Ценою жизни

Спустившись в лощину, до самого побережья покрытую туманом, Яков Вилимович и Зельма спешились. Лошади устали: широко поводили боками и подрагивали. Да что там! И самим наездникам не помешало бы отдохнуть. Тем более что здесь, в бухте, ждать угрозы было неоткуда — все здесь дышало некоей безобидностью и умиротворением. Воздух был напоен морской свежестью, с берега слышался легкий плеск волн — такой чистый и успокаивающий, что победа над Аллеломорфом и заблудшими уже казалась каким-то далеким страшным сном.       Выйдя из зарослей на песчаный берег, кое-где изборождённый размытыми трещинами, Яков Вилимович и Зельма привязали лошадей к тоненьким стволам березок. Их взорам открылась воистину потрясающая воображение картина: над ночными иссиня-чёрными небесами властвовал холодный свет полной луны, которая то выглядывала из-за туч, то снова пряталась за ними, точно испуганное дитя за матушкину юбку; на мелководье, близ берега, в благодатном освещении ее покачивались разбитые корабли, сохранившие, однако, признаки былой роскоши. Одинокий только линейный парусник стоял неподвижно, и единственный из всех выглядел более-менее сносно. К примеру, трещащая под легкими порывами ветра галера качалась из стороны в сторону, как маятник, а шхуна билась бортом о скрипучий борт брига. У парусника разве только мачта была сломана, весь бегучий такелаж да носовая часть. А так, ежели подлатать, оный еще может сослужить на опасном морском поприще верную службу.       — Ты уверена, — обратился Яков Вилимович к Зельме, — что корабли брошены? Быть может, заблудшие нашли в них укрытие?       — По истории, — ответила девочка, — бухта была самым безопасным местом на Пустоши. Здесь даже приведений не водится! Да и кого им здесь пугать? Слишком далеко от большой дороги и Стонущего леса. Храбрые путники не всегда находили сюда путь. Так что вам не о чем беспокоиться, Яков Вилимович. Заблудшие сюда не явятся. Хоть на самом берегу на ночлег устройтесь — никто вас здесь не тронет. Однако ж… я б погрелась. — Зельма поежилась. — Я тут подумала: вы не должны жалеть противоядия. Ведь не только тарантул, но и все здесь отравляет ваш организм.       — Как я уже говорил: впереди еще четыре стража и… твой дядя.       Яков Вилимович уже и забыл об этом дурацком отравлении! Право, побег отрезвляюще воздействовал на его организм — выветрил из оного всю болезненную дурноту. Осталась только боль, основной очаг которой сконцентрировался в разбитом колене.       Без излишних переговоров взяв направление к близстоящему линейному кораблю, — потому что здесь и говорить было не о чем, переговоры оказались бы не только неуместны, но и в высшей степени глупы, — Яков Вилимович и Зельма ступили в непривычный вязкий песок. Каждый шаг приходилось делать с большим усилием, будто к ногам привязали пудовые гири.       Наконец пробравшись к воде, Яков Вилимович и Зельма прошли еще несколько метров вперед, стараясь не баламутить прибрежную тину, которая все равно липла к ногам. Холодная, почти ледяная вода проникла сквозь сапоги. Так что, когда они ступили на ненадежный трап парусника, сапоги чавкали попавшими в них песком, водой и грязью.       Взобравшись на палубу, — накренившуюся и полуразрушенную, — Зельма, в отличие от осторожного Якова Вилимовича, который стал подозрительно осматриваться, бесстрашно прошла вперед. Туда, где в дощатом полу зияла внушительного размера дыра, открывающая вид на главную орудийную палубу — гондек. Некогда там посменно спали и отдыхали матросы и нижние чины.       Несложно вообразить, как было чудесно здесь когда-то — особенно, в такие покойные ночи! Под мерную морскую качку сонная тишина окутывала парусник и он медленно плыл по волнам навстречу романтическому свету луны. А сейчас…       Сейчас здесь царила не очаровательная сонная тишина, но истинно мёртвое безмолвие.       Судно оказалось разворочено так, что невозможно было понять, где раньше находился камбуз, а где — кают-компания! Обломки красивого дубового штурвала, переломленные снасти, хрустящие под ногами осколки стекла, деревянные щепки, потерявшие и цвет и форму сундуки, сорванные с петель двери и опрокинутые пушки дополняли тяжелую картину разрушения. Очевидно, Яков Вилимович погорячился, когда решил, что подлатать сей парусник окажется делом пустяковым.       Это обстоятельство немало огорчило Зельму; она призналась, что всю жизнь мечтала оказаться на настоящем флагманском корабле, учувствовать в сражении (ну, в этом Брюс не сомневался) и удостоиться великой чести предстать перед капитаном.       — …хоть одним глазком увидеть его каюту! — с чувством говорила Зельма, бросив разочарованный взгляд на «каюту» капитана, от которой действительно осталось одно лишь название.       — Да ты не огорчайся. Сама подумай — ну что нам эта каюта? Тем более сейчас, как видишь, выбирать не приходится. Какое помещение окажется более всего безопасным, в том и устроимся.       — Да это уже не то совсем. Что ж я дома скажу? Что была на паруснике и даже в каюте капитана не побывала, потому что ее не было попросту?! «Что же, — скажут, — это за парусник такой без каюты капитана? Врешь, — скажут, — всё, эдакая ты лгунья, воображаешь!» Нет, Анели, конечно, завсегда на моей стороне, но — остальные? Вот так потеха им будет!..       — Мне кажется, ты преувеличиваешь, — сказал Яков Вилимович, вынув из сумы свечу и окунув ее фитильком в лужицу, образовавшуюся на дне обугленной бочки. — Я уверен, что твои близкие с удовольствием выслушают тебя. Они же знают, куда ты отправилась. И это отнюдь не простая выдумка.       — Вот именно! Они же знают, какая я… выдумщица.       — Тогда я обязательно вступлюсь за тебя, и смогу подтвердить, что ты говоришь чистейшую правду.       Зельма так и просияла.       — Ах, спасибо вам, Яков Вилимович! Вам-то они в аккурат поверят!       — Что ж, договорились. — Брюс улыбнулся. — Ты готова?       Зельма кивнула и послушно последовала за Яковом Вилимовичем. Он и не сомневался в том, что это маленькое приключение доставит ей большое удовольствие. Да и что может быть интереснее, чем лазать по развалинам полуразрушенного корабля в поисках подходящего места для ночлега? Яков Вилимович, конечно, учитывая сложившиеся обстоятельства, не видел в этом ничего веселого, но был рад, что Зельма счастлива.       Почти все помещения — с верхних палуб до самого трюма — пострадали в одинаковой степени. Камбуз и гондек пусть и сохранили какую-никакую целостность, но все-таки так же имели вид совершенно критический. Со страшно провисающих над головою балок перекрытия стекали крупные капли воды. Запах тяжелой сырости перемежался с резким запахом плесени.       У Якова Вилимовича снова закружилась голова. И причиною тому были не только неприятные запахи, но и кособокие стены обваленных кают, в коих несложно было потерять равновесие. Даже Зельму несколько раз вело в сторону.       К счастью, после усердных поисков они все-таки нашли хорошее место — устроились в адмиральском салоне. Здесь оказалось не так уж и плохо: во-первых, просторно, во-вторых, имелась мебель, неплохо сохранившиеся турецкие ковры и даже расколотый надвое мраморный камин. Жаль, что его не пощадили вражеские ядра — его можно было бы разжечь.       Как бы там ни было, а Яков Вилимович не стал тратить время зря — хоть Зельма и упрямилась, говоря, что совсем не замерзла, однако дрожала, как осиновый листок. Такими темпами она запросто может простудиться, или того хуже — схлопотать воспаление легких.       Поэтому, пока Яков Вилимович занимался сооружением костра (к счастью, дымоход оказался не завален обломками), Зельма, закутавшись в его теплый кафтан, с любопытством осматривала уцелевшие предметы. Ее гордой натуре не пришлась по душе столь завзятая опека Брюса, да делать было нечего — он был непреклонен.       — Это совершенно естественно, — сказал Яков Вилимович, — что девочки замерзают быстрее, чем мальчики.       — А я и не девочка вовсе, — буркнула Зельма, — я — солдат.       — Безусловно. Но тем не менее с природою не поспоришь.       — Вот именно, она создала меня воином!       — Вне всяких сомнений. Однако температура твоего тела немного выше, чем у меня. А подчас тело привыкает к теплу, холодный воздух становится для него еще более прохладным. К тому же не забывай: ты прожила на юге большую часть своей жизни, и привыкла к жаре.       — А вы, Яков Вилимович, как привыкали к московским морозам?       — Привыкал? — Брюс ухмыльнулся. — Я родился в Москве, милая.       — А мы с Анели — в Петербурге, — глубоко вздохнула Зельма.       — Ты бы хотела вернуться домой?       — Анели говорит, что дом там, где твоя семья…       — А ты сама как думаешь?       — Думаю, что Анели права. Я, конечно, скучаю по дому, но мы нониче живем с князем в Москве, и с этим уже ничего не поделаешь.       Зельма быстро отвернулась, делая вид, что какой-то предмет на скошенной полке вдруг заинтересовал ее. Яков Вилимович промолчал. Да и что он должен был сказать? Он слышал, как ее голос надломился — она едва не расплакалась.       Пододвинув поближе к костру опрокинутую софу, Яков Вилимович смахнул с ее кожаной обивки щепки и расстелил на ней свой камзол. Теперь Зельма наконец-то могла погреться у огня и высушить сапоги. Возможно, именно по этой самой причине ей и было так холодно. Поблагодарив Якова Вилимовича за заботу, она уселась на софу и вытянула дрожащие ладошки к огню.       Сам же Яков Вилимович, вытянув из обломков в углу порванное одеяло и хорошенько встряхнув его, вложил в его преобразование последние силы — те ничтожные остатки магии, истраченные в бою с Аллеломорфом. Превратив рвань в чистое новое одеяльце, Яков Вилимович накрыл им старое кресло с красными резными ручками (точнее — с одной красной резной ручкой) и удобно в нем устроился.       Он прикрыл глаза, и только сейчас почувствовал, как сильно устал. В ушах стоял шум, мышцы болели. Если бы Зельма не нарушила тишину, Яков Вилимович, верно, не открыл бы глаз до самого утра:       — Думаю, — сказала девочка, снимая сапоги, — маменьке бы это не понравилось.       — Что именно? — спросил Яков Вилимович, последовав ее примеру. — Что ты сбежала следом за мною на Пустошь, и сражалась со стражами, рискуя собственной жизнью?       — Да нет, — простодушно отозвалась Зельма, стянув чулки, с которых стекала грязная вода. Она аккуратно повесила их на подлокотник софы — сушиться.       — Маменьке, бы не понравилось, — сказала девочка, — что я оголила ноги в присутствии мужчины. Извините уж, бога ради, Яков Вилимович! Это навроде как и впрямь крайне неприлично, но… вы же не такой мужчина, о котором говорила маменька, ведь так? Вы же не станете на меня сердиться за то, что я сняла при вас сапоги?       Яков Вилимович рассмеялся.       — Ну вот и я о том же! — серьезно продолжила Зельма. — Сейчас ведь это всё — ну, этот противный этикет, — не так важен, да? На войне же ж солдаты о таких мелочах не думают. Тем более в сапогах оставаться… больно неприятно, скажу я вам, Яков Вилимович! Они бы и сами могли высохнуть — прямо на моих ногах! — но, думаю, что так их сушить не совсем правильное решение. — Зельма хихикнула. — Однако… могу ли я все же попросить вас об одолжении?       — Конечно.       — Понимаете, маменька не считает меня солдатом, она считает меня девчонкой. Вы уж ей, чай домой возвернемся, не говорите, пожалуйста, что я позволила себе эдакую дерзость в вашем присутствии. А ежели маменька будет что спрашивать да допытываться до правды, то скажите ей, что наши сапоги вовсе не мокли. Тогда не придется выдумывать оправдания. Маменька такая догадливая… Ну так что, ежели это возможно, вы готовы дать мне обещание, Яков Вилимович?       — Даю тебе обещание — маменьке ни слова.       Девочка горячо поблагодарила Брюса и, отвернувшись к костру, подобрала колени к подбородку и укуталась в его большой кафтан так плотно, что видна осталась одна только голова. Пока она завороженно изучала оранжевые язычки пламени, Яков Вилимович решил обработать рану на ноге. Хотел поднять штанину, чтобы осмотреть колено, но та намертво прилипла к ране.       — Я знаю, как вам помочь, — сказала Зельма. — Позволите ваш стилет?       — Премного благодарю тебе, милая, — ответил Яков Вилимович, доставая кинжал из сумы, — но я и сам разрежу ткань.       — Да я не собиралась портить ваши одежды. — Зельма уверенно вытянула руку за кинжалом. — Я знаю более безболезненный способ.       Яков Вилимович нахмурился.       Но Зельма и не собиралась опускать руку.       — Ну ладно, — согласился Брюс. — Держи. Признаться, я весьма заинтригован. Учитывая, сколь раз ты успела меня удивить за один только день, стоит полагать, ты придумала нечто весьма любопытное?       — Да не особливо, — сказала Зельма, приложив острие стилета к ладони. Быстро и спокойно, не дрогнув ни одной жилкой, она провела им по коже.       — Бог мой! — воскликнул Яков Вилимович. — Ты с ума сошла?!       — Ничего, — невозмутимо сказала девочка, вернув ему кинжал. — Сто раз так делала. Знаете, когда живешь под одной крышей с лекарем, и не тому научишься. Ну что вы так смотрите, Яков Вилимович? Моя кровь поможет вам! В ней — сила дядюшки Уотана. Думаете, как Анели вас на ноги поставила, как только вы прибыли в поместье Леманна? Ни одни же ее эти… как их? врачевательные штучки спасли вам жизнь, но и ее кровь!       Выставив руку над коленом Брюса, Зельма внимательно наблюдала за тем, как алые капельки стекают и обволакивают раневую область. Уже через мгновение боль отступила, а воспаление — сошло. Процесс заживления был столь стремительным, что рана затянулась почти мгновенно.       — Благодарю тебя, Зельма, — сказал Яков Вилимович, — однако больше так не делай. Никогда.       — Ну не-ет! Коль вам понадобится помощь, я не останусь в стороне. А вам силы нужны. Впереди еще четыре стража и мой дядя — сами же говорили.       — Ты неисправима.       Зельма пожала плечами — да, мол, ну и что ж с того?       — Интересно, — сказала она, — Анели по-прежнему может чувствовать вашу боль?       — Вряд ли, — ответил Брюс, вытянув из сумы бинты. — Теперь, когда я в другом мире, мы отрезаны друг от друга. Но вскоре мы выберемся отсюда — обещаю. Давай руку — перевяжу.       Зельма протянула Якову Вилимовичу окровавленную ладошку.       — Ежели вы поразите дядюшку, — сказала она, — он воскреснет, но ежели дядюшка поразит вас, то вы…       — У меня хватит сил, милая. Не думай о дурном. Расскажи лучше, как тебе удалось одолеть ведьму?       Зельма резко изменилась в лице.       — Ведьму?.. Д-довольно просто. Ее чары на меня не повлияли, как и чары Аллеломорфа.       — Так, что же ты сделала? — спросил Яков Вилимович, закончив перевязку и откинувшись на спинку кресла.       — Спасибо. — Зельма погладила себя по забинтованной руке. — Я увидела, как она оторвала вас от земли — вы закружились в воздухе над верхушками деревьев. Выглядело это жутко. Вы довольно быстро смежили очи и… ваш разум уступил ее чарам. Вы были в беспамятстве, подчас она опустила вас на землю. Дождавшись, я выпрыгнула из укрытия и вступила в схватку с ее курами. Бесполезные создания. А вот она… Она — да… Она, скажу я вам, не промах! Мне пришлось воспользоваться вашим пистолетом. И шпагой. Мою она, видите ли, своей магией испепелила. Потом лишь, когда она у меня и вашу шпагу выбила, я вспомнила про алебарду. Ее ею и поразила. А потом пришли эти… напудренные дураки Аллеломорфа — они алебарду у меня и отняли. И все мои вещи.       Зельма, как никогда мрачная и напряженная, отвела взгляд в сторону. Это был тяжелый, полный вины и тревоги взгляд. Это были глаза человека, с которым произошло что-то страшное, непоправимое.       — Зельма, в чем дело? — серьезно спросил Яков Вилимович.       — В чем дело? — Девочка растерялась. — Ни в чем. Абсолютно.       — Ты явно чем-то расстроена.       — Да нет. Просто, видимо, весь этот день… он был таким… ну… я просто устала.       — Зельма, я же вижу: что-то не так.       — Нет-нет, вам показалось — право!       Яков Вилимович положил руку на ее плечо.       — Зельма.       Она поджала губы.       — Ты можешь довериться мне. Расскажи, будь добра, что тебя тревожит? Вместе мы со всем справимся и решим любую проблему.       — Я сделала кое-что весьма… весьма плохое, Яков Вилимович. И ежели вы узнаете, что, боюсь, вы навсегда разочаруетесь во мне.       — Я уверен, что не все так плохо, как тебе думается.       — Ну, понимаете, — сдалась Зельма, — подчас мы с вами в зарослях тех прятались, я не разглядела ведьму-то как следует…       — Не вздумала ли ты корить себя за это? — удивился Яков Вилимович. Его до самой глубины души тронуло это невинное признание!       — Или же, — продолжал он, — ты сожалеешь, что мы разлучились? Девочка моя, ну что за глупости ты придумала?! В том вовсе нет твоей вины! Ведь ведьму был способен увидеть лишь маг!       — Да я не об этом хотела сказать. Понимаете, она… ну, ведьма то есть… она как две капли воды была схожа с женою дядюшки Уотана. Это и была она.       Несмотря на то, что костер трещал сухими обломками, а снаружи доносился приглушенный плеск волн, Яков Вилимович слышал только оглушающую тишину. Кажется, она происходила где-то глубоко в его сознании и заглушила собою все звуки извне.       Может, он ослышался?       В любом случае затянувшаяся пауза, во время которой Брюс не сводил изумленного взгляда с Зельмы, не могла продолжаться вечно:       — Что, прости?.. — Яков Вилимович подался вперед. — Ты сказала «жену дядюшки Уотана», я правильно тебя понял?       Зельма смутилась.       — Э-э-э, ну да. А что?       — У графа Шварца есть жена? Разве он не холост?       — Нет, у дядюшки есть жена. Ее сиятельство графиня Элизабет Шварц. Разве вы не знали?       — Нет, для меня это, право, большое удивление!       — Разве они не были вместе на том вечере, подчас Петя… пострадал?       Яков Вилимович силился воссоздать в памяти картину того злополучного вечера. Каждое лицо, с которым встречался, с которым его обещали познакомить, которое проходило мимо и которое осталось в стороне. И лица Элизабет среди них не было. Это показалось Якову Вилимовичу странным, ведь она, ей-богу, женщина видная! Как он мог не заметить ее? Быть может, она нарочно скрывалась, потому что знала, что рано или поздно им предстоит сразиться здесь, на Пустоши?       По правде, Яков Вилимович и сам вечер-то уже помнил смутно.       — С того дня прошел примерно месяц, — сказал он. — Столь всего уже случилось… столь воды утекло, что я, даже если сильно постараюсь, не смогу вспомнить, кого видел тогда.       — Обычно, — сказала Зельма, — дядюшка с женою завсегда бывают вместе на всех светских вечерах и ассамблеях. Однако я понимаю ваше удивление, Яков Вилимович. Графиня Элизабет, как бы сказать… м-м-м… ненастоящая жена дядюшки. Дядюшка ведь любит виконта, и вынужден скрывать от света свои истинные чувства.       — А Элизабет? Она любит твоего дядюшку?       — Они друзья. Уже пятнадцать лет. Да вы не беспокойтесь, у нее самой есть возлюбленный. Они також встречаются тайно.       — И она, говоришь, была точной ее копией?       Зельма виновато опустил глаза.       — Да. И мне пришлось убить ее. Это было ужасно.       — Она узнала тебя?       — Нет, не узнала. Или сделала вид, что не узнала? Я убила ее.       — Послушай, — Яков Вилимович погладил девочку по плечу, — с нею ничего дурного не случится. Стражи воскреснут для новых храбрых путников. Как и твой дядя. Ты же сама об этом только что говорила!       — Да я знаю, просто… это так ужасно — убить того, кого ты любишь! А я очень, очень люблю милую тетушку Элизабет! Она такая добрая, такая славная! Но я просто не могла позволить ей убить вас. Я же ваш напарник. Я же солдат! Хотя… — Зельма опустила плечи, — вы, верно, так и не считаете вовсе.       — С чего такие выводы?       — Ну, я же ослушалась вас — сразилась с женой дядюшки, пусть вы и не велели.       — Да, это было явно не по воинскому уставу. Однако ты поступила, как настоящий друг. Ты действовала по наитию более высоких чувств, чем обыкновенное солдатское послушание. А это гораздо важнее.       Зельма смущенно улыбнулась.       — Каждый поступил бы на моем месте так же.       У Якова Вилимовича затекла спина.       Он открыл глаза и выпрямился — в позвоночнике громко хрустнуло.       Тусклый пасмурный свет, льющийся в салон сквозь щели в косых стенах, возвещал о наступлении нового дня. Дотлевающий в царящем полумраке костерок слабо потрескивал.       Зельма еще спала, положив голову на сгиб локтя. Из-под одеяла выглядывала острая коленочка, на которой желтел давнишний синяк.       Утро наступило слишком быстро, Яков Вилимович даже не успел толком отдохнуть: на голову давила несвойственная ему тяжелая сонливость. А впрочем, Зельма предупреждала его об отравлении. Скорее всего, это и есть одно из его проявлений. Быть может, следовало послушать девочку и принять противоядие?       Однако помимо неприятных физических ощущений, к Якову Вилимовичу также вернулись глубокие терзания душевные. И чтобы они не свели его с ума, он решил выйти из салона на палубу: необходимо как-то взбодриться, прийти в себя. От собственных мыслей, конечно, не убежишь, но свежий воздух (пусть и отравленный) однозначно пойдет на пользу.       Взобравшись на палубу, Яков Вилимович поднял взгляд на низкое белое небо, в котором беспокойно кружили чайки. Из носа у него шел пар, медленно растворяясь в воздухе. Колючий ветер шевелил волосы и зябко проникал сквозь свободную льняную рубаху. Воздух стал значительно холоднее, чем вчера.       Но не один только воздух стал другим.       Что-то изменилось.       Яков Вилимович огляделся по сторонам: море было относительно спокойным, корабли по-прежнему качались на волнах. Но что это там, на берегу? Прищурившись, Яков Вилимович прошел вперед — к носовой части корабля, откуда берег было хорошо видно. Опершись руками на влажный фальшборт, он чуть наклонился вперед, и увидел то, что заставило его враз забыть все свои многочисленные тревоги.       На том месте, где они прошлой ночью оставили лошадей, покоилось жестоко истерзанное туловище дончака. Но где же в таком случае рысак?.. Яков Вилимович перевел взгляд на крупные мазки свежей крови на песке, тянущиеся к воде.       — О, боже…       Ветер внезапно стих. На бухту обрушилась звенящая тишина. Яков Вилимович слышал, как сердце шумно бухает в груди. Сгущающиеся над бесконечным морским горизонтом тучи ползли по небу стремительно и грозно. Вода у берега вдруг загустела и затянулась толстым слоем льда, который постепенно покрывал собою всю морскую гладь. До этого покачивающиеся корабли прочно вросли в лед.       Нужно было немедленно убираться отсюда.       Но Яков Вилимович не смог и с места сдвинуться — ладони намертво примерзли к фальшборту. Паническое отчаяние током прошло по всему его телу.       И пока он бестолково пытался вырвать руки, на горизонте появилась расплывчатая черная точка. Пока пытался растопить неподдающийся лед всеми чарами, какие знал, точка неизбежно приближалась, превращаясь в отчетливый силуэт исполинского всадника…       — Яков Вилимович!       Он обернулся.       Зельма выбежала на палубу. Растрепанная, бледная.       — Зельма, беги! — выкрикнул ей Яков Вилимович. — Быстрее уходи!       Но разве эта неугомонная когда-нибудь исполняла его наказы?!       — Это Изгнанный всадник Коллум! — тревожно сказала девочка, подбежав к Брюсу. Она окинула его руки быстрым взглядом. — Что случилось?!       — Зельма, прошу тебя: уходи!       — Держитесь! Я отвлеку его!       Девочка вытянула из ножен Брюса шпагу и устремилась вниз по трапу на лед.       — Нет! Зельма, сейчас же вернись! Зельма!       Впрочем, он мог бы так и не надрываться — она все равно бы не вернулась.       Вместо бессмысленной траты времени, Яков Вилимович сосредоточился на руках. Но это было не так-то просто в сложившихся обстоятельствах — мчащийся навстречу страж был уже совсем близко! Землю сотрясал стук копыт громадного коня — высотою в пять— шесть метров, не меньше. Косматый, с подернутыми поволокой глазами чудовищный конь издавал страшные утробные звуки — ни то ржание, ни то крик. Сам всадник, закованный в блестящую кольчугу, на скоку размахивал тяжелой палицей с такой легкостью, словно держал в руке ветку. В его густой черной бороде таяли крупные снежинки, ссыпающиеся словно искры с шипастого навершия устрашающего оружия. Выпученные глаза, глядящие из-под нахмуренных бровей, были полны безумной ярости и злобы.       Зельма выбежала на лед и, ловко скользя по поверхности сапогами, устремилась к опрокинутому баркасу.       — Эй, ты, бестолочь! — подразнивала она всадника, размахивая руками. — Иди сюда!       Ну и как тут с мыслями соберешься?!       Яков Вилимович стиснул зубы и насколько мог быстро отодрал ладони ото льда. На фальшборте остались кровавые следы и прилипшие к ним прозрачные кусочки кожи. Боли почти не было — все поглотил собою адреналин.       Вынув из кобуры пистолет неподдающимися одеревеневшими руками, Яков Вилимович поспешил к Зельме. Но спуститься по трапу вниз не успел — поравнявшись с парусником, всадник со всего размаху рубанул по борту палицей.       Яков Вилимович в последний момент прикрыл голову руками.       Мощный ледяной удар отбросил его в кучу обломков.       Пистолет выскользнул из руки.       В ушах стоял оглушительный треск ломающихся досок. Которые между тем смягчили падение.       Оказавшись на главной орудийной палубе, откуда открывался вид на орлопдек и еще ниже — на трюм, Яков Вилимович, едва придя в себя, поспешил сейчас же подняться на ноги.       В висках пульсировало. Звуки приглушились, словно в уши попала вода.       Пистолета нигде не было видно.       Лихорадочно разгребая обломки, Яков Вилимович чувствовал отдающиеся в груди удары. Всадник крушил парусник. В воздухе клубились густые облака пыли. Сверху сыпались щепки.       Тем лучше. Значит, Зельме не удалось привлечь его внимание. Значит, у него, Якова Вилимовича, еще есть немного времени.       И если бы пистолет оказался там, где он его искал, беспокоиться было бы не о чем. Но пистолет угодил вниз. Повис на нижней балке перекрытия между орлопдеком и трюмом. Яков Вилимович выругался. Успеет ли он спуститься вниз до того, как всадник окончательно разрушит корабль? Опасная затея, но разве выйти к этому чудовищу безоружным — не еще больший абсурд?!       Отсыревшие доски предательски прогибались под ногами. Одна — треснула. К счастью, Яков Вилимович успел перепрыгнуть на железный выступ. Оттуда — на верхнюю ступеньку разрушенной лесенки.       Вытянув руку за пистолетом, Яков Вилимович взял его прежде, чем ступенька надломилась. Шагнув на зияющие провалами дощатые полы, он едва успел увернуться от тяжелой палицы, обрушившейся сверху. От навершия в воздух взметнулся вихрь снежинок.       Пробив широкую брешь в борту парусника, всадник продолжал колотить ледяной палицей по разворошенным палубам. Едва протиснувшись между якорным шпилем и наваленных друг на друга сундуков и бочек, Яков Вилимович прыгнул в открывшуюся брешь.       Благодаря магическому щиту приземление оказалось довольно мягким. Словно вместо льда внизу простирался пуховый матрас. По поверхности поползли тонкие ниточки трещин, в которых медленно расползались горячие капли крови.       Тяжело дыша, Яков Вилимович с трудом поднялся на ноги, вытер разбитые губы и обернулся. Да уж, сражение на льду обещало быть изнурительным. Конечно, можно было бы попытаться выманить всадника на берег. Но было уже поздно. Он устремил страшный взгляд на Брюса и пришпорил коня.       Конь махнул взлохмаченной гривой и понесся вперед.       Яков Вилимович взвел курок. Выстрелил.       Конь издал душераздирающий крик и взвился на дыбы, едва не скинув всадника со спины. Тот никак не мог утихомирить испуганное чудовище.       Поэтому пока конь скользил подковами по льду, храпел и издавал жуткие вопли, Яков Вилимович воспользовавшись замешательством соперника, поспешил на поиски Зельмы. Она оказалась за опрокинутым баркасом.       — Зельма! — Яков Вилимович испытал уже знакомое облегчение. — Слава богу, ты не пострадала!       — Коллум слаб в темных чарах! — сказала Зельма, встретив Брюса беспокойным взглядом. — Извините за шпагу и за то, что… сбежала, я всего лишь хотела вас защитить! Знаю, глупо получилось, но я думала, что смогу справиться с ним… В книге он был не таким… громадным!.. Он явно сильнее меня… Сильнее нас.       Яков Вилимович выглянул из-за укрытия. Всадник рассеяно блуждал взглядом, держа оружие наготове. Тронув подрагивающего коня, он приблизился к шхуне и с размаху рубанул по ней палицей. Громоподобный хруст и треск ломающихся досок покрыл собою округу, отдаваясь эхом где-то в верхушках далеких деревьев.       Яков Вилимович обернулся к Зельме, выражение лица которой было как никогда обескураженным:       — У нас мало времени, — сказал Брюс, передавая ей пистолет. — Я прикрою тебя — как только всадник бросится за мною следом, беги к берегу и спрячься. То, что я собираюсь сделать, может быть опасным, поэтому ни при каких условиях не выходи на лед, ты меня поняла?       Зельма кивнула.       — Умница. — Яков Вилимович ободряюще улыбнулся. — Ничего не бойся. Он не такой уж и страшный, каким кажется.       Тем временем всадник уже добрался до соседнего брига и расколотил его на мелкие кусочки.       Яков Вилимович выбежал из укрытия и махнул ему рукой:       — Эй, я здесь!       Всадник туго натянул вожжи. Его испепеляющий, пронизывающий взгляд, казалось, проникал в самую душу.       — Ну же, — выкрикнул Яков Вилимович, — иди сюда, чего ты ждешь?!       К счастью, всадник не тронул баркас, за которым пряталась Зельма; обратив свой гнев на Брюса, он направил коня вперед.       Стараясь увести всадника дальше от берега, Яков Вилимович устремился к бесконечному ледяному горизонту. Но убежать далеко от такого чудовища не удалось бы и самому дьяволу. Поэтому Якову Вилимовичу ничего не оставалось, как учинить сопернику препятствия: опрокидывая под копыта коня обломки разрушенных кораблей, он обратился к так называемому «дистанционному воздействию» — влиянию на предмет с помощью силы мысли.       Холодный воздух удушливо впивался в легкие. От топота гигантских копыт лед предательски содрогался.       Резко заскользив сапогами по льду, Яков Вилимович остановился. Берег остался позади. Достаточно далеко, чтобы начать.       Всадник подгонял коня — тот мчался во весь опор.       Он был уже совсем близко, когда Яков Вилимович подчинил его разум себе. Импровизированный хомут, с помощью которого он управлял сознанием чудовища, обвил его шею, стягивал и душил неподвластной всаднику силой. Тот бил зачарованного коня по бокам, дергал за вожжи, но конь не поддавался.       Теперь он был во власти нового хозяина.       Яков Вилимович сжал руку в кулак. Разразившись мучительным ржанием, теперь еще более напоминающим человеческий крик, конь резко дернулся в сторону, отчаянно брыкаясь. Все попытки стража усмирить чудовище не обвенчались успехом — в конце концов, конь, нервно кружась и лягаясь, скинул всадника со спины. Тот рухнул на лед, выронив тяжелую палицу. Поверхность треснула.       Пока всадник кряхтел и тяжело поднимался на ноги, Яков Вилимович продолжал сжимать руку в кулак, в котором был сконцентрирован жгучий сгусток боли. Но стоило только ему разжать руку, как измученный конь понесся прочь. Туда, куда приказал ему его хозяин. Прочь к ледяному горизонту.       Яков Вилимович обернулся на всадника. Разум его давал сопротивление. Задушить его клубком колдовской боли не получится. Зато получится дезориентировать. Преимущество Якова Вилимовича над исполином было в ловкости. И в скорости. Коллум слишком большой и неповоротливый.       По шпаге заплясали белые искорки. Яков Вилимович крепче сжал эфес.       Коллум подобрал палицу и замахнулся. Яков Вилимович ловко увернулся и нанес исполину рубящий удар по бедру. Вскричав от боли, Коллум только более рассвирепел — теперь размахивал своей ледяной дубиной в два раза чаще и сильнее. В воздухе свистел и закручивался вихрь острых снежинок. Впрочем, Яков Вилимович успевал и без труда уходить от ссыпающихся мощных ударов и создавать вокруг себя магический щит. На всякий случай. Ведь после одного такого удара громадной палицей он может и жизни лишиться!       В конце концов, осторожность никогда не бывает лишней.       …Коллум в очередной раз замахнулся. Ледяная палица угодила в цель, отбросив Якова Вилимовича в сторону. Перевернувшись в воздухе, он рухнул на лед. Грудь стиснула боль. Он задохнулся.       Едва восстановив дыхание, Яков Вилимович поднялся на ноги и увидел приближающегося Коллума. Лицо его выражало решимость. Вокруг палицы кружили снежинки. Трещины на поверхности льда затягивались толстым слоем под могучими ногами стража.       Яков Вилимович сплюнул кровь. От горячих капель вверх потянулись тонкие струйки пара. Он взмахнул рукой — капли растеклись по поверхности, растворяя лед. Они проникли сквозь слой льда и окрасили воду кровавой краской. Коллум рассеяно посмотрел себе под ноги.       Яков Вилимович топнул ногой. Кровь потекла стремительно, заполняя собою каждую трещинку. Заполоняя собою всю поверхность льда.       Лед таял, унося с собой чары Коллума, который сначала пятился от горячей крови назад, затем, недоуменно озираясь по сторонам, оказался заключен в победоносных чарах соперника.       Бежать было некуда.       Когда кровь окружила его, со всех сторон подбираясь к ногам, Коллума одолела агония. На смену льду пришло пламя.       Гигант Коллум обратился в пепел, который унес с собою мощный порыв ветра.       Четвертый страж был сражен.       Подобно далеким раскатам грома, лед затрещал под ногами. Яков Вилимович вгляделся в белеющий на фоне темных туч горизонт. Стремительно тающий лед расходился, образуя темно-зеленые просветы. У берега плавились тонкие пластины, отделившиеся друг от друга.       Яков Вилимович сделал несколько неуверенных шагов. Лед хрустел с таким шумом, точно он шел по битому стеклу.       Задержав дыхание, Яков Вилимович погрузился в холодную воду. Со дна к поверхности взметнулось облако грязного песка. К счастью, грести до берега было недалеко. Волны подгоняли его в спину, помогая плыть быстрее. Поэтому вскоре Яков Вилимович вышел из воды, смахнул с лица прилипшие пряди и плюхнулся на песок.       С каждым глубоким вдохом, он чувствовал ледяную, спирающую лёгкие боль. Она затесалась в груди и резко пронизывала онемевшее горло — словно он только что выпил чашку холодного чая с мятой.       — Яков Вилимович, вы в порядке?..       Он открыл глаза. Зельма склонилась над ним.       Яков Вилимович перевернулся на бок и оперся на локоть.       — В полном. Ты-то как? Цела?       — Да что со мною станется? — отмахнулась она, опустившись рядом. — И откуда он здесь только взялся?! До деревни ведь далеко!       — Кто знает? Быть может, почувствовал, что мы здесь?       Зельма отрицательно покачала головой и нервно затеребила кружевной рукав.       — В бухту, — сказала девочка, — никто бы и никогда не сунулся!       Яков Вилимович сел, уперев локти в колени.       — Страшное позади. Не вини себя. Поверь: ты ни в чем не виновата. За нами могли проследить. Ежели б тихо сбежали из поместья Аллеломорфа, ничего бы этого не было. Заблудшие знали, что мы направимся сюда, в бухту.       Зельма поменялась в лице: на смену задумчивости пришло удивление, граничащее с шоком.       — О, боже… — прошептала девочка на одном дыхании.       — Что? — Яков Вилимович заглянул в ее лицо. — Что такое, милая?       — Они знают…       — Что знают?..       — Все из-за меня! — Зельма вцепилась руками в волосы. — Они выкрали вчера мои вещи, а там была книга! Теперь они знают, что мы знаем их слабые места! Какая я дура! И зачем я вообще взяла с собой эту чертову книгу?! Ну да, признаюсь: я всего лишь хотела доказать вам, что могу пойти с вами! что знаю все! Я ведь боялась, что вы отправите меня обратно домой!..       — Я бы не отправил тебя обратно. Ты же говорила, что это невозможно, правда?..       Зельма стыдливо опустила голову.       — Зельма, это правда?       — Нет, — сказала девочка, — я солгала вам, Яков Вилимович. Простите меня, Бога ради! Я просто так хотела вам помочь, что совсем забыла о… честности.       — Но ведь в книге было написано…       — Это я подписала накануне вечером, чтобы вы поверили мне! Вы могли отправить меня домой. И отправиться сами. Повелитель никого не удерживал на Пустоши насильно.       — Зельма…       — Знаю — отныне вы потеряете ко мне всякое доверие и будете считать несносной глупенькой девчонкой…       — Послушай, — Яков Вилимович приобнял ее за плечо, — если бы не ты, то я бы и до обители игумена не добрался. Ты неоднократно выручала меня.       Она взглянула на него с такой детской доверчивостью и наивной надеждой на прощение, что у Якова Вилимовича невольно сжалось сердце.       — Значит, вы совсем не сердитесь на меня, Яков Вилимович?..       — Разве я смею?       — Конечно! Конечно, смеете! Да вы должны ненавидеть меня за то, что я солгала вам!       — Иногда ложь может послужить и во благо.       — Благодарю вас премного, Яков Вилимович. Но, признайтесь, что я все же виновата. Из-за меня стражи станут вести нечестную игру. Теперь они обязательно постараются застать нас врасплох, как это сделал Коллум. Постараются запутать и погубить…