Ценою жизни

Число заблудших возрастало с каждой секундой. Конца и края не было гряде их тенистых силуэтов. Страшно представить, каким образом возможно было пробить дорогу к отступлению, которая уже завела их в ловушку. Да и была ли она, эта спасительная дорога?       Озираясь по сторонам на стремительно приближающихся духов, Яков Вилимович взял алебарду в одну руку, вторую — вытянул перед собой. Другого выхода не было. Обратившись к магии, он сумеет на какое-то время сдержать натиск врага.       Но Зельма дернула его за обшлаг кафтана:       — Одна лишь магия — бессильна. Вонзите алебарду в землю!       Яков Вилимович смерил ее недоверчивым взглядом, но все-таки повиновался. В конце концов Зельма гораздо лучше его разбиралась в земных юдолях Пустоши и — тем более! — в превратностях неравноценного боя с населяющими ее вредными духами.       Замахнувшись и со всей силою вонзив острие алебарды в рыхлую почву, Яков Вилимович вновь почувствовал ту странную вибрацию, исходящую от рукояти. Один миг — и землю сотрясла мощная ударная волна. Она прошла по всему его телу — сбила дыхание, сотрясала члены и опустилась тяжестью в желудок. От рукоятки до самого наконечника заговоренной алебарды по земле, словно по зеркальной поверхности воды, пошли голубые волны. Рябь распространялась с молниеносной скоростью. До сего момента смелые, перекрикивающие друг друга и размахивающие блестящими клинками заблудшие оказались сбиты с толку.       Но Яков Вилимович этого не увидел. Не увидел поражения назойливого врага. Не увидел, как один за другим заблудшие растворились в воздухе, оставляя от себя прах — белоснежную пыль, кою было не отличить от инея.       Вихрь искрящего голубого свечения, заключив его в центре набирающей силу воронки, закручивался и гудел. Но Яков Вилимович не сдавался: сжав рукоять алебарды, опустился на одно колено и удерживал ее, позволяя вихрю густо окутать себя…       Кто знает, в какое бы зло могла обратиться сила заколдованного оружия, не вмешайся в сей упругий магический вакуум Зельма. Она крепко вцепилась руками в рукоять алебарды и со всей силы дернула на себя.       Девочку тотчас же отбросило в сторону на несколько метров. Перевернувшись в воздухе, она ударилась спиной о торчащую из земли корягу. Кряхтя и постанывая, Зельма подняла голову. Вихрь исчез.       Опираясь на черное иссушенное дерево, она поднялась на ноги и, толком не оправившись от истинно впечатляющего падения, поспешила к Якову Вилимовичу.       Сила, заключенная в алебарде, и его отбросила в сторону. Это была черная магия — неподвластная, своевольная. Ему было нелегко совладать с нею.       Перевернувшись с ушибленного бока на спину, Яков Вилимович почувствовал тупую боль в позвоночнике и пульсирующую — во лбу. Голова просто разрывалась на части. Безразличными глазами глядя сквозь изогнутые ветви на бесцветное небо, Яков Вилимович был на грани обморока. Но он никак не мог позволить себе подобной слабости.       — Зельма… — выдавил из себя Яков Вилимович, тяжело приподнявшись на локтях. Из легких вырвался сухой приступ кашля.       Брюс увидел рядом с собою злополучную алебарду — мерцающее затухающими всполохами острие, казалось, мучилось не меньше его. Проявив к спасительнице снисхождение, и нервно не отбросив ее от себя в сторону, он обратил взгляд на бегущую к нему Зельму.       — Яков Вилимович! — Девочка плюхнулась рядом с ним на колени. — Яков Вилимович, вы меня слышите?! Что с вами?!       — Зельма, детка, ты цела?! — вторил ей он, присаживаясь и тревожно оглядывая ее с ног до головы. — Не ушиблась?       — Нет. Вы-то как? У вас кровь…       Если бы она не сказала, Яков Вилимович, верно, и не заметил бы. Горячая струйка крови, стекающая из носа на губы и подбородок, неприятно щекотала кожу.       — Ничего, — сказал Брюс, вытерев лицо рукавом кафтана. — Жить буду.       — Это все из-за темной магии — я знаю!       — Пустяки. Это просто кровь.       Зельма тяжело вздохнула.       — Не знала, что они столь быстры. Мы совершили ошибку, принявшись драться с ними… За одним, завсегда следует второй, и третий… Много добрых путников погибло в начале пути — те, что пытались бороться с заблудшими… Надобно сразу было бежать…       Яков Вилимович в очередной раз поразился ее рассудительности и мужеству. Совсем еще юная она не растерялась, не изменила доблестной своей натуре и сражалась, как настоящий воин.       — Благодаря тебе, — сказал Яков Вилимович, опустив руку на плечо девочки, — мы выжили, Зельма. И благодаря тебе отныне знаем, как одолеть заблудших. Ты спасла нас.       Девочка так и замерла, словно громом пораженная. «Что он сказал?» — читалось в ее больших, серых глазах.       — Вы правда так думаете?..       — Это так и есть, Зельма. Мне не к чему тебя обманывать.       — Благодарю вас, Яков Вилимович, премного благодарю. Обещаю: я не огорчу вас и впредь.       — Верю. — Яков Вилимович улыбнулся.       Несмотря на то, что битва выдалась изнуряющей, Зельма совсем не чувствовала усталости, напротив — все ее существо жаждало новых потрясающих сражений. Поэтому на уговоры Якова Вилимовича передохнуть она, само собой, не поддалась. «Отдохнуть еще успеем, — заявила она. — Ан до бухты добраться до темноты — обязаны!» По ее словам, здесь, в Стонущем лесу, устраиваться на ночлег было почти так же безрассудно, как в эпицентре кровопролитной баталии. Да никому и в голову не придет ложиться почивать в самый разгар битвы, что за глупости?       — А в бухте, говоришь, — спросил Яков Вилимович, спускаясь обратно к замерзшей реке, — безопаснее?       — Там на мелководье стоят заброшенные корабли, — объяснила девочка, беспокойно озираясь по сторонам. — В одном из них и от непогоды можно будет укрыться, и от неприятеля. Яков Вилимович, зачем мы снова здесь? Нам ведь вперед надобно — к игумену!       — Знаю, но безоружными к игумену являться никак не можно, верно?       Зельма поставила руки в бока и нахмурилась:       — И что вы собираетесь делать?       — Раз воду стоит поберечь, — сказал Брюс, — а кроме водяных свечей игумена никак более не одолеть, мы наберем с собою речной. Дай мне, будь добра, свой котелок.       — Все не так просто, — сказала девочка, попутно исполняя его просьбу. — Обитель игумена заколдована — ежели прольется в ней хоть одна капля вашей крови, она начнет гореть, да еще и невидимым хором оглушит. Не надейтесь на честный бой, игумен — трус; он спрячется в темноте и нападет подло, исподтишка. Долго в пылу не протянуть, потому не медлите — атакуйте быстро!       Яков Вилимович кивнул и наклонился к воде. Лёд был совсем тонким — хватило одного прикосновения, чтобы поверхность с хрустом лопнула и наружу вырвался робкий ручеёк.       — Я оставлю тебе алебарду, — сказал Брюс, наполняя котелок, — на случай, ежели заблудшие пожалуют.       — Быть может, мне с вами в обитель следует отправиться? Ну, на всякий случай.       — Нет.       Тогда она несдержанно цокнула языком и раздраженно вздохнула. Яков Вилимович был уверен, что еще и глаза закатила. Сдержав смешок, он, однако же, оставался непреклонен:       — Из двух зол завсегда выбирают меньшее. Безопаснее тебе будут остаться снаружи. Мало ли с какими неприятностями мне придется столкнуться?       И тут Яков Вилимович впервые задумался над тем, с какими неприятности может столкнуться Зельма, если он потерпит поражение. Она так внезапно появилась — прямо-таки свалилась ему на голову! — что он и не подготовился как следует к знакомой роли ответственного опекуна. Это, конечно, представлялось не таким уж и тягостным бременем, учитывая, сколько он исполнял эту роль для Пети на Погосте; но Пустошь — другое. Да и сама Зельма — тоже. Случись с нею что, как он объяснит это Аделаиде? А если случится беда с ним, и она останется здесь одна, что тогда? Капелла, где отсиживается Шварц, слишком далеко отсюда — вряд ли он поспеет на помощь к любимой племяннице. Более того — Яков Вилимович был уверен — Шварц и не знает, что Зельма юркнула на Пустошь вслед за ним.       В общем, помимо безопасности девочки, Якову Вилимовичу предстояло позаботиться и о своей собственной безопасности: не кидаться опрометью в бой, не рисковать без необходимой на то причины и продумывать каждый шаг наперед. Ведь враг не дремлет.       Заблудшие сопровождали их до самой обители, которая оказалась совсем недалеко от реки. Но теперь они, наученные горьким опытом, без проблем справлялись со злыми духами. Иной раз Яков Вилимович просто не успевал поразить оных — Зельма опережала его: рубила шпагой с таким неподдельным азартом и удальством, что Брюсу и вмешиваться не приходилось. Она действительно прекрасно владела оружием, была внимательной и осторожной.       — А вот и она! — торжественно провозгласила Зельма, указывая на скрывшуюся под сенью больших крючковатых деревьев обитель.       Приблизившись к обители, больше похожей на какую-то древнюю дощатую лачугу, покосившуюся и обугленную, Яков Вилимович скинул с плеча суму, вынул из нее свечу, сунул в карман кафтана и передал Зельме алебарду и флягу.       — Будь бдительна. Пообещай мне, что останешься здесь.       Зельма вздохнула и поджала губки.       — Обещай, Зельма! — повторил Яков Вилимович, сжимая ее плечи. — Прошу тебя: не действует опрометчиво. Иначе, спеша к тебе, я не одержу победу над игуменом. Обещай, что исполнишь мою просьбу, сколь бы она не отягощала тебя. Впереди еще много славных побед — побереги силы.       — Обещаю… — пробормотала Зельма, поникнув плечами. — Ступайте, Яков Вилимович. Да поможет вам Бог.       С тяжелым сердцем оставив ее одну, Яков Вилимович направился к обители. Однако с виду кряжистая и такая неустойчивая, что, кажется, дунь на нее и она развалиться, обитель сия оказалась в два этажа с сохранившимися признаками былой роскоши: наличники окон, некогда украшенные искусной резьбой, сохранили тонкий замысловатый узор; причелина, прикрывающая торец двускатной тесанной крыши, была умело декорирована солярными символами и крестами. Поднявшись на крылечко по жалостливо стонущим ступенькам, Яков Вилимович толкнул плечом дверь, которая висела на одной поскрипывающей петле, и, в последний раз оглянувшись на затаившуюся в тени деревьев Зельму, вошел внутрь.       Не успел толком и порога переступить, как сиротливо покосившаяся дверь за его спиной захлопнулась. Затворились сами собою и ставни окон, мало-мальски пропускающие в обитель серый свет пасмурного дня. Теперь кругом стояла темнота — обезоруживающая, тихая. Но насколько Яков Вилимович успел заметить, здесь, внутри, обитель представляла собою обыкновенный бревенчатый терем с полуразвалившейся лестницей в сенях. Казалось бы, что страшного могло произойти в заброшенном старом доме? Однако обитель была живой.       Яков Вилимович слышал ее дыхание — оно было похоже на сквозящий ветерок. Сначала едва уловимый, затем — упругий и теплый. «Дыхание» обители, исходящее из ниоткуда, казалось, было везде — Яков Вилимович чувствовал его на своем лице, шее и руках.       А вскоре он услышал и ее голос. Едва уловимый шепот. Словно впечатанные в стены меж собою шелестели человеческие голоса.       Когда же Яков Вилимович осмелился сделать осторожный шаг вперед, до его слуха донеслось легкое церковное пение. Как и «дыхание», оно было сначала тихим, но потом переросло в более отчетливое и громкое.       Окунув свечу в воду фитильком, Яков Вилимович, по-прежнему ослепленный непроглядной темнотою, увидел моргнувший в котелке огонек.       То был особенный, волшебный свет.       Свеча горела белоснежным перламутровым пламенем, окрашивая предательски нависший потолок и стены неестественным мраморным цветом. Оставив котелок у входа, Яков Вилимович поднял свечу, вооружился шпагой и стал медленно, но уверенно продвигаться вперед под неприятную мелодию. Одну из тех, что заставляют кровь стынуть в жилах. Полная тоски и надвигающейся угрозы она, казалось, наполняла своей тревожной заунывностью все уголки обители. Голоса то поднимались плавной волною, то — надвигались вихрем.       Кажется, Якову Вилимовичу и впрямь предстояло сразиться не столь с игуменом, сколь с самой обителью.       Остановившись на пороге горницы, Брюс оглянулся — его не покидало ощущение, что некто стоит за его спиной. Ну или по крайней мере сверлит его спину своим пронизывающим взглядом. Разыгравшееся воображение? Или — реальное предчувствие? Как бы там ни было, но даже если кто-то и подкрадётся сзади, он вряд ли это услышит — грозное пение не умолкало ни на секунду.       Влекомый желанием скорее выбраться из этого гиблого места, Яков Вилимович вошел в горницу. Под ногами захрустели осколки битой глиняной посуды, обломки деревянной утвари и еще каких-то предметов, которых не пощадило пламя пожара.       Однако вскоре его внимание привлекла тлеющая у дальней стены церковная ряса.       Освещая себе путь к загадочному одеянию, выглядевшему броско на фоне всеобщего разрушения, Яков Вилимович подкрался ближе.       Он замер.       Облаченное в тлеющую рясу, на лавке покоилось тело игумена.       По крайней мере никаких признаков жизни страж не подавал — глаза, подернутые смертельной поволокой, широко раскрыты и с безразличием смотрят в пространство; руки, стянутые свежими ожогами, со свисающими кусками плоти, раскинуты в стороны; с окровавленных пальцев свисают четки с золотым распятием; длинная борода почти вся истлела. Яков Вилимович наклонился над его лицом, и заметил блеснувший под лавкой позолоченный церковный посох, изборожденный трещинами и вмятинами.       Казалось, игумен погиб совсем недавно — кровь на лице и руках еще даже не успела спечься. Но кто убил его?       Или так было задумано?       Яков Вилимович был почти уверен в том, что это ловушка. С другой стороны Шварц мог обдурить его, ниспослав на Пустошь нечто более мощное, более серьезное, чем стражи или заблудшие. Это «что-то» и могло сгубить игумена.       Но Яков Вилимович отогнал эти мысли за ненадобностью, ведь вспомнил слова Зельмы: «…игумен — трус; он спрячется в темноте и нападет подло, исподтишка…» Значит, Якову Вилимовичу достаточно лишь только отвернуться, чтобы он напал.       Брюс мог бы поразить его уже мертвое тело прямо сейчас — слишком уж велик был соблазн, — но тогда бы это был нечестный бой. Да и где гарантия, что это сработает? Не повлечет ли это за собою серьезных последствий? Теперь нельзя действовать сгоряча — он должен думать о Зельме.       В конце концов, правила есть правила.       Не мешкая более ни секунды, Яков Вилимович, предоставляя игумену возможность воскреснуть, отвернулся, держа шпагу наготове.       Страж сделал свой подлый выпад. Яков Вилимович метко отразил его. Шпага скрестилась со старым церковным посохом.       — Не ожидал? — ухмыльнулся Брюс в пугающе пустое лицо игумена.       Отклонив тяжелый посох ловким ударом, он выбил его из руки своего безмолвного противника. В стеклянных глазах игумена, однако, снова не отразилось ни единой эмоций — с холодным безразличием вышколенного воина он вынул из-за пазухи клинок и устремился на Якова Вилимовича с такой быстротою и неутомимостью, что забыл о собственной безопасности. Таким образом, бездумно стараясь поразить врага всеми на свете приемами и финтами, игумен оказался поражен сам. Взмахнув волшебной свечой, окатившей его каскадом водяных брызг, Яков Вилимович вовремя успел увернуться. Игумен почти прижал его к стене!       Воспользовавшись его замешательством, Брюс сунул свечу за пояс и вооружился пистолетом. Игумен осклабился, зашипел. В его глазах наконец-то появилась ярость.       И прежде чем Яков Вилимович спустил курок, игумен с молниеносной скоростью наклонился за выбитым посохом и ударил им в пол. Все произошло так быстро, что Яков Вилимович не успел подготовиться к неизбежному и болезненному падению. Мощная ударная сила, сконцентрированная в посохе, отбросила его к дальней стене. С грохотом и поднявшейся к потолку пылью, Яков Вилимович грянул на деревянные и глиняные обломки, царапающие кожу. Он больно ударился грудью. Легкие сжались в тиски.       Едва придя в себя, Яков Вилимович поспешил скорее подняться на ноги. Подобрав выроненный пистолет и закрепив его в кобуре, снова вооружился неутомимо чадящей свечей. И тут же взмахнул ею — озверевшего игумена снова оросило мелкими брызгами. Он взялся за лицо и, мучаясь от жгучей боли, закричал нечеловеческим, чудовищным криком, перебивая невидимый хор певчих. Но довольно скоро пришел в себя — казалось, боль только закаляла его.       Яков Вилимович замахнулся было шпагой, как игумен вцепился в ее острие голой ладонью и потянул на себя. Кровь сочилась сквозь пальцы и стекала по его костлявой руке. Тогда Яков Вилимович, крепче сжав эфес, воспользовался несложным магическим заклинанием и поразил игумена магией через оружие. По острию шпаги в беспорядочном танце заплясали белоснежные искры.       Игумен вскрикнул и отшатнулся.       Он точно обезумел: выбив из руки Брюса свечу, потянул его за плечо и с недюжинной силою вдавил в пол. Свеча откатилась в сторону. Но не погасла. Так что Яков Вилимович мог видеть искаженное яростью лицо игумена.       Вонзив шпагу проивнику в бок, Яков Вилимович пнул его коленом в живот и отпихнул от себя в сторону. Пока тот с трудом вставал на колени, мучаясь и кряхтя, Яков Вилимович поднялся на ноги и подобрал свечу.       И почувствовал тяжелый запах гари.       Он обернулся.       Занятые разгорающимся красным пламенем стены горницы предательски накренились. Всепоглощающий на своем пути огонь уже лизал изразцовую печь и полусгнившие половицы. С минуты на минуту первый этаж превратиться в настоящее адское жерло! Якову Вилимовичу ничего не оставалось, как выманить стража на лестницу. На втором этаже есть гарантия продолжить сражение. Насколько это окажется возможным во столь неприемлемых условиях.       Проклятье! Яков Вилимович совсем забыл об этом. Ведь если верить словам Зельмы, обитель разгорелась не просто так, но потому, что пролилась его кровь.       Не просто так и хор голосов становился тревожнее и громче. Пение переходило в отчаянный, душераздирающий крик. Будто несчастных певчих жгли заживо. И это было невыносимо. Как представлять, так и слышать.       Яков Вилимович выбежал из горницы, преследуемый игуменом, бешено размахивающим клинком и посохом одновременно. Хаотичные, лихорадочные движения его были таким же трусливыми, как и подлый выпад со спины. Он действительно дрался как трус. Даже отбиться от ссыпающихся градом атак было почти невозможно. На лестнице, ступеньки которой с треском обваливались под ногами, Яков Вилимович, выбив из его руки посох, схлопотал удар клинком. По плечу.       Задыхаясь в густых клубах дыма, Яков Вилимович, прежде чем снова устремиться в бой с этим ненормальным, бросил быстрый взгляд на первый этаж — почти вся лестница уже была объята смертоносным желтым пламенем. Через некоторое время ветхий деревянный пол обвалится.       А игумену хоть бы что! Пламя было его стихией — он становился сильнее и выносливее, чего нельзя было сказать о Якове Вилимовиче. Головокружение и нехватка воздуха понудили его думать быстрее.       Размахивать шпагой, вкладывать в нее свою силу, которой уже почти не осталось, было не лучшим решением. Использовать пистолет — также. Только взмахами свечи. Но и это задерживало игумена лишь на какое-то мгновение.       Только если попытаться использовать ее иначе…       В последний раз взмахнув свечей — обезоружив игумена на пару несчастных секунд, — Яков Вилимович схватил его за горло и вдавил свечу фитильком прямо в грудь.       Крики невидимого хора смолкли. Обрушились сверху вниз последним оглушающим звуковым единством. В ушах Якова Вилимович болезненно зашумела кровь. Как после пытки, к которой организм привыкает настолько, что завершение оной является еще большей пыткой.       Игумен наконец прекратил бесцельно размахивать клинком. Он застыл. В широко раскрытых безумных глазах — страх, отчаяние, неизбежность. Игумен взвыл от боли. Все его тело сковало предсмертной судорогой. Покрытая язвами кожа потрескалась. Образовавшиеся в мелких трещинках черные полосы увеличивались. Кожа рассыпалась. Пока тело полностью не истлело и не превратилось в уголь.       Первый страж побежден.       Он сделал это.       Но…       Ему уже не выбраться отсюда.       Яков Вилимович согнулся, уперев руки в колени. Новый приступ кашля сдавил его горло, в слезящихся глазах расплывались очертания горящего терема. Жаркая одежда взмокла от пота.       Фитилек спасительной водяной свечи погас.       Даже если он и попытается спуститься вниз, сгорит заживо. Со свечой еще, может, и был шанс… Да и флягу он зря не взял с собою; наиглупейшей все-таки идеей было «поберечь питьевую воду», так еще и оставить ее снаружи!       Однако он должен сделать это. Ради Зельмы. Хотя бы попытаться. Какая уже разница? Пол под ногами расходился и трескался; его уже почти объяло пламя…       Не успел Яков Вилимович толком ворваться в нещадное пламя пожара и пробить себе путь к выходу, как огонь расступился перед ним, образовывая проход.       — Ты победил, — прогремел громоподобный женский голос. — Я выпускаю тебя.       Едва что-либо соображая, Брюс ступил на почти обрушившуюся лестницу, спрыгнул с последней уцелевшей ступени и устремился к выходу.       Распахнув дверь, он сбежал с крыльца вниз, рухнул на землю и зашелся в хриплом, удушающем кашле. Свежий воздух колом встал у него в груди. Члены сотрясала дрожь, в ушах стоял шум.       — Яков Вилимович! — услышал он над собою голосок Зельмы. — Вы сделали это! Сделали!..       Она обернулась на горящую позади обитель.       Первый страж сражен.       Возвещая о его поражении, небеса разразились громом. Сверкающие в помрачневших тучах глухие раскаты бальзамом обволокли потревоженный слух Якова Вилимовича. Тяжело дыша, он воздел голову к небу, наслаждаясь первыми каплями благодатного дождя.       Невзирая на то, что ливень заполонил собою все вокруг — вымочил насквозь одежду и волосы, смыл с лица копоть и пот, — Якову Вилимовичу по-прежнему всюду мерещился едкий запах гари. Он осел у него где-то между носом и горлом горьковато-приторным осадком. Что ж, зато Якову Вилимовичу повезло в другом, — в отличие от Зельмы, которая вся продрогла, ему до сих пор было душно.       — Надо бы, — сказала Зельма, — дождь где переждать. Вон там, чай, неплохо будет?..       Она указала посиневшим пальчиком на виднеющиеся впереди уродливые деревья. Плотно растущие друг к другу они образовывали небольшой навес. Там и решили передохнуть. Все лучше, чем разгуливать под дождем.       Когда прибыли на место, Зельма плюхнулась под дерево, вытянула из своей сумы шерстяное одеяльце и плотно в него закуталась.       — Детка, ты вся дрожишь, — обратился к ней Брюс, присаживаясь рядом и протягивая к ней руки. — Иди ко мне, я тебя согрею.       Но Зельма резко увернулась от него.       — Нет, — отрезала она, не сводя с Брюса оторопелого, испуганного взгляда. — Не трогайте меня!       — Зельма, ты простудишься.       Яков Вилимович, признаться, и сам было оторопел, когда она дернулась от него в сторону, словно загнанный в угол котенок.       — Я сказала: нет! — вскричала девочка, поднявшись на ноги. В глазах ее стояли слезы, нижняя губа задрожала.       — Зельма…       — Я думала… думала, вы не такой!       Отвернувшись, Зельма закрыла лицо руками и разразилась горьким, отчаянным плачем.       «Дурак!» — пронеслось в голове Якова Вилимовича, когда он наконец понял, в чем корень зла.       Леманн.       Поднявшись вслед за Зельмой, Брюс старался говорить как можно более мягко:       — Зельма, я лишь хотел помочь тебе согреться.       — К-князь Леманн, також помочь хотел, а потом…       — Прости, милая… — Яков Вилимович тихонько погладил ее по плечу, — прости… Я не хотел напугать тебя. У меня и в мыслях не было ничего подобного!       Зельма подняла на него глаза.       — Почему я родилась женщиной?.. Почему должна терпеть это?..       — Князь Леманн не стоит твоих слез.       — Анели вечно все скрывает, не хочет говорить дядюшке!..       — Да, Анели не права, — согласился Яков Вилимович, — но ей стыдно сознаться, понимаешь? Леманн все вывернет по-своему, твоя сестра не хочет недоразумений.       — Да как жить-то?.. Как жить, Яков Вилимович?.. Как жить, когда тебе не верят?.. Когда над тобою стоит человек, у которого нет ни чести, ни достоинства, ни… сердца?.. Он ведь… в той экспедиции меня винил в том, что… — Зельма запнулась и отвела глаза в сторону.       — Ты ни в чем не виновата, — сказал Яков Вилимович. — Каждый человек способен контролировать свои эмоции. Иначе можно было бы оправдать каждого убийцу, сказав, что он убил потому, что не сдержался. Это не оправдание, Зельма. Князь Леманн несет ответственность за свои чувства, и никто больше — ни ты, ни твоя сестра. В конце концов, у людей есть разум. Если он позволил себе какое-то непотребство, это лежит лишь на его совести.       Глубоко всхлипнув, Зельма крепко прижалась к Якову Вилимовичу.       Она наконец дала волю эмоциям, которые все это время усердно ото всех скрывала, ошибочно полагая, что выпустить из сердца снедающую его боль есть признак слабости. Поэтому она была удивлена тому, что Яков Вилимович слушал ее. Но самое главное — слышал. Сверх всех ее ожиданий он действительно не ушел от этого «постыдного» разговора, от которого на его месте отмахнулся бы любой другой мужчина. Напротив. Он просил ее говорить все, что она чувствует. Говорить и не стесняться. Он не сказал, чтобы она терпела, ведь такова ее женская доля. Даже не сказал, что бессовестные домогательства есть не самое страшное для девушки — мужчине, мол, без этого не обойтись, а ты потерпишь, что тебе, сложно, что ли? Нет, ничего подобного!       Якова Вилимовича же поразило это удивление. Да когда он только увидел его в этих наивных детских глазах, ему просто стало дурно! Как только могла она считать себя виноватой? В чем?       Ей было так больно!       В душе ее разгоралось пламя похлеще того, из которого пару часов назад он выбрался из обители. Ее рана была слишком глубока, чтобы она когда-нибудь смогла простить Леманна. Пусть он и не совершил того, что намеревался, но этого было более чем достаточно, чтобы навсегда возненавидеть его. Чтобы навсегда потерять всякое доверие к людям. К мужчинам.       Жаждущая независимости и признания Зельма всю жизнь играла роль бесстрашного, иногда грубоватого мальчишки, пытаясь подавить в себе ту невинную «девичью» нежность, которую презирала. Как оказалось, напрасно. Леманну было все равно.       — Так к чему же пытаться стать другой, — сокрушенно говорила девочка, — когда ты все равно навсегда для всех останешься девчонкой?       — Не нужно становиться другой для всех, — сказал Яков Вилимович. — Будь такой, какой сама хочешь быть.       — Да разве это возможно? Если меня не выдадут замуж сегодня, выдадут — завтра. Я — женщина, Яков Вилимович! Самое несчастное в мире создание, обреченное на несчастье.       — Твоя матушка не допустит этого. Она любит тебя всем сердцем, и хочет, чтобы ты была счастлива. В конце концов, ты — не собственность князя; не ему решать твою судьбу.       — А кому?       — Тебе самой.       Зельма грустно улыбнулась.       — Есть хотите? — спросила она, всхлипнув. — Я жутко проголодалась.       За трапезой девочка окончательно пришла в себя, даже повеселела. Но Яков Вилимович знал, что это — напускное. Ее сердце не успокоится до тех, пока Леманн не получит по заслугам.       Но он получит лишь в том случае, если этого захочет Совет. Если Совет решит, что больше не нуждается в его услугах. Но если это когда-нибудь и случится, и Совет отпустит его, то Леманну не избежать самосуда — дурень нажил себе достаточно врагов.       …Дробные раскаты грома, сопровождаемые шумом дождя, стали звучать гораздо реже. В страшных дебрях Стонущего леса, до этого объятыми темными сумерками из-за нависших туч, чуть посветлело. Запечатанное под толстым слоем облаков солнце было похоже на далекий огарочек догорающей свечи. Дождь потихоньку успокоился — заморосил бесшумно и едва видно.       — Значит, — нарушил тишину Яков Вилимович, хрустнув соленым огурчиком, — второй страж — ведьма?       Зельма вытерла с губ крошки.       — Да, — кивнула девочка, отправив в рот последний кусочек мясного пирога, — Сияющая ведьма.       — Э-э, все хотел спросить: почему «Сияющая»?       — Потому что, — театрально склонив голову набок и прижав руку к сердцу, сказала Зельма несвойственным ей высоким голоском, — подчас она пыталась опьянить храбрых путников своими злыми чарами, они видели перед глазами сияющие в ночи звезды, ах!       — М-м, как… лирично! — подыграл ей Яков Вилимович.       — Да, это была любимая дядюшкина глава. Он же у нас без ума от излишней созерцательности.       И Яков Вилимович был готов в это поверить!       — Так чем же ведьма сильна? — спросил он.       — Ну, она попытается свести вас с ума, она же ведьма! Но вам необходимо сохранить разум трезвым и хотя бы постараться не поддаваться на ее уловки. Знайте — что бы она не сказала, какие бы дары не обещала — все это ложь.       — Защитить разум от проникновения — нетрудно.       — Да, но не с ней! Она узнает ваши тайные желания и будет мучить вас напрасными обещаниями. А еще — она…       — Что?       — Она недурна собою. Настолько недурна, что многих храбрых воинов сгубила своей неписаной красотою.       — Ничего, — сказал Яков Вилимович, — справимся.       — Ну-у, не знаю, — протянула Зельма и обвела его быстрым, оценивающим взглядом.       Брюс подался вперед.       — Что?       — Нет, — уверенно покачала головой девочка, — знаете, Яков Вилимович, у вас нет шансов!       — Хм, — он прищурился, — изволь же узнать, почему — нет?       — У вас краска почти вся по лицу размазалась, — хохотнула девочка, — без нее не то, что ведьму, вы и заблудших-то не увидите!       Яков Вилимович рассмеялся.       — Негодница!       Он был рад видеть на ее лице улыбку.       Тот разговор сблизил их.       Теперь Зельма не смущалась неудобных пауз и не старалась заполнить их какой угодно беседой, лишь бы не молчать; не лезла из кожи вон, чтобы Яков Вилимович похвалил ее.       — Смотрите, Яков Вилимович! — Зельма вытянула руку, указывая на выделяющуюся среди всеобщей серости пышную завесу зелени впереди. — Ведьма там!       Яков Вилимович не знал, радоваться ему или, наоборот, начинать беспокоиться? Прошлая встреча со стражем оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял; можно сказать, чудом в живых остался. А если обитель не выпустила бы его, что тогда? Сейчас не было место чистым случайностям. Цена ошибки слишком высока, оступаться нельзя.       Поэтому когда, расправившись с последней стайкой заблудших, они вышли на широкую тропинку, вьющуюся между стволами больших зеленых деревьев, Яков Вилимович напрягся. Не сулило это природное оживление ничем хорошим. И пусть непривычное ощущение шелеста травы под ногами, ее благоухание и плотное одеяло густой россыпи листьев над головой должно было расположить скорее к восхищению, чем к волнению, Яков Вилимович знал — ведьма уготовила нечто более серьезное, чем обыкновенный «дурман».       Тропка загадочно выросшей аллеи сузилась и запетляла. Теперь за любым поворотом их могла поджидать какая угодно опасность, поэтому Яков Вилимович попросил Зельму говорить шепотом и не высовываться без надобности. Словом, ей снова «посчастливилось» оказаться за его спиной.       И не зря.       — Вы слышите это, Яков Вилимович? — шепнула девочка, остановившись и взяв его за плечо.       — Слышу, — кивнул ей Брюс.       Откуда-то из глубины до них доносился задорный девичий смех.       — Должно быть, — сказала Зельма, — ведьма уже знает, что мы здесь.       Вскоре они вышли на новую тропинку, окутанную полупрозрачным нежно-розовым туманом, которую украшали разноцветные мерцающие фонарики. Вокруг оных нежно порхали светлячки вперемешку с полубезумными мошками, выделывающими в воздухе головокружительные пируэты.       — Не нравится мне здесь, — призналась Зельма. — Все не так, как описывал дядюшка…       — Быть может, ты просто иначе всё представляла?       — Да уж, в моем представлении не было так… нежно!       Яков Вилимович ухмыльнулся: нет, она никогда не изменится.       Между тем, смех, в совокупности со звонким плеском воды, становился громче и выразительнее. Яков Вилимович прислушался: в сознании тотчас же вспыхнула прелестная картина беззаботных девичьих забав, наполненная юным очарованием и озорством. Опасаясь преждевременного разоблачения, он осторожно раздвинул кустистые заросли. Однако его взору предстала совсем не та милая сцена, какую он успел вообразить, — быть может, чуть более откровенная, — но все же по-своему обворожительная.       На лесной полянке, где меж задумчиво склоненных деревьев раскинулось озерцо, смеясь и перебивая друг друга, отдыхали совсем еще молодые девушки. Одни плескались в воде, вторые — беседовали о чем-то на берегу, третьи — плели друг другу щедрые венки из пестрых полевых цветов, четвертые — снимали свои полупрозрачные накидки и смело бросались воду, волнуя гладкую поверхность.       Невольно залюбовавшись сей беспечной суетой, Яков Вилимович почувствовал теплое дыхание Зельмы в своих волосах. Она стояла рядышком и, прищурившись, с не меньшей наблюдательностью переводила взгляд с одной девушки на другую. Якова Вилимовича аж в жар бросило — он быстро прикрыл ее глаза ладонью.       — Вы чегой-то, Яков Вилимович? — шикнула Зельма, увернувшись от его руки. — Забыли, что я — не Петя, и знаю, как фигура женская выглядит?       Действительно.       — Так, — спросил Яков Вилимович, — которая из них — ведьма?       — Хм-м… — Зельма нахмурилась, вглядываясь в озаренные улыбками лица девушек. — Не знаю, по истории может быть любая из них.       — Что?..       — Да, храбрым путникам Сияющая ведьма могла предстать в теле любой из этих девушек. Но насколько я помню, чаще всего она выбирала ту, у которой темные волосы…       — Но здесь достаточно обладательниц темных волос. Какая из них нам нужна?       Призадумавшись, Зельма поскребла указательным пальцем подбородок.       — Исключаем тех, что в озере, — сказала девочка. — А вот эти… Хм, стало быть, какая-то из тех, что на берегу. Ну что, идемте?       Яков Вилимович выпрямился.       Да уж, пора. Не может же он торчать за кустами целую вечность. Но что-то его останавливало. И он даже знал, чем было это таинственное «что-то».       Ведьма — темный маг. Разумеется, она имеет весомое над ним преимущество. Однако не существовало такого заклятия, от которого он не смог бы защитить свой разум.       Так что теперь оставалось лишь договориться с Зельмой.       — Ты останешься здесь, — сказал ей Яков Вилимович. — И это не обсуждается.       — Ну нет! — заявила Зельма. — Как хотите, а я вас одного к этим голым куропаткам не отпущу!       — Ни при каких обстоятельствах ты не выйдешь отсюда! — строго сказал Брюс. — Не заставляй меня повторять дважды.       — А если…       — Никаких «если»! Солдат не рассуждает, он исполняет приказания и честно несет свою службу. Ну же, докажи мне, что ты настоящий солдат!       Зельма аж вся зарделась.       — Так точно, ваше высокопревосходительство! — отчеканила, по-солдатски отдав Якову Вилимовичу честь. — Я докажу! Я вас не подведу!       Яков Вилимович, коротко кивнув своему славному солдатику и с облегчением подумал: «Господи, да как я раньше до этого только не додумался?»       Снова оставив Зельму одну, он вышел на поляну. Побеспокоив своим вторжением юных прелестниц, Яков Вилимович попытался отыскать своим внимательным взором ту, что был решительно настроен победить. И отыскал. Почти сразу же.       От ведьмы исходили импульсы магической энергии, которые мог узреть лишь такой же маг, как и она сама.       Но радоваться было рано. Слишком уж скоро она позволила ему обличить себя. К добру ли это?       — Заблудился, свет мой? — спросила ведьма, выходя из воды. Девушки раболепно засеменили вокруг нее: одна подала накидку, другая — помогла взойти на берег.       Откинув с плеч блестящие пряди волос, ведьма запахнула накидку. Ткань прилипала к телу и обрисовывала обворожительные его изгибы. Да, среди всех она выделялась исключительной красотою: пышнотелая, пышущая «сытой» жизнью и здоровьем она словно сошла с холста великого Рубенса в облике златовласой Венеры.       Ее томный взгляд из-под полуприкрытых век заглядывал в самую душу. Заставлял поддаться, мутил сознание…       Но Яков Вилимович блокировал неумолимое проникновение в свой разум. Нельзя пускать ее чары. Нельзя…       Но чары рушили его стену — его неприкосновенный каменный барьер. Проникали сквозь выстроенные кирпичики, как масло. Растеклись в его сознании, блокируя мысли…       «Я знаю, зачем ты пришел… — звучал ее нежный голос в его голове. - Я дам тебе все, чего ты желаешь… Все, о чем попросишь…»       Он и не заметил, как она, грациозная и плавная, уже стояла рядом с ним. Как ее нежная ручка коснулась его лица. Как соблазнительно и плавно спустилась ниже — на шею, грудь…       «Я помогу тебе вернуться домой… Свет пришел на смену тьме… Шварц — не ровня тебе… Теперь все будет на твоей стороне…»       Яков Вилимович балансировал между полной бессознательностью и темными провалами в памяти.       Он не понимал, что делает.       Его разум отключился.       Барьер рухнул.       Глаза наполнились звездами, сияющими как бриллианты. Ведьма заключила его в сладком объятии, оторвала от земли и закружила в мерцающем пространстве. Она осыпала поцелуями его шею, позволяла целовать себя в ответ.       Ее нежные руки знали все его желания. Она спустилась ниже шеи и груди. К бедрам. Яков Вилимович застонал. Он наслаждался чарующим запахом ее волос, позволял ей изучать свое тело и волновать его эрогенные зоны. Она была уверенной и страстной. Она была идеальной, желанной...       Они кружились в волшебном танце — туманном и опьяняющем. Граничащим с ощущением полного и удивительного упоения. Мышцы Якова Вилимовича пылали в предвкушении яркой кульминации и сводили горячими спазмами. Глубокой, сладкой дрожью.       Достигнув желаемого, изможденный организм Якова Вилимовича наконец-то освободился и расслабился.       А затем наступила тьма.       Яков Вилимович очнулся.       Все его тело болело так, точно кто-то весь день вбивал в него молотком гвозди. Тяжело приподнявшись на локтях, Яков Вилимович осмотрелся. Трава под ним зашуршала.       С пустующего озерца раздался протяжный вороний крик.       Он ничего не помнил.       На поверхность сознания всплыло целое множество беспокойных вопросов: когда и как он успел потерять сознание? почему все еще здесь? что вообще произошло? куда девалась ведьма и ее прислужницы?       Где Зельма?       — Зельма… — прохрипел Яков Вилимович.       Поднявшись на ноги и отряхнув одежду, он обнаружил, что нескольких пуговиц на кафтане не хватает, пояс — отстегнут, ворот рубашки — порван и весь в крови.       У пистолета на берегу прыгали вороны, а шпага — торчала эфесом вниз из кустов, где он оставил Зельму.       Якова Вилимовича пронзила изнутри острая и холодная, как острие кинжала, паника.       — Зельма! — позвал он, бросившись к зарослям. — Зельма!       Но ее там не оказалось.       Только окровавленная, запутавшаяся в ветвях кустарника красная ленточка, которой она повязывала волосы…