Ценою жизни

Виконт сделал выпад.       Яков Вилимович вовремя успел обнажить шпагу и отразить мощный удар. Оружия скрестились, высекая яркие искры. Заливая лицо и руки мелкими брызгами, с заколдованной шпаги де Дюруа стекала кровь. Теплая, вязкая, резко пахнущая железом…       Любой маг — будь то светлый или темный — вкладывал в свое оружие собственную силу, обладающую отпечатком его личности и, безусловно, служащую надежным оплотом в бою. Также у каждого мага эта сила выглядела и действовала по-разному.       По шпаге Якова Вилимовича заплясали белые искры, выхватывая из темноты холодное лицо виконта и обескураженное — Зельмы.       — Прекратите! — выкрикнула она, смело вторгнувшись в самый разгар ожесточенного сражения. Встала между ними, расправив руки в стороны.       Де Дюруа опустил шпагу — кровь оросила землю длинной полосою.       — Прекратите сейчас же! — продолжала Зельма, переводя взгляд с одного на другого. — Остановитесь! Это сражение ни к чему не приведет! Хватит крови, хватит жертв!..       Глядя на Брюса исподлобья, виконт прошептал:       — Я пойти на любые жег’твы, г’ади мой любимый.       — И я поступил бы так же.       Сказав это, Яков Вилимович опередил виконта: обойдя Зельму справа, занес шпагу для рубящего удара. Но француз мгновенно отпарировал атаку, и, уже не обращая внимания на отчаянные мольбы Зельмы, размахивал кровавой шпагой, как в последний раз. Он вошел в раж — Яков Вилимович только и успевал отражать ссыпающиеся удары. И приступы виконта не доставляли бы столь неудобства, если бы при каждом новом взмахе с его шпаги, окропляя холодными струями, не брызгала кровь. Она была повсюду — вязкими ниточками стекала с его волос, струилась по лицу, капала с подбородка и пропитала собою одежду. Шпага норовила выскользнуть из руки…       Однако, сколь бы виконт не предпринимал попыток выбить ее у Якова Вилимовича, ему этого так и не удалось.       Зато удалось Якову Вилимовичу: отклонив кровавую шпагу ловким ударом, он выбил ее из руки де Дюруа. И вонзил бы собственную шпагу ему в сердце, если бы Зельма снова не встала между ними.       — Остановитесь! Неужели вы не понимаете, что это бессмысленно?!       — Зельма, уйди с дороги! — тяжело дыша, приказал Яков Вилимович. Но Зельма попятилась назад, закрывая собою виконта.       — Яков Вилимович, не делайте этого, умоляю вас!..       Де Дюруа вышел из-за ее спины и, отодвинув в сторону, сказал:       — Wotan… mon trésor… mon ange glorieux… je ne le trahirai pas…       — Je comprends, — ответил Яков Вилимович.       — Oui, tu dois comprendre…       Француз вынул из ножен блеснувшей в темноте кортик.       — Вы тоже пг’ийти сюда г’ади ваш мальчик, — сказал он. — Зельма пг’ава. Я и на сей г’аз помочь вам.       Зельма тотчас же отскочила от него в сторону, теперь защищая своим телом Якова Вилимовича:       — Не подходите!       Но виконт подходить и не думал. Вместо того, чтобы продолжить сражение, он мощным рывком вонзил кортик себе в грудь. Прежде чем Яков Вилимович успел что-то сделать.       Зельма взвизгнула. Да так громко, что крик ее отдался от мёртвых стен заброшенного города гулким эхом. Отдался в сердце Брюса сокрушительным ударом. «Бум-бум-бум!» — выбивало оно оглушительную дробь и рвалось наружу, наполняя каждую частичку какой-то бестолковой оторопью.       Виконт задохнулся от боли. Яков Вилимович ринулся вперед и подхватил его теряющее жизнь тело.       — Этого не должно было случиться… — сказал Яков Вилимович.       — Моя жизнь здесь ничего не стоит, — прошептал виконт одними губами.       До последнего вздоха в его глазах теплилась искренняя преданность тому, ради кого он пошел на эту жертву.       Де Дюруа растворился в облаке пыли на руках Якова Вилимовича.       Шестой страж был сражен.       Вот только Якову Вилимовичу совсем не хотелось радоваться этой победе…       Покинутый город встретил их многослойным покровом каменных и деревянных обломков. Похожий на большой неаппетитный винегрет, он предстал перед ними непроглядной и бесконечной мусорной кучей.       Под сгустившейся темнотой и обрушившегося на землю снегопада, казалось, что они стоят на месте. Крупные и блестящие, как бусинки, снежинки медленно опускались на землю, покрывая останки города. Снежинки таяли на коже холодными капельками, путались в волосах и застывали на ресницах.       Они молчали, не зная, что сказать. Не зная, куда бредут. Да и поймешь разве? Куда ни кинь взор, все объято непроглядным снежным занавесом метели.       Яков Вилимович стер со лба струящуюся с волос кровь. Вымоченная ею одежда — тяжелая и холодная, — под самыми слабыми порывами ветра пробирала до костей. Яков Вилимович и не помнил, когда в последней раз ему было так холодно — когда тело сводило дрожью, а кожу покрывали мурашки?       — Нам нужно остановиться, — сказал он, стуча зубами, — иначе мы заблудимся здесь…       — Капелла где-то рядом! — ответила Зельма, решительно продолжая шагать вперед. — Я знаю, я чувствую!       — Зельма…       — Нет, Яков Вилимович! Я дойду! Сегодня! Сейчас же! Мне нужно взглянуть дяде в глаза! Нужно узнать, зачем ему все это понадобилось?! Почему ему не жаль своих близких?!       Яков Вилимович взял ее за руку.       — Зельма, остановись!       — Нет!       — Посмотри на меня!       Она обернулась. Даже позволила взять себя за плечи.       — Виконт не погиб, — сказал Яков Вилимович, сжимая ее руки бесчувственно холодными пальцами.       — Ему ведь было, — пробормотала Зельма, — было так тяжело… Он не должен был этого делать…       — Он сделал это для нас. Он пошел на эту жертву, чтобы мы добрались до Капеллы. Здесь — его нет. Но дома, на Погосте, он будет ждать нас… Ты же сама это знаешь…       — Знаю, просто… — Зельма опустила глаза. — Просто… ежели бы ему удалось покорить вас, я бы и на сей раз не осталась в стороне — мне бы пришлось вмешаться и лишить его жизни…       — Я знаю, детка. — Брюс притянул ее к себе и крепко обнял. — Я знаю.       Долго блуждать по лабиринту разрушенного города в поисках подходящего места для ночлега не пришлось. Вскоре они вышли на пологую тропу, вьющуюся среди скинувших листья дубов, к берегу озера, на котором раскинулись, как высказалась Зельма, «шатко-валко» сохранившиеся кирпичные постройки, стоящие полумесяцем.       Выбрав самую пригодную — с более-менее уцелевшей крышей, еще прочными стенами и не выбитыми окнами — Яков Вилимович разжег в старой печи огонь и поручил Зельме как следует обогреться.       — А вы куда?       — К озеру, — ответил Брюс. — Смою кровь.       Зельма безразлично кивнула и отвернулась к огню. Яков Вилимович ее не судил. Более того — он считал, что девочка имела полное право уйти в себя: разобраться в беспорядочной тревоге, горькой утрате и ноющей тоске. Имела право на любые чувства, переполняющие ее надломленное смертью дорогого человека сердце. Снова.       Занятый мыслями о Зельме, Яков Вилимович и не заметил, как вдруг оказался у неподвижного берега озера. Словно кто-то вырвал из его жизни страницу. Оказывается, и снегопад уже закончился. Разве снежинки не спускались с неба тысячью блестящих слезинок буквально пару минут назад?       Не снимая одежды — это было совершенно бессмысленно, так как одежды были насквозь пропитаны кровью, — Яков Вилимович шагнул вперед. В воду.       С каждым шагом дыхание его сбивалось, горло сдавливал тугой спазм, а окоченевшие члены теряли чувствительность. Дойдя почти до самой середины озера, он остановился, оглянувшись назад: из трубы занятого ими домика валил густой дым.       Вода доходила ему почти до самой груди. Брюс задержал дыхание и погрузился в нее с головой.       В горло вонзился новый спазм. Ощущение было таким, точно он сорвался с обрыва. Точно проглотил разом три кубика льда.       Сердце в груди заклокотало с такой силой, что, казалось, по поверхности воды пойдут волны.       Оно разрывалось на части.       А может, и разорвалось.       Может, он потерял сознание?       А может, и не терял.       Может, кто-то снова вырвал его страницу?..       Из вязкой пустоты его окунули в многоцветный калейдоскоп прошлого: из морозной зимы он попал в летнее тепло, из застящего напряжения — в спокойствие и беззаботность.       Он увидел себя за широким столом в отцовской библиотеке, некогда принадлежавшей богатому аглицкому купцу, отбывшему по неотложным делам в Лондон. Он сдал сей особняк Брюсам много лет назад со всей удобной мебелью, роскошной кухней, выложенной цветными голландскими изразцами, с навощенным воском паркетом главной залы, широкой террасой и невероятной красоты садом. Однако в особняке сем все еще чувствовался оттиск предыдущего хозяина. И только библиотека всецело принадлежала им. Принадлежала ему, Якову.       В ней было все его сердце.       Здесь стоял самый приятный на свете запах книжных страниц, смешанный с нагретой солнцем древесиной; здесь проходили все их семейные вечера — отец раскуривал трубку, матушка — сидела подле, положив голову ему на плечо, брат и сестра — у камина, а он, Яков, читал вслух всему семейству пьесы Шекспира и Мольера, сочинения Мильтона и Гоббса…       Опустив глаза, он увидел перед собой большой ветхий талмуд по числительной науке, сломанные гусиные перья и исписанные беглым убористым почерком листы бумаги. Увидел свои руки — маленькие мальчишеские руки, с крапинками чернил на пальцах. Потер друг о друга большой и указательный, размазывая черные пятнышки.       И тут в библиотеку, точно гром среди ясного неба, влетел, запыхавшись, Роман. Дорогой и еще совсем юный братец Роман. С россыпью веснушек на носу, детским пунцовым румянцем на щеках и кудрявыми рыжими волосами, затянутыми атласной зеленой ленточкой. В отличие от тихого Якова, порывистый и энергичный Роман с трудом мог усидеть на месте. Вот и в тот день к занятиям и не притронулся! А ведь учитель — уважаемый господин Кэмпбэл — задал им шесть проблем по геометрии…       — Пойдешь на Яузу? — опершись руками о стол, спросил Роман. — Там мальчишки к полудню собираются — плоскодонку Портера на воду спускать будут! Может, даже до того берега доплывем! Вставай!       — Нельзя, — ответил Яков.       — Почему это?       — Это неправильно. Нам нужно учиться.       — Ну и сиди, а я — пойду!       — Глупо. Отец накажет.       — Надоело сидеть. — Роман выпрямился и скрестил руки на груди. — И так шесть дней в неделю спины гнем над книжками, надо и о себе подумать! К тому же — учителя нас хвалят. И как тебе только терпения хватает?! Всю жизнь пропустишь! Погляди: какой сегодня день солнечный!       — Отца не боишься, — настаивал Яков, — так хоть о маменьке подумай: беспокоиться ведь будет.       Но Роман только рукой махнул, и, направившись было к выходу, остановился на полпути:       — Прикроешь меня? — спросил.       — Как?..       — Не знаю. Ну, придумаешь что-нибудь — ты же умный! Ну все, мне пора!       Снова оставшись наедине с талмудами, Яков, обладавший завидной усидчивостью и прилежанием, уткнулся в чертежи и карты. За математикой следовала физика, потом — астрономия и история. А напоследок — языки. Самым сложным был, конечно же, русский. Но благодаря тому, что он слышал русскую речь, сей грубый язык удалось освоить даже быстрее французского. И пусть в свои девять лет он говорил на русском с явным акцентом, учителя были им довольны.       Отодвинув толстую «Историю Британии» в сторону, мальчик положил руку на стол, вытянул ее во всю длину и опустил голову на сгиб локтя. Глаза слипались. Не из-за того, что «История Британии» была для него пока что скучна и непонятна. Отнюдь! «История Британии» живо занимала его воображение. Просто, во-первых, он сидел в библиотеке с полудня, а время уже близилось к вечеру, во-вторых, кто-то вырвал из книги страницу. Как же теперь узнать, чем закончилось сражение при Нортгемптоне?       …Вдруг на стол прыгнула Оливка — любимая кошка матушки. Яков протянул к ней руку и погладил по лоснящейся черной шерстке. Оливка замурлыкала и потерлась своей маленькой макушкой о его лоб. Точнее — стукнула. Не больно. Якова она любила — составляла компанию вот в такие одинокие деньки, когда Роман сбегал из дома.       — Занимаешься, крошка? — послышался мягкий, как шелест утреннего ветерка, голос матушки.       Яков поднял голову: матушка стояла на пороге. Ее ласковый взгляд, таящий в себе мудрость и спокойствие, взирающий на него с нежностью и любовью, являлся всем — единственным важным на всем белом свете. Все остальное меркло, когда появлялся этот взгляд, эти блестящие белокурые локоны, собранные в высокую прическу; эти утонченные черты лица, тонкая шея и острые ключицы; эта легкая походка и прямая, затянутая в корсет, спина.       — Да, — ответил Яков. — Осталось прочитать вот это, — он тыкнул в учебник по астрономии, — и… вот это, — тыкнул в «Истории Британии». — Только кто-то вырвал страницу…       — Отдохни, — сказала матушка, присаживаясь напротив. — Не нужно в столь юном возрасте лишать себя отдыха.       — Да вы не волнуйтесь, маменька, я отдыхаю время от времени.       Громко урча, Оливка перебралась к мальчику на колени, чинно улеглась, вытянула передние лапки и стала перебирать коготками по воздуху. Как будто собиралась куда-то уплыть вместе с ним. Может, на Яузу, где сейчас веселятся мальчишки?       — Значит, — сказала матушка, — ты и с платком сегодняшнего дня упражнялся?       Яков опустил глаза на Оливку, погладил ее по спинке — черный ворох волос взметнулся в воздух и закружил над столом.       — Нет, еще не успел…       Матушка ухмыльнулась — знала, что врет.       Выложив из большой фарфоровой чаши на стол фрукты, она взяла графин и наполнила чашу водой.       — Попробуем? — опустив кружевной платочек в воду, спросила она.       Яков неуверенно кивнул.       — Сосредоточься. — Матушка взяла вымоченный платочек двумя пальчиками. С уголков стекала вода, со звоном капая в чашу.       Яков и вчерашнего дня пытался высушить оный посредством колдовства, но старания эти не обвенчались успехом.       — Не получается… — выдохнул он.       — Получится. Ты просто устал.       По-прежнему держа платочек в руке, матушка сама высушила его. Буквально за какое-то мгновение. Одним легким взмахом руки.       — Не нужно стыдиться того, что у тебя не получается, крошка. Это ценнейший дар. Полюби его, пусть он станет не твоим врагом, но твоим верным другом. Твоей гордостью.       — Почему дар достался именно мне, — спросил Яков, — а не Роману? или Андрею? Уверен, у них бы лучше получилось управляться с… этим.       — Не каждому суждено родиться магом, сынок. Посему цени это. И не пренебрегай занятиями. Я знаю — ты станешь могущественным светлым магом. Тебя ждет блестящее будущее. Ты талантлив, трудолюбив и умен. Прошу тебя — не отчаивайся.       В коридоре послышался знакомый стук каблучков. Затем дверь библиотеки тихонько отварилась и на пороге показалась Елизавета. Милая, славная Лизаветушка, внешне так напоминающая Романа — такая же кудрявая, рыжая и румяная, словно наливное яблочко, — а нравом — Якова. Хотя нет, Лизавета была не такой, как он. Пожалуй, с нее можно было бы писать портрет идеального человека.       — Лизавета, милая, что с тобою? — спросила ее матушка. — Ты чем-то обеспокоена?       — Да я, матушка, Романа нигде найти не могу, — вздохнула Елизавета, разведя руками. — Думала, он с вами, а его и здесь нет… Может, с мальчишками наново сбежал?       — Да нет, — пробормотал Яков, снова опустив глаза на плывущую к Яузе Оливку, — навроде… был тут где-то. Может, в саду поискать?       — Отец в скором времени домой вернется. Наново Романа не увидит — браниться станет.       — Не станет, — сказала матушка. — Яков найдет и приведет его домой. Правда, Яков?       Мальчик растерялся.       — Но я даже не знаю, где он.       Матушка строго взглянула на него.       — Как скажете, маменька…       Выйдя из-за стола и передав Оливку Елизавете, Яков вышел из библиотеки, виновато понурив голову. «Вот неугомонный! — ругал он про себя Романа, спускаясь вниз. — Все время меня подставляет, а я должен краснеть за него перед матушкой!»       Однако все мысли о беспечности старшего брата разом улетучились, когда Яков вышел из дома и оказался на ослепительной после темного особняка улице. Опьяняющий запах цветущей сирени, чередующийся со сладким и тягучим ароматом липы, ударил в нос. Садов в Немецкой слободе было много, притом плодоносных и сказочно красивых. А как восхитительно ложился закатный свет на деревья, как уютно отражался в окнах соседских домов и ласкал крыши и каменные заборы…       Но любоваться прекрасным вечером было некогда — Яков поспешил в сторону Яузы. К счастью, отыскать строптивого братца удалось быстрее, чем он думал — Роман нервно шагал ему навстречу, потирая плечо, на котором не было рукава. Но даже не изодранная рубашка и отсутствие рукава в первую очередь привлекло внимание Якова. Здоровенный фиолетовый синяк под заплывшим глазом, выделяющийся на фоне бледной кожи Романа, был куда заметнее!       — Господи! — вырвалось у Якова. — Кто это тебя так?..       — Отстань! — продолжая стремительно шагать вперед, буркнул Роман, отвернув от него голову.       — Да постой! — Яков взял его за плечо. — Покажи!       — Отстань, говорю!       — Ну покажи, интересно же!       Роман нетерпеливо вздохнул и остановился, давая возможность братцу лицезреть свои многочисленные ссадины.       — Ну, доволен?!       — Отец увидит — накажет, — сказал Яков. — Не показывайся ему лучше…       — Маменька послала тебя?       — Ага.       — Проболтался?!       — Да нет, она сама догадалась…       — Прямо-таки сама! Эх ты! А я на тебя понадеялся! Тоже мне, брат называется!       С этими словами, он устремился вперед.       — Да в чем я перед тобою виновный?! — выкрикнул ему вслед Яков. — Ты что же, домой собирался вот в таком виде незамеченным явится?! Дурак!       — Малявка!       Подавив в себе горячую обиду, Яков догнал его. Вот пересудов-то будет, если соседи увидят его в таком виде! Здесь все друг друга знали. И обсуждали. Поэтому пришлось идти до дома всеми окольными путями, какие он знал. Но спрятаться от жителей слободы оказалось не так уж и сложно, как удержать взбешенного Романа, которому, видите ли, было все равно, что о нем подумают. «Пусть!» — говорил. Даже хотел было затеять новую драку — с Яковом, — но вовремя остановился: видимо, разжалобило его невинное выражение лица — ты чего, мол, я же помогаю!       — Ладно, — заключил Роман, — маленьких не бьют. Еще расплачешься!       Яков хмыкнул. Хотел сказать, что сам бы его уделал, но Роман был столь же вспыльчив, сколь и отходчив. Сначала злился и неистовствовал, потом — резко успокаивался, будто ничего и не было.       В итоге, сделав внушительный крюк, к особняку добрались, когда солнце скрылось за верхушками исполинских тополей. На землю, сменяя липкую духоту, обрушилась благодатная прохлада. Проснувшиеся цикады затянули свою звонкую ночную песнь.       Роман, думающий о своем — судя по всему, о минувшей драке, — собрался было к парадному входу. Но Яков дернул его за руку.       — Спятил?! Через кухню пройдем.       Роман повиновался. Яков — с облегчением вздохнул: слава богу, не стал упрямиться!       После шумной какофонии цикад, в доме оказалось оглушающе тихо. Пугающе тихо! Нервы и без того были натянуты, как струнки…       Выйдя из столовой, где как никогда надрывно скрипели половицы, Яков выглянул из-за угла: никого. Может, родители отправились на их поиски?       — Роман, Яков! — прогремел из гостиной басовитый голос отца.       Яков осторожно заглянул в гостиную: нет, родители не отправились на их поиски…       — Подойдите!       Когда матушка увидела Романа, то едва не лишилась чувств:       — О, мой Бог! — ахнула, бросившись к сыну. — Что же это?..       Роман не шелохнулся: стоял с опущенной вниз головой.       — В который раз ты без разрешения сбегаешь из дома? — начал отец. — Разве так должно вести себя сыну полковника?! Разве так должно вести себя молодому человеку из уважаемой семьи?! Ты забыл, чью фамилию ты носишь?! Что скажут мне о таком нерадивом и своенравном сыне?! Какими гнусными злословиями наклевещут мне в спину по твоей милости?! «Не воспитал, — скажут, — достойного человека!»       — Простите, отец, — сказал Роман, — я лишь отстаивал честь семьи…       — Да что ты можешь знать о чести?!       — Прежде чем стыдить, — сказала матушка к отцу, — выслушай.       — Этому поступку нет никакого оправдания! Да он даже наказания не страшится! Он равнодушен ко всему, кроме забав и игр!       — Наказывайте, отец! — Роман бесстрашно шагнул вперед. — Я не боюсь розог! Не боялся и тогда, подчас вступил в драку! Знал, что накажете; но даже тогда ничего не боялся! Я сделал это осознанно! ради семьи!       Отец тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, помассировал лоб.       — Я прикажу, — тише произнес он, — чтобы наказали твоего брата. Пусть за твои забавы расплачивается он. Может, тогда ты научишься следовать правилам? Может, тогда начнешь думать о последствиях и по-настоящему чтить честь своей семьи?       — Нет! — вскричал Роман, спрятав Якова за спину. — Нет! Я не позволю! Он ни в чем не виноват! Он уговаривал меня не ходить!.. Вы же этого не сделаете, правда, отец?.. Вы же не накажете невиновного?.. Он же… он же еще совсем маленький!       — Вилим. — Матушка погладила отца по плечу.       — Я сделаю это в следующий раз, — сказал он. — Запомни это. А теперь — прочь с глаз!       Елизавета, до этого молча наблюдающая сей воспитательный диалог со стороны, поклонилась родителям и засеменила за братьями вверх по лестнице.       — За что тебя избили-то? — спросила у Романа по дороге.       — Да этот противный Портер маменьку ведьмою обозвал, — ответил Роман, — а тебя, — повернулся к Якову, — колдуном. И я ему за это влепил, чтоб не болтал! Ну и… подрались. Представить страшно, ежели об этом начнут ходить слухи!       — А кто победил-то? — спросил Яков.       — Ну, я, знамо дело! Спрашивает еще!       Елизавета ухмыльнулась.       — Значит, до того берега так и не доплыли? — спросил Яков.       — Ты что, глупый? Да я даже в его дурацкую плоскодонку и не сел!       Яков переглянулся с Елизаветой, которая едва сдерживала смех. Она отвела братьев в свою комнату и принялась хлопотать над ссадинами Романа.       — Да не дёргайся ты! — возмутилась, ловко орудуя влажной тряпочкой.       — Ну что ты пристала?!       — Ты бы постыдился! — заступился за сестру Яков. — Она же тебе помочь хочет!       — Ага, хочет!       — Вредина! — хмыкнула Елизавета. — Зря тебя папенька пожалел!       — Да куда ж ему еще-то? — вставил Яков. — Ты только посмотри на него: и так весь избитый.       — Вот и пусть сам отмывается, раз такой умный!..       — Ну ладно… — виновато пробормотал Роман, — прости…       Терпеливо снеся все неприятные процедуры по смыванию грязи и обработке ран, Роман больше не возникал. До того момента, пока в комнату не вошла матушка.       — Роман, — строго сказала она, — своим поступком ты разочаровал отца.       — Он даже не спросил!..       — Ты сбежал из дома — этого вполне достаточно. Ступай к нему и попроси прощения.       — С вашего позволения, маменька, — Елизавета сделала реверанс, — я пойду с ним. — Потом обратилась к Роману: — Быть может, мне удастся уговорить папеньку не наказывать тебя строго?       — Очень смешно! — проворчал Роман.       В ответ Елизавета показала ему язык.       — Ступайте, — поторопила их матушка.       Однако когда они вышли, выражение ее лица оставалось таким же напряженным.       — На тебя он также рассердился, — сказала она Якову.       — На меня? — Он округлил глаза. — За что?       — Ты знал о затее Романа и никому не сообщил.       — Я просто не хотел предавать его, маменька… Он же надеялся, что я никому не выдам его секрет, а он успеет вернуться вовремя… Я подумал, что никто бы не пострадал…       Матушка улыбнулась. Взгляд ее снова смягчился.       — Завсегда думай о последствиях, — сказала она, погладив Якова по голове. — Хорошенько продумывай каждый свой шаг. Не будь сам же себе врагом. Посмотри на меня — разве я так поступаю? Прежде чем сделать что-то, я думаю: не повлечет ли это за собою беды? Ведь все может сложиться не так, как мы задумали. Запомни это, крошка.       — Хорошо, маменька, запомню.       — Ступай, отец в библиотеке.       Поднимаясь вверх по лестнице на третий этаж, Яков думал, что скажет отцу. Какие слова следует произносить в его положении? Какие извинения могут быть самыми подходящими?       Но все слова растаяли, так и оставшись не сказанными, когда из библиотеки до Якова донесся смех.       Отец сидел в кресле перед камином, с одной стороны обнимая Романа, с другой — Елизавету.       Обратив внимание на вошедшего в библиотеку Якова, с улыбкой спросил:       — Почитаешь нам?       Он вынырнул из многоцветного калейдоскопа обратно во мрак и задохнулся парализующим холодом.       По поверхности воды расплывались кровавые пятна.       Вода шумно стекала с лица, волос и одежды.       Ноги не хотели двигаться, руки — посинели, пальцы — не разгибались.       Повернув обратно к берегу, Яков Вилимович не чувствовал собственного тела. Сначала ощущение было таким, словно его четвертовали, затем — он понемногу привык к густой невесомости. Привык к тому, что остались только отяжелевшие легкие, в которых не осталось теплого воздуха — изо рта не шел пар.       Кожу стягивало, жгло и резало тысячью кинжалов. Дыхание сбивалось и было неровным. Сердцебиение участилось. В горло словно впился тонкий шнурок, который сдавливали чьи-то невидимые руки.       Выйдя из воды, Яков Вилимович рухнул на берег, устланный снежным ковром. Еще пушистым и тонким.       Дрожа всем телом, пытаясь откашлять застрявшую в груди боль, он сжал в пальцах влажные комья вместе с землей. Пытался согреться, пытался высушить одежды. Думал, что сработает. Ведь всегда срабатывало. Это же такая ерунда, с сим заклинанием и ребенок бы справился…       — Крошка? — послышался голос матушки.       Яков Вилимович решил, что сходит с ума. А что? Отрава вполне могла воздействовать на его сознание.       Однако он все равно поднял голову.       Матушка действительно была здесь. Стояла рядом, смотря на него сверху вниз.       — Вставай, — сказала она. — Вставай, ты сможешь.       Она протянула к нему руки и помогла подняться на ноги. Так странно было снова чувствовать ее прикосновения…       — Ты должен закончить этот путь, — прошептала она, приложив горячие ладони к его щекам. — И ты сделаешь это. Высуши одежды. Теперь для тебя это не проблема.       Он хотел, чтобы она задержалась. Хотел, чтобы осталась. Чтобы не была плодом его воображения. Ему о стольком нужно было ей рассказать, о стольком расспросить…       Но вместо тысячи слов, он взял ее руку и прижал к губам.       — Крошка… — ласково прошептала она, погладив его по волосам. — Тебе следует поторопиться. Сосредоточься.       Он прикрыл глаза, концентрируясь на заклинании. На маленьком, гнездившемся внутри тепле, разгорающимся внутри.       Тепло разливалось по венам. Онемевшее тело вновь обрело чувствительность.       Яков Вилимович открыл глаза.       Матушки нигде не было.       Он снова остался один.       Но она была. Да. Она была. Он видел ее…       — Как вам удалось смыть кровь и высушиться?..       Голос Зельмы буквально выдернул его из вязкой темноты.       Боже, он ведь только что стоял на берегу. Как он вдруг очутился в доме?       — А? — Яков Вилимович посмотрел на Зельму. — Что?       — Я говорю, — повторила Зельма, — как вы так быстро привели себя в порядок?       — Это несложно.       — Вы устали?       — Что ты, детка, нет, конечно.       Зельма вскочила с лавочки.       — Пойдемте тогда! Снег уже закончился. Чем быстрее доберемся, тем быстрее покончим с этим!       Яков Вилимович взял ее за плечо:       — Снова о последствиях не думаешь?       — Яков Вилимович, пожалуйста!       — Ладно, — сдался Брюс. — Я устал. Очень устал, Зельма. И тебе бы следовало отдохнуть.       — Вам… очень плохо?       — Нет.       Неужели он мог сказать, что ему действительно плохо? Что он выжат, как лимон, который не просто выжали, но разорвали на части, бросили на землю и растоптали?       Зельма потянула его за собою к печи и усадила на лавочку.       — Погрейтесь, — сказала она, присев рядом, — вы такой холодный… Идите ко мне, я вас согрею!       Яков Вилимович ухмыльнулся — вспомнил, как пытался согреть ее в лесу, а она шарахнулась от него, точно испуганный воробушек.       Он приобнял девочку за плечо.       — Потерпи, — сказал он, — завтра уже все закончится.       — Аминь.       Зельма перевернулась со спины на бок, нечаянно ткнув Якова Вилимовича локтем в грудь. Он проснулся.       Они лежали на полу под ворохом верхних одежд. Слабый пасмурный свет пробивался сквозь оконную слюду и освещал горницу. Печь уже давно остыла. Единственным очагом тепла теперь был он, Яков Вилимович.       Единственным человеком на свете, который испытал столько чувств сразу, из-за чего теперь не мог чувствовать ничего. Он был опустошен. В этой пустоте и пребывал, пока не проснулась Зельма.       Но Яков Вилимович ненадолго вернулся в реальность. Как только она начала что-то говорить, он погрузился в темноту, из которой выныривал на какие-то короткие мгновения. Не понимал, куда так стремительно течет время. Куда деваются страницы его жизни? Секунду назад он был здесь, в убогом домишке с остывшей печкой, а теперь уже шагает за Зельмой по развалинам Покинутого города. Звенящий от мороза воздух разрезал ее звонкий голосок. Что она говорит? Может, что-то важное? Он что-то отвечает, но не помнит, что именно. Наверное, тоже что-то важное. А может, и нет.       Несмотря на свойственную Якову Вилимовичу собранность, эти дурные провалы в памяти не выводили его из себя. Напротив. Спасительное беспамятство было как раз кстати. Ему не мешало бы забыться от всего того, что на него свалилось.       Когда впереди, гордо взирая на останки города, показалась Капелла, Якова Вилимовича стошнило кровью. Он и не заметил, как тошнота подобралась к горлу. Да и мог ли, если игнорировал все, включая собственные чувства?       — …и дядюшка поможет вам! — выхватил из булькающей тишины Зельму. А потом увидел ее: она стояла рядом, заглядывая ему в лицо беспокойными глазами.       — Ответьте же что-нибудь! — Девочка взяла его за грудки. — Посмотрите на меня, Яков Вилимович! Почему вы молчите? Мы добрались до Капеллы, вы слышите? Добрались!       — Слышу, — повторил, — добрались.       А потом снова стал тенью. Бесцветной и пустой.       Но как бы странно это не показалось, выросшую перед взором Капеллу увидел. Ее стрельчатые порталы и круглые окна-розы с витражами. Примыкающий к восточному фасаду трехгранный выступ и звонницы над боковыми стенами. Восемь шпилей, увенчанных золочеными крестами и декорированную кружевным чугунным литьем и скульптурой Капеллу. Прекрасную и грозную. Закрывающую собою дневной свет и кидающую тень на него, заблудившегося в самом себе человека…       «Отрава наделяет путника внутренней пустотою, — мелькнула в сознании мысль. — И он становится заблудшим. Его разум медленно поглощает собою Пустошь».       Но взобраться вверх по исполинской, далекой лестнице и покончить со Шварцем не дал выдернувший из пустоты страж. Последний седьмой страж.       Проклятый Рыцарь.       — Берегитесь! — выкрикнула Зельма, в последний момент успевая оттолкнуть Брюса в сторону, выхватить из его ножен шпагу и вступить в схватку со стражем.       Но облаченный в блестящие латы Рыцарь легко выбил шпагу у девочки и устремился вперед. К нему, к Якову Вилимовичу.       Вернуться в реальность ему помогла Зельма — беспокойство за нее понудило его разорвать пустоту в клочья. Ведь если с ней что-нибудь случиться, он никогда себе не простит.       Уклонившись от тяжелого удара, — меч со свистом скользнул по воздуху, едва не полосонув его по шее, — Яков Вилимович нагнулся за выроненной шпагой.       Украшенный богатым гребнем шлем скрывал не только лицо Рыцаря, но и его эмоции. Он был таким же опустошенным и бесчувственным? Или злился? Или его физиономию кривила злобная ухмылка?       Как бы там ни было, а только в бою он был безжалостен. Якову Вилимовичу с трудом удавалось удерживать внушительного размера меч шпагой. Даже заколдовав оную мощным и сокрушительным заклинанием, он не мог противостоять силе врага.       И это было удивительно, потому что Рыцарь не был магом.       Яков Вилимович не чувствовал исходящих импульсов колдовской энергии. Может, дело в латах? Может, они заколдованы от ментального проникновения?       Яков Вилимович терял силы. Отравление их лишало. В глазах двоилось. Головокружение застило взор.       Рыцарь замахнулся мечом. Собрав в себе последние оставшиеся силы, Яков Вилимович отпарировал удар и отпихнул противника в грудь. Меч выпал у Рыцаря из руки и со звоном ударился о землю.       Вместе со своим оружием, низко опустив голову, на колени пал и он сам.       Сорвав с головы шлем, Рыцарь отбросил его в сторону.       В тот момент, когда он позволил лицезреть Якову Вилимовичу свой лик, тот уже не сомневался в том, что сошел с ума.       Землю словно выбили из-под ног.       — Аделаида?..       — Маменька! — выкрикнула Зельма, в одно мгновение оказавшись рядом с нею. — Маменька, что вы здесь делаете?! Боже, что же это?..       — Я поклялась матушке перед ее смертью, — сказала Аделаида, — что никогда не оставлю Уотана. Что никогда не покину его. Что мы никогда не разлучимся. Что я буду защищать его до последнего издыхания. Я поклялась… Ничто не властно надо мною, как любовь и верность моему брату. Знаю — я не маг. Но ради брата я стала воином. Я склоняю перед вами голову, Яков Вилимович…       У Якова Вилимовича сбилось дыхание.       Он не мог представить пытки страшнее.       — Я не сделаю этого, Аделаида! — сказал он, подавая ей руку. — Встаньте! Вставайте же!       Но она не подчинилась.       — Моя смерть не имеет значения… Я умирала достаточно…       — Нет…       — Маменька, — пропищала Зельма, — пожалуйста… пожалуйста, встаньте!..       — Такие правила, — сказала Аделаида. — И не мне их менять.       — Мне… Да мне плевать на правила! — выкрикнул Яков Вилимович. — Я никогда не лишу вас жизни, Аделаида!       — Тогда мне придется сделать это самой.       — Нет! — закричала Зельма. — Мы войдем в Капеллу вместе! Я не позволю вам умереть!.. Не теперь, когда дядюшка так близко!..       — Ежели не убьете меня, — сказала Аделаида, смотря Брюсу в глаза, — вход в Капеллу будет для вас закрыт. Вы лишь зря тратите время своим упрямством, Яков Вилимович.       — Я не смогу, Аделаида… — выдохнул он, опустившись на колени рядом с ней. — Это выше моих сил…       — Решайтесь, Яков Вилимович. Вы должны.       — Значит, вы, маменька, — спросила Зельма, утирая слезы, — как и виконт, всегда были здесь?       Аделаида взглянула на дочь.       — Да, милая.       — А я оставила вам записку… — Зельма хихикнула сквозь слезы.       — Я знала, что ты пойдешь за Яковом Вилимовичем. Однако знала також, что справишься. Ведь ты так похожа на своего дядю.       — И на вас, маменька. Я и подумать не могла, что вы… Проклятый Рыцарь!       — Мы поговорим об этом дома, детка.       Аделаида обратила полный решимости взгляд на Якова Вилимовича. Он свой взгляд отвел.       Поднявшись на ноги, протянул Зельме руку и помог ей встать.       Аделаида кивнула. Она поняла. Все поняла.       Яков Вилимович крепко прижал Зельму к себе, не давая возможности увидеть, как мать лишит себя жизни.       Она справилась с этим быстро. С помощью его шпаги перерезала себе горло.       Закрыв глаза, Аделаида растворилась в облаке пыли.       Седьмой страж был сражен.       Дубовые двери Капеллы растворились.       Впереди их ждала еще одна смерть…