Ценою жизни

— Приветствую, ваше благородие!       Шварц галантно поклонился и прошел вперед.       Блистательный и безупречный он был похож на созданное ревностным скульптором изваяние, в которое вдохнули жизнь. Вполне возможно, что его правильное, точеное лицо и тонкую, изящную фигуру действительно скопировали с холодной белокаменной скульптуры. Кто знает, чем вдохновился тогда тот темный маг, наделивший его сим чудесным, обворожительным обликом? Чего стоил один только взгляд!       К слову, Яков Вилимович впервые увидел глаза Шварца без враждебного магического пламени — без иступленной кровавой глубины. Глаза его оказались нежными, близкие по цвету к циану, словно драгоценные минералы бирюзы.       На вид ему и впрямь невозможно было дать и двадцати. Искусно же однажды подлый маг выточил из тщедушного, обиженного жизнью мальчика выразительного молодого мужчину! Но кто бы мог подумать, что за маскою дивного лица скрывается незажившая детская боль?       Не будь Яков Вилимович осведомлен о прошлых злоключениях этого человека, подумал бы, что дары природы, способные награждать простых смертных столь прекрасной внешностью, бывают воистину удивительны и щедры. Однако не одна только искусственно воплощенная красота наделяла Уотана привлекательностью. В легких, грациозных движениях угадывалась свойственная его натуре утонченность и жеманство. Эдакий светский обольститель — вечно юный, с игривой, не стареющей душою.       «Неужто это ты? — подумал Яков Вилимович. — Тот самый граф Шварц, что сделал мою жизнь схожую с кошмаром? с самим адом? Неужто это и впрямь ты стоишь сейчас передо мной? Ты, ставший для меня эфемерным, неживым существом, — вредителем, навроде злого духа?»       — Ну, здравствуй, дорогуша, — обратился Шварц к Пете. — Вот мы и встретились.       Однако Яков Вилимович не дал ему приблизиться к мальчику — поднявшись, преградил путь:       — Не подходи.       — О, почтенный, — сказал Шварц, — неужто полагаете вы, что я способен на подлость в присутствии дам и этого несчастного, изможденного болезнями ребенка? Как можно допустить подобное бесчестие? Я лишь хотел побеседовать с вашим сыном — узнать о здравии его.       — Вам не о чем беседовать, — сказал Брюс. — Хочешь говорить со мной — говори.       Выглянув из-за его плеча, Шварц все-таки к Пете обратился:       — Твой отец весьма озабочен здравием твоим, малыш. Как ты себя чувствуешь?       — Благодарю, — ответил Петя, — я в порядке, навроде…       — Чудно! Поправляйся, сладенький!       — Благодарю…       Шварц снова одарил Брюса своим льстивым взглядом:       — Ну а вас, ваше благородие, прошу я всенижайше побеседовать со мною наедине. Чаю, вы откликнетесь на столь малую просьбу?       — Безусловно, ваше сиятельство, — подыграл ему Яков Вилимович. — Разве смею я отказать вам?       Розоватая дымка занимающегося утра стелилась по земле тяжелым туманом. В саду было тихо, только издали до них доносились отдаленные плески фонтана да переклички ранних пташек. Гравий хрустел под ногами, словно кости.       Шварц молчал. Как только они покинули дом и углубились в сад, лицо его приобрело холодную жёсткость. Сейчас он действительно напоминал Брюсу статую. Одну из тех, что украшали ниши в бесконечных анфиладах леманнского поместья. Исчезла эта навязчивая пошлость, так, впрочем, славно сыгранная.       Теперь Яков Вилимович буквально физически ощущал напряжение, которое возникло между ними.       — Ну, рассказывай, — нарушил порядком затянувшуюся паузу Шварц, всматриваясь куда-то вдаль, хотя всюду их окружали лабиринты искусно подстриженных деревьев и пестрых клумб, — как с князем обстоят дела? Ты его еще не убил?       Яков Вилимович взглянул на Шварца.       — Как бы странно это не прозвучало, — сказал он, — но князь еще может оказаться полезным. Весьма полезным.       Шварц остановился и склонил голову набок — упругие завитушки его паричка подпрыгнули. Он ухмыльнулся. Но то была ухмылка более непонимающая, чем насмешливая:       — Я-то думал, ты меня не пощадишь! В чем дело, Брюс? Почему ты столь отстранен? Дело в мальчике? Он растрогал твое сердце настолько, что ты забыл о том, кем я являюсь? — Шварц манерно хихикнул. — Или ты уже сдался, м? Или — струсил?       — Просто стал мудрее, — сказал Яков Вилимович, заложив руки за спину. — Признаю — каждый день, что мы уже здесь, я представлял нашу с тобою встречу: какие ужасные слова сорвутся с моих уст в порыве слепой ненависти, с какой мальчишеской яростью я наброшусь на тебя и примусь душить импульсами боли, пока ты не истлеешь под моей ладонью; но совсем недавно я пришел к осознанию — это ни к чему не приведет. Что толку катать друг друга по земле? К тому же твоя смерть не сделает меня счастливым. И даже Петю от страданий не избавит.       — Ты что же, забыл, что темного мага достаточно лишить жизни, чтобы нейтрализовать его проклятие? Почему ты стоишь на месте как истукан и смотришь на меня столь выдержанно и даже безразлично, хотя давно должен был хотя бы попытаться меня уничтожить? Быть может, этому несчастному ребенку так и не удалось найти места в твоем сердце? Ты покоен. Пугающе покоен. Противоестественно покоен! Твое поведение крайне настораживает и вызывает множество вопросов, Яков Вилимович! Не замыслил ли ты подлости супротив меня? Или же лишился рассудка от великих тягот своих? — Шварц раскинул руки в стороны. — Давай — я весь твой! Я готов принять твой удар!       Яков Вилимович подавил нервный смешок. «Проклятого темного мага не убьешь!» — подумал про себя.       — Понимаю, — иронично продолжил Шварц, опустив руки и разочарованно поджав губы, — ты, верно, проникся к моим девочкам: к Аделаиде, Анели, Зельме, близняшкам? Ты знаешь, как сильно они дорожат мною. Лишить их любимого брата и дядюшки — ох, нет! — твое чувствительное сердце не способно на такую жестокость.       — Ты прав: я не желаю зла ни тебе, ни твоей семье.       Шварц замер, не сводя недоверчивого взгляда с Брюса. Его лицо напряглось. Однако Яков Вилимович успел вовремя заблокировать проникновение в свой разум.       — О нет, Уотан! — рассмеялся Брюс. — Это просто смешно! В мой разум не так легко проникнуть, я ведь не мальчик.       — Ну я же столь подл, хитер и коварен! — Шварц облизнулся. — Я любой ценой получу то, что ты от меня так рьяно скрываешь.       — Не получишь, иначе тебе придется худо. А мне, видишь ли, с тобою ссориться — недосуг.       — Почему же — недосуг? Это-то мне и непонятно. Вы что-то недоговариваете, ваше сиятельство!       — Да бог с тобой, Уотан. — Яков Вилимович прикрыл веки и помассировал пальцами лоб. — Сам ведь знаешь: пустая трата времени.       Шварц приблизиться к Брюсу, взял его под руку и прошептал:       — Как бы ты не старался себя утешить, дорогой, но тебе не удастся выйти сухим из воды — придется сразиться со мной.       Однако Яков Вилимович не отстранился.       — Это сражение ни к чему не приведет, — повторил он почти так же тихо, — и ты знаешь это не хуже моего.       — Ошибаешься.       — Я ошибался раньше. Раньше, когда думал, что твоей смертью закончатся все мучения мои. — Яков Вилимович схватил Шварца за плечи, чуть встряхнул. — Говори с мною серьезно! Не к чему притворства! Хватит!       Оскорбленно стряхнув с себя его руки, Шварц отошел в сторону и напряженно выдохнул. Очевидно, как и Брюс, боролся с поднимающимся внутри раздражением.       — Тебе придется сразиться со мной! И я не собираюсь уговаривать тебя! Таковы правила!       — Уотан… — простонал Яков Вилимович умоляюще, с упреком.       Проворчав себе под нос нечто очень грубое, Шварц всплеснул руками — кружевные рукавчики взметнулись у самого лица Якова Вилимовича.       — Хорошо! — произнес он с придыханием. — Зачем же, позвольте узнать, вы, Яков Вилимович, прибыли сюда? Вы прекрасно осознавали, что в конце предстоит встретиться со мной! Зачем обратились за помочью к князю Леманну, а? А зачем…       — Подался бы я сюда, думаешь, — перебил его Яков Вилимович, — ежели бы знал, что ты связан с Леманном узами родства?! Или в твоем представлении, я совершенный дурак?! Совершил бы я тогда, думаешь, сей опасный путь через границу, подвергая опасности жизни близких?! Я лишь потратил в пустую время — все это я прекрасно знаю и без тебя! Посему, окажи милость, не читай мне нотаций!       — Да ты попался в руки самого дьявола! Леманн обманул тебя, обвел вокруг пальца, как мальчишку! А ты по доброте душевной доверился ему! Конечно, он ведь твой старый приятель! Но он, как и любой другой темный маг, не способен на сострадание!       Яков Вилимович устало выдохнул. Как же надоели ему эти лишенные всякого смысла беседы! Разве можно достучаться до человека, который… играет?       О да, Шварц притворялся. Пытался всеми силами продемонстрировать, что подобные издевательские разговоры доставляют ему удовольствие. Зря, в общем-то, старался. Теперь-то Яков Вилимович видел его насквозь.       Было ли ему тошно от этой правды, кою он не должен был узнать? Было. Еще как было. Но особенную боль доставляло осознание, что с этим «преимуществом» он также бессилен, как и без него.       — Изнурительные бессонные ночи, — сказал Шварц серьезно, даже сочувственно, — нескончаемые выяснения отношений с князем, беспокойства за жизнь мальчика, воспоминания, не дающие покоя, — и все из-за твоей глупости. Проклятия не нейтрализуют обыкновенные бронзовые нити, навредят только!       — Ты все еще имеешь власть над его телом и разумом? — спросил Яков Вилимович.       — Да, но не такую, какой владел раньше. Леманн своим вмешательством помутил мое могущество. Как ты мог быть столь доверчивым?!       — Все мы бываем чрезвычайно доверчивы…       Шварц снова нахмурился, уставившись на Якова Вилимовича с глубочайшим непониманием, граничащим с потрясением:       — Я не понимаю вас, Яков Вилимович…       — Он все знает, Уотан!       Яков Вилимович и Шварц одновременно обернулись.       Навстречу к ним, чуть пошатываясь, шагал Леманн. При раннем утреннем свете его изрядный синяк на переносице выглядел даже более чем внушительно.       — Ах, князь! — проворковал Шварц, резко изменившись в лице: былая вдумчивость уступила место чарующему обаянию. Из-за обшлага рукава он вытянул кружевной веер и нарочито оным обмахнулся. Якову Вилимовичу ударил в нос аромат дивного парфюма.       — Вам уже, как видно, полегчало? — Шварц хихикнул. — Изрядную вам господин генерал, однако же, задал трепку — вон какая шишка! Небось голове дурно?       — Уо-отан… — сладко протянул князь, обняв Шварца за плечи и расцеловав в обе щеки. — Здравствуй, душка! Как поживаешь?       — Эбнер, — сказал Шварц не менее сладко, — к чему ты пришел? Знаешь ведь, как мне неприятна твоя физиономия. Иди, куда шел, дорогой, пока я отпускаю. Видишь — взрослые люди беседу важную ведут. Тебе здесь не место.       Леманн скованно улыбнулся. Энтузиазм его заметно поубавился — образ хлебосольного хозяина не удался. Хотя вполне возможно, что его фальшивая игра — до абсурда фальшивая! — казалась таковой на фоне виртуозной игры Шварца?       — Да как же я упущу возможность встретиться с тобою, милый Уотан? — продолжал тем не менее князь. — Как узнал, что ты прибыл, прямо рассвирепел, прямо обозлился: ба! как же это меня не предупредили о твоем приезде, негодные?!       — Как жаль, — небрежно выпалил Шварц, — что я не испытываю к тебе тех же теплых чувств.       — Что ты! Мы давненько не виделись — ты ведь избегаешь встреч со мною после той милой сцены…       Делано хихикнув, Шварц прикрыл рот веером и, прислонившись к Брюсу плечом к плечу, громко прошептал:       — Князь Леманн не такой уж и страстный любовник, какого из себя мнит! Он, как и все мужчины, надоедлив и скучен!       У Леманна округлились глаза, он так и вспыхнул:       — Лжец! Между нами ничего не было!       — Неужели? — Шварц ухмыльнулся. — Ах, дорогой! Не следует так волноваться почем зря — ну, было и было! Думаешь, мне так понравилось? Успокойся, в сем вопросе мы остались квитами, и я на тебя за то вовсе не сержусь! Я лишь не лгу и не стыжусь признаться в сём, а ты — трусишь, хоть уже и заикнулся. В твоем возрасте почтенном подобные переживания могут негативно сказаться на здоровье; успокойся же, успокойся! Не дай бог сердечный удар получишь!       Яков Вилимович тоже не упустил возможности съязвить:       — Очевидно, — сказал, — тебе действительно есть, что скрывать, Эбнер!       — Содомский грех лежит лишь на его плечах! — пропыхтел Леманн. — К счастью, я еще в своем уме! И он прекрасно знает, о чем я говорю! К чему эта наглая ложь?!       Шварц громко и несдержанно рассмеялся:       — Он еще в своем уме — боже, никогда не слышал ничего более возмутительного! Ха-ха-ха! Вы слышали, Брюс?! Этот индюк считает себя правильнее других! Ах, ну что за болван? В чужих глазах соринку разглядит, ан в собственных не заметит и бревна! Истинно — чудак!..       Заметно сконфуженный Леманн было занервничал, но довольно скоро собрался — сделал вид, что сей разговор его нисколько не волнует:       — Где же сейчас твой французик? — спросил у Шварца с самым непринужденным выражением лица. — Почто не с тобой?       — Шарль сейчас в резиденции, — ответил Шварц, — разрешает твои промахи. Видишь ли, Совет считает тебя мало полезным в вопросах, кои касаются прибытия господина Брюса на Погост. Ты не справился. Ну а кроме всего прочего — тебя заподозрили в пособничестве господину Брюсу и его друзьям. Так что в скором времени к тебе нагрянет господин полицмейстер и станет обыскивать твое поместье в поисках беглецов.       Выпрямившись и гордо вздернув подбородок, Леманн недовольно фыркнул:       — Он не имеет надо мною власти! Я — князь!       — Все знают, как посланники попадают на Погост, Эбнер. И ты ценишься в Совете не выше обыкновенного рядового солдата, когда речь идет о безопасности целого мира. Мне ли тебе это рассказывать? Дом, в котором ты живешь, не принадлежит тебе. Он принадлежит им, Совету, который однажды забрал тебя под свое крыло. Тебя — маленького, беззащитного поручика.       — Ну а ты, Уотан? — Леманн прищурился.       — Что — я?       — Ты помнишь, как впервые попал сюда?       — К чему переводить стрелки на меня? Речь о тебе. О твоих неудачах.       — А я хочу вспомнить твои!       — Что ж? — Шварц простодушно пожал плечами. — Пожалуйста. Ежели тебя это успокоит, мы с Яковом Вилимовичем готовы выслушать, правда, Яков Вилимович? Думаю, вам это будет не менее интересно!       — Честно? — ответил ему Яков Вилимович. — Мне решительно плевать.       — Поверь, — обратился Леманн к Брюсу, игнорирую нервный смех графа, — тогда он не был таким! Он был похож на затравленную собачонку, которая от поднятых рук людских прижимает уши и скулит! Это я его таким сделал! Я! Я приютил его в своем доме! Я научил его пользоваться силой! Только благодаря мне ты сейчас…       — Увы и ах, Эбнер! — перебил его Шварц. — Ты и палец о палец не ударил, чтобы чему-то меня научить. Согласен: я был не столь влиятелен в то время, когда здесь, в Московии, ты уже имел власть. И я не стану отрицать, что неоднократно искал в твоем лице поддержку, но… Ты сам знаешь — тебе было не до этого. Вместо помощи, в которой я так нуждался, ты предпочитал издеваться надо мной. Изощренно, жестоко. Ты без всякого зазрения совести пользовался моей беспомощностью, доверчивостью и — что уж скрывать? — невинностью, как тебе заблагорассудиться, и теперь говоришь, что чему-то меня научил? Ты научил меня лишь страху. Я боялся тебя — да. Но зато теперь — ты боишься меня, как затравленная собачонка, которая от поднятых рук людских прижимает уши и скулит.       Леманн был сражен: лихорадочно соображая, что сказать, он блуждал глазами, словно в воздухе должен был непременно вспыхнуть верный ответ.       — Это все, что ты хотел сказать? — нарушил тишину Шварц. — Ежели да, и ты считаешь, что достаточно опустил меня в глазах Якова Вилимовича, то — слава богу! Ежели нет, то — кончай выдумывать всякий вздор, я ведь и без того тороплюсь. Князь поднял на Шварца глаза и, как ни в чем не бывало, любезно спросил:       — Так значит ты не останешься погостить?       — Хм, к чему мне Якову Вилимовичу глаза мозолить? — ответил Шварц. — Это было бы с моей стороны крайне неправильно и к тому же жестоко.       — Когда это ты стал так заботиться о душевном равновесии своих жертв?       — Господин Брюс — жертва, ха! Не смеши меня, дорогой!       — Ну да, конечно, — сказал Леманн, — отныне, когда он знает, что ты был уродцем, коего отец привязал к столбу, он просто не может быть твоей жертвой.       — Замолчи, — процедил Яков Вилимович сквозь зубы. — Закрой уже свою мерзкую пасть!       Шварц обернулся на него. Но Яков Вилимович не видел его лица, на котором вновь отразилась крайняя озадаченность.       Сжав руку в кулак, Шварц-таки заставил Леманна замолчать — тот потерял сознание, свалившись прямо в фигурный куст. Даже пикнуть не успел.       — Жалкое создание, — сказал Шварц, глядя на князя сверху вниз, как на лошадиную лепешку.       — Согласен, — кивнул Яков Вилимович.       Он наконец обратил взгляд на Шварца, смятение и подавленность которого сконцентрировались в какую-то неестественную мрачность. Он заметно смутился.       — Представляю, — произнес Шварц дрогнувшим голосом, — какой ложью успел покрыть мое имя этот ничтожный человек! Он, верно, болен головою, потому как мой отец любил меня всем сердцем. Хм, надо же такое выдумать! В извращённом сознании этого дьявола каких только историй не бывает!       — Я знаю его не хуже вашего, — сказал Яков Вилимович.       — Что ж, чудесно. — Шварц натянуто улыбнулся. — В таком случае даю вам ровно сутки, Яков Вилимович. Вы должны отдохнуть, набраться сил. Не смейте являться в подобном виде — такой бой будет нечестен. Завтра в предрассветный час откроются врата в мой мир — успейте вовремя. Пути назад не будет. Вы найдете меня. Вас приведет ко мне мой голос. Он станет вашей путеводной звездой.       — Я принимаю ваш вызов, — ответил Брюс.       — Конечно, принимаете! Ведь от этой встречи зависит жизнь Пети.       Аделаида встретила Якова Вилимовича в передней. Невозможно было не заметить, как сильно ее изменили события прошедших дней. Она уже не была той прекрасной молодой женщиной, радушно встретившей их пару недель назад. Отягощающие часы самобичевания состарили княгиню, казалось, на несколько лет: морщины стали глубже, глаза ввалились.       — Когда? — спросила она.       — Завтра, — ответил Брюс. — В предрассветный час.       Княгиня прикрыла веки — по щекам скользнули слезы.       Кажется, в доме еще никогда не было так тихо, как в то утро. При желании можно было услышать собственные мысли. Но вместо мыслей — безусловно, сбивчивых и неутешительных, — Яков Вилимович услышал глас тишины. Пугающий и предвещающий недоброе.       Когда он вернулся обратно в комнату, Анели поспешно удалилась, обещая «обязательно заглянуть позже». Было ли ей неудобно перед Яковом Вилимовичем за дядю, хотела ли она оставить его наедине с мальчиком — Яков Вилимович не знал. Как бы то ни было, а сейчас ему действительно необходимо было оставить на время весь свой обширный багаж проблем, и сосредоточиться на мальчике.       — Батюшка, — спросил Петя, заглядывая Брюсу в глаза, — это, правда, что настоящий граф приходил? Мне токмо что рассказали, что это граф был! Чего он от вас хотел-то?       — Да, — сказал Яков Вилимович, присаживаясь рядом, — это мой… давний приятель.       — Это мы в евонном доме, да?       — Нет, сынок, не в… евонном.       — Хоромы, конечно, изрядные! Словно бы царские!       — Княжеские.       — Вы, батюшка, с князем дружите? — удивился мальчик. — А как же ж так случилось? Вы мне расскажите?       Яков Вилимович улыбнулся — столь живое любопытство мальчика умиляло его сердце.       — Видишь ли, — сказал он, — помог я ему однажды — жизнь спас. Вот теперь и он мне помогает: дома у себя приветил. А Анели тебя лечила.       — Значит, это правда! — воскликнул Петя. — Неужто и впрямь лекарь она, батюшка? Я с нею токмо что познакомился.       — Правда, сынок, она — лекарь. И очень хороший лекарь.       — Она мне понравилась — добрая зело! Потчевала какими-то блюдами заморскими. На вид страшные, ан на вкус — м-м-м…       Яков Вилимович рассмеялся. Не узнавал он в этом открытом мальчике своего смиренного ученика!       — А почто меня лечили-то, бать? — спросил Петя. — Я ж здоровым был!       — Случилось кое-что, — сказал Яков Вилимович, — головою ты сильно ударился — память потерял.       — Потерял, хм? — Петя призадумался было, но уже через секунду снова оживленно заговорил: — А что это за нитки у меня везде торчат, а, батюшка? Болят чегой-то… Вот эти особливо.       Петя погладил себя по животу.       — Сильно болят, сынок? — спросил Брюс.       — Э-э-э, ну, так…       — Ничего, это пройдет. Главное, чтобы не разошлись. Ты осторожней с ними, хорошо?       — Меня ножом некто распорол, да?..       Яков Вилимович не нашелся, что ответить.       — Ты приляг, ладно? — сказал он, накрыв мальчика одеялом. — Тебе отдохнуть надобно.       — А потом расскажите, — спросил Петя, зевая, — как оно, в походе-то?       — Обязательно, сынок. Все-все расскажу. Ты только отдохни.       — Я верил, — прошептал мальчик, счастливо улыбнувшись, — я знал, что вы живы.

***

      Анели обожала своего дядю. Без преувеличений и обмана. Те дни, когда он приезжал в угрюмое поместье Леманна, были для нее особенными. Даже солнце, одинаковое каждый день, казалось, начинало светить в окна ярче.       Анели обожала общество дяди Уотана — с ним никогда не бывало скучно, ему всегда можно было довериться, и он понимал ее. Но самое главное — принимал такой, какая она есть; поддерживал ее взгляды и увлечения. Анели дядюшка Уотан заменил когда-то отца, но она также видела в его лице и доброго друга, с которым было легко и спокойно. Он был, безусловно, умным, современным и справедливым человеком. Человеком чести, человеком слова.       Его интересы, его глубокие и обширные познания в различных областях науки, литературы и самой жизни увлекали девушку; его широкий интеллектуальный горизонт не мог не производить впечатление. Он многому научил ее, во многое посвятил и даже помог стать тем, кем она является сейчас. Какой бы из нее вышел толковый лекарь, если бы дядюшка не привозил ей толстые фолианты по врачеванию из далекого и недосягаемого Амстердама, различные докторские материалы из Швейцарии, семена и зелья из Лондона?       Но…       «Почему, дядюшка? — отчаянно силились понять его теперь Анели. — Почему ты поступил столь жестоко? Почто проклял этого несчастного мальчика? Зачем подверг опасности Якова Вилимовича? Разве заслужил он кары твоей? Что с тобою стало, милый дядя? Не ты ли учил меня добру и состраданию?..»       …Анели приложила ухо к двери покоев Якова Вилимовича. Он весь день провел наедине с мальчиком. К ним никто не заходил без надобности, чтобы избежать очередных неудобных вопросов Пети. Якову Вилимовичу и без того было нелегко подбирать верные слова, чтобы не ввести его в заблуждение. Пусть лучше будет обманут, чем напуган.       Анели еще немного потопталась у двери, прежде чем постучать и войти. К счастью, в сей поздний час мальчик уже спал.       — Мне нужно поговорить с вами, — начала Анели, присев на софу. Брюс опустился рядом.       — Ах, как мне совестно за дядюшку! — простонала девушка. — Зачем… зачем он только так поступил?       — Он был вынужден, — ответил Яков Вилимович. — Ради тебя и твоих замечательных матери и сестер.       — О чем вы? — не поняла Анели.       — Не бери в голову, милая!       — Я не понимаю. Объясните.       — Я лишь строю собственные предположения, касательно поступка твоего дядюшки, Анели. Словом, пустяки, мысли вслух!       Анели не предала особого значения его очевидным оправданиям и заметной растерянности. Ее голова была забита совершенно другим.       — Яков Вилимович, — сказала она с мольбою в голосе, — прошу вас, не ходите. Он ведь темный маг!       — Анели…       — И… вам совсем не страшно?       Яков Вилимович удивленно вскинул брови:       — Страшно?       — Ох, извините, Яков Вилимович! Что же это я такое говорю?! Я вовсе не считаю вас трусом! Не обижайтесь, прошу! Ляпнула, не подумав, дура!       — Ну-ну, полноте, — улыбнулся Брюс. — Я вовсе не обижаюсь.       — Я просто… м-м-м… просто смотрю на вашу битву своими глазами, понимаете? Я бы испугалась, хоть почти ничего на свете не боюсь. Хотя нет… я боюсь за вас.       — Это лишнее, Анели. Я справлюсь. Множество раз я мог свернуть с пути. Опасности подстерегали нас каждый день, каждый час, каждую минуту. Но мы выжили. Мы справились. И все благодаря тому, что верили — верили в свои силы, верили в добро, верили друг в друга. Знаешь, когда Пете пришлось посетить танцевальный вечер перед отбором в епархиальную школу, я тогда подумал — что же это? неужто совершил он невозможное, и с простреленной ногою, смог выдержать боль и пройти это испытание? Танцевать наравне с теми здоровыми мальчишками, смотреть на сотни глаз вокруг, не сбиться с ритма, наступать на кровоточащую ногу и не пасть? Он смог. Смог, понимаешь? В тот вечер я взглянул на него иными глазами. Я увидел в нем не мальчика, но взрослого человека, я увидела в нем мужчину. До того дня я думал, что он недостаточно силен внутренне, ведь так уязвим пред Шварцем — так легко позволяет себя мучить и сводить с ума. Но в тот день я понял: Петя сильнее, чем кажется. Он доказал мне, что может идти до конца. И я пойду, Анели. Я никогда не сворачивал с пути и не сверну теперь. Я пойду туда и взгляну в лицо той опасности, которая подстерегала меня каждый день на Погосте. Я завершу то, что начал твой дядюшка.       — Ваше сиятельство, — вдохнула Анели, поджав губу, — но это ведь не обычная дуэль.       Яков Вилимович придвинулся ближе и прижал княжну к себе.       — Я знаю, моя девочка, ты беспокоишься. Не стоит.       — Да как же я смогу?.. — Анели крепко прижалась к нему. — Вы ведь так дороги мне, Яков Вилимович! Я была так взволнована, когда дядюшка пригласил вас в сад, все ждала, когда же наконец почувствую вашу ярость, но чувствовала лишь покой. Подумала уже, что сыворотка перестала действовать… — Она чуть отстранилась. — Почему вы не сразились с ним? Почему отпустили?       — Мне не на что злиться на твоего дядю.       — Вы так… так…       — Что, милая?       — Извините, это прозвучит абсурдно, но вы так напоминаете мне его, дядюшку Уотана. Я никогда… никогда не знала таких людей, какими являетесь вы оба — великодушных, милосердных. В мире слишком много несправедливости, много жестокости. Особенно здесь…       — Знаю, Анели. Быть может, следует на какое-то время оставить Погост? Ты хотела бы отправиться с нами?       Такого Анели уж точно никак не могла ожидать!       — Яков Вилимович, ах, право, как неудобно! Благодарю вас… благодарю. Но как же маменьку бросить? А Зельму? Она хоть и смелая, но так нуждается в моей поддержке.       — Думаю, княгине и твоим сестрам отпуск сей також пойдет на пользу. Кто знает, возможно, тебе и не захочется уезжать? Ты мечтаешь о свободе. Быть может, хватит сидеть здесь и лечить Иоганна от мигреней, а Ханка — от кишечных болей? Быть может, ты бы была счастлива там, где родилась? Погост все-таки… мир мертвых. А ты — еще живая, Анели. Не нужно хоронить себя здесь раньше времени. Посмотри мир, который так жаждешь увидеть. Ты этого заслуживаешь! И твои сестры и твоя мать.       — Да, я бы уехала, но только с ними. Мое сердце разорвется от тоски, если их не будет рядом.       Тут в дверь тихо постучали. Анели и Яков Вилимович переглянулись: не к добру это.       На пороге появилась Аленушка.       — Яков Вилимович, — прошептала она, — там к вам виконт пожаловали. Зовут вас.       — Виконт? — переспросил Брюс, нахмурившись.       — Да, ваше сиятельство, виконт де Дюруа. Видеть вас желают немедля. В библиотеке вас дожидаются.       — Ступайте, Яков Вилимович, — сказала Анели. — А я за мальчиком пригляжу.       — Ты знаешь этого де Дюруа, Анели?       — Конечно, знаю! Он… — Княжна запнулась, отвела взгляд в сторону. — Он добрый друг нашей семьи…       Яков Вилимович вопросительно взглянул на нее. Ах, как неловко ей было ловить на себе его подозрительный, испытующий взгляд!       Анели сдалась:       — Виконт — возлюбленный дядюшки…