A Sickness With No Remedy

— Вставай, парень! — сквозь сон донеслось до Джона, и он медленно начал приходить в себя. — Поднимайся! Ну же.       Кто-то потряс его за плечо, и тут парень уже раскрыл глаза, мучительно застонав. От усталости, мерзкой тянущей во всем теле боли и от того, как солнце неприятно ослепило его на добрые несколько секунд. Вставать не хотелось, открывать глаза тоже, слушать назойливый голос Артура над ухом — тоже. Ничего не хотелось, кроме как заснуть обратно и, наверное, больше не просыпаться. Он чувствовал себя дерьмом, в которое сотни раз наступили и размазали по всей улице. — Джон, если ты через пару минут не поднимешь свою тощую задницу — клянусь, я оставлю тебя тут. — Не оставишь, — сквозь сон проговорил Джон и открыл второй глаз, пытаясь отыскать им Артура рядом с собой. Пустота. — Хочешь проверить?       Джон недовольно хмыкнул.       Во рту был отвратительный вкус старого самогона и неимоверная сухость. Что на прикушенном языке, что в горле. Стоило ему пару раз причмокнуть, и перед его носом появилась кружка с какой-то настойкой. Словно Артур понял, чего он хочет. Или, может, просто сунул ему то, что надо выпить, не дожидаясь нужного момента. Он явно куда-то торопился. В любом случае, даже эту горечь Джон выпил с большим удовольствием. И стоило ему отставить металлическую кружку в сторону, как Артур резко выхватил из-под него спальный мешок, заставляя парня ойкать от боли и неожиданности. Когда зад встретила холодная земля, а бок отозвался острой болью, он готов был возразить на это поведение. — Какого черта? — рявкнул он, держась за больное место. — Поднимайся, — рыкнул в ответ Артур и скатал вещь, чтобы закинуть на седло и закрепить.       Джон не понимал. Ничего не понимал. Мало того, что кружилась голова, стоило ему подняться на ноги, так еще и этот Артур, который вчера отпаивал и перевязывал, а сегодня…       Джон сглотнул тягучую слюну в горле и кинул опасливый взгляд в сторону Моргана. Отпаивал самогонкой, чтобы он быстрее лег спать и не чувствовал боли, а вместо этого Джон признался ему в любви. Глупо, резко, порывисто, но он это сделал и, кто знает, может, причина настроения Моргана сейчас как раз в этих словах.       И Марстон не мог понять, разочарован он в случившемся или нет. Да, было страшно, однозначно. А кому не будет страшно после этого? Но, что было, то прошло. И оставалось пожинать плоды того, что ты сам посадил за короткое время.       Разочарование? Нет, его не было, как бы Джон ни пытался его из себя вытащить. Скорее гордость, которая проедала путь внутри него наружу. Что он сказал то, чего боится, что его так долго мучило и чем он так дорожил. И кому? Человеку, который был для него всем, чтобы далее держать все в тайне. Сказал, когда думал, что не выживет. Может, хотел облегчить свою душу в боли перед смертью, может, и правда — был просто пьян.       Но Джон точно был горд собой, тем, что пусть и с алкоголем, но его язык развязался. Стало как-то… легче. Да, легче, словно с души сняли огромную многотонную каменную плиту. Хотелось распрямить плечи вдохнуть полной грудью и улыбнуться осеннему утру, но образ Моргана рядом, что на секунду мелькнул на краю глаза Джона, оборвал радость. Джон-то был рад тому, что сделал себе легче, но что теперь думает сам Артур?       И вот от того, что отношения с Артуром превратятся в один конец с тупиком — пугало. До мурашек на спине. И улыбаться уже не особо-то и хотелось. — Пальто накинь и садись на лошадь, — холодным тоном сказал Артур и перекинул повод через голову Боудикки.       Джон закутался в его пальто, подошел к лошади, хромая на обе ноги из-за боли во всем теле и замер, понимая, что забраться на лошадь просто не сможет. Он даже не помнит, как его Артур на нее закидывал, когда он был в отключке. Он явно на нее ни разу сам не сел. Ну, если попытаться вспомнить. И сейчас, стоя перед кобылой, Джон понимал, что вряд ли залезет на нее, не причинив себе адской боли. — И чего ты встал? — Я не могу на нее забраться, Артур, — как можно мягче сказал Джон и плотнее запахнул верхнюю одежду.       Со стороны раздался раздраженный вздох. Ну, а что Джон может сделать? Запрыгнуть в седло? Разорвать себе к чертям весь шов и истечь кровью? Может, Артур этого и добивался, конечно. — Давай, девочка, ложись, — попросил Артур Боудикку и пару раз хлопнул ладонью по передним ногам, прося лошадь подогнуть их и лечь на землю. Лошадь долго сопротивлялась, не собираясь ложиться на холодную землю, но вскоре сдалась и аккуратно плюхнулась на одну сторону, поджимая под себя ноги. — Руку подать, Ваше Высочество? Карета подана. — Заткнись, Артур, — шикнул Джон и кое-как перекинул ногу через круп лошади, что резко встала, стоило почувствовать вес на своем теле.       Артур сел спереди, не позволяя Джону занимать седло. Раз тот пребывает в сознании, значит, и держаться может сам. Нечего ему расслабляться и мешаться в пути. Ноги у него в рабочем состоянии, руки тоже, значит, сможет удержаться. Да и поехать можно быстрее наконец-то.       Джон кое-как устроился позади мужчины и огляделся по сторонам, пытаясь понять, что вообще происходит. Но увидел лишь лес с одной стороны и поле с другой, где Артур и развел костер на эту ночь. Ни домов, ни гор вдалеке — только какая-то чертовщина.       Артур послал лошадь рысью сразу с места, и Джон едва не упал, не ожидая резкого рывка. Вцепился обеими руками в талию Моргана и прижался плотнее, сразу чувствуя, как его тело источает почти обжигающее тепло даже под слоями одежды. Ну или это Джон уже начинает окончательно сходить с ума в своем воображении. Даже в боли, с мутным сознанием он не мог избавить от мысли, которая резко влетела в его голову, словно пуля.       Он непозволительно близко к Моргану. Чувствует его под пальцами, видит его затылок, вдыхает его запах и слышит его нервное сопение. А еще он признался любви. И тот, кажется, не особо придал этому значения. Как думает Джон, тот вряд ли бы говорил с ним и особенно вез обратно. Пуля в лоб и делов-то. Ну или связанные ноги и руки. Какому нормальному человеку будет приятно услышать признания в любви от брата и друга, да и того же пола? Морган всегда был нормальным мужиком.       Джон был напряжен. Очень напряжен, пока ехал позади Артура и кое-как держался за него, чтобы не свалиться. И с каждой милей это было все тяжелее и тяжелее. Не только из-за Артура, но и из-за того, что он устал. Боль съедала его разум, голова болела в такт биению сердца, и он откровенно начинал засыпать прямо на Моргане. Завалился на него, уперся лбом в плечо и то открывал, то закрывал глаза, чувствуя, как мозг то и дело отключается.       Но когда Морган замедлил лошадь, Джон немного взбодрился, так как думал, что они подъезжают к лагерю. Повернул голову в сторону, чтобы осмотреться и тяжело выдохнул, когда понял, что до знакомых мест еще ехать и ехать. Но то, что проезжали они — уже отдаленно напоминает ему дорогу из города к лагерю.       Опять закрыл глаза, бездумно провел носом по плечу Артура и тяжело вздохнул, ловя носом каждый аромат, что витал в воздухе. А в нем был лишь Морган. Пот, дым от костра, лошадь и горький запах алкоголя со вчерашней ночи. Неприятно, резко, но Джону было все равно. Он кружил его голову, и он продолжал тянуть его носом снова и снова, пока мозг не начинал в наглую отключаться. Чувствовать под пальцами его тепло и тело — было более, чем приятно, слышать его дыхание — тоже. Это расслабляло, вселяло какую-то странную уверенность в его жизни и в том, что все будет хорошо. Словно все, что он имеет сейчас — никуда не денется. Словно Артур был его и только его. Рядом целым, невредимым и… родным.       Лошадь остановилась, Морган заметно напрягся под его руками, и Джон сам выпрямился. Они приехали? Привал? Артур дал время ему отдохнуть? Что-то хочет? — Как долго, Джон? — спросил он могильно холодным тоном и тяжело вздохнул, медленно опуская и поднимая плечи. — Что, прости? — удивился Марстон и даже нахмурился, искренне не понимая, что это за такой вопрос посреди дороги. — Ты о чем вообще?       Артур слегка повернул голову в его сторону и ядовито хмыкнул. — Я тут вспомнил тот странный день в Калифорнии. Когда мы оба напились, и ты попытался меня поцеловать.       Сердце Джона ухнуло вниз без его на то разрешения. Захотелось слезть с лошади и идти до лагеря пешком. — Я вот думаю… имеет ли это связь?       Что ответить? Надо ли отвечать? Если надо то, что? А если молчать, как это будет выглядеть со стороны? Джон боится и не боится одновременно. Он не должен сдать назад, но что делать, если не сдавать назад? Значит, надо что-то говорить? А если говорить, то… — А что? — дерзко спросил он. С вызовом, со злобой и даже скривился, словно пытался за этим спрятаться от того, как он растерян.       Артур завел этот разговор. Сам. Это конец. — Как долго, Джон? — повторил он еще раз.       И Джон задумался. Уже более осознанно. Кусая губы и теребя рукой край пальто Моргана, почти вырывая из него мех и нитки. Что ответить? Долго? Недолго? Шутка ли это или все серьезно? — С Калифорнии, — ни то обреченно, ни то испуганно сказал он и потупил взгляд. Сердце бешено билось в его груди и, казалось, если он прижмется сейчас к спине Артура, то мужчина почувствует это.       Это точка. Без доли алкоголя в его крови все казалось другим. Серьезным. Окончательным. Как удар по голове обухом топора. Замах, секунда, удар и все — конец всему, что ты строил.       Минута тишины казалось вечностью. Наверное, Джону стоило еще что-то сказать? Объясниться? Подтвердить свои слова? Может, действовать? Но как? Поцеловать? Обнять? Чтобы лишиться рук или головы? Джон опешил, он пребывал в подобии оцепенения и просто ждал, чувствуя удары сердца в горле и висках.       Артур все соображал. Строил какие-то мысли или догадки в своей голове и противно, до ужаса тихо молчал.       Джон уже этого не выдерживал. Даже заерзал на крупе лошади. — Я... я думал, что не выживу после этого. Я хотел, чтобы ты знал. Чтобы я ни о чем не сожалел, если вдруг… — Всегда думаешь только о себе, — наконец-то подал голос Артур. — Что? — Я потерял семью… чуть не потерял было тебя, и теперь ты так просто говоришь об этом?       У Джона не нашлось слов. Ему не хотелось продолжать этот разговор. Явно не здесь, был какой-то необоснованный страх, что Морган может оставить его прямо тут — на дороге посреди непонятно чего. — А как я еще должен говорить об этом? — спокойным голосом спросил Джон и в очередной раз удобнее утроился на крупе лошади. Хотелось, чтобы Артур оставил эту тему, принял это молча и больше ничего не говорил. С каждой секундой молчания Джону становилось все страшнее и страшнее, потому что Артур может взорваться в любой момент в этой звенящей тишине.       Еще эта нелепая поза для разговора. Видеть лицо Артура хотя бы, чтобы по нему эмоции прочесть. Хотя смог бы Джон посмотреть ему в глаза при этом? Все, что он видит сейчас — его затылок, а по этой части тела сложно сказать, в каком состоянии пребывает человек. Будь у Марстона больше сил — он бы сполз с крупа и подошел сбоку. Но если он сейчас слезет, то обратно залезть не сможет, а в данный момент теребить Артура по пустякам не будет хорошей идеей.       Все было до ужаса абсурдным. Как и то, что он решил вчера открыть свой поганый рот. — Вся твоя жизнь — это одна большая ошибка, Марстон, — едва ли не прохрипел Артур и задумчиво качнул головой. — Не хочу ни видеть, ни слышать тебя.       И после этих слов он вновь поднял кобылу в рысь, отчего парень позади него чуть не упал на землю, ведь более он не мог держаться за мужчину перед собой.       Отчего-то резко захотелось извиниться за свои слова, но ведь это было бы нелогичным? Впрочем, вся жизнь Джона, как он думает, одна большая смешная шутка. Особенно с любовью к лучшему другу. На ровном месте. Сильно. Навсегда.       Они кое-как добрались до лагеря. В неловкой тишине, которая трещала по швам от напряжения между ними. Джон уже тысячу раз пожалел о том, что родился, что его вызволили из лап тех ублюдков и успели подлатать. Кажется, было бы лучше, если бы он кровью истек, и они добили его с последним вздохом. Всяко лучше, чем то, что ждет его теперь.       Да и что ждет? Вроде, только что был конец их общения? Вроде как. Артура явно не обрадовало подобное и он дал понять об этом, да и кто был бы рад услышать такое от друга? Джон? Нет. Только если от Артура. Если к нему подойдет другой мужчина и признается в подобном, он скорее блеванет от отвращения, отрежет ему яйца и пристрелит, напоследок обозвав как-нибудь наиболее по-ублюдочному.       Голова пухла от размышлений и переживаний, и Джон постарался абстрагироваться от этого хотя бы на некоторое время. Может, как раз это самое время и покажет далее, что лучше предпринять. Может, превратить все в шутку? Внезапно так, рассмеяться, хлопнуть Артура по плечу и назвать идиотом, что тот так легко повелся на это. Но нет, Джон не такой хороший актер, как тот же Мэттьюз. Его голос обязательно дрогнет, да и себе он врать не сможет. Он ведь сделал этот серьезный шаг, чтобы теперь отказываться от него? — Артур! — прогремел рядом знакомый голос, стоило им заехать к лагерю, и оба парня сразу повернулись в сторону голоса.       Дядюшка, как они все привыкли его называть, несся к ним из другого конца, прижимая к себе винтовку и спотыкаясь о разбросанные на его пути банки, дрова и прочие вещи, словно сюда ворвался медведь. — Они женщин забрали!       И тут голова Джона опять пошла кругом из-за внезапно окативших его воспоминаний о том, что он был какой-то там приманкой или отвлекающим маневром. Он забыл предупредить. Он забыл вообще обо всем из-за своего состояния и того, как сильно он рад видеть Артура с его влюбленным сердцем и тупой от любви головой. — Что? — все, что смог ответить на это Артур и спешился с лошади. — Пришли… О’Дрисколлы или как их там и забрали их.       Артур осмотрел лагерь презрительным взглядом, поджал губы, сжал рукоять револьвера в кобуре и выдохнул через ноздри с такой силой, что Джон увидел облачко пара. — Как они могли их забрать, если тут был ТЫ? — рявкнул он в конце и, схватив мужчину за грудки, с силой приложил его о ближайшее дерево. — Или они для тебя ничего не значат, никчемный кусок дерьма? Или ты не умеешь винтовкой пользоваться? — Их было десять человек! Ч-что я мог сделать? — Стрелять ты мог! Или мне пострелять за тебя? Отстрелить тебе твои ненужные конечности и отдать на прикорм медведям?! — А-артур, ну ч-чт…       Артур швырнул его на землю, не собираясь больше ничего выслушивать от него. Мужчина грузно упал на холодную землю и сразу запыхтел то ли от боли, то ли от досады. В то время, как Джон боялся пошевелиться от собственного страха и страха, который вселил в него Морган. Мужчина был не просто зол, он был в ярости, и явно то, что произошло недавно, лишь усугубляло его состояние. Да Марстон даже дышать боялся, не говоря уже о том, чтобы смотреть в его сторону.       Еще и эта чертова вина сдавливала его горло душащей хваткой. Он должен поехать за ними, спасти их и извиниться за то, что он не сказал Датчу о том, что должно произойти. А ведь вместо этого Датч и Хозия поехали дальше. Они могли бы успеть… могли бы добраться сюда и помешать им. Только если все, что сказал Дядюшка оказалась правдой. — Где Пирсон? — спросил Артур, прерывая все волнения Джона. — Они и его забрали? — Н-нет, он уехал в город за продуктами еще до того, как они приехали. — Куда они поехали? — Я не знаю, Артур… Поскакали на восток… Но они могли сделать крюк и… — Заткнись, — рявкнул он и повернулся к своей кобыле, что преданно ждала его на оставленном месте. Джон неуютно поежился в седле. — Слезай с лошади, — обратился он уже к Марстону.       Джон не знал, как это сделать, пусть и понимал, что стоит слезть. Бок неприятно стягивало от боли и швов, которые он начал чувствовать. Порезы в других частях тоже начали неприятно саднить, словно их нанесли лишь недавно. Если он сейчас резко спрыгнет с лошади — это может окончиться печально. А если он в скором времени так же не слезет с нее — это за него сделает Артур, и тогда пострадают не только его раны, но и все тело. — Я еду с тобой, — все, что он нашелся сказать. — Черта с два, — рыкнул Артур и подошел к Боудикке. Взял ее за повод и развернул в противоположную сторону. — Слезай, я сказал. — Я их так не оставлю! — все настаивал на своем Джон. — Я сказал, слезай с чертовой лошади, Марстон! — взревел он и, схватив парня за руку, потянул на себя.       Джон чудом не упал на землю и успел опереться на обе ноги, пока рука Артура все тянула и тянула его на себя. Если бы он сидел в седле, то явно бы упал, но то, что он мог сползти с крупа — его спасло.       Артур быстро забрался в седло, когда Джон рухнул на землю и в мгновение ока ускакал из лагеря, оставляя после себя лишь боль, звенящую тишину и облачко пыли, когда конские копыта вспороли подмерзшую землю в резком скачке.       Джон стоял там, где чуть не упал и осматривал лагерь, не понимая, что стоит делать и что вообще происходит с ним, его жизнью и тем, что его окружает. Палатки, что стояли, когда он уехал, и все еще должны были стоять, теперь лежали на земле бесформенным комком из плотной ткани и палок. Бочки, где они хранили дождевую воду, валялись на боку. Сундуки открыты, вещи разбросаны по всему периметру самого лагеря. Все сломано, порвано, разбросано, везде был хаос, словно по лагерю пронеслось огромное стадо бизонов.       И только Дядюшка подавал какие-то признаки жизни. Потер отбитую спину, поворчал и уселся на бревно, наверное, как и Джон, не зная, что делать.       С первым шагом в сторону жеребца мужчины, чтобы уехать отсюда за Артуром, Джон почувствовал резкую боль в боку, но не придал этому значения. И чем ближе он подходил к животному, тем хуже ему становилось. Слабость все сильнее, пелена перед глазами все темнее, ощущение нереальности происходящего все ярче. Он бы упал, если бы не Дядюшка, который подхватил его на полпути к земле и не усадил на бревно, на котором сидел. — Не думаю, что это хорошая идея, Джон, — услышал Марстон краем уха и попытался прийти в себя. — Не твое дело, — попытался отмахнуться он, но лишь дернул пальцами. Тело отказывалось его слушать. Он хотел есть и спать. — Давай-ка мы уложим тебя, друг мой.       Джон хотел сказать, что он не друг ему, что он тут не останется и поедет за женщинами. Но в итоге сидел и смотрел в землю под ногами, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Он не помнил, о чем думал, пока сидел, не помнил, как мужчина успел поставить его палатку, как уложил его туда, вручил что-то в руку, чтобы он выпил. Перед глазами словно была какая-то пелена, мешающая смотреть на мир четко, он будто бы был в пьяном бреду, чтобы ощущать себя живым.       Стоило ему проснуться, и голова начала потихоньку яснеть. За палаткой тишина, темнота, прерываемая тусклым свечением от языков пламени костра. Он не сразу сообразил, что произошло. Он в палатке, у себя, вроде бы, чем не спокойствие для этой ночи? Но потом, когда он попробовал облокотиться о локоть, чтобы встать, почувствовал боль в боку. Затем тянущую неприятную боль на других порезах и лишь потом осознал, что вчера произошло, и что Сьюзан, Бесси и Аннабель сейчас были черт знает где и все потому, что он не сказал, чтобы они поторопились в лагерь. И что Артур уехал один. Без Джона, который сейчас, кажется, и поссать не сможет без посторонней помощи. А ссать хотелось.       Все могло бы быть иначе. Будь он немного осторожнее и упрямее. Дал себя избить, почти убить, да еще и умолчал о том, что может стоить жизни трем прекрасным людям. Он просто ничтожество.       Не хотелось заниматься самобичеванием, но он не мог испытывать более ничего. Лег обратно на спину, смачно шмыгнул носом и вновь закрыл глаза. Выходить, чтобы отлить — перехотелось. Впрочем, как и выходить из палатки вообще. Сил — ноль. Желания жить — тоже. Кусок ненужного, никчемного говна.       Он опять заснул, потом проснулся в ночных кошмарах. Вновь заснул и так еще десятки раз за бесконечно долгую, по его мнению, ночь. В лихорадке, боли и страхах, вроде, и необоснованных, когда его будил кошмар, а, вроде, и реальных, когда за краями палатки все еще была тишина и почти угаснувший костер. Был ли он один здесь? Умрет ли он этой ночью от боли и воспалившейся раны? Найдут ли они женщин? Убьет ли Датч Кольма? И выживет ли Артур, который в одиночку сорвался с места…       Засыпал, просыпался и мучился в бредовых сомнениях, когда жар выжигал его тело изнутри.       Утро, правда, когда солнце уже светило сквозь плотную темную ткань, не принесло ничего более хорошего, чем ночь. Боль та же, жара в его теле чуть поменьше, как и страха. Он жив. Только вот… живы ли остальные?       Край палатки отогнулся и, впустив внутрь солнечные лучи, которые уже не грели, в палатку заглянул Дядюшка. — Как ты себя чувствуешь? Я тебе за ночь тряпку на лбу раз двадцать сменил, думал помрешь.       Джон вновь закрыл глаза.       Он жив, и он не один. — Жив, как видишь, — фыркнул он, не зная, стоит ли этому радоваться или нет. — Новости есть какие? — Нет, — сразу ответил он и заполз глубже, хоть и места там было лишь на одного. — Я думал поехать за Артуром, но потом увидел, в каком ты состоянии и… думаю, Артур бы убил меня быстрее, если бы ты тут помер из-за меня.       Джон бы рассмеялся, зная, что после недавнего его скорее Артур сам придушит, но вместо этого лишь фыркнул. Грустно стало как-то вмиг. Что из защитника Морган превратился в того, кто теперь ненавидит Марстона из-за одной, вроде, не такой кошмарной правды. Джон сам все еще не знал, как относиться к этому. Не было ни времени ни нормального состояния, чтобы обдумать это.       Да и сил тоже.       Стоило Дядюшке протянуть ему кусок поджаренного мяса и жестяную кружку с водой, кажется, как они оба услышали топот конских копыт. И не одной лошади, а сразу штук четырех. Мужчина быстро вынырнул из палатки, а Джон, думая несколько секунд, что лучше предпринять, тупил еще около минуты, пока не услышал приглушенные голоса. И не услышал там голоса Сьюзан.       Стоило его услышать, он пулей вскочил со спальника, чуть не свалив палатку, чуть не порвал шов, не свалился без сознания от боли и бессилия и уже потом, после всего этого ада от резкого поднятия, вылетел из палатки на морозный воздух. На улице явно уже было не утро, а время перевалило за полдень. В глаза сразу бросился Артур, который отводил лошадей к коновязи, не говоря ни слова никому, кто был. Затем Хозия с его светлой головой, который приобнимал Бесси. Сьюзан, Дядюшка и… все. Ни Датча, ни Аннабель, и сердце в груди сразу тревожно забилось о ребра.       У Гримшоу швы на лице, воспалившийся грубый порез и безумно суровое и в то же время грустное лицо. Бесси испуганно прижималась к Хозии, тот что-то шептал ей на ухо, зарываясь носом в пряди у виска, а Джон как стоял у своей палатки, так и продолжал стоять, пытаясь услышать еще топот копыт. Он жаждал увидеть Датча с Аннабель и узнать, что с ними все хорошо. — Как ты, мальчик мой? — услышал он голос Сьюзан, словно в милях от него, и даже слегка вздрогнул. — Слышала, тебе досталось… — Я… я в норме, — сглотнул он ком в горле и только потом соизволил посмотреть на женщину. — А что с вами произошло? Где Датч и Аннабель?       Гримшоу отвернулась и собрано вздохнула, Бесси, приобняв подругу, пошла за ней в уже поставленную Дядюшкой за ночь палатку. — Хозия? — обратился Марстон к Мэттьюзу и даже задержал дыхание, готовясь к тому, что тот может сказать. Сердце уже не просто билось в груди, оно барабанило по грудной клетке. — Рад, что ты на ногах, — сказал он спокойно и слегка улыбнулся. — Где Датч? — Подъедет чуть позже. — Аннабель? — С ним… и… им, нужно немного времени. — Аннабель мертва, — прогрохотал рядом голос Артура, и Джон замер, ни то испугавшись мужчины, ни то слов, которые он произнес. — Артур, — одернул его Хозия. — Что? Надо быть внимательнее и не позволять себя так хватать посреди леса, чтобы потом те, кто… — Артур!       Артур зарычал и пошел по своим делам. И Джон отчетливо услышал слова, что лучше бы они забрали его, а не эту прекрасную девушку, у которой было чистейшее сердце и душа. — Кольм убил ее, стоило Датчу попасться ему на глаза, — выдохнул Хозия. — Мы не успели ничего сделать. И спасти не смогли. Ему нужно немного времени. Хочет похоронить ее по-человечески. — Я… — В этом нет твоей вины, Джон. Не слушай его. Мы все сейчас немного не в себе. Я съезжу в город за лекарствами для тебя, выглядишь ты все равно неважно. — Я в норме, — могильным голосом произнес Джон и прочистил горло. В голове все кружилось, в общем, как и перед глазами. Он не мог до конца переварить только что услышанное. Словно он все еще спал. Из палатки, куда ушли женщины, донесся плачь Бесси.       Выбежав на порыве эмоций, он не сразу заметил, как замерз, стоя в расстегнутой рубашке и с босыми ногами на земле. Ветер ерошил его волосы на голове, солнце еле-еле начинало припекать его грудь и лицо. Морозный воздух осел осколком в его горле, и вместо того, чтобы прокашляться, он скривился, чувствуя, как начинает непривычно пощипывать глаза.       То ли от произошедшего, то ли от собственной никудышности.       Лагерь ожил из-за прибывших людей и в то же время был абсолютно безжизненным. Он не знал, как теперь смотреть в глаза Датчу и относиться к самому себе. Еще и взгляд Артура, который тот поймал, когда мужчина в очередной раз проходил мимо. Презрение и отвращение.