Ценою жизни

Оказавшись после темного коридора в просторной светлой комнате, Григорий Степанович и Яков Вилимович, ослепленные блеском горящих свечей, синхронно поморщились. Свечей действительно было много — на полу, прикроватных столиках, тумбочках, большом письменном столе, комоде и подоконнике. В стеклах окна отражались танцующие язычки пламени.       Однако помимо значительно яркого освещения, на вошедших обрушился тяжелый аромат раскуренных благовоний — в воздухе тонкой струйкой вился дым, из-за которого Яков Вилимович сперва и не заметил сгрудившихся у широкой кровати людей.       Первой он увидел Сонюшку — осунувшаяся и уставшая она выделялась среди остальных. Рядом с нею стояла высокая и прямая женщина в голубом, украшенном белоснежными кружевами платье. «Княгиня», — догадался Яков Вилимович. На вид ей было около сорока: проступающие в уголках глаз симпатичные морщинки, россыпь пигментных пятен на высоких скулах и несколько седых прядок в пшеничных волосах.       Почему он вдруг вспомнил детство? В сознании вспыхнула и тут же растворилась кованая дверь кирхи на Вознесенской улице, старая изразцовая печь и приветливая физиономия старого пастора. Вспыхнули и тут же растворились уютные улочки Кукуя, бережок Яузы и яркое июльское солнце. Вспыхнул и тут же растворился урок арифметики, неусидчивый братец Роман и строгий учитель, больно бьющий по рукам указкой. Вспыхнули и тут же растворились пахнущие древностью учебники по военному и инженерному делу, голландские гравюры по урокам фехтования и свитки пергамента с незнакомыми русскими буквами. Вспыхнул и тут же растворился давно забытый голос отца, обрывки его рассказов о далеком Смоленском уезде и бесконечная его любовь к чужбинной России.       Вспыхнул и тут же растворился перед глазами образ матери — матери, которую напомнила ему княгиня. В этих нежных руках — опыт и мудрость, в сомкнутых тонких губах — уверенность и спокойствие, в теплом материнском взгляде — сострадание и любовь.       …За спиной княгини стоял пожилой господин в парике, ниспадающем на плечи пышными локонами. Сердобольно качая головой и часто вздыхая, он смотрел на спящего Петю.       Анели прошла вперед, задула свечу и поставила ее остывать к широкому канделябру. Сверкающие в нем огоньки, реагируя на движения девушки, предательски заморгали. Но так и не потухли.       Увидев вошедших, господин в парике встрепенулся и тотчас же засеменил к ним навстречу.       — Наше почтение, ваше многоуважаемое сиятельство, — поклонился он Якову Вилимовичу. — Добро пожаловать. Надеемся весьма, что вашему сиятельству будет в нашем доме тепло и уютно. Как управляющий, постараюсь сделать для того все, что полагается.       Подобрав пышные многослойные юбки платья, княгиня тоже вышла вперед.       — Ваше почтеннейшее сиятельство, — продолжал управляющий, — позвольте представить: ее сиятельство княгиня Аделаида Александра Изабелла Леманн.       Княгиня протянула Якову Вилимовичу руку для поцелуя.       — Весьма рад нашему знакомству, княгиня.       — Взаимно, Яков Вилимович. Как вы себя чувствуете?       — Премного благодарю вас за заботу. Все хорошо. Благодаря княжне, разумеется.       — Анели исключительно искусна во врачевании, — гордо сказала Аделаида. — Сие не просто доставляет ей удовольствие и заполняет собою скуку будних дней, для нее врачевание — жизнь. Дар она целительский имеет також. Однако ж и дар целительский имея, возможно быть никудышным лекарем. Анели же многое делает самостоятельно. И она еще не допустила ни одной ошибки. Я знала, что она справится. Прошу — проходите.       Не успел Яков Вилимович и к кровати приблизиться, как Сонюшка бросилась к нему на шею. Прижалась крепко-крепко.       — Яков! Яшенька, свет мой! Спаситель ты наш! Ах, как испужал ты нас, несчастных! Как страдали мы!..       Она подняла на него глаза — отекшие, красные.       — Все позади, Сонюшка, — сказал он ей, погладив по волосам, — все позади, милая. Как ты? Вижу: не спала, не отдыхала совсем.       — О Петеньке волнуюсь, какой ж тут отдых? Ой, как волнуюсь, Яшенька! как волнуюсь — один Господь знает! И об тебе волновалась. Ночи не спала, с тобою сидела… Ах, какое счастье, что Господь тебя уберег! — Сонюшка принялась лихорадочно целовать его лицо. — Слава Ему, ах, как я рада, услышал Он молитвы мои… Как ты? Как раночка твоя?       — Все хорошо. Скажи лучше — как Петя?       — Получше, чем вчерашнего дня, — сказал Григорий Степанович. — Получше.       Тем временем Анели успела вымочить в небольшой медной чаше тряпицу и приложить ко лбу мальчика. В чаше находилась темного цвета вода, на поверхности которой плавали сушеные листья и светлые головки ромашек.       Яков Вилимович присел рядом с Петей на краешек кровати и заключил его липкую ручку в своей ладони. Его некогда пунцовые щеки совсем ввалились, вздернутый носик — заострился, а губы приобрели темный оттенок, особенно выделяющийся на фоне алебастровой кожи.       — Иоганн, — позвала Анели.       — Слушаюсь, княжна, — ответил ей управляющий.       — Распорядитесь, чтобы принесли теплой воды.       — Как вам будет угодно, княжна.       Не успел Иоганн, смешно переваливающийся с одного бока на другой, выйти за дверь, как в комнату вошла грузная молодая девушка в белом чепце.       — Ваше сиятельство, — обратилась она к княжне, прижимая к животу прямоугольной формы ларчик, — как вы просили — принесла!       Поблагодарив девушку, Анели устремилась к письменному столу, заваленному листами пергамента, кувшинами и прозрачными колбами с кислотного цвета жидкостями. Она принялась толочь в ступке какие-то травы, смешивая их то с одним зельем, то — с другим. Девушка в чепце на удивление шустро помогала княжне. Мало того, что умудрялась подавать ей нужные колбы, обрабатывать инструменты спиртом, вымачивать в каком-то вязком растворе травы, так еще и попутно вытаскивать из принесенного ларчика разнообразных форм и размеров мешочки и баночки.       Однако спросить у княжны, что они в такой спешке готовят, Яков Вилимович не успел — почувствовал, как маленькие тонкие пальчики сжали его руку.       — Ваше сиятельство… — прошептал Петя, — это вы?..       Он дышал рывками и смотрел полуприкрытыми глазами как бы сквозь. Яков Вилимович был не уверен, что он его видит.       — Я, мой мальчик. — Он ближе наклонился к его лицу. — Я здесь, с тобою.       — Червь… — тяжело продолжал Петя, — большой… И… и всадник… Он протянул мне руку…       — Правда? И что же он тебе сказал?       Анели мгновенно оказалась рядом: слегка наклонила голову мальчика и приложила к его губам кубок.       — Выпей-ка, лапушка, давай. Вот так, молодец…       Осушив кубок до последней капельки и откинувшись обратно на подушки, Петя снова заговорил:       — Он вашим голосом говаривал, Яков Вилимыч… Он… сказал-де… идти надо… туда…       — Куда, детка?       — Н-наверх…       Яков Вилимович не успел ничего ответить — Анели тут как тут: сунула Пете в рот ложку очередного лекарства, источающего резкий запах ванили. Девушка в чепце подала княжне целое блюдечко, и после нескольких ложек мальчик вновь забылся крепким сном.       — Успела… слава богу… — облегченно выдохнула Анели, плюхнувшись рядом с Яковом Вилимовичем на кровать.       — Как же так получилось? — глядя на мальчика, пробормотал Брюс.       — Из-за раны на бедре, — сказала Анели, хотя, наверняка, знала, что сей вопрос был скорее риторический, чем требующий обязательного ответа.       Яков Вилимович вопросительно взглянул на княжну.       — Какой еще раны?       — Вы не видели разве?       — Никто не видел, внученька, — сказал Григорий Степанович, — я же ужо говорил…       — Он поранился в темнице, — объяснила княжна, — там и получил заражение. Я не только лишь лекарь, Яков Вилимович. Я ведь целительница, помните? Я вижу как, когда и где происходят ранения, откуда берутся болезни.       Едва договорив до конца, она вдруг бросила взгляд на сложенные в корзинке аккуратной стопочкой полотенца.       — Меняли ли в мое отсутствие простыни, маменька?       — Меняли, доченька, — кивнула Аделаида. — Дважды.       Анели нахмурилась.       — Дважды? — переспросила. — Хм…       — Это плохо? — спросил Яков Вилимович.       — Нет-нет, напротив, — сказала Анели. — Почки ладно выводят жидкость из организма, и оная не задерживается. А это, как вы понимаете, верный признак облегчения состояния. Все дурное выходит.       — Какие лекарства вы используете, Анели?       — Это. — Она кивнула на полуторалитровый штоф с матово-желтой водой. — Это уксусно-муравьиная кислота, яд шипастой ящерицы и подкожный жир кведлинбургской гадюки. Не волнуйтесь, эликсир способствует устранению любых инфекций крови. А чтобы не навредить внутренним органам, мне приходится давать ему вместе с эликсиром теплый кукурузный сироп. Вон он, у Алёнушки. — Анели кивнула девушке в чепце. Та сию же минуту продемонстрировала Якову Вилимовичу блюдце с ванильным лекарством.       — Он обволакивает и тем самым защищает желудок от лекарств, — продолжала Анели. — Також использую знахарских пиявок с Плитвицких озер. Вот, поглядите, генерал…       Отогнув уголок одеяла, княжна открыла Якову Вилимовичу вид на поврежденное бедро мальчика. Что ж, зрелище действительно не из приятных. Впрочем, Яков Вилимович слабонервным не был. Более того — для него это было делом обыкновенным. Несколько лет назад он и сам имел в своей коллекции подобный вид медицинской живности, неоднократно использовал ее в различных экспериментальных практиках, и, разумеется, знал ее свойства. Однако от знахарских пиявок, которых использовала для лечения Анели, у Якова Вилимовича вскоре возникли немалые хлопоты, и он стал применять ведовских — наиболее податливых и выносливых к опытам. В конце концов, в отличие от знахарских, которые в большинстве своем подчинялись воле целителей, ведовские пиявки являлись существами гибкими и уживчивыми.       — Они вбирают в себя из крови мальчика все дурное, — сказала Анели. — Но погибают от того сами. Видите — вот этих надобно снять. Аленушка, подай, будь добра, чашу. Ага, благодарю, милая. А теперь принеси, пожалуйста, новых пиявок.       Плотно присосавшиеся по краям продольного пореза — заметно болезненного и воспаленного, — пиявки набухли. Черная скользкая кожица блестела.       Анели ловко отлепляла от бедра мальчика мертвых пиявок, сажая на их место принесенных Аленушкой — почти плоских и худеньких.       — Всасываясь, — говорила княжна, — пиявки впрыскивают в его кровь полезные вещества, способствующие очищению. Видите, — она показала Якову Вилимовичу емкость, на дне которой копошилось пиявки, — они питаются корнем плесневого грибка рода пенициллиум. Вот он. Не волнуйтесь, все это абсолютно безопасно — я сама выращиваю все растения и плоды, скрещивая оные с магическими сыворотками и зернами. Так вот, попадая в гнилую кровь, яд сего грибка оказывает очищающее свойство.       — Поразительно, — ответил Яков Вилимович. — Вы проделали огромнейшую работу, заслуживающую бесконечного уважения и гордости. Благодарю вас за все, что вы делаете для нас.       Анели смутилась.       — Это мой долг как лекаря, — сказала она.       — И вы справляетесь с тем много лучше тех лекарей, которых я когда-либо знал. В ваших глазах — страсть. Вы действительно любите то, чем занимаетесь. И из сей всеобъемлющей любви рождается подлинное мастерство.       — Вы мне льстите, генерал.       — Отнюдь.       Аленушка завернула емкость с пиявками в тряпицу и убрала в шпонированный розовым деревом комод.       — Пора, ваше сиятельство, — обратилась она после к Анели. — Время истекло.       — Уже? — Анели обернулась к ней.       Вместо ответа Аленушка указала на песочные часы, стоящие на заваленном письменном столе. Анели кивнула.       — Что вы собираетесь делать? — спросил Яков Вилимович.       — Приму изван вида, — ответила Анели, принимая из рук Аленушки стопку. — В переводе с хорватского название сего зелия означает «недоступный взору». Оно помогает в течении некоторого времени видеть процессы, происходящие в организме хворого. Нужно отслеживать состояние крови мальчика, дабы не переусердствовать с пиявками и эликсиром. Худо получится. Ах да, — обратилась княжна ко всем сразу, — не пугайтесь — мой облик может измениться и принять несколько пугающую форму.       — А это не опасно ли, княжна? — спросила Сонюшка.       — Не беспокойтесь, милая. Зелье абсолютно безопасно, ежели знать меру.       Резко выдохнув, княжна опрокинула содержимое стопки в рот, как если бы в ней находилась водка. Ее даже передернуло. Сморщив нос, Анели зажмурилась и сидела так довольно долгое время. Но с ее внешностью так ничего и не произошло. Поэтому все, кроме Аделаиды и Аленушки, обеспокоились состоянием княжны и стали тревожно друг с другом переглядываться.       — Анели? — Яков Вилимович коснулся ее плеча. — С вами все в порядке?       Княжна наконец открыла глаза, явив собравшимся то самое видоизменение, о котором предупреждала. Радужная оболочка глаз, до этого бесцветно-серая, стала белоснежной. Зрачки — сузились до двух едва заметных черных точек.       — Судя по вашим озадаченным взглядам, — усмехнулась Анели, — зелие подействовало.       Приняв у Аленушки иглу, княжна наклонилась над спящим Петей и, словно он мог ее услышать, прошептала:       — Обещаю, все будет хорошо, лапушка.       Медленно введя острие иглы ему под кожу на руке, девушка вскоре извлекла ее и… облизнула.       — Кровь постепенно очищается, — произнесла Анели прежде, чем Сонюшка успела уронить челюсть, а Григорий Степанович — выпучить глаза.       — Князь в отъезде, Яков Вилимович, — вдруг сказала Аделаида.       — Да, — ответил Брюс, — знаю.       — Мы ждем его. Чаю весьма, что в скором времени прибудет. Он много рассказывал о вас. — Она улыбнулась. — Вы — желанный гость в нашем доме, Яков Вилимович. Однако сложившиеся обстоятельства… Сожалею, что это случилось.       Яков Вилимович поблагодарил княгиню за поддержку. Взглянув на Петю с неподдельной жалостью, она продолжила:       — Кто же осмелился на столь чудовищное преступление? Кто проклял это несчастное, бедное дитя?       В это же мгновение в дверь кто-то тихонько поскребся. Анели оживилась, когда вошел управляющий. Вслед за ним порог комнаты переступило двое мужчин с объёмными тазами воды в руках.       — С потом из организма мальчика також зараза выходит, — объяснила Анели собравшимся. — Следует омыть его. Вы мне поможете?       Несмотря на то, что следующие три дня выдались воистину тяжелыми, Яков Вилимович был счастлив, что удача вновь улыбнулась им, послав спасителя в лице княжны. Не покладая рук и не зная усталости, девушка хлопотала у постели мальчика — приготавливала лекарства, измеряла на специальных весах точные дозы, спускалась в свои парники за новыми травами и делала ежедневные анализы крови иглой. Она действительно работала лучше любого опытного лекаря, работала с одержимым усердием и нежностью к своему юному пациенту. Отдавала работе все свои силы. И сердце.       Также Якову Вилимовичу внушало глубокое уважение отношение Аделаиды ко столь горячей увлеченности дочери. Мало того, что она поддерживала ее интерес, так еще и пыталась оказать какую-нибудь помощь в приготовлении лекарств. Обычно в знатных семьях родители желают скорее выдать своих дочерей замуж за состоятельных и родовитых юношей, или же за уважаемых в светском обществе титулованных пожилых мужей. Аделаида же, напротив — и не упоминала о необходимости замужества дочери. Да и некогда было о пустом болтать — казалось, все в доме только и были озабочены тяжелым состоянием Пети. Даже младшие дочери Аделаиды — близняшки Раффаэла и Мирабелла.       Девочки любопытно заглядывали в комнату и о чем-то шептались, но Анели быстренько усмиряла сестер:       — Нечего вам тут делать! — нарочито строго говорила она. — А ну-ка!       И они тотчас же исчезали до следующей разведки.       Близняшки понемногу разбавляли уныние и серость однообразно тянущихся дней. Всем было тошно, всем скорее хотелось оставить позади этот жизненный отрезок, полный неудобства и тревоги.       Сонюшка и Григорий Степанович, так же все время находящиеся рядом с Петей, пытались уговорить Якова Вилимовича и Анели отдохнуть — негоже-де так организм насиловать! Но о каком отдыхе вообще могла идти речь? На это просто-напросто не хватало времени. Все внимание было сконцентрировано на мальчике, который требовал постоянного ухода — предотвращению новых и устранению появившихся пролежней, омовению и довольно частой смены простыней. Аленушка только и успевала выносить корзинки с грязным бельем.       А вообще, девушкой она оказалась даже более чем смышлёной. Не было такой вещи, о которой она не знала. Что не спроси — на любой вопрос ответит. И это касалось не только трав, зелий и снадобий, но и взаимоотношений служащих в доме. Аленушка постоянно приходила с новыми новостями о раздорах между управляющим и батлером, у которых, как оказалось, давно шла ожесточенная война за первенство в доме. В общем, хватало своих «страстей», как выразился Григорий Степанович.       Несмотря на то, что Яков Вилимович не уделял должного внимания своему здоровью — отказывался от еды, не спал и забывал принимать лекарства, — его рана почти полностью зажила, и необходимости в повязке уже не было. А вот в восстановлении сил — еще как! После болезни Яков Вилимович заметно побледнел и осунулся.       — Ты погляди на себя! — возмущалась Сонюшка. — Сидит, понимаешь ли, голову опустил! Я его подчас встретила впервые на судне-то, экой был справный мужик, экой красивый, а щас, — прости, Господи, грешную, — глядеть не на что!..       — Ради мальчика, Яков Вилимович, — настаивала Анели, — надобно сил набраться. А как он очнется, ему поддержка ваша нужна будет. Отдохните.       — Вам ли меня судить, Анели? — ответил Яков Вилимович. — Вы более моего устаете. Позже отдыхать будем.       Но Анели и Сонюшка не сдавались — в конце концов, до того он их довел, что они решили увести его из комнаты хитростью. Вас, мол, княгиня, к себе по вопросу важному вызывает, а сами взяли да заперли его в отдельной комнате.       — Доколь не поешьте да не выспитесь, — наказала за закрытой дверью Анели, — к больному допустить не имею возможности!       Девушки, конечно, во благо старались, но так и не поняли, что не было у Якова Вилимовича ни аппетита, ни сна. Безусловно, он понимал, что нельзя пренебрегать отдыхом, но это происходило против его воли. Как расслабиться, когда мысли о гибели близкого человека не дают покоя? А те странные сны! «Что же я делаю не так? — снова и снова задавался Яков Вилимович вопросом, крутя в руках маленькую деревянную лошадку. — Что не могу услышать? что не могу понять? Да и как сумею, если не должен думать?»       «Прекрати думать, — всплывали на поверхности сознания слова. — Разум не поможет…»       …Значительно легче Яков Вилимович почувствовал себя на третий день, когда Петя очнулся. Не в горячем бреду о червях и загадочных всадниках, не со стонами и тяжелым дыханием, но спокойно и осознанно.       Вскоре уже весь дом знал, что княжна справилась и мальчик жив. В большинстве случаев гнилокровие завершалось летальным исходом, а уж тем более — во столь юном возрасте. Неокрепший организм, истерзанный проклятием, мог просто-напросто не справится со всесокрушающей инфекцией.       — Ваше сиятельство, — обратился Петя к Брюсу, как только все немного успокоились, — как же я рад, что вам уже лучше! Я знал, я верил, что их сиятельство княжна вас спасет.       Анели не сдержала улыбки.       — Я-то как рад, — ответил Яков Вилимович, — что ты поправляешься, мой мальчик.       — Правда?! Князь Леманн уж возвернулся и снял проклятие?!       — Нет, голубчик, не о том я. С тобою беда произошла. Анели тебя лечила. Ты совсем ничего не помнишь?       Петя отрицательно покачал головой.       — А что было?       — Тебе надобно поесть, — вмешалась Анели. — Восстанавливать силы придется, лапушка, ни то не поправишься. И вас это тоже касается, генерал.       Да генерал возражать и не стал. Теперь у еды хотя бы появился вкус. Трапезничали, к слову, прямо в комнате. На кровати. После четырех суток беспрерывной лихорадки и забытья Петя не смог бы подняться на ноги и с надлежащими манерами приступить к завтраку за столом. Да никто и не взывал мальчика к обязательному соблюдению этикета — прощали даже чавканье и облизывание пальцев. Взрослые между прочим тоже были к этому близки. И снова заслуга Анели, которая наказала поварам приготовить легкие блюда: банановые и яблочные пюре, овсяную и льняную каши, компот из сухофруктов и творожники со сладкими протертыми ягодами.       — Диеты следует придержаться, — объяснила подобный выбор блюд княжна. — Лекарства прежние еще несколько дней тебе, лапушка, принимать положено, чтоб до конца восстановился организм. А поскольку сильные они, то желудок надобно поберечь. Придется «щадящими» кушаньями обойтись, хорошо?       — С удовольствием! — ответил ей Петя, сделав учтивый полупоклон головой. — Благодарю вас за все, ваше сиятельство. За заботу вашу.       — Пустяки. Аппетит-то есть?       Петя кивнул, признавшись, что так сильно проголодался, словно не ел целую неделю. Бедняжка ведь и не догадывался о том, что так оно и было. Анели запретила рассказывать ему о гнилокровии. Хотя бы до тех пор, пока он полностью не поправится. Пришлось солгать, что причиной столь сильного жара стала простуда — в темнице, мол, треклятой подхватил.       — Яков Вилимович, — спросил Петя во время трапезы, — а кто были те люди в масках? Почему они помогли нам?       — Я не знаю, Петя, — сказал Брюс.       — Быть может, это был князь Леманн?       — Вряд ли, — ответила Анели, едва заметно скривив губы.       Яков Вилимович обратил на это внимание.       Следующие три дня выдались значительно легче трех предыдущих.       Теперь, когда Петя мог самостоятельно принимать лекарства и пищу, сообщать о своем самочувствии и выполнять другие естественные нужды, взрослые могли немного расслабиться. Особенно приятно было наконец выветрить из комнаты запах раскуренных благовоний, которые способствовали уменьшению отеков и венозному застою — как объяснила Анели, они могли возникнуть у мальчика на почве длительного пребывания в неподвижном состоянии. В общем, она все предусмотрела.       Однако Петя по-прежнему требовал к себе внимания, и был очень слаб — исхудал так, что не мог стоять на ногах без поддержки. Глядя на него, Яков Вилимович не мог поверить в то, что это Петя — его Петя! Во время прогулок, которые они ежедневно совершали по территории поместья, мальчик быстро уставал. Приходилось делать остановки: иногда усаживались в беседке, из которой открывался великолепный вид на подъездную дорожку и мраморный фонтан, или же садились на травку под многолетний ветвистый бук. Опустив голову на плечо Якова Вилимовича, Петя мог мгновенно уснуть.       — Большое поместье, — сказал мальчик в одну из прогулок, подняв глаза на исполинское четырехэтажное здание. В окнах первого этажа отражались солнечные блики.       — Да, голубчик, — отвечал Брюс, — большое. Ты не устал?       — Нет, нисколько. Яков Вилимович?       — Что, детка?       — А вы видели, сколь комнат в доме?       — Видел, видел. Голова как? Не кружится?       — Нет, все хорошо. Яков Вилимович?       — М?       — А вы видели, какие там, в доме, громадные коридоры? Какие невероятные картины висят на стенах? Какая там большая лестница с дорожкою ковровой? Какие стулья со столами и скульптуры с гобеленами? Какие они роскошные, будто бы в царском дворце!       — Да, ты прав: будто бы в царском дворце. Ты уверен, что хочешь дойти до аллеи? Мы можем сегодня не ходить так далеко.       — Нет-нет, мне хорошо, ваше сиятельство. Не беспокойтесь, пожалуйста.       — Как только устанешь, сообщи, ладно?       — Угу. А сад — и за день не обойдешь его! Я такого никогда-никогда еще не видел, ваше сиятельство. Сколько же это, верно, рублёв-то всё стоит… — Петя задумался. — Я тут размышлял кое о чём…       — О чём?       — Ну…       — Говори, не бойся.       Петя помрачнел — наверное, не знал, как правильно изложить свои мысли, никого не обидев.       — Пойдем-ка присядем, поговорим, — сказал Яков Вилимович.       Дойдя до конца аллеи, они свернули на тропинку в сторону прудика. Перейдя мостик, устроились на одинокой лавочке. Здесь было хорошо, прохладно. После надоедливого солнцепека приятно отдохнуть и расслабиться в тени деревьев, послушать далекий шум фонтана и щебетание птиц, понаблюдать за ватагой утят, ровной шеренгой плывущих за мамой-уткой.       — Смешные какие, — нарушил тишину Петя. — Куда она — туда и они. Посмотрите, ваше сиятельство, она обратно плыть собралась, а они — за нею!       — Действительно, — сказал Яков Вилимович. — Я знаю, ты весьма огорчен той несправедливостью, которую тебе приходится наблюдать за стенами этого поместья. Я думаю так же.       Петя посмотрел на Брюса.       — Вы тоже думаете, что князь не должен позволять себе столь выдающихся излишек?       — Да. Он живет бессмысленно богато и все это является откровенной несправедливостью по отношению к тем, кто незаслуженно погибает там, в городе. Я знаю, мой мальчик. Все знаю и понимаю тебя. — Яков Вилимович улыбнулся. — Ну, чего ты так испужался?       — Да я просто… просто думал, что дерзновенно это, ну, говорить так о делах князя. Об доме его. Как я смею? К тому ж — к нам тут столь добры. Княжна, княгиня… Я не хотел бы никого настроеньем своим неуважить. Благодарен я им за все! Просто… как вспомню людей на эшафоте — дурно делается, сердце не на месте. Вы же меня понимаете, правда, Яков Вилимович?       — Правда, Петя, понимаю. Ну, возвращаемся обратно? Или еще посидим?       — А княжна Анели не будет ли наново сердиться, ежели мы с вами на обед опоздаем, ваше сиятельство?       — А мы ей все объясним, и она не станет сердиться. Или ты проголодался?       — Да нет навроде. Яков Вилимович?       — М?       — Я вот думал…       — О чем?       — О глупости…       — О какой?       — А вдруг такое говорить совсем-совсем не можно?       — Мне — можно.       — М-м-м…       — Ну же, говори скорее свою глупость. Чего ж тянуть, раз заикнулся?       — Ну, хорошо. Вот вы же, Яков Вилимович, рода шотландского.       — Верно.       — Так вот… — Петя замялся, стал перебирать пальцами оборки рукава. — Мне всего лишь интересно стало, на каком, ваше сиятельство, языке вы думаете? На русском или на родном, аглицком?       Яков Вилимович взглянул на доверчиво взирающего на него мальчика. И громко рассмеялся.       Давно его никто так не смешил!       — О, Господи Боже Иисусе Христе…       Стоящая у окна Сонюшка перестала жевать.       Яков Вилимович, Григорий Степанович и Анели, которая все последние дни проводила вместе с ними, разом обернулись в ее сторону. Положив надкусанное яблоко обратно в корзинку, Сонюшка, бледная и встревоженная, не сводила глаз с чего-то там, внизу.       — Что такое? — спросил Яков Вилимович.       — Леманн… — сказала Сонюшка.       — Что?! — Григорий Степанович мгновенно пересек комнату тремя широкими шагами и оказался рядом с Сонюшкой. — Матерь Божья!       Поднялись и Яков Вилимович с Анели.       На широких белокаменных ступенях поместья за спинами Аделаиды и близняшек собрались служанки в белоснежных чепцах, повара в накрахмаленных фартуках и лакеи в отутюженных ливреях. На подъездной дорожке сверкал потрясающей роскоши дормез, запряженный в четверку вороных. В скором времени к нему подъехал, остановившись позади, второй экипаж. Из него, подав лакею руку, вышла юная белокурая девушка. На вид ей было не больше пятнадцати.       — Кто эта милая леди? — спросила Сонюшка.       — Это Зельма, — ответила Анели, радостно улыбнувшись, — моя сестрица. Ах, как я тосковала без нее! Князь изволил взять Зельму с собою, подчас Совет выслал прошение о скорой экспедиции в мир живых. Она так мечтала увидеть родину собственными глазами, так мечтала! Ах, как я рада, что она вернулась! — Она кашлянула, и продолжила менее эмоционально: — Извините ли вы ей опоздание? Думаю, она для начала прихорошится, прежде чем поприветствовать вас.       — Да к чему жа ей? — спросил Григорий Степанович. — Она ведь и без того красавица!       Анели ухмыльнулась.       — Вы еще просто не знаете мою сестру.       Между тем князь уже поприветствовал жену и дочек. Со сдержанной улыбкой на устах. Сухо и отстранённо. Словно эта встреча не являлась для него столь уж долгожданной. Словно перед ним стояли совершенно чужие люди. Конечно, поведение князя могло озадачить и поразить до самой глубины души того, кто никогда его не знал. Но Яков Вилимович не удивился. Совсем. Более того — он ожидал чего-то подобного. Тот случай с Ромодановским сильно изменил поручика Леманна. Отныне во всем педантичный и честолюбивый он боялся чужого осуждения и не позволял себе чрезмерной чувствительности. Считал, что гораздо лучше быть гордым и немногословным, чем простодушным и болтливым. Собственно, излишняя болтливость-то его на Погост и привела. Что ж, может, оно и к лучшему? Вряд ли этот человек добился бы в родном мире тех высот, которые были доступны его «таланту».       Яков Вилимович отметил также, что его сиятельство князь совершенно не поменялся внешне с тех пор, как они виделись в последний раз. Все такой же сухощавый и бледнокожий, все так же прищуривает холодные синие глаза, как будто намеревается выжечь в собеседнике дыру.       Вдруг в комнату, без стука и предупреждения, ворвался управляющий. Парик его скосился на бок, открывая вид на лысый лоб.       — Ваше сиятельство!.. — запыхавшись, выдавил управляющий, вцепившись в ручку двери. — Княжна, князь здесь!..       — Знаем, Иоганн! — раздраженно сказала Анели. — Говорила же: не беспокой по пустякам!       — Они… направятся к вам… в первую очередь!..       — Хорошо, пускай направляется! Ступай же, ей-богу, Иоганн!       Иоганн вышел, тихонько прикрыв за собою дверь. Из коридора еще долго были слышны его сдавленные стоны: «Ох, горе мне, горе!»       — Любит он преувеличивать, — буркнула Анели.       Не прошло и нескольких минут, как дверь комнаты вновь распахнулась. На сей раз порог комнаты переступил лакей.       — Его сиятельство, — провозгласил он громогласно, — князь Эбнер Александр Рудольф Леманн!       Лакей отступил в сторону, пропуская князя в комнату.       Наблюдающий церемонию Петя тоже хотел подняться с места для приветствия столь значимой фигуры, но Яков Вилимович усадил его обратно:       — Нет-нет, не вставай.       Леманн же прошел вперед и, остановившись в центре комнаты, с фирменным прищуром улыбнулся Якову Вилимовичу.       — Ну, здравствуй же, друг мой! — сказал он на немецком, протянув к Брюсу руки.       — Здравствуй, Эбнер.       После довольно теплого объятия, Леманн взял Якова Вилимовича за плечи:       — Ну и натворил же ты, Джеймс Дэниэл! — продолжал он с недоброй ухмылкой. — Пришлось изрядно покорпеть, чтобы исправить твои… ошибки. На консилиуме о тебе отзывались крайне неприятно. О чем ты вообще думал? Совет в первую очередь ведь с нас спрашивает, с посланников! Для чего ты сунул сироту в епархиальную школу, а? А для чего был этот спесивый отвод глаз? побег? Почему так, Джеймс? Как ты дошел до подобного? Кто тебя околдовал? Выглядишь, к слову, паршиво!       Брюс окинул князя взглядом: его богатые одежды, напудренный парик, вьющийся крупными кольцами, и дорогие сверкающие перстни.       — Зато ты, князь — сияешь!       — Не жалуюсь.       — Мне нужна твоя помощь…       — То, что тебе нужна помощь — видно. Стоит вызвать лекаря.       — Не стоит беспокоиться, Анели мне помогла.       Леманн уставился на Якова Вилимовича так, словно тот сказал нечто очень глупое.       — Ханк! — позвал он.       В комнату вбежал пухлый малый. На каждом шагу его толстый живот, обтянутый черным бархатистым камзолом, забавно подпрыгивал. Низко и испуганно поклонившись, Ханк пробормотал тоненьким голосом:       — Да, ваше сиятельство?       — Вызови Кёллера, господину Брюсу требуется помощь.       — Не следует утруждаться, Ханк, — твердо сказал Яков Вилимович. — Анели вылечила меня.       Ханк растерялся: переводил круглые черные глаза с Леманна на Брюса.       — Ты говоришь какие-то глупости, Джеймс! — Князь всплеснул руками. — Анели — не лекарь, чтобы лечить! Все ли в порядке с твоей головой? Зачем ты приехал?       Яков Вилимович глубоко вздохнул, мирясь с поднимающимся в нем раздражением.       — Это Петя, — он указал на мальчика, — мой ученик, и…       — Этот невоспитанный щенок, — перебил его Леманн, бросив неприязненный взгляд на опустившего голову Петю, — что даже не удосужился поклониться великому князю?       — Эбнер…       Леманн поднял руку в знак молчания.       — Ханк, — сказал он, — прикажи немедленно выпороть мальчишку. А с тобой, Джеймс, нам надо серьезно…       — Если прикажешь выпороть его, — выкрикнул Яков Вилимович, — тебе придется приказать выпороть и меня!       В комнате повисла тяжелая тишина.       Леманн сначала нахмурился, затем — вновь ухмыльнулся:       — Джеймс, ты в своем ли уме, дорогой?       — Я запретил ему вставать. Он болен.       — С какой целью ты притащил сюда больного сироту, позволь же узнать? А это еще кто? Ну, полюбуйтесь же на этот позор! Этот сердобольный человек притащил сюда еще и старика со шлюхой! Ты ее выкупил? Ах, как романтично — обрезал ей волосы, надел на нее мужское платье! Влюбился, как мальчишка…       — Она мой друг. Между нами ничего нет. И не было.       Леманн громко и несдержанно рассмеялся.       — Никогда не поверю в эти глупости, Джеймс! Кого еще ты прячешь? Откуда вообще… Ах, ладно! Моему удивлению нет конца, знай! Никогда бы не подумал, что такой ученый муж, как ты, пойдет на такую глупость! Мне искренне страшно за твое душевное здоровье, мой дорогой и до тошноты трогательный друг! Как видно, не на пользу тебе пошла служба в дикой России. Всегда знал, что ничего хорошего из этого не выйдет.       Яков Вилимович промолчал. Проглотил все унижения. Ради Пети.       — Мальчик проклят, — сказал он. — Я надеялся на твою помощь.       Закатив глаза, Леманн приблизился к Пете.       — Ради какого-то щенка ты рисковал собственной жизнью, отправившись сюда? Ты мог погибнуть! Неужто он, — князь резко дернул мальчика за подбородок, — стоит таких жертв? Ах, ладно! Ты всегда был странным.       Петя замер, глядя на князя снизу вверх.       — Встать! — приказал он на русском.       Петя повиновался.       Приступив к осмотру, князь был бесцеремонен и груб: принялся больно оттягивать мальчику веки, даже не сняв перчаток, совать ему свои огромные пальцы в рот и, хватая за шею, впечатывать свои многочисленные кольца в его кожу.       — Кто проклял? — спросил Леманн на немецком.       — Шварц, — ответил Яков Вилимович.       Князь замер. Выпрямился. Медленно обернулся.       — Кто? — переспросил он с недоумением в голосе.       — Только не говори, — насмешливо сказал Брюс, — что не слышал о нем. Ни то мне придется усомниться в твоем душевном здоровье, мой дорогой, любезный друг!       — Слышал я о нем, слышал, — вдумчиво сказал Леманн, снова пройдя в центр комнаты. — И даже более чем слышал.       С отвращением на лице он снял перчатки и кинул Ханку:       — Выброси!       — Так что же? — поторопил его Яков Вилимович. — Ты сможешь снять это проклятие? Я знаю: тебе это под силу, Эбнер. А иначе я не решил бы обратиться к тебе за помощью.       Леманн поджал губу, изобразив довольно скучную гримасу.       — Жаль твоего щенка, но помочь я не смогу. Побудешь с нами какое-то?       — То есть как — не сможешь?..       — Если бы другой темный маг, Джеймс, но с графом Шварцем я связан узами родства. Сам понимаешь, пока это так, я не смогу ничем тебе помочь. Только наврежу — увы. Даже если попытаюсь избавить твоего щенка от проклятия, погублю его и погибну сам. Стоит ли оно того?       — О чем ты говоришь?! Какими еще узами?! Ты шутишь?..       — Не шутит.       На пороге комнаты стояла Аделаида. В ее глазах стояли слезы:       — Граф Шварц — мой брат…