A Sickness With No Remedy

      Джон не мог смотреть в глаза Датчу, когда тот приехал на следующий день. Еле сдерживал себя, чтобы не сбежать, когда тот приобнял его со словами, что он рад, что его сын жив. Это было физически невыносимо, он чувствовал, как горит изнутри в желании сбежать от того, что натворил, пусть и прямой вины не было. Да ее и вообще не было, но в голову он вбил другое и, кажется, переубеждать себя не хотел. Вечером того же дня, когда приехал Датч и следом Пирсон, Джон пошел подальше от лагеря, чтобы в тишине и холоде побыть одному и переварить последние несколько дней, начиная с того самого момента, когда ему заехали несколько раз прикладом по голове.       Уйдя в темноту леса настолько, насколько позволял костер, который он не мог упустить из поля зрения, Джон прислонился спиной к стволу дерева и позволил себе рвано выдохнуть, выталкивая из легких весь воздух, и вместе с выдохом скопившееся внутри него напряжение. Воздух охлаждал, в кои-то веки охлаждал, а не морозил. Он сгорал изнутри, и холод сейчас был наиболее приятен его телу.       Подняв глаза к звездному небу, Джон медленно спустился на промерзшую землю пятой точкой и следом опустил взгляд к своим ногам. В лагере царила неприятная атмосфера потерянности, грусти и скорби. Тишина, редкий шепот, всхлипы Бесси или Сьюзан, кто еще привыкал к мысли, что Аннабель больше нет и… Да, ее больше не было, даже Джон еще привыкал к этой мысли, которая все никак не могла осесть в его голове. Это было странным. После всех лет, которые он провел в беззаботности рядом с этими людьми. И вот первые потери. Мысли были странным, далекими для него, как звезды в небе, но все же назойливыми, как мошкара знойным днем. И вместе с Аннабель он мог бы потерять остальных.       Спрашивать, как все прошло даже не хотелось.       Задница уже начинала подмерзать от холодной земли, но он упрямо продолжал сидеть и пялиться на свои ноги, все перемалывая и перемалывая минувшие дни. Чувствуя, как пульсируют болезненно все надрезы и синяки. Как гудит и болит голова, как ссохлись его губы и хочется пить.       Еще эта неразбериха с Морганом. Ну, как неразбериха, вроде все понятно, но то, как это произошло… Джона кидало в ужас от того, что он натворил, и что его теперь будет преследовать от его беззаботности и хмельной, больной головы. Скорее всего, ненависть со стороны мужчины, полное игнорирование или даже насмешки. Жестокость, которую он должен принять с гордо поднятой головой, словно она ничего не значит. Почему он просто не мог держать рот на замке, а язык за зубами? Это разве было так сложно? Ну умер бы с этой сраной тайной, всем сделал бы как лучше, но нет, надо было сказать, выплюнуть это Артуру, а ведь он, правда, довольно много дерьма пережил за последнее время, чтобы еще и такое предательство получить со стороны, казалось бы, брата. Джон чувствовал испуг и вину по отношению к другу. Он умел совершать только ошибки, но никак не верные поступки. Вся его жизнь — одно сплошное тому подтверждение.       Еще бы он знал, как их исправить, не закопав себя в яму дерьма еще глубже. Да и можно ли исправить это все? Аннабель явно к жизни он не вернет, а Артур… Делать еще что-то по отношению к нему Джону было страшно. Быть на ножах с Артуром это как… ходить по острию на одном из этих ножей.       Джон резко поднялся, когда услышал треск веток и тяжелое дыхание. Боли в боку он не заметил, так как все его чувства были направлены в сторону звука и выживания. Если это опять эти сукины дети, то…       Купер, вышедший из кустов, вырвал из Джона шумный вздох. Пес был сильно испуган, прихрамывал на одну лапу, но вилял хвостом при виде знакомого человека. Джон быстро подманил его к себе и стал чесать за ухом, чтобы упокоить животное. Никто не заметил его отсутствие, даже сам Артур, а ведь он тоже был членом их большой семьи. А своих, как им всем известно, они в беде не бросают.       Они двинулись с того места через пару дней, когда все более или менее пришли в себя. Артур дел натворил в ближайшем городе, Кольм и его ребята, которых стало что-то слишком много, могут искать — им тут более нечего делать. Было принято решение двигать на запад, и, долго не думая, все начали собирать вещи.       Атмосфера стала немного более уютной, пусть Датч и был еще грустным и даже скорее апатичным. Он что-то говорил о мести, о том, что Кольм за все заплатит, но Хозия в такие моменты всегда был рядом, чтобы успокоить и образумить друга. Джон же все еще не находил в себе сил, чтобы нормально поговорить с Датчем и даже посмотреть ему в глаза более, чем на одну секунду. Чем больше проходило времени, тем больше он понимал, что от него мало чего зависело, но вина успела прогрызть хорошую дыру в его разуме и душе, чтобы теперь так просто от нее отделаться. Эта тварь засела там плотно, и потребуется больше, чем неделя, чтобы Джон принял тот факт, что все это простая случайность, в которой он принял свою роль. И хорошо ее отыграл. Ну и, конечно же, его влюбленная голова, которая думала о комфорте своего хозяина, а не о жизнях остальных. Особенно, когда Морган был так близко в то время. С заботой, сопением и ворчанием, что задница Марстона в беде.       Что касалось самого Артура, то ситуация была как раз такой, какой ее себе представлял Джон. Тот просто игнорировал парня, он даже смотрел сквозь него. Стоило кому-то попросить их сделать что-то вдвоем, то уже лились желчь и яд, бывало даже, что Морган говорил что-то более обидное и даже жестокое, но кто-нибудь быстро успокаивал мужчину, совершенно не понимая, какая муха его укусила. Джон ничего не говорил и даже не делал в ответ. Максимум, смотрел на него совершенно спокойным взглядом, принимая эти нападки, как взрослый человек, который знает, в чем провинился. Ну и уходил потом, не собираясь нервировать его дольше положенного. Это было неприятно, это было даже физически больно, где-то внутри, словно что-то скручивало изнутри, но терпимо.       Меньше любить его от этого Джон не стал. Даже, кажется, сильнее. Со всей этой холодностью, ненавистью, Джон любил следить за ним издалека. За его сосредоточенным состоянием, выражением лица. Как тот хмурит брови, губы поджимает. Марстон любил его новые, более глубокие морщины, более цепкий и жестокий взгляд. Тот превратился из парня в мужчину окончательно, до чего Джону еще расти и расти и то, что Джон видел — он готов был боготворить. Никакие ненависть и игнор не запретят ему любить. Только время может остудить, что он уже испытал на себе.       Когда выпал первый снег, они засели в лесном массиве, где-то в горах. Перебираться через горы всегда было тяжело, а уж когда снег повалил — так и подавно. Лошади уставали быстрее обычного — тягать повозки сквозь сугробы вряд ли бы и четверка бизонов смогла это делать. Вроде бы ниже по склону была какая-то неясная деревушка, где от силы было домов семь. Зато был скот и заготовки на зиму, а это значит, что кто-нибудь всегда мог пойти и купить что-нибудь у местных. Грабить их рука не поднималась, работяги были честными, сами себя обеспечивали, никого не обманывали и не грабили. Датч бы точно шкуру снял за кровь, пролитую на их земле.       Кроме деревни в лесу водилась и разная дичь, начиная от кроликов и заканчивая разной птицей. А так же волки, олени, кабаны и другое мясо на четырех ногах, которое можно забрать себе и съесть. Чем не радость в морозы. Дерево есть, еда рядом тоже, через горы можно и помедленнее пробираться, жалея и храня лошадей.       Лошадь Джону они так и не нашли, взамен той, которую у него забрали те сукины дети. Убили, повалили выстрелом из дробовика, как какую-то ненужную скотину. И за которую Джон так и не отдал Артуру денег. Он хотел себе коня, его очень сильно не хватало. Как и в прогулках по окрестностям, так и в разговорах, когда все вокруг надоели. Уйти на прогулку, наклониться к ушам и, поглаживая по шее, разговаривать с животным, рассказывая, как прошел день и что творится у него на душе.       Раны, которые он получил от парней Кольма, все еще болели. И на морозе болели сильнее обычного. Любой порез на холоде болел и ныл сильнее, поэтому Джон ненавидел холод, ведь в их жизни порезы и раны были всегда. То от охоты, то от заусенца, то ножом порежется, то еще чем. А уж от такой глубокой раны порой хотелось и дерьма пожрать, и на дерево залезть, лишь бы боль отступила. И затягивалась она хуже, несмотря на все усилия женщин и Хозии.       Из-за отсутствия лошади Джон не мог выбираться куда-то в одиночестве, а все, у кого он мог взять коня — отказывали из-за его раны. Мол, не дай Бог, по дороге что-нибудь случится, его ведь не найдут в этом снегу и лесу. Джон тух в лагере, смотрел, как то и дело кто-то уезжает на охоту или разведку и все, что мог делать, это завидовать. У него были деньги на коня, не скакового, не чемпиона и не на производителя — на обычную рабочую лошадку, которая ему и нужна была. Он лелеял мысль о том, что вскоре сможет спуститься в деревню с кем-нибудь и купить себе лошадь. А он знает, что у кого-то, но есть там ферма, где человек держит несколько голов, может даже, больше десяти лошадей.       Он уставал от безделья, уставал от холода и боли, особенно головной, которая пусть и преследовала его все реже, но доставала не слабее обычного. Он устал от игнорирования Артура и того, как медленно течет вокруг них жизнь. Вместо того, чтобы двигаться в горы, они двигались вдоль них, все дальше и дальше отдаляясь от населенного пункта, где он мог бы купить коня.       Он готов был выть от происходящего. Пирсон иногда заставлял его готовить вместе с ним, чтобы парень не скучал, Сьюзан заставляла убираться и стирать, хорошо, что не штопать. Хозия иногда заставлял его составлять план на трату их финансов, чтобы они протянули еще несколько месяцев. Датч… Датч не давал вообще ничего, как бы странным это для него ни было. Лишь улыбался, хлопал по плечу и звал играть в карты к себе в палатку.       Оклемался он быстро, но Джон знал, что глубоко в душе, он желает отомстить Кольму за причиненную боль.       Что касалось остальных, то… все шло своим чередом, как и обычно. Каждый занят своим делом, каждый берет на себя столько, сколько может, отчего лагерь редко нуждался в чем-то критично. Максимум, что приносило дискомфорт, так это то, что приболела Бесси и то, что Артур, которого Джон понимал и любил, все еще ведет себя по отношению к парню, как к тому, кого не существует. Но пусть он и не существует, это не мешало его ненавидеть.       Джон даже не мог думать что-то еще на этот счет. Игнорирование, ненависть. Что еще? Что он мог сделать или подумать? Как-нибудь по-новому. Ничего, никак. Он жил так и будет жить так еще достаточное количество времени, пока Артуру не надоест, он не примет это как факт, или пока сам Джон, то есть время, не заставит его остыть. А остывать он, кажется, начал. По крайней мере, ненависти к мужчине стало чуть больше от его поведения.       И Джон смирился. Сам перестал обращать внимание на его поведение. Чувствовать себя задетым или оскорблённым. Что есть, то есть. Он сам виноват в том, что признался мужчине в подобном. Эта страна убивает такие чувства, людей, а Артур в этом не отличался от прочих. Возможно, он был и более жестоким, чем они, и Марстону надо было Бога благодарить, что он вообще еще жив, а не валяется с перерезанным горлом. Ведь Артур так прямо и не сказал, что именно он думает и чувствует по отношению к услышанному. Хотя было бы легче, если бы тот действовал хоть как-то, а не делал вид, что Джона нет.       Впрочем, ко всему можно привыкнуть и адаптироваться. К холоду, боли и тому, что единственный, кого ты когда-либо любил, делает вид, что тебя не существует.       По вечерам, когда все привычно собирались у костра, Джон обычно уходил подальше, чтобы подумать о своем. Съедал свою порцию рагу, выпивал чашку горячего кофе и перебирался в темноту леса, пока тело еще грелось от приятной теплой пищи. Кутался в куртку, садился на бревно, запорошенное снегом, и просто думал, смотря на синий в ночи снег и деревья, что черными пиками торчали из него. — Пирсон опять свои истории про флот завел. Господи, эту я слышу уже раз пятый, наверное. Ненавижу длинные истории, от них то ли блевать, то ли в сон клонит.       Джон обернулся, чтобы взглянуть на Артура и на того, с кем он разговаривает. Но рядом был только Джон, поэтому Марстон отвернулся обратно к лесу. Видимо, тот разговаривает с тем, кто сейчас должен подойти. Не стоит заострять на этом внимание. — Но больше всего я ненавижу их выслушивать по нескольку раз подряд, — сел рядом, потер замерзшие ладони друг о друга. — Как ты себя чувствуешь?       Джон так и не подал вида, ведь он продолжал думать, что обращаются не к нему. Он же призрак, может, дерево, что стоит рядом. Так, паразит. — Эй, — окликнул его Артур. — Джон. — Что? — неверяще и даже немного ошалело спросил Джон и кинул быстрый взгляд на Артура. — Ты ко мне? — А к кому еще? Ты тут один вроде. — Ну, — пожал тот плечами, — судя по тому, что я для тебя в последнее время пустое место, то я бы не удивился, если бы ты говорил с бревном.       Артур рядом тяжело вздохнул. — Но раз ты говоришь именно со мной, а не с призраком, то ответ очевиден. Я еще жив. — Ну не начинай, а, — раздраженно протянул Артур, и Джон еле сдержался, чтобы не усмехнуться ядовито на все происходящее. — Не буду. С какого перепугу ты решил сделать вид, что я все же живой?       Артур опять тяжело и шумно вздохнул, но на сей раз более раздраженно. — Ты туп и молод, Марстон, — сказал он будничным тоном. — И то, что… — и он замолчал. Вздохнул тихо, осмотрел лес перед собой и посмотрел на Джона. — И то, что ты сказал, я принимаю, как… твою очередную ошибку, которая должна пройти, когда ты вырастешь. — Шутку? — Шутку, ошибку, как тебе удобнее. — Я думал, с такими вещами не шутят. — Не заставляй меня жалеть об этом разговоре, — предупредил его Артур и нахмурился. Джон не знал, что и думать. Было обидно от такой реакции, а с другой стороны, это шанс начать все сначала. Он путался в трезвом уме и желании доказать Артуру, что он серьезен. Влюбленная душа хотела большего, хотела доказательств и победы. — Ты был пьян, болен, в бреду. Все мы говорим глупости в том или ином состоянии.       Джон замолчал, опуская взгляд к замерзшим пальцам, которые сжались в кулаки. Сердце быстро билось в груди, он начинал нервничать от незнания, как поступить и от того, что Артур все же заговорил с ним, надеясь вернуть былое общение. — Ты прав. Да, — все же выдавил он, скорее, не по своей воле. — Я был не в себе и говорил… глупости. И из-за этого мы имеем то, что имеем. — Верно. И больше этого не повторится, верно? — осторожно спросил Артур. И Джон слышал по его голосу, что тот сам нервничает, будто боится услышать еще что-то не то. А Джон хотел сказать все, что было у него на душе.       Что он все еще любит его, и как бы сильно Артур его ни ненавидел, он не прекратит его любить. Что любит по-настоящему, сильно. Всегда и везде, каждый сантиметр его тела, каждую нотку в его голосе и каждую черту, которая его раздражает. И что если тот умрет, Джон пойдет за ним на тот свет или на шесть футов под землю. — Нет, конечно. Что за глупости, — в итоге усмехнулся Марстон, ломая пальцы от взвинченного состояния. — Вот и хорошо. Я рад, что мы решили это. А теперь пошли к костру.       Артур хотел было хлопнуть Джона по плечу, сам парень видел это краем глаза, но ладонь убрал, стоило ей почти коснуться друга. Словно сам Артур не верил в то, что только что произошло и коснуться Джона было бы непоправимой ошибкой. Надеждой, которую он может ему подарить, эмоциями, которые тут раздует. Да и просто контактом, которого быть между ними от давно сказанного, не должно.       То, что только что произошло, было странной, наигранной для обоих ложью, которую они понимали. И от этого было тошно.       Почему Джон должен вообще что-то скрывать? Ради их общения и милости Артура? Он не хотел, для него эти чувства были важными, и он хотел, чтобы Артур об этом знал. Что ничего не ложь, что это правда и будет таковой, несмотря на все его желания, чтобы это обернулось шуткой. Но как же было приятно, когда тот все-таки заговорил с ним. И, возможно, только из-за этого, его обращения и голоса, направленного к Джону, от потерпит эту ложь.       Артур ушел, Джон остался на своем месте, и мужчина больше его не беспокоил. Словно получил то, что хотел и теперь был доволен. Вот только что из этого может выйти?       Да ничего.       Да, они начали общаться, но и общением это было назвать сложно. Стоило Артуру обратиться к Джону, войти с ним в тесный контакт, как Марстон видел его взвинченность, напряжение и неловкость. Тот начинал осторожно подбирать слова, держать руки при себе и будто бы даже бояться парня перед собой. Это раздражало, будто бы Джон был прокаженным умирающим человеком, которого может задеть одно неверное слово. Он всего лишь был влюблен, и как раз то, как ведет себя Артур, его задевало. Как раз его состояние отлично говорило о том, что ничего не в порядке. Хотя Джон вел себя, как прежде.       Он не знал, что с этим делать. Терпеть? Оставить все, как есть? Предпринять попытки измениться или предпринять попытку еще одного разговора? Это все было так глупо, что даже руки опускались.       Артур внимательно следил за ним из другого конца лагеря, часто позволял себе улыбку, словно говорил этим, что все в порядке, они друзья и при этом выглядел глупо. Из них двоих Джон вел себя, как взрослый человек, а Артур был похож на клоуна. Но теперь они имеют то, что хотели получить — мнимость нормальности происходящего. Артур убеждает себя, что все сказанное было правдой, а Джон держит себя в руках и убивает в себе то или иное желание показать свою любовь. По крайней мере, не на глазах Моргана.       Дрочить он меньше не перестал, думать о мужчине тоже. Любить его смех, улыбки, серьезность. Сердце все еще трепетало в той или иной ситуации, только вот скрывать это он теперь умел лучше прежнего. Казалось, в связи с этой ситуацией, он обрастал каменной коркой, под которой искусно прятал все, о чем переживал. Что и должен был делать любой мужчина.       Когда рана затянулось до такой степени, что Джон уже мог нормально потянуться и не испытывать при этом желания вывернуть себя наизнанку от боли, Датч предложил ему с Артуром съездить на охоту. Все в лагере видели, что эти двое опять начали разговаривать друг с другом и, кажется, пришло время дать для них задание, чтобы укрепить союз. Снега в лесу выпало достаточно, чтобы испытывать трудности в поездке к населенному пункту за продуктами. Лошади по яйца утопали в снегу, повозку с места сдвинуть было большим испытанием, а питаться им как-то надо. Они кое-как двинулись вниз по склону, чтобы уйти от гор, но выходило это из рук вон плохо. Им нужен был какой-нибудь город, чтобы осесть на зиму там, но двигались они крайне медленно.       Хозия дал Джону своего жеребца, если он все же решит поехать за зверем, и Джон не мог отказаться. Он давно мечтал выбраться отсюда и заняться хоть чем-нибудь, и отпускать такую возможность он не стал. Да и Артур согласился довольно быстро на это предложение, что так же не могло не радовать. Да, неловкости меньше не станет между ними, но это все-таки было прогрессом.       Джон быстро взобрался в седло, провел ладонью по теплой лошадиной шее и, не сумев спрятать улыбку, прижался к ней щекой, вдыхая конский запах. — Еще в губы его поцелуй, — усмехнулся Артур, направляя свою кобылу на выезд из лагеря.       Джон хотел бы сказать, что скорее его поцелует, но вовремя понял, что эта шутка будет не совсем шуткой и в их ситуации явно лишней. Поэтому он закатил глаза, сжал конские бока, двигая лошадь Хозии вон из лагеря.       Винтовка приятным грузом лежала на плечах, перетирая куртку ремнем. Лошадь приятно двигалась под ним, медленно переставляя ноги в глубоком следу. Такое приятное и давно забытое чувство ритма вместе с лошадью и ощущение предстоящего азарта из-за охоты. Артур ехал чуть позади и молчал, но до Джона из-за ветра время от времени доносился запах сигарет, говорящий, что тот молчит из-за того, что курит. Изредка мужчина вздыхал, видимо, грел подмерзшие ладони, что-то ворчал себе под нос и говорил кобыле на ухо. Джон не обращал на него внимания. Старался не обращать. Он наконец-то наслаждался прогулкой и вместе с тем осматривал окрестности на наличие животных. Следы в снегу, объеденная кора, мех, сломанные сучья, может, даже норы, на которых снег лежал не так гладко, как везде.       Спешились они тогда, когда добрались до более-менее гористой местности. След, который они нашли не так давно, пока ехали в тишине, уходил как раз к камням, которые тянулись от леса и выше в горы. Лошадь там вряд ли пройдет. Под снегом может прятаться много препятствий, а сломанные ноги животных им были не нужны. Привязав лошадей к деревьям, каждый взял по ружью и пошел по следу выше, облокачиваясь о занесенные снегом камни, чтобы не упасть и не сломать себе шею. По следу было непонятно, кто тут прошел, но Джон очень надеялся на лося. След был большим, на деревьях, между которыми он проходил, кора и мох были объедены довольно высоко для обычного оленя. Лося хватит надолго всем, да еще и продать мясо можно будет. На охоту они сходить всегда успеют.       Артур шел впереди, Джон немного сзади, осторожно ступая по следам Моргана, чтобы не навернуться. — Давно мы так не выбирались, — подал голос Морган. — Вдвоем полегче охотиться. И приятнее как-то. — Приятнее? — не смог не усмехнуться Джон. — Я думал, ты как раз и любишь одиночество. — Да, но… иногда приятно выбираться с кем-то. Особенно, когда давно не ходил. — Пусть будет так, — пожал плечами Джон. Он не знал до конца, что творится у Артура в голове, но знал прекрасно, что тот любит одиночество. Поэтому сказанные сейчас слова были более, чем странными. А может, тот начал это для того, чтобы поддержать разговор. Так или иначе, Джон не знал, как его поддержать. Он был сосредоточен на том, чтобы не скатиться вниз по склону. Как тут вообще мог лось пройти? Или он крылья отрастил? — Где это животное? — все-таки шикнул он. — След не новый, но и старым его назвать тяжело. Здесь под снегом земля видна, видимо, поскользнулся. Но и земля снегом еще не прибита, хотя недавно тут шел снегопад. Думаю, скоро нагоним, — сказал Артур и рывком забрался на камень.       Шли они долго, все взбираясь и взбираясь по склону вверх. Один раз спугнули зверя, который стоял за камнем, отчего пришлось еще битый час идти по его следу и на сей раз не шуметь. Это, как и предполагал Джон, был лось. Сбросил пока только один рог, был крупным, как карета и испуганным, как пнутая собака. Испугался он явно не только двух людей, но и того, что было рядом. Стрелять не стали из-за местности и скорости, с которой двигалось животное на своих широких копытах по глубокому снегу. Словно скользил меж снега, как нож сквозь масло. Много деревьев и камней, и стрелять, пугая все в округе, если пуля не попадет в цель — не хотелось.       Артур ворчал, что не удалось его так выследить, Джон все глаза закатывал, слушая эту ругань. Любил Артур ворчать, это раздражало, но раз это раздражало Джона, значит, он это и любил.       Темнеть в этой погоне стало очень внезапно. Только моргнешь, и небо начинало приобретать розоватые от заката цвета и все темнеть и темнеть, стоило раз за разом поднимать голову к звездам. Оба начали паниковать. Забрались они далеко, лошади внизу, палатки и принадлежности там же, ночевать негде, что делать дальше никто не знал, но и бросать эту тварь просто так не хотелось. На него они и так много времени потратили.       Когда они услышали зов лося, то оба замерли. Тот был непозволительно близко, словно за следующими камнями, которые были разбросаны по округе, будто тут обвалилась часть ограменной скалы. Артур сразу присел, Джон последовал его примеру. Оба сняли ружья с плеча. И, стоило сделать шаг, как раздался треск веток и лось, выскочивший из-за камней, опять побежал прочь. — Блять, — прорычал Артур.       Джон едва сдержал смешок. И только потом, когда повесил ружье обратно на плечо, увидел причину испуга животного. И это были не они. Смеяться уже не очень хотелось. — Артур, — позвал он мужчину и дернул его за рукав. — Что? — рыкнул он раздраженно. — Смотри, — и аккуратно, без резких движений, Джон указал на один из камней, на котором стоял здоровый медведь, весь облепленный слипшимся снегом. — Блять, — повторил он вновь, только на сей раз испуганно. — Какого черта он не спит… — А я знаю? — Стрелять будем? — А у нас выбор есть?       Джон осторожно снял винтовку с плеча и, пока медведь принюхивался, глядя на них сверху вниз, попытался прицелиться, так же, не делая резких движений. Но, стоило Артуру опустить крючок, как животное, выдохнув в воздух облако пара, спрыгнуло вниз и помчалось на них, ослепленное голодом.       Джон стрельнул куда-то в воздух от паники и того, что не смог прицелиться нормально. Но медведя-шатуна это не остановило. Казалось, его сейчас ничто не могло остановить. — Бежим! — взревел Артур и побежал, куда глядят глаза, поскальзываясь на камнях и спотыкаясь о ветки каждые несколько метров.       Джон обогнал его быстро в связи с ловкостью. Куда бежать он тоже не знал, но слышал позади себя тяжелое дыхание Артура и самого медведя. Ружье хотелось бросить, чтобы не мешало двигаться, но он лишь сильнее в него вцепился. Мыслей в голове было ноль, он даже не молился о том, чтобы все закончилось хорошо. Лишь животный инстинкт бежать от опасности и выйти из этой ситуации живым. Зато, когда он увидел раскинутое над склоном камней дерево, то резко развернулся к нему, надеясь, что Артур последует за ним.       Медведь навернулся на резком откосе и заворчал, подвернув лапу. Это выиграло им немного времени, чтобы добежать до дерева, но, быстро оклемавшись, шатун вновь ринулся за ними, чуть прихрамывая на переднюю лапу. Артур кричал что-то неразборчивое позади него, подсаживал Джона, чтобы тот лез быстрее толкал его под задницу, чтобы тот пошевеливался. Джон готов был превратиться в комок из одних нервов от того, что происходит. Он весь сжался, когда смог забраться на наиболее близкую и высокую к ним ветку, которая могла бы выдержать их вес. Смотрел на приближающегося медведя и наконец-то думал о том, что вот и пришел конец. Про то, что у них есть ружья, он даже и не думал. Он его даже не чувствовал, словно его и не было. И, почувствовав легкость на плече, он увидел, как его ружье валяется в снегу внизу дерева.       Чертова паника, которая никогда его ничему не научит. — Ебаный свет, — выдохнул Артур, хрипя от усталости. Сел рядом с Джоном, вцепился в ветку под собой и жадно начал глотать воздух.       В то время, как медведь толкал лапами дерево, наверное, стараясь опрокинуть его или расшатать. Хорошая попытка. — Что будем делать? — испуганно спросил Джон и едва сдержался, чтобы не вцепиться в Артура в поисках защиты. — Стрелять, вот что будем делать, — огрызнулся тот и, отдышавшись, чтобы ружье не ходило ходуном в его руках, снял его с плеча. — Вместо лося будет нам. Все равно сдохнет от зимы.       Артур был более собранным в отличие от Джона. И Марстон даже завидовал ему настолько, насколько и восхищался умением держать себя в руках при любой ситуации.       Когда дыхание мужчины пришло в норму, а медведь снизу так и не ушел, он прицелился. И Джон вместе с Артуром задержал дыхание, надеясь на точный и хороший выстрел, который расшибет медведю его глупую голову. — Хозия посмеется от души над нами, — были последние слова Артура, перед тем, как ветка под ними не затрещала, и они с криком не полетели вниз прямо на медведя.       Жизнь пронеслась перед глазами за полсекунды, пока они летели вниз. Темнота превратилась ворох из деревьев снега и веток. Никто ничего не успел сообразить, только уловить, как замерло сердце, когда послышался треск.       Приземлились они прямиком на медведя, который испугался даже сильнее, чем Артур и Джон. Взревел что-то неразборчивое, выскочил из-под двух тел и тяжелой ветки и понесся наутек, куда глаза глядят, поджимая и так едва видимый хвост.       Марстон и Артур еще какое-то время лежали, не двигаясь и не дыша, и только потом, когда поняли, что произошло, разразились громким, почти истерическим смехом, давая сердцу волю биться так, как ему будет угодно. И Джон, лежа сверху Артура, отчетливо чувствовал, как бешено бьется его и в то же время понимал, что тот чувствует и его биение сердца. Снег был в рукавах, в сапогах и за воротом, но им было жарко. Особенно Джону, который уселся сверху Моргана, сжимая для равновесия его воротник из овечьей шерсти. От адреналина кипела кровь и кружило голову. Джону даже показалось, что он сможет сейчас догнать этого медведя и, как Самсон разорвал пасть льву, так же разорвет ее и медведю. Но вместо этого замолчал, чувствуя, как от смеха скатилась слеза по щеке обжигающе горячей дорожкой.       Артур под ним тоже внезапно замолчал, словно почувствовал изменившуюся вокруг них атмосферу.       В лесу стемнело и все затихло. Лишь деревья скрипели на морозе, и стучали друг о друга ветки. И еще их тяжелое дыхание, которое перемешивалось друг с другом.       Джон не мог отвести от мужчины под собой взгляда и почему это именно этот момент — он думать не хотел. Тело под ним манило, мозг отказывался воспринимать реальность, как саму реальность. От пульса, который он чувствовал везде — кружило голову, от тепла под его бедрами — темнело перед глазами. Все казалось легко, все, что сейчас произойдет. И что бы ни произошло, Джон со всем бы справился. Непривычное для него чувство, что он всесилен, как Бог. Что ему все удастся, что он настолько храбрый, насколько не сможет быть храбрым самый тупой дурак.       Рассматривая в темноте лицо Моргана, он чувствовал, как подогревает его в первых начинаниях желание сцеловать это отрешенное выражение. Отрешенное, удивленное и ожидающее чего-то в одно и то же время. Тот был раскрасневшийся даже в темноте. Взъерошенным от падения, рот слегка приоткрыт, губы сейчас казались наиболее привлекательными, как и он сам.       Джон подался вперед, сильнее сжимая в пальцах его ворот и, когда он почувствовал дыхание мужчины на своем лице, то замер. От него пахло сигаретами и древесиной. Мокрой и холодной. Пахло снегом и морозом. Его глаза были испуганными, но он не говорил ничего, словно боялся то ли спугнуть Джона, то ли сподвигнуть его на какие-либо действия. Никто не двигался, а Джон, смотря на губы Моргана, метался от желания наконец-то поцеловать его, до страха сделать это. И страха с каждой секундой становилось все больше и больше, пока расстояние между их губами все сокращалось. Медленно, нелепо медленно. — Слезь с меня, — ни то прошептал, ни то рыкнул Артур, и Джон резко слез с него, словно ужаленный.       Он боялся больше, чем хотел этого. Это он понял лишь пару секунд спустя. Боялся до дрожи в коленях. Как глупо и даже смехотворно. Желать этого и бояться в то же время. И бояться не последствий после, а самого поцелуя. К черту последствия, к черту боль, которая может его ждать после. Его пугало само действие, потому что Морган будет первым человеком, которого он решил поцеловать. Желание — есть, знания, как подтолкнуть себя к этому и как поцеловать — нет.       Поцелуй в щеку или грудь шлюхам вряд ли бы считался. А в губы он никогда и не целовал никого. Сколько опыта в сексе, а вот в любви и в таких вроде бы интимных действиях…       Он был трусом.       Он был не трусом.       И все-таки такого провала в его жизни еще не было. А ведь он даже не был пьян или болен. Как теперь оправдаться? Они же хотели врать друг другу и дальше. — Надо найти лошадей, — сказал Артур, когда поднялся и отряхнулся от снега.       Джону не хотелось вообще никуда идти. — Ты идешь?       А Артур, кажется, вновь решил сделать вид, что ничего не было.