A Sickness With No Remedy

      Они кое-как добрались до лошадей в полной тишине. Джон шел за Артуром, Артур шел вперед по старым следам с такой скоростью, что парень сзади удивлялся, как его не тормозит снег и как он не падает из-за корней под ним или камней. Тот был испуган. Если бы у людей был хвост, то у Моргана он явно был бы поджат. Он походил на койота, которого боднул баран. И Марстон понять не мог, это было из-за медведя или из-за того, что недавно чуть не произошло? Как же хотелось знать ответ, но сам парень думать об этом не хотел достаточно долго, чтобы его найти. У самого было странное подвешенное состояние из-за сошедшей волны адреналина. В голове пустота, он отрешен и слишком вымотан для этого.       Хозия сразу накинулся на них с утра, когда они вернулись. Чуть ли не встряхнул каждого за грудки, когда спрашивал, куда они пропали. Они тут в лагере волновались все, никто из них не говорил, что они уйдут на целый день, а потом просто пропадают. Джон давно его не видел таким перепуганным и злым одновременно, и стало даже неловко. Зато Артуру, кажется, было хорошо. Он рассмеялся, отбил руки Хозии, который держал его за воротник пальто, и отмахнулся. А затем, сев у костра, начал рассказывать, как они шли за лосем и напоролись на медведя-шатуна, который в итоге загнал их на дерево и сам убежал, когда ветка под ними рухнула вместе с людьми на животное. Морган был прав тогда, на дереве, что мужчина будет смеяться. Мэттьюз и правда смеялся, закинув голову назад.       Джон не знал, как себя чувствовать. То ли идиотом из-за случившегося, то ли выжившим героем, кто пережил подобное и даже лапой по ребрам не получил. Хотя, если Хозия смеялся, то явно потому, что они были дураками. Ну и, конечно, никудышными охотниками, раз допустили такое и не принесли ничего взамен лося. Артур согласился, утвердительно кивнув.       Тот выглядел спокойным, собранным и уверенным в себе. И это ставило Джона в тупик.       Артур, судя по всему, умеет хорошо класть на все, что касается его тонких душевных струн. Он просто кладет на все, что его касается, что лезет чуть глубже, чем просто хлопок по плечу или слово, чтобы он был осторожнее. Он был как бык. Издалека наблюдай, разговаривай с ним, любуйся мощью, но не дай Бог, ты приблизишься ближе и вместо того, чтобы похлопать по шее или почесать меж рогов, ты шлепнешь его по заднице или схватишь за эти самые рога. У Моргана было два состояния: злое и спокойное. Поистине добрым он бывал лишь тогда, когда по небу летала коза. И, кажется, то, что произошло тогда у дерева он тоже решил игнорировать. Игнорировать искусно, словно этого и не было. Словно они упали, посмеялись и пошли дальше. И не он лежал под Джоном. Испуганным, выжидающим и в незнании, что предпринять, чтобы выбраться из этого положения.       И Джон готов был рвать и метать от того, что произошло. То ли он идиот, то ли Артур говна кусок из-за того, что так себя ведет. Он мог бы оттолкнуть и избить парня, вбить в его маленькую голову, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Что было бы наиболее логичным исходом. Он мог бы ответить, что, скорее всего, произойдет только в мечтах Марстона. А он не сделал ничего, и как, позвольте, на это должен реагировать влюбленный дурак? Что сейчас должен делать Джон? Продолжать играть в их поганую игру, что ничего не было и никакой проблемы, которую надо решить – нет? Он не хочет этого делать. Какой бы правильной ни была эта игра в их ситуации — он не хотел ее вести дальше.       Он не хотел находиться в этом лагере более. Но понимал, что от Артура деться никуда не сможет.       Но вскоре все изменилось в его поведении. Вместо того, чтобы продолжать делать вид, что между ними все в порядке и небрежно скрывать свое волнение, Артур начал избегать Джона, и тот окончательно потерялся в том, что думать и как себя вести.       Стоит Датчу найти им дело вроде охоты, тот всячески отказывался от дела или искал оправдания, чтобы избежать этого. Если Джону надо было что-то узнать, чего он делать тоже не хотел, но надо было, тот просто сбегал с потерянным выражением лица. Есть рядом? Нет. Обсуждать что-то в общей компании? Нет. Марстон то и дело оставался в одиночестве, когда Артур сбегал с таким потерянным выражением лица, что каждый, кто это видел, спрашивал, все ли в порядке.       Артуру хотелось врезать за все, что он творит. Джон напуган не меньше него, но он не ведет себя, как мудак и не меняет настроение несколько раз на неделе. Он старается вести себя нормально. Не показывать того, о чем они оба уже знают, старается быть обычным парнем, который, вроде бы, любит девушек, но в итоге любит Моргана больше собственной жизни. Почему и тот не может постараться?       Джон уже начал скучать по тем временам, когда он делал вид, что ничего не было. Было легче. Они хотя бы контактировали как-то, а сейчас... сейчас все пошло наперекосяк, и это начали замечать остальные в лагере. Чего Джон не хотел. Особенно объясняться. Пусть это делает Артур, может, тогда Джон услышит чего-то нового и интересного, что даст ему знать, что у мужчины на уме. Он вел себя, как ребенок.       А потом он начал пить. Истощал все запасы алкоголя, что у них были. Если раньше Джон думал, что это у Дядюшки страсть выпить, то Артур сместил этого ублюдка.       Датч думал, что это от скуки, потому что в лесу посреди зимы было не так много дел, а до населенного пункта еще пиликать и пиликать, особенно, когда их тягловые лошади по яйца увязали в сугробах и еле тянули за собой повозку. Хозия поддерживал друга. Джон не знал, что думать и просто начал переживать за него, потому что запасы выпивки угасали на глазах. И когда Артур пьяный, он сам не свой. И даже не от того, что пьяный, а черт ногу сломит в попытках предугадать, какое у него будет настроение. Он может быть злым, добрым, приставучим или задумчивым. И каждый вечер или день был загадкой для всех, кто видел, как он открывает новую бутылку, чтобы в одиночестве жадно ее распить. Особенно Джон, который в такие времена прятался у себя в палатке, чтобы не попасть под горячую руку, если она станет такой.       Но главной загадкой осталось то, почему он начал пить. Волновались все. Поучительные беседы имели толк, равный нулю.       Джон отвлекался, как мог, чтобы не думать о лишнем.       Но в итоге все как-то поутихло, словно что-то внутри Моргана немного успокоилось. Или он просто одумался и устал мучиться от похмелья. Пить окончательно он не перестал. Все еще выпивал иногда, когда его настроение было наименее хорошим. Когда он был задумчивым, подавленным и даже измученным, словно что-то не давало ему покоя. И Джон бы многое отдал, чтобы узнать, что именно. Ведь со стороны сказать о мужчине что-то определенное никак нельзя.       И чем дольше Джон думал о нем, тем больше его грызла совесть за то, что тот позволил себе так оступиться в тот вечер. А он чувствовал, что дело именно в этом. Будто Артур не хочет думать об этом и пытается забыться в алкоголе. Или дневнике, в котором он начал пропадать все чаще.       Рисовал там что-то, писал. Так увлеченно, что иногда не слышал окружающих его людей и окриков. Высунет кончик языка, согнется пополам над чистым листом и, заточив карандаш, пропадет в написанном или рисунке. И в такие моменты Джон мог подолгу наблюдать за ним с расстояния. Нравился ему этот образ. Спокойное состояние, как он хмурит брови, когда сильно старается или слегка высовывает кончик языка. Губу прикусывает, что-то бормочет себе под нос, а потом, отстраняясь, с довольным видом смотрит на то, что получилось. Или наоборот, интерес пропадал с его лица. Сразу какая-то мрачная тень перекрывала весь интерес и энтузиазм, и он, вырывая лист из дневника, кидал его в горящий костер. И на этом заканчивал рисование.       Джон был бы рад увидеть, что там было. Что вообще там происходит, а ведь к дневнику проход был закрыт любому живому существу на этой планете. Артур охранял его сильнее, чем медведица медвежат. Ящик Пандоры, который Джон так хотел вскрыть. Узнать, что творится у него в голове, узнать, о чем тот так сильно переживает, что уходит в себя настолько сильно, что приходится пить и игнорировать всех окружающих. И что он рисует. Джон иногда видел краем глаза, как он делает это. Лошади, лица прохожих, дома. Выходило неплохо. И то Джон душой кривил. Выходило замечательно. Да, иногда кривовато, иногда нелепо, но он бы так явно не смог, поэтому восхищался даже урывками.       Если Артур не рисовал, он писал. Долго, задумчиво, смотря вдаль или на небо. Выглядя при этом довольно грустным, словно слова, выходящие из-под карандаша, не приносили никакого облегчения и наоборот, теребили старые раны.       Ради них, этих строк, Джон бы тоже многое отдал. Может, что-то из этого прольет свет на мужчину. Что-то, что даст ответы парню. Может, он и не хотел узнавать все секреты, но хотя бы часть была важной в понимании.       Но тот никогда не оставляет дневник без присмотра, да и если бы оставил, у парня не хватило бы духу притронуться к нему. Все же это самое личное, что было у мужчины и влезть так мерзко в его личную жизнь, которую он так тщательно скрывал от всех... ему было неприятно. И страшно от того, какие тайны он может там узнать. Все же что-то должно остаться неозвученным. Или как потом жить?       Он сгорал от любопытства и пытался совладать с собой и думать о другом. Но чем больше они не общались, тем больше происходящее пугало и интриговало Джона. — Не хочешь на охоту сходить? — спросил его все же Джон, когда больше не выдерживал этого молчания и игнора. — Хватит с меня медведей, — буркнул Артур, теребя в костре угли длинной палкой. И Джон хотел было тихо хохотнуть, вспоминая того медведя, как Артур продолжил говорить. — И охоты с тобой, Марстон.       И смеяться уже как-то не хотелось. Как и продолжать говорить, потому что, да, это было глупо. Как и продолжение, которое может последовать, если Джон будет настаивать на охоте. Но неужели это именно то, почему Артур избегает его? Тогда почему ведет себя именно так, а не ненавидит и насмехается. — Слушай, мне жаль, ладно? Да, я облажался в тот вечер. Ты мне теперь это будешь до конца жизни припоминать?       И Артур наконец-то поднял на него взгляд. И так презрительно прищурился, что Джон уже начал ждать удара в лицо. — Ты так говоришь, словно ты вместо того, что... что было, просто оступился. — Разве не так ошибки в жизни называют? Да, я оступился, Морган. И мне жаль. Я... — он тяжело вздохнул и прикрыл глаза, совершенно не зная, как продолжать этот уже заранее мертвый диалог, — мне жаль, — закончил он. — Я, правда, сожалею.       Артур промолчал. Взглянул еще раз на парня, только теперь не презрительно и, собрав свои вещи, двинулся к палатке. Кажется, это значило, что разговор был окончен. Вот и сходили на охоту. А Джону надо было думать, что говорить и что конкретно слова могут пробудить в другом человеке. Какие воспоминания и эмоции от воспоминаний. Неужели Моргану настолько противно думать об этом? Он же не поцеловал его, в конце-то концов. Он вообще ничего не сделал тогда. Просто хотел это сделать. Да, почти сделал, но «почти» не считается. И он, как более взрослый человек, должен это понимать, а не вести себя, как ребенок.       Но, наверное, на месте Артура Джон вел бы себя так же. У него же и девушка была, и почти жена. А тут ему в любви признался никто иной, как лучший друг. Если Джон когда-то и был таким.       Трогать Артура он больше не стал. Тот все равно не будет говорить, а ворошить осиное гнездо лишний раз... зачем? Осы жалят больно, да и укус потом болит.       Артур привычно вытащил бутылку коньяка, когда провел немного времени со своим дневником. Датч что-то сказал ему на этот счет, но мужчина привычно это проигнорировал, лишь небрежно отмахнувшись. Джон, конечно же, не стал влезать, хоть и тоже переживал. Пошел делать свои дела и лишь изредка смотрел на Артура, который в одиночку распивал бутылку возле костра.       И закончил он пить лишь тогда, когда все уже ушли спать. Джон тоже собирался, но не мог не посмотреть на пьяного в сопли Моргана, который и сидеть нормально не мог. Он то хихикал, то сводил брови у переносицы, то что-то напевал себе под нос. Жалкое было зрелище и даже противное, но сам Марстон иногда пребывал в таком состоянии, чтобы что-то говорить на этот счет.       Наверное, надо было его в палатку завести, ведь задницу отморозит на улице, но Артур вряд ли дался бы себя вести. Но Джон, беспокоясь за здоровье придурка, все же предпринял попытку. Он пьяный, мало чего понимает. Может, в таком случае и Джона не примет за врага. — Пошли, уложим тебя, — шепнул ему Джон и взял под руку, чтобы помочь встать. — Ооо, Джон, — улыбнулся он язвительно, — главный извращенец всей банды к нашим услугам. Теперь «членосос» тебе подходит, а? И не только, как оскорбление. Ты ж по ним теперь, — хрюкал он в перерывах смеха.       Джон старался его не слушать и не замечать, как неприятно крутится внутри него комок из горечи и ненависти. Просто поднял под руку и повел в сторону его палатки. — Члены любишь? Только мужские? — Нет, Морган, конские тоже люблю, — закатил он глаза и уложил его на спальник, кое-как не развалив всю палатку.       Артур был озадачен ответом, поэтому замолчал и не сопротивлялся особо, когда Джон снимал с него шляпу и укладывал под шкуру, чтобы он не замерз. — Серьезно? — спросил он серьезным тоном после и взглянул на парня. Джон только устало вздохнул и мягко улыбнулся, разглядывая в темноте палатки лицо Моргана, который был искренне удивлен ответом. — Джон, — начал он серьезно, еле двигая языком, — отвратительно. — Заткнись уже, пока я не выбил тебе пару-тройку зубов, — закатил он глаза и толкнул Моргана в грудь, чтобы он завалился и наконец-то улегся.       Тот так и сделал. Перевернулся на бок, укутался в шкуру и закрыл глаза. И уже через минуту, пока Джон с замершим сердцем следил за мужчиной, мечтательно обводя взглядом черты его лица, раздался храп. И уже тогда парень поднялся с колен и аккуратно вылез из палатки, удивляясь самому себе, откуда у него столько терпения, когда Артур к нему относится, как к дерьму, даже будучи пьяным.       Но как же было приятно просто укладывать его спать. Чувствовать под пальцами тепло его тела, чувствовать вес на плече. Просто чувствовать, что он рядом. Пусть и с ядом на языке.       Надо отогнать эти мысли. Отогнать все, что касается мужчины. Этому не бывать. Все это... ничтожно. Чему-то не суждено сбыться и взаимность одна из таких вещей. Мир не для таких, как Джон. Сам мир дает об этом знать и Артур, которому легче игнорировать парня и тихо ненавидеть, чем пытаться наладить отношения.       Направляясь к себе в палатку, чтобы улечься самому, Джон поскальзывается на чем-то довольно скользком и падает в примятый ногами снег, забивая себе в штаны целую горсть. Копчик пронзила тупая боль, и он почти что громко выругался, сразу оборачиваясь, чтобы увидеть предмет его боли. И каково было его удивление, когда он увидел дневник Моргана, запорошенный снегом. Боль быстро ушла на второй план, и Марстон перевернулся к нему, садясь на колени перед ним.       Надо отнести, положить рядом, спрятать где-нибудь, словно его никто и не брал. Но, черт, сколько же там ответов на его вопросы. Сколько там разгадок на одну загадку под названием «Артур Морган». И сейчас все это, все сокровище, которое есть у Моргана, лежит перед ним. Просто протяни руку и возьми.       «Нельзя», — сказал себе Джон и взял его в руку, чувствуя под пальцами холод кожаного переплета и влажность от талого снега.       «Нельзя», — повторил он себе еще раз и осмотрел вещь, чувствуя, как замирает медленно дыхание, когда он понимает, что держит в руке.       Самое дорогое, что есть у мужчины.       И Джон открывает его, не совсем понимая, что делает, пока глаза не цепляются за тексты и рисунки, стоит ему быстро пролистать его.       Он наконец-то видит это. Содержание. Словно ворота в другой мир. Далекий, недосягаемый. Который навсегда должен быть закрыт.       И у него перехватило дыхание, когда глаза начали бегать по строчкам против воли хозяина.       «Я устал от самого себя. Сколько мне? Тридцать один год, вроде. А кажется, словно все пятьдесят. По крайней мере, ощущаю я себя именно так. Старый ворчун, который научился за всю свою жизнь только ненавидеть. Самого себя и всех, кто пытается стать ближе. Все мы знаем, чем это может кончиться. Если не для самого меня, так для тех, кто будет рядом.       Мэри... сколько прошло лет, а я все еще вспоминаю ее, будто бы все было только вчера. Насколько должен быть жалок человек, чтобы все еще любить того, кто тебя однажды с грохотом бросил. Наверное, надо просто быть мной. Не сказать, что раньше у меня не было сердца. Было. Половина, может. Оставшаяся с детства. Но с того дня, когда она, развернувшись, ушла, от него точно ничего не осталось. И черт бы с ним, но жизнь продолжала доказывать мне, что что-то внутри меня, но все еще есть. Вот это шутка!       Элиза была хорошей девчонкой. Невинной до встречи со мной. Доброй, открытой, понимающей. Я до сих пор гадаю, что этот человек нашел во мне, ведь уже в то время я был... Да тем же, кем я являюсь сейчас. Наверное. Хотелось бы как-нибудь охарактеризовать себя, но даже на ум ничего не приходит. Как старый злобный пес, умеющий выполнять лишь команды от хозяина. Да я же без Датча никто. Хозия, Сьюзан, Бесси. Вот, кто заменил мне семью. Элиза была той, кто мог бы дать мне вторую семью, но жизнь сказала просто «нет», на все мои жалкие попытки сделать для них хоть что-то.       Даже, когда у меня появилась СВОЯ семья, я не мог бросить тех, кто меня принял. Мотался туда-сюда, пытался сделать правильно. Разрывался между одними и другими, боясь что-то потерять. Что-то важное. Где-то на уровне привязанности. Датч и Исаак, которого я любил, кажется, больше себя в те дни, когда навещал их. Смышленый малый. Никогда бы не подумал, что буду любить детей. То малое светлое, что есть в этой жизни.       Не хотелось тянуть их за собой. Не хотелось, чтобы я как-то касался их жизни. Настоящий я, а не тот человек, который был рядом с ними. Тень меня, которая пыталась вести правильный образ жизни. Пусть Элиза и знала, кем я был на самом деле.       И как бы я ни пытался огородить их от себя, часть моей жизни все равно нашла их. Будто бы в отместку за то, кем я являлся. Лишний раз доказать, что людям, как я, ничего не светит в этом мире. Преподать урок. Поставить меня на место.       Последняя часть моего сердца окончательно умерла в тот день, когда я увидел два креста на заднем дворе нашего дома.       Кем я стал после того случая, я даже не хочу думать. Явно не так глубоко, как иногда получается».       Джон отложил дневник, чтобы сделать глубокий вдох. Ему было жарко несмотря на ночной мороз, от которого горели щеки. Кажется, щеки горели от той волны жара, которая окатила его, стоило отвести взгляд от аккуратного почерка. И то, что он увидел... Он хотел развидеть и забыть, потому что видеть Артура таким, он не желал. Это разнилось с тем, каким человеком он был снаружи. Сильным, злым, разрушающим все на своем пути. Самостоятельным. А не ранимым, ненавидящим себя человеком. Нет, это явно не Артур. И Джон бы сделал все, чтобы переубедить себя обратно. Забыть написанное и вновь в Артуре видеть того непослушного здоровяка, которому все равно на все в этой жизни. Даже зная, через что ему пришлось пройти.       Зная, что он пожалеет об этом, он все же начал читать. И пожалел об этом. Это неправильно. Это низко. У каждого должны быть свои секреты и свое место для размышлений. А Джон в наглую влез туда, где Артур хранит остатки своей души.       Он клянется, что больше не будет читать. Он просто посмотрит рисунки и немного отвлечется. С него хватит прочитанного.       И на самом деле, он начал просто листать дневник сначала, чтобы посмотреть рисунки, стараясь не смотреть на тексты.       Птицы, лошади, другие звери. Зарисовки цветов, интересных мест, где они были. Ну, вернее, был Артур, но не остальные. Странной формы деревья, странные травы. Олени со странной формой рогов или, наоборот, слишком большими ветвистыми рогами, которые уже мешали им нормально ходить. Лица людей, которых Джон никогда не видел. Иногда встречались и знакомые. Например Мэри, при виде которой у него сжималось сердце, потому что он теперь знал, что Артур все еще страдает по тому, что произошло многие годы назад. Встречался Датч, Хозия с удочкой в руке. Аннабель, от вида которой тоже у Джона скрутило изнутри. Он видел всех, кого видел хоть раз в жизни. Но не себя. И вроде бы ясен пень, что Артур его всегда недолюбливал, но все же было обидно. Неужели настолько сильно он его не любил?       И, пролистывая последний текст, который камнем остался лежать в душе Джона, он увидел наконец-то свой портрет, от которого перехватило дыхание.       Не было там ничего красивого или оригинального. Он просто наконец-то увидел себя. Обычного. Неуклюжего, хмурого. Сидел, подперев подбородок кулаком, и куда-то смотрел, зажав меж зубов веточку. Кажется, что-то подобное было вчера. И рядом надпись, которую он уже не мог не прочитать, потому что он видел там свое имя. И как бы было страшно увидеть там что-то обидное, но все же... это был он! «Я скучаю по Мэри. По матери, пусть и знал ее хуже всех людей, что были мне близки. Скучаю по Аннабель, которая заменила мне мать и сестру. Скучаю по многим людям, что были в моей жизни и уже ушли. Скучаю по сыну, по Элизе, пусть я и не любил ее никогда той любовью, которую она всегда заслуживала.       И, будь я проклят, я скучаю по Джону. Он еще живой. Слава или не слава Богу. Но даже пока он живой, я скучаю по нему. Не могу сказать, что я желаю ему смерти. Но иногда лучше так, чем видеть его живым. Будь я уже проклят за то, что иногда желаю его удушить. Но он заслуживает этого за то, что сделал. Я запутался, чего хочу больше. Врезать ему или нормально поговорить.       Я устал пить. Это не есть хорошо. Потом лишь хуже становится, но, черт, помогает хоть на время. От этих мыслей в голове, которые я не могу понять. И которые так пугают.       Он, как Дьявол, который портит тебе жизнь, пока ты не сдохнешь от его проделок. Ну или сам Дьявол послал его по мою душу, чтобы он извел меня с этого света.       Я не знаю, как относиться к нему.       Но мне не хватает этого подонка.»       Дальше страница вырвана, на следующей странице опять зарисовки лошадей и оленей, и Джон завис, разглядывая рисунок одной из лошадей и думая над тем, что он только что прочитал. Он видел, что дальше тоже есть текст, но пока держал себя на одном месте, чтобы обдумать только что прочитанное.       Артур не мог скучать по нему. Он вел себя не так. Но даже, если он скучает, то почему ничего не делает для первого шага, а только отталкивает, стоит шаг сделать Джону? Почему тот ведет себя так, если хочет чего-то? Джон не знал, и боялся думать глубже, чем того требовал текст. И чтобы понять хоть что-то, он продолжил читать дальше, после вновь черно-зачеркнутого текста, словно Морган что-то старательно пытался спрятать за графитом. И Джон ради своего благополучия не стал вчитываться в то, что там было написано.       Морган всхрапнул рядом, и Джон готов был умереть в ту же секунду от приступа страха, но быстро пришел в себя, напоминая самому себе, что тот нажрался до поросячьего визга, и вряд ли сейчас какой-то шорох страниц и журчание ручья смогут разбудить его.       Переведя сбитое дыхание, Джон вновь опустил взгляд на текст.       «Марстон позвал меня на охоту этим вечером. Не знаю, о чем он думал, предлагая мне это. И о чем думал я, когда ответил ему отказом, если все, чего я хочу, это вернуть былые отношения. Чего я боюсь? Стать, как он? То, что все обернется хуже, чем в тот раз?       Все уже хуже того раза.       Не знаю ничего. Кажется, все, чего я сейчас боюсь — это самого себя. Все в последнее время не так. Вокруг меня и в моей голове. Алкоголь уже не помогает, в дневнике скоро закончатся страницы от того, как часто я их вырываю. И если бы все менялось хоть как-то в лучшую сторону. Но нет, с каждым днем все становится только хуже.       Я должен что-то сделать. Оттолкнуть его окончательно или сделать шаг навстречу. Чертов трус, боящийся признаться самому себе в том, что...»       И опять зачеркнуто так тщательно, что бумага почти порвалась. И Джон разочарованно цокнул языком.       «Я скучаю по нему. Бог, как же я скучаю.       Наверняка, это я тоже должен вырвать. Но вместо этого пойду лучше выпью.»       Джон аккуратно закрыл дневник и собранно вздохнул, глядя на пламя костра.       Что происходит с Артуром? Если он думал, что дневник даст ему ответы на все волнующие вопросы, то вместо этого он дал лишь еще больше вопросов. Да еще и волнение усилил, вместо того, чтобы успокоить. Марстон уже дважды пожалел, что вообще открыл его и дважды себя проклял. Есть вещи, которые он не должен был знать, есть вещи, которые должен знать только тот человек, который их хранит. А Джон нарушил этот запрет. Пересек допустимую границу и теперь сам, вместе с Артуром, будет носить его секреты. Только если Артура они гложут, то Джона пугают.       И как ему дальше общаться с ним?       Хотелось поговорить. В ту же секунду, как он залез в палатку, чтобы положить дневник, ему захотелось поговорить с мужчиной и, может, утешить как-то. Да, Артуру это не нужно, он сам скорее утешит кого-нибудь, и не дай Бог, кто-то решит утешить его. Увидит слабину, которую тот дал. Но Джону было все равно.       И что все же значит, что он скучает по нему? В чем себе признаться? В том, что он не так уж и ненавидит Джона? Или все же хочет его убить. А почему скучает тогда? И что такого страшного в том, чтобы сделать первый шаг навстречу тому, что у него когда-то было. Что за вечные проблемы ищет Морган, ведь все не так тяжело, как могло показаться. Джон же не против наладить общение, не против вернуть то, что было и даже постарается не вести себя, как идиот и держать мысли, язык и руки при себе. Если это будет значить, что они с Артуром вновь будут вместе, как друзья, то Джон готов вновь забыть то, что его волнует так сильно.       Хотелось забыть того Артура, которого он увидел от написанного и вновь бояться его. Но теперь вряд ли это выйдет.       В конце концов, Морган такой же человек, как и он и все остальные вокруг. Со своими страхами, сожалениями и ошибками. И признавать это было не очень приятно. Образ настоящий очень разнился с тем, что было еще несколько минут назад, до того, как он поскользнулся на этом проклятом дневнике.       И в голове так некстати возник образ плачущего Моргана у ручья.       Стало противно.       Кинув на мужчину унылый взгляд, Марстон быстро вылез из палатки.       «Я скучаю по нему. Бог, как же я скучаю», — вспомнил Джон и опечаленно улыбнулся. — И я, Морган.       И вместо того, чтобы что-то с этим делать, они так и продолжат избегать друг друга, потому что это все, что у них хорошо выходит. Джон попытается забыть все, что прочитал, а Артур, не зная того, что сейчас знает Джон, так и продолжит писать странные вещи в дневнике и бояться самого себя. Или чего он там на самом деле боится. Джон не станет ему мешать. Потому что не знает, как и чему именно помешать.