовые пятна.       — Ты помнишь хоть приблизительно, — спросил у Брюса Григорий Степанович, — с экой стороны реку-то переходить? Где дом князев?       — Дальше… — задыхаясь, отвечал Яков Вилимович, — на северо-восток… кха-кха… мост перейти… кха-кха-кха…       И снова пришлось сделать остановку. Кашель согнул его пополам — было чувство, что еще немного и Яков Вилимович выкашляет легкие. Но самым страшным оказался отнюдь не кашель. И даже не просачивающаяся сквозь повязку кровь. Страшным было то, что никто ничем не мог ему помочь. Все были одинаково беспомощны.       И напуганы.       Солдаты оккупировали территорию по правому берегу реки. Григорий Степанович услышал настороженные голоса и топот ног уже за несколько верст. Впрочем, этого следовало ожидать — вследствие многократных остановок они здорово задержались.       — По мосту нашему, собаки, топчутся, — проворчал Григорий Степанович. — О тебе, граф, чегой-то болтают. Ты-де на людей проклятие наслал летучими тварями. Боятся тебя — как бы мор не пришел треклятый, говорят. — Григорий Степанович усмехнулся. — Над дураком каким-то потешаются — обделался навроде, понеже за нами гнался да крыс летучих увидал целые полчища. Н-да, не дадут теперича жисти парню — заклюют. Також… на левую сторону, навроде как, собираются — там нас разыскивать намерены.       — А как реку-то теперича переходить, Григорь Степанович? — спросил Петя. — Есть еще где мост?       — Ежель и есть, то и его також с двух сторон уж обступили. В обход пойдем.       — Времени нет! — сказала Сонюшка. — Реку надобно вброд перейти. Мелководное место гдей-то отыскать и — перейти! Так хоть ножки намочим, да время сократим. Попробуй, Григорий Степанович, попробуй, миленький, глазками поработать, посмотреть… Ну, скажи ты ему, Яков!       Яков Вилимович утвердительно кивнул. Разговаривать ему было тяжело — стоило только напрячь голосовые связки, как тотчас же начинался новый приступ кашля.       — Лады, — сказал Григорий Степанович, — погляжу.       Он присел на корточки, приложил ладонь к земле и стал прислушиваться. Однако излишне шумные разглагольствования полиции, которая располагалась поблизости, мешали ему сосредоточиться — отвлекали от более отдаленных звуков. Поэтому почти сразу же Григорий Степанович предпринял попытку вглядеться, что оказалось значительно тяжелее, чем вслушиваться.       Мысленно Григорий Степанович «ушел» гораздо дальше, чем только можно было представить, а «вернувшись» довольно долго не мог прийти в себя — голова пошла кругом. Зато перед ним открылся потрясающий воображение обзор, и удалось выяснить, где именно можно безопасно перейти реку.       Но идти пришлось далеко. Гораздо дальше, чем в прошлый раз, когда они искали Сонюшку. Осложнило путь еще и то обстоятельство, что на относительно ровную поверхность берега было не выйти, пришлось петлять среди деревьев в лесу, по крутым взгорьям и узким тропинкам, вьющимися кривой змейкой, — полиция ходила дозором вдоль берега. Поэтому у Якова Вилимовича почти не осталось сил к тому времени, как они прибыли на место.       — Енто у тебя все из-за того, — успокаивал его Григорий Степанович, — что крови ты потерял изрядно. Ослаб сильно. Да посиди ты хоть минуточку, неугомонный! Успеем, вон он — берег, вишь? Никуда не денется. Сиди. Сонюшка, успокой его, милая, доколь я глазами бережок окину, а то у него шило, видать, в… одном месте!       Сонюшка присела рядом с ним на прибрежный валун, горячий от палящего дневного солнца. Погладила по колену.       — Ничего, справимся. Ты как, уверен, что дойдешь?       Брюс кивнул.       На полупрозрачной поверхности реки, сколько хватало глаз, зеленели мириады кувшинок. Переговаривались меж собой ленивым кваканьем лягушки. Накаленный воздух дрожал.       До противоположного берега, лежащего в тени высоких берез, решили идти, разбившись на пары, — Григорий Степанович по-прежнему придерживал Якова Вилимовича, а Сонюшке поручил крепко сжать руку Пети. Пробираться по каменистому мелководью в одиночку — опасно: торчащие из воды камни были скользкими, а сквозь плотный занавес кувшинок — почти не было видно дна.       Благодаря своему недюжинному зрению Григорий Степанович дно-то видел как на ладони, поэтому направлял и контролировал каждый шаг друзей: говорил, куда наступать можно, куда — нельзя. Вел их, словно собака-поводырь — незрячего хозяина. Может, именно поэтому не заметил затаившуюся в тени деревьев за высокими кустами осоки полицию?       — Стой, ни с места! — выставив вперед дуло ружья, скомандовал офицер, выйдя на тропинку. — Руки вверх!       По его команде солдаты, поджидающие беглецов, вышли из укрытия, держа оружие на изготовке. С опаской, боком ступили в реку, шлепая и разбрызгивая сапогами воду.       — Проклятье… — прошептал Яков Вилимович.       — Что нам теперь делать? — вторила ему Сонюшка. — Григорь Степанович, как ты мог не увидеть?!       — Успокойся, все будет…       — Молчать! — пробасил с берега офицер. — Руки вверх!       Григорий Степанович нехотя, с раздражением воздел руки, Яков Вилимович — с трудом, а Сонюшка — испуганно и едва ли не сразу, как увидела отряд из дюжины человек, который стянулся к ним, окружив плотным кольцом. По очередному приказу офицера (он так и не сдвинулся с места), солдаты стали грубо обыскивать беглецов в поисках оружия — конфисковали все, даже бесполезную нагайку Григория Степановича.       — Чё у него глаза завязаны? — насмешливо осведомился солдат, толкнув Григория Степановича в плечо. — Слепой никак?       — Да ты лучше на это полюбуйся! — расхохотался тот, что обыскивал Сонюшку. — Целую бабу при себе, кабели, прятали! Слепой, а туда же!       Похотливо облизнув запекшиеся губы, он одной рукой зажал ее маленькие запястья, другой — ощупал лицо и спустился ниже по подбородку к груди.       — Не смейте трогать ее! — вскричал Петя, сорвавшись было Сонюшке на помощь, но один из солдат выкрутил мальчику руки, схватил за волосы и нагнул его голову вниз. Петя застонал.       — Отпустите мальчика! — выкрикнул Яков Вилимович.       — А иначе что? — Солдат надменно ухмыльнулся ему в лицо и поиграл отнятым кортиком. — Что ты сделаешь?       — Нет, Яков Вилимович! — вырываясь, кричал Петя. — Не отвечайте им! Ничего не говорите! Они убьют вас!..       — Усмири щенка, чего стоишь?!       Солдат, выкрутивший мальчику руки, нагнул его голову еще ниже и ударил сзади по спине. Колени у Пети подкосились, он вскрикнул и осел на осклизлые камни в воде. Не успел толком привыкнуть к боли в спине и заломленных назад плечевых суставах, как увидел рябь на поверхности. Это показалось Пете странным, ведь ветра не было. Совсем. Разумеется, никто, кроме мальчика, не заметил и того, что вода вдруг начала пузыриться. Разве что стоящий на берегу офицер.       Опустив оружие, он так и застыл словно вкопанный, когда из воды с оглушающим уханьем вырвался высокий фонтан брызг, сотрясший землю ударом. Таким мощным, что исходящие от бьющего из воды ключа вибрации отдались у Пети в позвоночнике. Кувшинки взметнулись в воздух, с плеском шлепаясь обратно в воду. Мелкие брызги оросили лица стоящих на мелководье солдат и плененных. Сонюшка взвизгнула, опустилась на колени и прикрыла голову руками, Григорий Степанович вовремя успел подхватил Брюса за плечо.       Петя вгляделся в оседающий на поверхность реки занавес мелких брызг, блестящих золотом в солнечном зените. На том месте, откуда вырвался колоссальной силы фонтан появились человеческие силуэты. Пятеро мужчин. Все в черных мантиях с накинутыми на голову капюшонами и одинаково белыми, закрывающими лица сплошными масками. Тот человек, что стоял в центре загадочной братии отличался от остальных невысоким ростом и худощавым телосложением. Как видно, он был главным, потому как, обнажив шпагу, первым устремился в бой с обескураженными солдатами.       Еще никогда в жизни Петя не видел подобной ловкости, с которой таинственный предводитель выделывал финты и бросался в атаку. А с какой легкостью и быстротою он уклонялся и парировал нападения солдат — по сравнению с ним слишком медлительных и совершенно неуклюжих! С какой грацией и мощью делал очередной взмах волшебной шпагой, оставляющей в воздухе сноб красных искр!       Воспользовавшись замешательством полиции, но самое главное — офицера, который и вовсе в страхе покинул поле боя, — Яков Вилимович выбил из рук солдата конфискованный мушкетон и кортик. Григорий Степанович же первым делом вернул себе свою бесполезную нагайку и пистолет с колесцовым замком.       С прежней гибкостью и сноровкой Яков Вилимович вступил в схватку с подкреплением, прибывшим с левого берега. Петя насчитал около десяти человек. Поднявшись с колен и тотчас же оказавшись за спиной Сонюшки, он не мог поверить своим глазам: солдаты один за другим обращались в прах. Взбаламученные воды реки окрасили кровавые ручьи…       Кто-то сзади схватил Петю за воротник кафтана, зажал рот рукой — он и пикнуть не успел. Сонюшка сразу же бросилась к нему, но и ее заключили в грубых объятиях — тот самый негодяй, что «обыскивал» ее. Однако на сей раз она себя в обиду не дала — забилась у него в руках, словно бешеная.       — Вот шельма! — выругался солдат. — Угомонись, больно сделаю!       — Неужели? — огрызнулась Сонюшка.       И лягнула его ногой промеж ног. Да так сильно, что, согнувшись, солдат выкрикнул нечто очень грязное и оскорбительное. Но тем самым лишь более разгорячил Сонюшку. Петя еще никогда не видел ее такой разозленной: она вцепилась ему в волосы и ударила лицом о свою коленку. У негодяя аж кровь из носа хлынула! В общем, Петя был просто в восторге.       Но недолго.       Почти в это же мгновение Сонюшку схватили двое и, выкрутив ей руки, потащили куда-то к берегу.       — Софья Алесеевна-а-а! — выкрикнул Петя, извиваясь в руках заключившего его солдата. — Не-е-ет!       Тот встряхнул мальчика за плечо и занес было руку для удара. Да не успел. Загадочный человек в белой маске нанес ему смертельный удар колдовской шпагой. В горло. Кровь брызнула Пете на лицо. Он застыл как истукан, широко раскрытыми глазами глядя на оставшийся от солдата пепел. Он осел на поверхности реки вязкой серой субстанцией. Еще никогда Петя не видел праха так близко.       Размазав по лицу кровь покойного солдата, мальчик поднял глаза на загадочного человека, но тот задерживаться не стал — поспешил помочь Брюсу и Григорию Степановичу, которые тем временем поспешили на помощь Сонюшке.       Петя вздрогнул. Отвращение буквально парализовало его. Ощутив нестерпимое напряжение в горле, мальчик согнулся, чтобы позволить желудку вывернуться наизнанку. Однако, прижав руку ко рту, сдержался. Сделал несколько отрезвляюще глубоких выдохов и вдохов. И поспешил к друзьям.       Вовремя. Отбившись от тех двоих, они сгрудились рядом.       — Уходите! — выкрикнул им загадочный человек. — Живо!       Окинув взглядом редеющий строй солдат и мелькающие в бою черные мантии колдунов, Петя поспешил вслед за взрослыми — в чащу.       Сколько они бежали, сколько им предстояло пробежать и через какие еще испытания пройти Петя не знал. Честно, не знал. Это невозможно было предугадать. Невозможно было предотвратить. Единственное, на что оставалось надеется, так это на то, что они выстоят. Обязательно выстоят. И окажутся в безопасности.       Кто был этот человек? Почему помог им?       Все это оставалось для мальчика загадкой, как и множество других немаловажных, нерешенных доселе вопросов.       Он знал, что узнает обо всем позже. Обязательно узнает.

***

      Григорий Степанович по-прежнему направлял друзей, Сонюшка поддерживала Якова Вилимовича, который терпел мучительную боль. Но все же не сдавался — не отставал и бежал на ровне со всеми.       Остановился лишь тогда, когда силы окончательно покинули его.       Рухнув на колени, Яков Вилимович согнулся от боли. Зашелся удушающим кашлем. Не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Кровь стекала с нижней губы липкой ниточкой. От лица отхлынула кровь.       — Давай же, сынок! — слышал он сквозь боль и сгущающееся беспамятство. — Дыши! Дыши, черт побери!       — Ваше сиятельство! Пожалуйста, пожалуйста, дышите!..       — Что нам делать?! Что нам делать, Господи?! Григорий Степанович, ну сделай же что-нибудь!       — Что?!       Кровь хлынула фонтаном, оставив во рту железный солоноватый привкус. Легкие наполнились кислородом.       Однако бледное лицо Сонюшки, большие глаза Пети и дрожащие губы Григория Степановича смазывались с живописным зеленым лесом и берегом звонкой реки.       Он не должен был оставлять их, ведь поклялся защищать. До конца быть рядом.       Но у организма — измученного болью, истерзанного недугом и ранением, — не осталось сил.       Яков Вилимович потерял сознание.       Он видел странные сны. Воистину странные. Обрывочные. Ни на что не похожие. Поражающие своей реалистичностью.       Он видел каких-то людей, которых никогда не знал. Богато убранные комнаты, в которых никогда не был. Видел заплаканное лицо Сонюшки, белое, словно смерть, лицо Пети и обеспокоенное — Григория Степановича. Когда он успел снять повязку?..       А кто эта черноволосая девушка? Почему он запомнил ее столь отчётливо и ясно, словно она была не плодом его воображения, а самым настоящим живым человеком?       Худощава и бледна, в темном платье и плотно облегчающем фигуру кафтанчике она все время была рядом. Черные, как смоль, волосы были уложены в высокую прическу — очень строгую, лишенную каких-либо украшений, ленточек и цветов. От ее рук исходило тепло. Ее голос был мягок и бархатист, а прикосновения — нежны и уверенны.       Кто она?       Была ли на самом деле?..       Он видел сны. Странные сны.       В воздухе кружили снежинки. Крупные. Холодные. Снежинки делали ему больно. Снежинки впечатывались в кожу тысячью ледяных ожогов. Снежинки оставались на ресницах и превращались в льдинки.       Куда же подевалось прежнее тепло? Когда успела наступить холодная зима? Когда успела прийти на смену вечному лету?       «Я чувствую твоё дыхание на моей коже, я слышу тебя, но не понимаю, что ты говоришь. Повтори…»       Небо покрылось багровыми тучами. Молнии громкими раскатами заплясали в облаках. Небо плакало. Кровоточило, смывая с его кожи снежинки. Все до единой растворив в крови.       Туман опустился на землю, густым покрывалом накрыл кровавые сугробы.       «Я чувствую твои слезы, но по-прежнему не слышу, что ты хочешь сказать… Не понимаю. Повтори…»       «Понимаешь, — ответил женский голос, отдающийся эхом в голове. — Понимаешь, но не хочешь услышать…»       Его толкнули в разверзнувшуюся под ногами бездну. Черную, как ночь. Беспросветную. Холодную.       У нее свинцовый взгляд. Ее дыхание — метель. У нее кровавые слезы. В ее легких — боль…       «У тебя осталось слишком мало времени, Яков, — продолжал голос. — Прекрати думать. Разум не поможет. Я предупреждала тебя о том однажды. Почувствуй, услышь его боль. Он горячо и трепетно внемлет тебе. Услышь, что он хочет сказать, услышь, что он чувствует. Может, тогда ты услышишь мое послание. Поймешь его…»       Он видел странные сны. Воистину странные.       Яков Вилимович очнулся. Порывисто вздохнул и, резко приподнявшись на локте, почувствовал тупой укол боли под ребрами. Рана. Странно, но она почти не болела. Только неприятно пульсировала.       Где он? Что это за место? Очередной странный сон?       Вокруг темнота, как поймешь? Лунный голубоватый свет дорожкой стелился по коврам от большого широкого окна к двери. Стены, расписанные сложным узором, блестели во мраке серебром. Виднелись очертания изысканной мебели. Комната была довольно просторной.       Просторной были и кровать, на которой он очнулся. И на которой, подложив под голову локоть, почивал Григорий Степанович. Что он тут делает? Стоит ли разбудить его, чтобы узнать, где они находятся и какого черта вообще происходит?       — Григорь Степаныч, — шепнул Брюс.       Григорий Степанович встрепенулся, распахнул глаза.       — А?.. Проснулся, граф? Ну наконец-то! А меня, представляешь, поставили тебя караулить, ан я… дурень старой, взял да уснул! — Он хохотнул и сонно потер глаза. — Как ты себя чувствуешь, а?       — Все в порядке, — отмахнулся Яков Вилимович. — Что было? Где Сонюшка? Петя?       — Все ладно с ними. — Григорий Степанович широко зевнул. — Не тревожься.       — Где мы?       — В доме князя.       Брюс до того резко подался вперед, что Григорий Степанович аж вздрогнул.       — Ты чаво? — спросил.       — Как — в доме князя?!       Григорий Степанович ухмыльнулся и слегка наклонил голову. Свет из окна упал на его морщинистое лицо, резкой тенью заострив прямой нос и выделив глубокие морщины. Якову Вилимовичу было весьма непривычно видеть Григорий Степановича без маски. И сыворотку, как видно, он тоже не принимал — на руках проступали узлы вен.       — Ежель б не зрение мое да слух, — сказал Григорий Степанович, — мы бы так и заплутали в лесу, одначе удалось мне увидать поместье оное. Нас приветили здесь самым наилучшим образом.       — В голове не укладывается…       — Тебе покой потребен — эдак княжна сказала. Она тебя лечила: мазями всякими рану тебе мазала, повязку тебе меняла сама — о, какая девчушка шустрая! Она — лекарь.       — Княжна? Дочь князя никак?       — Падчерица. Аннушкой ее звать. Такая же, как и ты… ну, кудесница, значится! Зело она искусна в чародействе, да токмо тяжело оно ей дается — сил оно ее лишает.       — Она целительница?       — И еще какая! Прямо-таки от Бога целительница! И от Пети не отходила, и тебе вот вчерась помогала…       — Вчерась?..       — А ты как думал? Ха, да ты тут почитай уж боле суток вторых валяешься! Но енто хорошо — так княжна сказала. Да ладно тебе, сынок, дивиться-то! Ну что ты, ей-богу, аки дитя малое?       Григорий Степанович присел.       — А Леманн где? — спросил Яков Вилимович.       — А пёс его знает! Не было его тут. Княгиня — жена евонная с именем каким-то мудрёным, я, граф, ежель честно, не запомнил, — говаривала-де, что ждут они его, что приехать он должен со дня на день. Гдей-то его носит там… по делам.       — Прекрасно! — Яков Вилимович раздраженно цокнул языком. — Ладно уж. Нужно Петю проведать. Как он, Григорь Степанович?       — Да он… как бы… понимаешь… Тут экое дело…       Но Якову Вилимовичу, заранее настороженному этим неуверенным началом, не суждено было узнать, какое такое «дело» приключилось с Петей. Дверь комнаты со скрипом отварилась и на пороге показалась худощавая женская фигурка. Шурша юбкой, она вплыла в комнату и поставила на небольшой дубовый стол железный поднос со множеством мерцающих в лунном свете колбочек. Зажгла свечу. Задумчивая, нахмуренная.       Девушка из его сна.       Встретившись с Яковом Вилимовичем глазами, она вздрогнула.       — Яков Вилимович… — пропыхтела девушка, положив руку на сердце. — Ах, какое счастье! Приветствую. Извините уж… перепугали вы меня изрядно!       — Здравствуйте… — только и смог выдавить из себя Яков Вилимович.       — Проснулся он, дочь, — сказал Григорий Степанович, — вот токмо что.       Девушка благодарно кивнула Григорию Степановичу и засуетилась.       — Как чувствуете себя? — спрашивала у Брюса, не давая тому ответить. — Не мутит? Поноса не было?..       — Ну, такое я б точно не пропустил! — громко рассмеялся Григорий Степанович.       Яков Вилимович хотел ему ответить, кончено, что совсем-де не смешно, однако девушка, поглощённая допросом, вовсе не обратила внимание на старика.       — Голова не кружится? Боли есть?       — Благодарю, — сказал Яков Вилимович, вставая, — все в порядке. Как мальчик? Петя…       — Отдыхает, — сказала она, взяв с подноса небольшую деревянную трубку. — С вашего позволения, я осмотрю вас?       — Да, конечно, но…       — Вы стесняетесь меня? Не нужно, генерал, я — лекарь.       — Отнюдь, я лишь хотел сказать, что…       — Вы, быть может, имеете какие-либо предубеждения к… лекарям женщинам? Ежели так, то я могу уйти.       — Никогда не имел подобных предубеждений.       — Хорошо, благодарю вас премного за понимание. В таком случае, пожалуйста, потерпите — осмотр продлится недолго. Присядьте.       — Нет-нет, не стоит беспокоиться! Правда.       — Присядьте, пожалуйста, Яков Вилимович.       Ее тон был более чем настойчивым. И строгим.       Брюс повиновался.       — Снимите рубашку.       — Что?.. — Яков Вилимович опешил.       — Рубашку.       — Сними рубашку, сынок, — шепнул ему Григорий Степанович, — сними. Как сквозь одежды-то слушать?       Девушка стояла неподвижно, ожидающе смотрела на Якова Вилимовича. Кажется, она была готова к сопротивлению. Или же просто привыкла к тому, что ее не воспринимают всерьез. «Почему? — читался в ее грустных бесцветных глазах вопрос. — Чем я хуже мужчины-лекаря?»       Яков Вилимович снял рубашку, позволив девушке провести осмотр. Самый обыкновенный лекарский осмотр. В конце концов, она делала ему перевязки и обрабатывала рану.       — Дышите. — Приложив к груди Брюса холодный металлический конец трубки, девушка прижалась ухом к узкому. — Глубже, угу… Потише. Угу… угу, хорошо… Покашляйте… угу, хорошо. Хрипы имеются… но небольшие… небольшие… угу…       Она отложила трубку в сторону и разрешила Якову Вилимовичу надеть рубашку.       — Высуньте язык, — попросила, вооружившись плоской деревянной ложкой.       — Быть может…       — Боже правый, генерал! Горло лишь проверю…       Григорий Степанович чуть не задохнулся от смеха. Хотелось бы и Брюсу сейчас посмеяться.       — Угу… Отек небольшой. Аллергия, как видно, на снадобья… угу…       Отложив ложку, девушка напряженно вздохнула, хотела что-то сказать, но промолчала. Устремилась к своему подносу.       — Вы тревожны, — сказала она, не поднимая на Якова Вилимовича глаз. — На фоне того у вас возникают боли в сердце — проколы, ежели быть точной. Можете не беспокоиться, с сердцем у вас все в порядке, но… душевное равновесие страдает. Вы многое держите в себе. Головные боли мучают ли вас?       Брюс отрицательно покачал головой. Единственной головной болью сейчас была безызвестность.       — Выпейте это. — Девушка протянула Якову Вилимовичу фарфоровую чашку. — Не бойтесь, это травяной чай. Шалфей, календула и шиповник. Должно снять боль и успокоить сердцебиение. Ой, совсем забыла о мяте! Вот, держите. Для аромата.       — Не знаю, как и благодарить вас, княжна…       — Анели. Прошу, простите мне мою рассеянность. Нужно было сразу представиться. Я, бывает, витаю в своих мыслях.       — Понимаю, вы весьма сосредоточены на работе. — Яков Вилимович ради приличия сделал глоток этого странного чая. Удивительно, но на вкус оный оказался очень даже ничего. В меру пряный и ароматный. Хотя обычно подобное смешение трав не всегда оказывается столь же пряным и ароматным. — Анели, как Петя?       Девушка быстро переглянулась с Григорием Степановичем. Тот уже не смеялся, а стоял с нею рядом, низко опустив голову.       — Что с ним? — спросил Яков Вилимович, поднявшись и расплескав половину чая.       — Уже все хорошо, — сказала Анели.       — Уже?! Мне нужно немедленно его увидеть!       — Постойте, генерал! Не торопитесь — рану потревожите!       — Он жив?       — Ну, разумеется, жив.       Яков Вилимович выдохнул. Но до настоящего облегчения было далеко.       — Я могу увидеть его?       Анели сглотнула.       — Он сейчас отдыхает. Не волнуйтесь, он в надежных руках — с ним матушка моя, Софья и Иоганн. Иоганн — наш управляющий.       — Пожалуйста, княжна…       — Просто Анели.       — Анели.       Она колебалась: обеспокоенно блуждала взглядом и хмурила брови.       — Вы же не хотите, — сказал Яков Вилимович, — чтобы я узнал об этом сам, не правда ли? Я бы мог, но мне бы не хотелось вторгаться в ваше сознание столь бессовестно и грубо. Вы помогали мне, за что я от всего сердца вам благодарен. Но в любом случае я узнаю правду — сами ли вы мне ее выложите или же…       — Вы угрожаете мне, генерал? — перебила Анели. Резко.       — Предупреждаю. К сожалению, вы не оставляете мне другого выхода.       — Позвольте узнать, кто сказал вам, что я позволю вам вторгнуться в свое сознание? Или вы считаете, что я не смогу за себя постоять? Что ж, это было вполне ожидаемо. Однако знайте: я отвечу. Будьте уверены, генерал.       — Я имею право знать, что с моим ребенком. А какое право имеете вы скрывать от меня правду о его самочувствии?       — Я — его лекарь. Он под моим наблюдением. Пристальным. Или вы, как и все, не доверяете мне лишь потому, что я — женщина?       — Ладно вам, дети! — вмешался Григорий Степанович. — Не время сейчас ссориться…       — Мы с Яковом Вилимовичем и не думали ссориться, Григорий Степанович, — холодно сказала Анели, не сводя с Брюса напряженного взгляда. — Как видите, мои попытки уберечь сердце Якова Вилимовича от излишних тревог оказались весьма безуспешны.       — Его сердцу все равно будет больно, внученька. Какой смысл скрывать? Я же говорил тебе…       Анели наконец обернулась к Григорию Степановичу.       — И оказались абсолютно правы. — Она изобразила улыбку. Очень кислую и неприятную.       — Да скажите же правду! — сорвался Яков Вилимович. — Сколько можно?!       Анели изменилась в лице.       — Успокойтесь, — сказала она снисходительно. — Мы сейчас же отправимся к мальчику и вы убедитесь, что с ним все в полном порядке. Пойдемте, расскажу все по дороге. Григорий Степанович, поможете Якову Вилимовичу? Сейчас его организм ослаблен, вследствие сего может кружиться голова.       — С удовольствием помогу!       Они вышли в коридор.       Яков Вилимович вовсе не хотел, чтобы все так вышло. Более того — ему было крайне совестно. Для княжны он был таким же пациентом, как и Петя. Она хотела уберечь его от чего-то страшного — как говорится, лгала во благо. Не стоило на нее нападать, не стоило…       Подрагивая от дыхания девушки, свеча бросала тусклый свет на высокие стены, увешанные старинными портретами в золоченных рамах. Однако Яков Вилимович даже не пытался рассмотреть устремленные на него взгляды написанных мужчин и женщин — все его внимание было сосредоточено на Анели.       — Все по моей вине, — начала она. — Вчерашнего дня, каюсь, забегалась я. Вам помощь была нужна неотложная, генерал. Рану вы потревожили изрядно. Сами понимаете, множество сил ушло… — Она вздохнула. — Вам Григорий Степанович, должно быть, рассказал обо мне?       — Да, — сказал Брюс, — мне все известно.       — К тому времени, — продолжила Анели, — как я вышла от вас, была уже не способна оказать помощь мальчику, а он совершенно расхворался: жар сильный поднялся, сердцебиение участилось от ста до ста сорока ударов. Я думала, справлюсь без вмешательства колдовства, думала, что обыкновенный жар у него. Однако компрессы не помогали, настойки — також. Я пыталась облегчить его страдания, не знала уж что и делать, едва ли не отчаялась… Но затем, подчас лихорадка сильная наступила, я осознала, что…       — Это все проклятие!       Анели обернулась и удивленно уставилась на Якова Вилимовича.       — Извините, — сказал он, — обычно, я завсегда сдержан.       — О да! — подтвердил многозначительным кивком Григорий Степанович. — Еще как сдержан!       Анели понимающе улыбнулась. Под ее глазами пролегли глубокие тени усталости. И как он мог не заметить этого раньше?       — Все хорошо, я понимаю — вы беспокоитесь. И вы простите меня. Я была не права… Безусловно, вы имеете право знать.       — Не за что прощать, Анели… В последнее время я сам не свой из-за всего… этого.       — Нет-нет, подобное поведение вполне естественно, и не подлежит никаким осуждениям, Яков Вилимович.       Наступила неловкая пауза, во время которой было слышно, как потрескивает свеча.       — Так что же вы поняли? — нарушил молчание Яков Вилимович. — Что помимо проклятия сумели обнаружить?       — Да, проклятие имеет место быть, его я увидела. Но все это время я давала мальчику достаточно жидкости, даже больше, чем следовало бы, но он не смог помочиться. Вышло совсем немного. Я подумала было, что это связано с проклятием, но он сказал, что такого никогда не было.       — И?       — Затем спустя какое-то время он забредил: не понимал, что происходит, метался, что-то говорил непонятное… о каком-то черве длинном, вшитом в кожу… После же я заметила, что его вид стал… отрешенным, а кожные покраснения — приобрели куда более яркие черты. Все эти симптомы лишь более подтвердили мои опасения — натолкнули на страшные мысли. Мне ничего не оставалось, как взять его кровь для проверки… Долго провозилась.       — И что же?       Он знал, что она ответит. Знал. Но не хотел этого знать. Лучше действительно не знать.       — Белые клетки, — сказала наконец Анели, — выполняющие защиту, увеличились в количестве. Причиной же их увеличения, как вы знаете, является воспаление.       — Вы хотите сказать, что…       — Да, Яков Вилимович, кровь оказалась заражена. У мальчика гнилокровие.