A Sickness With No Remedy

      В тот же день Джон уехал на охоту, не собираясь оставаться в лагере. Вернется ночью, ляжет спать, а с утра, не вылезая из палатки, будет думать, что делать дальше. Сейчас ему было страшно от того, свидетелем чего он стал. Он бы с радостью убрал этот момент из своей жизни или памяти. Всего лишь слабость человека, которого он считал сильнейшим, всего лишь то, что он хотел скрыть ото всех. Джон не знал, как смотреть в его заплаканные глаза, полные боли, когда тот вернется в лагерь. Поэтому выход был один — охота.       Быстро оседлав свою кобылу, Джон проверил ружье и выехал из лагеря, сказав Пирсону, чтобы тот сообщил всем, что он уехал.       Стараясь отвлечься охотой, он не мог перестать думать об Артуре. О том, что у него произошло, что он дал слабину. Все-таки что-то произошло с Элизой? Она… умерла? Поэтому он так задержался, поэтому, обняв пса, позволил себе пролить пару слезинок?       Джон поежился в седле и тяжело вздохнул. Возможно, неправильно было оставлять друга вот так вот. Возможно, надо было вернуться, отвлечь его от того, что гложет, позвать на охоту с собой, на рыбалку, просто в город, да сделать хоть что-нибудь, будучи его другом. А не делать ноги от того, какая неловкость теперь между ними будет. Джон все еще боялся, но теперь и ненавидел себя за свою слабость и беспомощность.       Сделал бы он иначе, если бы все еще любил его той любовью, от которой страдал раньше?       Охота у него не задалась, как бы он ни пытался найти что-нибудь стоящее. То дорогу перебежал больной олень с проплешинами, то хромой облезлый волк. Видел, как олень, отираясь рогами о дерево, сбрасывал их, но не рискнул стрелять из-за расстояния. Может, и выстрелил бы, если бы не лень и жалость к животному, если он все-таки промахнется и прострелит ему кишки или желудок. Выслеживать бедное животное до следующего вечера он явно не собирается. Поэтому, когда солнце начало садиться, он повернул обратно. Горе-охотник, горе-друг и просто горе-человек.       В лагерь он возвращался неохотно, словно часть его все еще хотела поехать на эту охоту и добыть что-нибудь стоящее. Лося, медведя, матерого волка. Но уже темно, в лесу лишь больное зверье осталось, он подмерз и проголодался, а с собой ничего не взял. Вернулся он, как и хотел — под ночь. Все уже спали, кроме Купера, который лежал у палатки Артура и смотрел на костер. Джон тихо расседлал кобылу, поел то, что осталось в котелке и пошел спать, не забыв потрепать за ухом глупого, но преданного пса. Тот заурчал, потянулся и, пройдя за Джоном, улегся рядом с ним, уткнувшись влажным носом ему в ладонь.       Марстон еще долго не мог заснуть, слушая треск угасающего костра, сопение пса рядом и думая над тем, что происходит у них в семье, и у Артура в частности. Тревожность долго не давала ему найти сна, он ворочался, согнал Купера, чесался, вздыхал и проклинал все вокруг, особенно Моргана со своей слабостью.       Утром выходить из палатки не хотелось вообще. Не хотелось вставать, открывать глаз, одеваться, вылезать из-под теплой шкуры и встречаться взглядом с теми людьми, что уже проснулись. Но так или иначе, ему придется встать или его разбудит Гримшоу, так как долго тут спать все равно никому не разрешалось. Дел откуда-то всегда было полно, и кто их придумывал, Марстон не знал. Натаскать воды, съездить в город за провиантом, наколоть дров, помыть, почистить, починить, напоить и еще сто вещей, которых надо переделать. И так изо дня в день находится. Кажется, раньше было лучше.       Выбравшись из палатки на прохладную осеннюю улицу в солнечном свете, Джон сразу нахмурился. Яркое солнце, яркая желтая листва, яркое голубое небо, серые шайры, что тянули повозку, так же слепили его от всего такого яркого вокруг. — Доброе утро, спящая красавица, — буркнул рядом с его палаткой Артур, и Джон сразу повернулся в сторону голоса.       Морган стоял возле своей палатки. Потягивал кофе, просыпался, следил за обстановкой в лагере, почесывал свободной от кружки рукой Купера. Подтяжки болтались позади него, рубашка наполовину расстегнута, пояс с кобурой он пока не надевал, рукава он засучил чуть ли не до локтя. Джон поежился от одного его вида. Как ему не холодно, черт возьми. Марстон только вылез, а уже замерз. — Заткнись, Морган, — шикнул он и обхватил плечи руками.       Мужчина рядом хрюкнул от смеха и пошел по своим делам под подозрительный взгляд Джона. Видимо, тому уже нормально чувствуется. Он не выглядел грустным или подавленным. Улыбка на губах, озорной взгляд, шутки его…       Джон был в замешательстве.       Но к вечеру тот опять закрылся в себе. Ушел под дерево на краю лагеря, открыл свой дневник и, с открытым дневником на ногах, смотрел в небо и молчал. Взгляд опять отрешенный, мечтательный, рот чуть приоткрыт. Не в новинку то, что он по вечерам пишет, но обычно он именно пишет, а не сидит и просто смотрит на звездное небо. В груди у Джона все заныло от одной мысли о том, что тому все еще плохо. Если умер человек, которого он любил, о котором заботился и оберегал, Джон понимает и хочет помочь.       Встав с земли, он уверенной походкой пошел к Датчу, чтобы разузнать все, что произошло. Мужчина сидел с Хозией за столом и играл в карты под тусклый свет от костра. — Джон, будь другом, подкинь дров, — попросил Хозия, но Марстон проигнорировал его просьбу. — Нет, — твердо сказал он и заработал удивленный взгляд. — Для начала я хочу поговорить, — сел рядом с ними, сложил руки на столе и посмотрел сначала на одного, затем на другого. — Что-то случилось? — спросил Датч. — А ты не знаешь? — фыркнул он. — Случилось, да. Что-то плохое, я так полагаю. — Ты об Артуре, — догадался Мэттьюз быстро. — Ага… И хотелось бы узнать, что именно. Он мне все равно ничего не расскажет, вам ли не знать. А я переживаю тут как бы. Застал его вчера у ручья. В прекрасном состоянии просто.       Датч раскрыл карты и отложил их в сторону, видать, игра закончена. Хозия последовал его примеру. Оба мужчины вздохнули, обменялись взглядами и затем посмотрели на своего подопечного, словно обменивались мыслями друг с другом — говорить или не говорить. — Хватит тянуть, вы так просто от меня не отделаетесь. Элиза? Все дело в ней? С ней что-то случилось? Я не тупой. — Никто не говорит, что ты тупой, Джон, — вздохнул Датч. — Хватит себя так называть. Да, дело в ней. — Она умерла? — спросил он и задержал дыхание. Не только от вопроса, но и от того, что Артур оказался в его поле зрения. Подошел к столу, посмотрел на него нечитаемым взглядом и нахмурился. Хотел что-то сказать, Джон это видел, видел прекрасно, но мужчина все еще молчал. От собственного любопытства стало не по себе. Как и от того, что Морган услышал его вопрос. Вышло как-то некрасиво и, наверное, это Джон должен что-то сказать, а не Артур. — Сплетничаете? — сухо усмехнулся он. Взял кружку со стола и молча ушел. Все присутствующие тяжело вздохнули. — Не наше это дело говорить о том, что произошло. Но да, ты прав. Если он захочет, то сам все расскажет. — Черта с два я уйду отсюда, раз это не все, Датч. Он мне не расскажет ничего, раз не рассказал до сих пор. Я думал, мы семья, нет?       Мужчины опять обменялись взглядами, и Хозия покачал головой. — Ты же знал, что у него был сын? — спросил он, пристально смотря на Датча.       Джон мог поклясться, что услышал, как его челюсть упала на стол перед ним. Сын? У Артура? Нет, этого он точно не слышал и даже подумать об этом не мог. И каким бы удивленным и ошарашенным он ни был от этой новости, а злости он все равно нашел место. И почему тот молчал об этом? — Он потерял и Элизу, и своего сына. Их убили, ограбили и убили. Когда он приехал, то застал лишь пару крестов на заднем дворе.       Злость быстро сошла на нет, рот он поспешно закрыл и сам потупил взгляд в стол, не зная, что и думать. О своем любопытстве он уже пожалел. Радость в незнании. Что чувствовать, что говорить, что делать? — Оу, — выдохнул он, все еще рассматривая поверхность стола. — Мы тебе ничего не говорили, — сказал Датч, собирая карты. — Он переживает. Сильно. Только Бог знает, что у него в голове. Дай ему время, ладно?       Джон молча кивнул и встал из-за стола.       И что ему делать с этой информацией? Ее действительно хотелось забыть. Если раньше Джон был не в своей тарелке, то теперь вообще хотелось исчезнуть. А ведь он хотел узнать, что именно произошло.       Кинув взгляд в сторону Артура, который так же сидел у дерева, только теперь с напитком в руке, Джон почувствовал, как неприятно потянуло внутри. Тоскливо, болезненно и грустно. Довольно знакомо.       Джон притворился, что ничего такого не чувствовал ради себя и Артура. Вздохнул, прогнал все тянущее внутри и пошел по своим делам.       Надо было что-то делать, и не готовить повозку к завтрашнему дню, чтобы с утра не будить пол-лагеря и уехать за провиантом. Делать с Артуром и с собой заодно. Может, отвлечь его, поговорить, позвать с собой завтра по делам? На охоту, как вернется, рыбалку — да куда угодно, чтобы тот не задумывался слишком уж глубоко. Морган всегда был мыслителем. Не очень умным, но думать любил чаще, чем говорить. Записывать мысли, может, даже зарисовывать. А сейчас, после произошедшего, тот точно думает о об этом.       Может, стоило и Джону проявить хоть немного заботы?       Но ему уже двадцать и единственное живое существо, о котором он заботился, была его лошадь. А тут человек. Занудный Морган с такой проблемой. Мужчина. Друг, человек, которого он когда-то так сильно любил, что сердце и сейчас напоминает ему об этом. До тошного противно и до невозможного знакомо.       Когда с повозкой было окончено, Джон решил, что больше ничего не будет делать. Он устал морально, и делать что-то еще на такое настроение не хотелось совершенно. А что еще можно делать под вечер, если не спать. Полежит, подумает, может, придумает наконец-то что-нибудь полезное, а не просто будет сокрушаться и думать, что он придурок, раз страдает.       Дойдя до своей палатки, он потянулся, оглянулся еще раз, чтобы посмотреть, что делают остальные и остановился взглядом на Артуре. Мужчина встал наконец-то с земли, закрыл свой дневник, в котором точно ничего не писал и не рисовал, и пошел в сторону своей палатки, игнорируя взглядом всех, кто был у него на пути. Джон закусил губу, когда тот приблизился и к нему и, недолго думая над тем, что сказать, выпалил: — Сладких снов, Арт.       И мысленно сразу дал себе в лицо за такую несусветную чушь.       Сладких снов? Арт? Надо было добавить «Арти» или «дорогой», тогда уж. Спокойной ночи, если что, ты знаешь где меня искать.       Артур с пару секунд посмотрел на Марстона подозрительным взглядом и только потом, отогнув край своей палатки, влез в нее, а Джон облегченно выдохнул. Нет, проявлять о ком-то заботу — это явно не к нему. Он может делать только глупости и ничего более. Глупости и ошибки. Да и Артур, человек, который не привык принимать заботу, а только скалиться и шутки шутить. А уж слышать что-то от Джона — уму непостижимо. Наверное, он сам не совсем понимал, как реагировать на это.       Но Джону хотелось хоть что-нибудь сказать. Подбодрить, показать, что нему не все равно на него, что он, черт возьми, впервые за свои годы заботится о нем, хочет заботиться. И он не Датч, Аннабель или Бесси. Он Джон Марстон, которого волнует только он сам.       Пусть после нелепицы, стеснения и прочего абсурда, но Джон почувствовал хоть какое-то облегчение. Пусть Артур промолчал, посмотрел на него, как на идиота и ушел. Возможно, надо попробовать завтра сделать что-нибудь еще, если тот продолжит хандрить?       Марстон ушел к себе в палатку, подбил набитую пухом подушку и лег на бок, смотря сквозь плотное полотно палатки на свет от костра и чувствуя какую-то необъяснимую тревожность, которая заставляла дрожать все внутри. За Артура ли или за будущее, которое их ждет. Может, тревожился от того, что воспоминания, которые пробуждались от давнего сна, становились все ярче и ярче перед глазами. А вслед за картинками и эмоции, которые со временем начинали душить своей силой. И чтобы не утопать в давно прошедшем, Джон изо всех сил постарался ни о чем не думать и как можно скорее заснуть.       Хотя утро, когда он проснулся трезвым от всего плохого, все равно толкнуло его к ночи, когда он столкнулся лицом к лицу с Морганом, что мылся в бочке за палатками от посторонних. Отмывался от давней крови и грязи, что покрывала его кожу. Стоял рядом, ополаскивал ладони, вел ими от шеи ниже, смывал корку крови, зарывал пальцы в волосы, чтобы и их отмыть от грязи и, прикрывая глаза от воды, что стекала с них, довольно ухмылялся. А Джон, стоящий рядом и следящий за тем, как капли воды стекают по его телу, не мог двинуться с места. Взгляд прикован к телу, а в голове почти что пустота, не считая вопящей мысли трезвого разума, что надо уйти.       Артур поднял на него взгляд, стер ухмылку с лица и недовольно хмыкнул, но мыться не перестал. Зачерпнул немного воды, ополоснул себя, смывая грязную воду и разводы, затем продолжил мыться, спускаясь ладонями все ниже и ниже по телу. И когда его ладонь достигла паха, Джон наконец-то смог отвести взгляд, чувствуя, как ярко тянет под ребрами и в пояснице. — У тебя какие-то проблемы, Марстон? — недружелюбно рыкнул Артур, и парень притупил стыдливо взгляд.       Джон ничего не ответил. Он почти что сбежал, так и не дав ответа, повторяя про себя панически, что все прошло, он вылечил себя временем и что Артур ему уже давно неинтересен. И эмоции все так же были холодны, но чертово тело, которое решило так ярко среагировать — его подводило. Даже мысль задевать о том, что Джон неокончательно остыл — не хотелось. Что время его не вылечило, а просто остудило. Ему вновь было страшно, как тогда, когда он только понял, в кого влюблен.       «Блять», — шептал Джон себе под нос, прогоняя какое-то тупое и внезапное наваждение. Артур был его братом и отличным другом эти несколько лет, когда он прекратил страдать по новому чувству в своей груди. Сколько они делали всего, сколько разделяли и все для того, чтобы Джон опять все похерил?       Если бы была какая-нибудь таблетка, чтобы вылечить это внутри него — он бы отдал все, что имеет, чтобы все прекратилось. Он хотел иметь друга и брата, а не объект обожания.       Он уверенным шагом шел в сторону ручья, возле которого они остановились. Освежится там ледяной водой. Умоется, ополоснется и, может, протрезвеет и остудит свое тело, которое только-только начало остывать от недавнего момента.       И это помогло. Стоило ему накинуть рубашку обратно на заледеневшие от холодной воды плечи, он понял, что стало легче. Ни наваждения, ни ненужных мыслей у него уже не было, и он вздохнул спокойно, радуясь, что это всего лишь было минутным порывом. Ворошащиеся внутри него остатки воспоминаний.       Лагерь с утра уже давно жил своей активной жизнью. Пирсон начал постепенно готовить обед, Сьюзан и остальные женщины подшивали где-то рваные вещи, Хозия и Датч сидели и обсуждали наверняка важные вещи, а Артур, что Джон заметил в последнюю очередь, так привычно уселся на шкуру возле дерева и раскрыл перед собой свой излюбленный дневник.       И от того, каким отрешенным было его лицо, внутри опять все связалось в тугой узел, и Джон опять произнес про себя излюбленное слово: «блять». Он побрился, отстриг немного волос и начал опять выглядеть нормально, а не как дикарь, каким Джон его видеть не привык, как и все в округе. И вновь задерживая на нем взгляд дольше, чем необходимо, Джон понимает, что что-то все-таки не так. Что-то не так именно с ним и его внутренним голосом, что все подзывал парня ближе к тоскующему мужчине. Зазывал поговорить с ним, позвать куда-нибудь, отвлечь ото всех тех гнетущих мыслей, что грызли его изнутри. И как же Джон хотел его послушаться. Подойти к Моргану, весело позвать его на охоту или в город, только вот понимал, что тот не согласится и скорее всего рявкнет, чтобы его не трогали.       Что ему еще оставалось делать, если не стоять и с каким-то тоскующим взглядом смотреть на Артура. И внутри все так же мерзко ныло, словно его внутренности связывались в ком. Как потревоженный гремучник.       В течение дня Джон думал, что делать с Артуром и тем, что начало просыпаться внутри него. Старался убить это, думать о другом. Переключался на мысли о том, что делать с Артуром и как ему помочь. Словно ему нужна была эта помощь. Все проходил мимо, кидал на него неопределенные взгляды, обдумывал фразу, которую стоит сказать, чтобы окликнуть его, и в итоге молча проходил мимо, словно язык был приклеен к небу. А тот так и не двигался с места. Рисовал, писал, смотрел на осенний лес рядом и ни с кем не заговаривал.       Джон был бы рад даже тому, если бы кто-нибудь другой решил его отвлечь, но все обходили мужчину стороной, как чумного. И это бесило Марстона. Он же был их сыном и другом. Датч, Хозия, они беседовали между собой, изредка Джон слышал имя Моргана из их рта. И так не подходили к нему. Аннабель спрашивала у Датча, как там держится Артур и не подходила сама. А ведь она была, кажется, наиболее чувствительной во всей Америке.       Правда, как бы Джон ни бесился, но понимал, что он не лучше их. И мог давно поговорить со старым другом.       Что он и пытался сделать весь следующий день.       Артур привычно закрылся в себе и ни с кем не выходил на контакт. Джон еще удивлялся, почему тот просто не уехал из лагеря и не решил побыть один, но был рад тому, что тот решил остаться с ними. Марстон все ходил вокруг него, кидал озабоченные взгляды и думал, что сказать, чтобы заиметь его расположение. Что сказать, чтобы вырвать его из мыслей, развеселить. В итоге не придумал ничего. Тревожность склеивала его губы смолой, язык немел во рту, а сердце панически билось в его груди, словно вот-вот грозилось остановиться. Он чувствовал себя ребенком, который должен попросить прощения у родителей за самую серьезную ошибку в своей жизни. Не сказать, что он знал, каково это, но прекрасно ощущал, что чувства похожие.       Благо Пирсон к вечеру сказал, что еда заканчивается, и было бы неплохо, если бы Джон поехал и пристрелил что-нибудь. Благо животных в округе водилось достаточно. Пусть и немного облезлых.       Чувствуя, как ему удалось побороть вновь рождающиеся внутри чувство, Джон уверенной походкой пошел к Артуру, который куда-то собирался: закрыл дневник, сунул его в сумку, отряхнул штаны от листвы и веток. Но, стоило подойти чуть ближе, уверенность вновь ушла. Только вопросительный взгляд изумрудных глаз в садящемся осеннем солнце заставили его сделать еще несколько неуверенных шагов. — Что-то надо, Марстон? — спросил он немного хриплым голосом. — Мясо кончается. Не хочешь съездить со мной на охоту? Или, может, рыбалку? — достаточно уверенным голосом выпалил он и тяжело вздохнул, словно не дышал до этого. — Нет.       И на этом их разговор был окончен. Артур просто ушел, оставляя опешившего Джона одного. Забрался к себе в палатку и на этом все. Джон спросил как-то не так? Посмотрел на него? Что он сделал не так, заслужив такой холодный и короткий ответ. Артур же любит охоту и крайне редко отказывает парню, если тот зовет его с собой. Да и сейчас время какое, разве он сам не хочет немного отвлечься от всего безумия, что творится у него в голове и жизни?       Было как-то некомфортно от того, что только что произошло. Неужели Морган настолько подавлен, что игнорирует даже Джона.       Грустно вздохнув и устало зачесав взъерошенные волосы на голове, Джон в одиночестве пошел седлать свою кобылу, чтобы уехать на охоту. Боудикка приветливо ткнула его носом, выпрашивая внимания, и Джон не мог пройти мимо, даже не потрепав кобылу по челке. Морган, кажется, и на лошадь решил забить. И от мыслей, как ему может быть тяжело, перехотелось куда-либо ехать.       Джон задумался, как бы он чувствовал себя, если бы потерял любимого человека и сына. Скорее всего, плохо. Что такое грусть и слезы он давно забыл, но был уверен, коснись и его такое событие, он был бы не лучше Артура. Может, даже хуже. И после, когда он еще раз обдумал, что страдает сейчас Артур, наиболее неподверженный эмоциям человек в их семье, стало непозволительно сильно грустно.       Хотелось подойти и, несмотря ни на что, просто обнять его, подарить немного тепла и заботы, которой, ему, наверное, не хватает сейчас. И в груди все резко и так неприятно сперло, словно грудины сдавливали изнутри. Хотелось не только обнять его, но и себя, потому что осенний холод он почувствовал ярче, чем до этого. Как одиночество, которое навалилось на него холодной каменной плитой.       Боудикка ткнулась мягким носом в ладонь парня и принюхалась, словно чувствовала состояние человека перед собой. — Что мне делать, девочка? — шепотом спросил он лошадь и сунул руку под челку кобылы, грея там подмерзшую ладонь. — Я не знаю, как поступать, — все говорил он с животным, а Боудикка смирно стояла и просто слушала, прикрыв глаза. — Но видеть его… таким становится невыносимо. Я опять схожу с ума, кажется, — усмехнулся он, и лошадь подняла голову, сразу навострив уши. Джон мгновенно обернулся и увидел Моргана, который шел через лагерь за чашкой кофе, но остановился, наверное, заметив Марстона рядом со своей лошадью. Пару раз моргнул, качнул головой и пошел дальше, не сказав ни слова в его сторону. — Я чувствую, что все еще люблю его, но как же не хочу думать об этом, — шепнул он напоследок и пошел к своей лошади.       Охота не задалась с самого начала, со следующего дня, когда он собрал палатку и двинулся к озеру неподалеку. Ближе к полудню зарядил ледяной дождь, уменьшая видимость и делая охоту совершенно некомфортной из-за холода и мокрой одежды. У Марстона тряслись руки, прицелиться нормально он не мог, животных за стеной ливня было не разглядеть, он замерз до чертиков и даже думать трезво отказывался. Плюсом было только то, что животные перестали его нормально чуять и то, что не слышали за шумом дождя.       И только ближе к вечеру, когда начало темнеть и он кое-как отогрелся у костра, завернувшись в свою же палатку и шкуру, он увидел замыкающего строй кабана, когда стайка перебегала дорогу. Не думая долго, он приложил приклад ружья к плечу, прицелился в плечо и выстрелил, находясь прямо в седле. Кобыла вздрогнула под ним, а кабан, дернувшись в сторону от боли и звука, побежал пулей глубже в лес. Охота не была закончена, но хотя бы удачный выстрел поднял настроение парню, который до глубокой ночи шел по кровавому следу, невзирая на усталость и сонливость от паршивого дня.       И когда все, радостные после дня отсутствия парня, увидели на крупе его лошади тушу кабана, он позволил себе наконец-то улыбнуться. Пирсон тем же вечером приготовил мяса. Датч и Хозия по-обычному сидели и болтали, женщины делали то же самое в своей компании, чертов клоун, которого привел Датч, играл на банджо, и Джон сидел у костра и чесал за ухом у Купера, который слюной исходил от ароматного запаха сырого мяса. Не хватало только Артура, который должен был сидеть рядом и что-то строчить в своем дневнике. И его силуэта до тоскливого состояния не хватало рядом. Как бы Джону ни было жаль Элизу и их сына, но он уже начинал ненавидеть их за то, что они сделали одним своим существованием. Если бы не они, то все было бы нормально, Артур все еще был бы рядом, никуда не уезжал, оставляя их одних и явно не находился сейчас в своих мыслях, а сидел рядом и довольно улыбался, вырисовывая очередной рисунок оленя или плешивой собаки, которая ему как-то умудрилась понравиться.       Джон готов был захныкать от незнания того, что делать и чувствовать, но, стоило ему погрузиться в свои мысли глубже, чтобы найти ответ, как Пирсон наконец-то сказал, что еда готова.       Мясо со свежими овощами, горячий чай, приятная компания — кажется, это все, что нужно было Джону, чтобы немного расслабиться и перестать волноваться понапрасну. Пусть взгляд в сторону палатки Моргана он все же кинул пару раз, на обратном пути своего взгляда прекрасно заметив, как с сочувствием на него смотрят Мэттьюз и Датч. Если бы они только могли помочь Джону или Артуру, а не сидеть и жалеть кого-то. И если бы только Джон был сильнее и умнее, чтобы тоже перешагнуть через себя и сделать хоть что-нибудь. Думать все мастера, а вот помочь дорогому человеку…       Когда все разошлись, Марстон еще сидел у костра и просто смотрел на пламя. И только тогда заметил, что кобылы Артура нет рядом с остальными лошадьми. А если не было ее, значит, не было и самого Артура, который так и не появился вечером вместе со всеми на ужине. И что-то неприятно-скользкое поселилось у него на груди. Похожее на тревогу и волнение за этого придурка. Конечно, он имел полное право куда-то уехать, развеяться, но именно сейчас это не понравилось Джону, и вся радость от прожитого вечера испарилась так, словно ее и не было. Но он попытался отогнать эти мысли и лег спать.       И так целую неделю он ложился с тяжелым сердцем с и надеждой, что вскоре он вернется и все вновь будет хорошо. Датч сказал, что он отправился прямо перед Джоном. Сказал, что решил проехаться и очистить голову, и никто не смел его останавливать, так как все понимали, что произошло. Если тот хотел побыть один — так тому и быть. Но неделя — это большой срок, когда Элизы больше не было. Да, Артур любил охоту, любил ездить по окрестностям, но это не затягивалось так долго. Казалось, что за эту неделю деревья приобрели еще более яркие цвета, а листва начала опадать активнее.       Когда время перевалило за неделю, Джон уже хотел было спрашивать у остальных, не стоило бы им поискать Артура, как Датч сам вызвался посетить город. По делу и заодно расспросит у местных, не видел ли кто их здоровяка. Марстону оставалось сидеть смирно и ждать приезда обратно. Правда, из-за волнения смирно не получалось. Он ходил от одного конца к другому, перерубил все заготовленные поленья для дров, перетаскал ведра с водой от ручья по лагерю, перечистил всех лошадей и сбрую, и ничто из этого не могло его успокоить. Он нутром чувствовал, что опять что-то не так и не мог сидеть сложа руки. Даже спокойный и собранный голос Хозии, что все в порядке и все будет хорошо, его не успокоил. Его успокоит только Артур на горизонте, который будет цел и невредим.       То, как он трясся за него — раздражало его самого и навевало лишь мысли, что ничего не прошло. Что со всем этим волнением, заботой, он сам будил давно спящее чувство. Чувствовал, как оно разрастается внутри него. Словно кто-то кинул непотушенную спичку в сухую траву. И вот, через какое-то время, все поле будет в огне.       А грудь при мыслях о Моргане горела все сильнее.       Датч появился к вечеру, вырывая парня из тяжелых размышлений. Появился он один, без Артура, состояние у него не сказать, что озабоченное, но и не спокойное, с каким он уезжал. Джону от этого было ни тепло, ни холодно — он ждал четкого ответа. И Датч сказал, что Артура он не увидел, зато слышал, что он там был и, развернувшись, оборвал все остальные расспросы парня. Мужчина пошел к Мэттьюзу, Джон пошел к костру, чтобы погреться и думать над тем, что завтра надо бы поехать в город и вынюхать все самому.       Но, когда план в его голове стал идеальным и выточенным, Джон услышал глухой топот копыт тогда, когда все уже были вроде бы в лагере. Обернулся, прищурился, пытаясь в темноте разглядеть, кто подъехал и замер, когда увидел Моргана. Тот медленно въехал в лагерь, привязал кобылу к коновязи, расседлал ее и, хлопнув по крепкой шее, пошел к костру, словно он уехал на пару часов. И эта мерзкая печаль с его лица спала, словно ее и не было. Может, ему и вправду стоило просто побыть наедине с собой? — Артур! Мой мальчик! — сразу воскликнул Датч, стоило Джону подумать над тем, чтобы встать и самому поприветствовать Артура. — Пошли, у меня есть к тебе разговор.       Артур без слов пошел к ментору, даже не кинув взгляда на остальных. Джон же думал подлезть в их разговор и послушать то, о чем они будут говорить. Все последнее время как-то обходит его стороной. Разговоры, дела, сплетни. Он сидел в этом лагере, как Купер. Бесполезное существо, которое может лишь малость, так как что-то более серьезное берут остальные.       Встав с бревна, он пошел к остальным, но остановился, понимая, что Датч и Артур отошли не так далеко и можно было подслушать их разговор, не привлекая к себе ненужного внимания. Уж раз его не позвали. — Что с тобой, Артур? — раздался голос Датча, и Джон остановился, так и не спрятавшись с их глаз. Впрочем, он и не говорил это так, словно его слова должны были быть секретом. Их слышали все вокруг. — Почему я, заехав по делам в город, увидел, как законники растаскивают тела убитых, а затем узнаю, что некий Артур Морган, напившись и разнеся салун, стал отыгрываться на проходящих мимо салуна людях?       Джон перестал дышать, вперившись взглядом в промерзшую уже под ногами землю. Артур никогда не отличался бесцельной жестокостью, особенно к обычным людям, и слышать такое было… непривычно и страшно, словно он ослышался или это было сном. Убивать? Напиться? Напиться и убивать? Конечно, Артур мог выпить, мог напиться, напиться до отключки, но чтобы так… — Мы не убиваем простых людей! — уже крикнул он, и Артур даже вздрогнул от резкой смены тона, но голоса сам не подал. Смотрел на Датча и молчал, словно сказать было и нечего. — Сто пятьдесят долларов за твою паршивую шкуру, Артур! Во сколько ты оцениваешь жизни мертвых, мальчик? Что с тобой не так?! У тебя есть целая семья, чтобы привести себя в норму, поговорить, поделиться, и что делаешь ты?! — Это так важно, Датч? — устало спросил Морган и наконец-то отвел взгляд. — Важно ли это?.. — шепнул старший и вздохнул. — Да, — подал он плечами. — Настолько ли это важно? — Пошел вон, — шикнул Датч. — Пошел к черту, Артур, я не хочу видеть тебя сейчас. Но из лагеря ни ногой. Если тронешься, больше не возвращайся, мне казалось, мы достаточно ясно объяснили всем, кого мы не трогаем. Подумай над этим.       Артур промолчал. Кинул на Датча последний взгляд и пошел к костру, чтобы отогреть замерзшие ладони, которые он тер друг о друга всю дорогу до бревна. Джона рядом он даже не заметил. Едва ли не толкнул его плечом и все. Не теряя много времени, Марстон пошел за ним. У него были вопросы, а тревогу от услышанного он пытался прогнать. У всех бывают плохие дни, Артур не исключение, и все равно на кровавую баню, которую он устроил.       Джон чувствовал, как нелогично внутри него вьются мысли, и не хотел заострять на них внимание, чтобы не путаться. — Где ты был? — спросил он, подсаживаясь к парню. Джон не сразу понял, что спросил резко, спросил, когда Артура лучше не трогать, но он волновался, будь он неладен. Он переживал за его шкуру, за его состояние и жизнь и не мог молчать, когда Артур наконец-то появился в его поле зрения. — Оставь это, Марстон. И меня оставь. Доставай кого-нибудь другого, — гаркнул он, смотря на пламя костра. — Я волновался, черт возьми. Все мы волновались, и не надо теперь нос воротить от этого. Тебя неделю не было после того, как у тебя… ты… — Еще одно слово, кусок ты… — Не начинай это, Морган. То, что касается тебя, касается всех нас, — твердо сказал он. — О, ну это явно не касается тебя, — оскалился он, наконец-то переведя взгляд на Джона. А парень не смог отвести взгляда от его глаз. Темных от вечера и в то же время блестящих от пламени костра. Те глаза, по которым так скучал Джон, даже не понимая этого. — Это касается и меня тоже, — вздохнул он и поспешно отвел взгляд. — Все волнуются за тебя. Даже я. Возможно сильнее, чем должен был. — О, ну надо же, — хрюкнул рядом Морган. — Позволите растаять от этого, сэр? — О, заткнись, Морган! — рявкнул Джон, не выдерживая этого напряжения между ними. От состояния Артура, от тревоги и того, как все сильнее захватывает внутри него пламя все больше площади от давно забытой, но ожившей любви, и ярости от беззаботности мужчины. — После того, как твоя чертова семья погибла ты сваливаешь от нас на черт знает сколько времени! Что позволишь думать? — Что я сдох, пожалуйста, — опять беззаботно пожал он плечами и опять нагло ухмыльнулся. — Это было бы неплохо. — Да что с тобой? Ты словно… — Тебя это не касается. — Меня это еще как касается, Артур, — резко помрачнел Джон. — Больше, чем ты думаешь. Больше, чем ты хотел бы думать.       Как завязалась драка, он не успел сообразить. Артур вцепился в него, как бойцовский петух, только вместо шпор на ногах были костяшки пальцев, которые он яростно вбивал в челюсть и ребра парня под собой. Было больно, было шумно от криков вокруг, от возни, от собственного пыхтения и стонов. А еще было темно. От силуэта Артура на звездном небе, от боли и пыли, которая застилала глаза. И сквозь яркую боль Джон чувствовал, насколько был зол Артур от всего происходящего, и что ярость, которая кипела в нем еще в салуне, которую он пытался запить, все еще была при нем. И резко, через удары, Джон понимал кромкой сознания, что за злостью он скрывает свой разбитый некогда мир.       Он смог вздохнуть, когда тело Моргана стащили с него. У него онемело все тело, он не мог двигать челюстью и было больно дышать, но он хотя бы был жив и теперь мог даже свет от костра увидеть.       Джон не помнит, смог ли он нанести хотя бы три удара, но костяшки на правой руке у него все же горели и пульсировали болью в такт бешеного биения его сердца. — Не лезь к нему, Джон, — раздался грозный голос Хозии над его головой. — Я тебя, кажется, предупреждал?       Хотел Джон ответить, только вот знал, что не сможет из-за рта, который болел так, словно в него пытались пропихнуть целое бревно. Было чудом, что его челюсть еще не болталась на куске мяса. О, Джон бы тогда ответил Хозии много чего, что ворохом лежало в его мыслях. И что он сам смутно понимал. Он бы кричал, он бы попытался отомстить Моргану, который шел к своей палатке. Он бы, возможно, в порыве всех эмоций признался бы мужчине в том, чего боится сам. Но он лишь встал, отряхнулся, умылся ледяной водой, которую сам же сегодня натаскал и пошел к себе, минуя палатку Моргана.       Он любил эту сволочь все еще. И с тем, что произошло у него и как он это переживает, взабытие с алкоголем и в крови чужих людей, он начинал любить его лишь сильнее. С желанием помочь, спасти и успокоить. Да, Джон ему явно не нужен, но как хотелось бы, чтобы было наоборот.