Чужак

Перед хатой, в которой был вынужден жить Кёнсу, раскинулась широкая поляна, кое-где истоптанная ногами волчат. Она тянулась до самых сосен, которые закрывали от глаз высокую бревенчатую стену, и лишь изредка из неё вырастали невысокие дома и погреба. Именно на этой поляне, которая гордо именовалась площадью, собирались молодые волки. Дети часто играли с мячом из кожи какого-то зверя, громко тявкая что-то лишь отдаленно понятное Кёнсу. Молодежь, а точнее прыщавые подростки, с завидной периодичностью устраивали драки и шумные перепалки практически под окнами. Омега нервно вздрагивал каждый раз, когда слышал громкие голоса, крики, звучные песни и шаги приближающейся оравы. Устроив небольшой огород с целью питаться хоть чем-то, кроме мяса и собранных в лесу грибов и кореньев, Кёнсу быстро понял, что ему нужна ещё и ограда. Без неё в его импровизированный сад часто залетали мячи и побитые волки. А это никак не способствовало богатому урожаю. — Доброе утро самой лучшей кошечке в этом племени. Кёнсу поднимает взгляд и видит над собой Бэкхёна, свесившегося с его нового забора и обворожительно улыбающегося. — Во-первых, я единственный представитель кошачьих здесь, — слегка раздраженно отвечает омега и вкапывает очередной столб в землю. — Во-вторых, отойди от моего забора. — А если не отойду? Бэкхён практически мурчит, и это в поведении волка невероятно раздражает. Кёнсу безмолвно поднимает лопату и чуть покачивает ею, словно набирая амплитуду. Это весомый аргумент — уж Бэкхён-то знает, насколько тяжёлыми у них делают лопаты. — Без проблем, — альфа поднимает руки и демонстративно делает шаг от забора. Бэкхён долго изучает внимательным взглядом молодого человека, который заботливо выстраивает защиту для своих... что он там выращивает? Кёнсу случайно ловит его взгляд на себе, но так и не понимает, что заинтересованность альфы вовсе не напускная. А Бён крайне редко бывает искренним с омегами. Альфа посвистывает, от безделья разглядывая небо и проплывающие в нём облака. Кёнсу за тот месяц, что живет в этом месте, успел уже заметить, что каждый волк считает себя обязанным раз в полчаса прохлаждаться и отлынивать от работы, зависнув над травинкой, кустом или облачком неправильной формы. — Ночь будет тихая, — со странной интонацией, до мурашек не нравящейся омеге, замечает Бэкхён. — В такую ночь хорошо гулять по лесу, ты ведь знаешь, что... Но договорить альфе не дают: перед ними словно из-под земли возникает Чанёль. Он запыхавшийся, явно вернувшийся из какой-то вылазки или после ночного дежурства у стены: весь взмокший, перепачканный в траве и пыли. Кёнсу почти брезгливо отводит взгляд. Чанёль смотрит на его изгородь, приподняв бровь. — Ты вообще в курсе, что в нашей стае ни у одного дома нет забора? — рычит он. — Почему? — саркастично переспрашивает омега, переводя взгляд на перепачканного парнишку с явным вызовом. И кажется, можно кожей ощутить, как Чанёля это бесит. И как Чанёль теряется. Альфа несколько раз моргает и озадачено хмурится, а Кёнсу думает, что волк больше дуется, как мальчишка. — Потому что это не гостеприимно, — фыркает Пак и скрывается за массивной дверью. Видимо, чтобы очередное колкое замечание его не догнало. В отличие от До, который тут же возвращается к работе, Бэкхён следит острым взглядом за альфой и только потом поворачивается к Кёнсу. Из-за Чанёля момент упущен, но Бён не теряется. Он ловко помогает закрепить столб на одном уровне с остальными и в один момент даже отодвигает уставшие руки омеги, чтобы помочь. Кёнсу мог бы сколько угодно упрямо отвергать любые предложения помощи, но с альфой работа идёт быстрее. — И ты это в одиночку делал? — через несколько часов пыхтит Бэкхён, наседая на очередную секцию изгороди. Он стоит весь вспотевший и нервно смахивает со лба взмокшую челку. В ответ Кёнсу хмыкает и пожимает плечами. — Отец научил меня в детстве. — Ты же, вроде, принцем был? Омега снова хмыкает и снимает с запястья тянущуюся ленту. Вещи, привезённые из родной стаи, теперь кажутся ему почти драгоценными. Каждую рубаху Кёнсу старательно бережёт от дыр и грязи, пряча в своей комнате. Ещё месяц назад он не понимал, в чем смысл собирать вещи (разве в другой стае не найдётся одежды?), но сейчас многое бы отдал за лишний ханбок. Несмотря на это Кёнсу расстаётся с эластичной лентой, завязывая ею волосы на макушке альфы. Бэкхён поднимает удивленный взгляд, но тут же расплывается в улыбке. И До даже удивляется, что волки на такую способны. — А ты, значит, не совсем бессердечная пантера? — Чистокровная, — фыркает омега, — и все ещё могу врезать лопатой. Наивно восприняв это как шутку, Бэкхён смеётся и возвращается к работе. Теперь волосы ему не мешают, но они совершенно непривлекательно стянуты в хвост на макушке. Проходящий мимо омега, которого — если Кёнсу правильно помнил — звали Исином, даже посмеивается и морщит нос. Кёнсу впервые не боится вдохнуть полной грудью. Пусть все ещё чувствует только ужасный запах псов вокруг. Отношение с уже не совсем новоприобретенным мужем не ладятся, они напоминают горные вершины. Едва альфе и омеге удаётся взобраться на вершину, поговорить спокойно, поесть за одним столом, посмотреть друг на друга без неприкрытого раздражения, ноги соскальзывают с неустойчивых мелких камней этого спокойствия. И Чанёль снова становится волком, грубым, вспыльчивым, раздражительным, а Кёнсу — пантерой, саркастичным, упрямым и наглым. Кёнсу шипит, и волосы на затылке встают дыбом. — Повторяю, мне нужно, чтобы ты проводил меня сегодня к востоку в чащу. Километров на десять. — Нет, — тоже повторяет свой ответ Чанёль. У него на вечер другие планы, и, подойдя к зеркалу, волк поправляет рубаху и волосы. — Я не знаю этих мест, а умирать в дебрях не входит в список моих желаний. Один не пойду. — Возьми, кого угодно, — рычит Чанёль, которому порядком надоело спорить. — Но я отказываюсь. Пак демонстративно разворачивается к выходу. Ему плевать на то, что так приспичило До, да и вряд ли он сможет понять такую строптивую пантеру. Но Кёнсу упрямится и хватает альфу за руку, с силой дергая на себя и шипя в самое ухо: — Ты уделяешь один день тому, что нужно твоему мужу, а потом катишься, куда хочешь. Чанёль ошарашено замирает и не двигается, даже когда омега выпускает его руку. Он только отстраняется и не может пошевелиться под строгим чёрным взглядом. Кёнсу ждёт ответа, смотря на Пака, как на упёртого ребёнка, и Чанёль стискивает зубы, чтобы вытерпеть омегу ещё какое-то время. Ещё день. — Я собираюсь? В ответ Чанёль только кивает и выскакивает за дверь. Он пышет жаром, раздражением, топчет заиндевевшую траву перед домом и в тайне думает о том, как быстро все можно закончить. Омеги слабее. А пантеры и дня не продержатся в лесу на холоде. Этого можно бросить, завести в чащу и оставить. Чанёль злится и действительно думает спастись от того, что ему навязала стая, но что-то в нем надламывается. Он вдруг расслабляет кулаки, осознает своё напряжение и с удивлением расслабляется. Мышцы отвечают на это движение болью, будто закаменели в таком положении, но Пака вскоре отвлекают. Кёнсу не приходится долго ждать. Он оказывается не глупцом: выходит в тёплой шкуре и длинных штанах, обмотанный какими-то кофтами и совершенно не позаботившийся об амулетах. Чанёль сначала непонимающе хлопает глазами: омеги так не выглядят, они утонченные, они заботятся о побрякушках и хороших приметах. Но Кёнсу без слов идёт вперед и даже подталкивает зависшего альфу. — Что тебе вообще надо в лесу? — ворчит Чанёль, когда устаёт от долгой дороги в молчании. Да ещё и на своих двоих. — Что-нибудь съестное, — Кёнсу отвечает настолько холодно, что только полный кретин не поймёт намёка на то, что пора отвалить. Чанёль не дурак — он понимает, поэтому продолжает. — Тебе в стае еды мало? Разве мы плохо охотимся? Пак слышит, как мужчина негромко вздыхает. — Вы не едите овощи. — Принцам одного мяса не хватает? — юлит Чанёль и в ответ получает уничижительный взгляд. — Знал, что в древности существовала казнь вареным мясом? Люди ели только его и гнили изнутри, — Кёнсу насмешливо хмыкает. — Вы можете разрабатывать рацион по своей философии, но позволь мне быть предусмотрительнее. Это действительно затыкает Чанёля на время: он морщится, в красках представляя все обстоятельства смерти приговорённого, и даже забывает о спорах с Кёнсу. Они подходят к склону, в низине которого когда-то тёк ручей, и ноги До вдруг соскальзывают с мокрого бревна. Чанёля не учили думать, когда кому-то грозит опасность, поэтому он инстинктивно бросается к мужчине и пытается подхватить того. Но Кёнсу оказывается более ловким: он удерживается за ветку и быстро переставляет ноги на более надежное дерево. А Чанёль вскрикивает и грациозно — насколько это в силах волка — кубарем улетает вниз. Конечно, матерясь и взывая к богам. — Разве нам вниз? — откуда-то сверху посмеивается Кёнсу. Лёжа в грязи, листьях и поломанных ветках, не слишком убедительно доказывать свою крутость. Но Чанёль умудряется. Однако своим гордым отряхиванием и изобретением новых проклятий, он только раззадоривает не слишком доброго Кёнсу — тот смеётся уже в открытую и разве что камнями не закидывает. — Если ты намерен так за своими овощами каждый день ходить, то оставайся лучше с ними! — кричит Чанёль, возмущённо дуясь. — А мне нравится это путешествие. Волк что-то невнятно ворчит и с бессердечно задетым чувством собственного достоинства взбирается обратно к Кёнсу. Ему хочется спросить, как тот не упал, но вместо этого он обещает в следующий раз потащить До за собой. Кёнсу какое-то время ещё посмеивается и наотрез отказывается очищать одежду и волосы Чанёля от грязи и подарков фауны. — Вот теперь точно лесной царь. Чанёль рычит, хотя отчасти ему тоже смешно. Вот только нос все равно приходится задрать. — Я серьезно, — недовольно бубнит Пак, — мы идём третий час за твоим набором вегетарианца. Каждый день я это делать не собираюсь. Если хочешь, можешь сам... может, тогда тебя наконец волки съедят и... — Что за бред? — перебивает Кёнсу. — Мне нужны семена. — Зачем? — Чтобы выращивать овощи ближе к деревне. Чанёль хмурится, и Кёнсу даже кажется, что он искренен. — Вы ничего не выращиваете? — Нет, зачем? — альфа прячет руки в карманы и подстраивается под шаг До. — Мы можем достать все сами. — Зачем, говоришь? Чтобы не было необходимости доставать, ходить так далеко, искать места. — И что ты сделаешь, когда найдёшь семена? Кёнсу вздыхает, обходя ещё один овраг так, чтобы оказаться ближе к спуску и не дать Чанёлю повторить свой подвиг с двойным тулупом и сальто. — Когда я найду семена, я проращу их и посажу неподалёку от хаты. Буду поливать, пропалывать, не давать вам, дикарям, вытоптать все и при хорошей погоде соберу урожай через месяц. Неожиданно Чанёль останавливается и долго смотрит на Кёнсу. Его взгляд удивленный и настойчивый: таким взглядом можно ломать каменные стены — До уверен. Но сказать Пак ничего не может, а только жуёт слова на языке. — Что? — Не надо, — тихо произносит альфа и горбится. — Почему? — Не надо, потому что там они не должны расти. Откровенно говоря, Кёнсу не понимает, но понять почему-то хочет. Он даже подходит ближе, чтобы слышать необычно тихий голос альфы. — Что такого на том месте? — Ничего, — Чанёль качает головой. — Но если духи не хотели, чтобы там росли овощи, то лучше не идти против их воли. — Духи? — Кёнсу едва не смеётся снова, но замечает, что Пак серьёзен до конца и по-детски искренен. — Вы живете по законам духов? — Да. — И только из-за запрета духов не делаете того, что удобно? Теперь наступает очередь Чанёля вздыхать. Он чуть расслабляется, когда понимает, что его слушают, но все равно смотрит исподлобья, будто ожидая столкновения с непониманием. Пантеры не поймут волков — это то, о чем ему говорили с детства. — Они ничего нам не запрещают. Духи — не боги, они не карают и не смотрят свысока. Они живут в одном мире с нами, во всем, что нас окружает. И они помогают. — Значит, овощи не растут рядом с вашей деревней, потому что духи этого не захотели? — Да, — скрипя сердцем отвечает Чанёль. — Но ты сам сказал, что они не накажут. Кёнсу говорит как с ребёнком, и это раздражает, обижает, однако Пак находит в себе силы на то, чтобы объяснить. Или попытаться. — Нет, но духи намного старше нас. Они существовали, ещё когда мы все были природой — тысячей частиц, которым только суждено стать человеком. Тогда появился дух, который помог каждой частице найти множество других и стать человеком. Дух — прародитель нашего прародителя-волка. — Ты говоришь об этом так, будто существовал тогда. — И да, и нет. Чанёль пожимает плечами и продолжает идти. Теперь Кёнсу следит за ним: альфа постоянно вертит ушастой головой по сторонам, касается деревьев, срывает листы, прыгает по кочкам, что-то бормоча. Он выглядит, как ребёнок, но... — Что это значит? — наконец не выдерживает Кёнсу. — Что именно? — Твоё «и да, и нет». — Это сложно, — отмахивается альфа и отталкивает с дороги До ветку. — А ты объясни. — Меня, Чанёля, тогда не существовало, но я — сама идея о моем существовании и те частицы, из которых я состою сейчас — уже были. — Но ты говоришь о том времени, когда ещё не родился. Как ты мог тогда существовать? — А после смерти ты тоже не будешь существовать? Кёнсу удивляется этому вопросу и даже на несколько минут задумывается, хотя точно знает ответ. — Я не буду. — Тогда это слишком сложно для тебя. — А ты будешь? — До злится и хочет понять. — Я буду. Я был в природе до рождения и растворюсь в ней после смерти. Хочется зашипеть от непонимания, и Кёнсу пинает какой-то камень. Только спустя час молчания, которое совершенно нечем наполнить этим двум разным и лишь обреченным друг на друга людям, они выходят из чащи на поляну. До удивленно выдыхает, когда видит и виноград, и тянущийся по земле росток дикого огурца. Он и не надеялся найти так много всего в одном месте. Чанёль же замирает, глядя на то, как деревья очерчивают ровный круг неба. И пока Кёнсу усердно занимается выкапыванием редиса и сбором ещё слишком маленьких для еды огурцов, Чанёль жуёт травинку, рассматривает цветы и неловко топчет поле. «Он совершенно бесполезен», — думает До, но вслух уже не высказывает этого. — Здесь много всего, — комментирует Кёнсу, держа холщовую сумку, набитую всем, что удалось найти. — Наверное, мы грабим чей-то огород, — философично отзывается Чанёль, раскинувшись на траве. — Разве здесь кто-то живёт? — Нет, но у подножья гор всегда теплее. Видимо, кто-то такой же, как ты, решил заняться здесь фермерством. — Ты осуждаешь. Чанёль качает головой. Он поднимается и тянется помочь омеге, но Кёнсу фыркает и тащит свою ношу сам. Однако до наступления темноты они успевают дойти только до подъема, и Пак останавливается. До непонимающе наблюдает за тем, как Чанёль какое-то время принюхивается и щурится. — Ты боишься идти в темноте? — с недоверием спрашивает Кёнсу. — Нет, но мы переночуем здесь. Чанёль ловко сбрасывает с себя верхнюю куртку и, расстелив её на земле, принимается мастерить небольшой колодец для костра. Ещё несколько минут Кёнсу хмурится, но всё-таки решает не спорить. Пак быстро разводит довольно жаркий огонь и подталкивает До ближе к нему именно в тот момент, когда спина начинает замерзать в быстро опустившейся на горы ночи. Темнота такая глубокая, что Кёнсу видит только деревья, которых касается свет от костра, а дальше — пустота. Чёрная, но наполненная звуками. Вдали слышатся раскаты грома, но они такие тихие, что, похоже, грозовые тучи только зацепились за вершины гор. Где-то ухает сова, копошится крохотный грызун. В этой темноте Кёнсу вдруг замечает, как вспыхивают глаза Чанёля. — Смотри, — Пак показывает за деревья, где во мраке едва уловимо мелькают блики. Кёнсу присматривается, но не понимает столь бурной реакции альфы. — Это, скорее всего, светлячки. Но Чанёль качает головой и беззвучно берет Кёнсу за руку, поднимая за собой. Альфа старается идти тихо, но сухие ветки под его ногами хрустят. Шаги же Кёнсу практически бесшумные, поэтому он может различить шёпот Чанёля. — Это не светлячки, а эллильдан — души наших предков. На самом деле, это светлячки, блики, отблески звёзд — что угодно, но не существа из легенд. Однако Чанёль начинает петь. Сначала тихо произнося слова на незнакомом языке, а потом составляя их в мелодию, почти молитву. И его низкий, хриплый голос вдруг обращает все вокруг в ту самую легенду. Светлячки превращаются в парящие над зарослями огоньки, то исчезающие, то вспыхивающие совсем рядом. Шум листвы обращается в шёпот и тихие разговоры. Даже приглушённый голос совы становится понятным. И это пугает. Кёнсу крепче хватается за рукав Чанёля, но тот без страха тянет свободную руку к огням. — Красиво? — Чанёль бросает взгляд на растрепанного Кёнсу. — Страшно. — Не бойся. Им незачем вредить. Когда человек умирает и становится таким «блудным огоньком», знания духов переходят к нему. Тогда необходимость совершать зло пропадает. Понимаешь? Кёнсу искренне качает головой, но Чанёль не злится: он только ещё раз повторяет «не бойся их» и шагает дальше в лес. Свет от огня, его тепло теряется между деревьев, когда альфа ведёт ещё дальше в лес. Теперь Чанёль кажется таким же зловещим, таким же духом. Но он вдруг останавливается и замолкает. — Прислушайся. — Я слышу гром, — неожиданно делится Кёнсу. — Это гномы играют в кегли каменными шарами. — Пение птиц. — Птицы не поют ночью, — но Чанёль замечает, как вздрагивает Кёнсу, и качает головой. — Это разговор фей-ласточек, которые приводят домой заблудившихся детей. — Они думают, что мы заблудились? — неуверенно бормочет Кёнсу. В ответ Чанёль приглушенно смеётся, кажется, совершенно не боясь щебета каких-то ночных духов, неожиданных вспышек и топкой земли под ногами. — Ты точно выглядишь, как перепуганный ребёнок. Поэтому возможно. — Стрекот сверчков, — дергается До. — Это дух Григ ест яблоки в своей норе. Чанёль вдруг тянет Кёнсу вниз и кладёт его руку на что-то мягкое, тёплое, как покрывало в родной стае. От этой необычной почвы пахнет мхом, но она гораздо мягче любого растения — будто покрытая бархатом, тёплым мехом. Не отводя взгляд от своей руки, утопающей в темном мхе, Кёнсу удивленно выдыхает, а Чанёль отвечает ему: — Это постель Дану. Она не дух, а богиня-мать, — он тоже тянет свою руку к тёплому мху. — Удивительно, что она показала тебе свой дом. До кивает. Ему тоже удивительно, что мир вокруг Чанёля настолько отличается от его собственного, хотя они родились в одних горах. Но когда Кёнсу в следующий раз поднимает взгляд на альфу, тот бледнеет и беспокойно всматривается в темноту. До следит за его взглядом и ничего не видит. Он только слышит, как где-то неподалёку журчит ручей. Вода со стуком катит мелкие камни, а об большие — с плеском разбивается. Но мерный звук этого ручья все больше напоминает чей-то плач, всплески воды — тихие всхлипы, удары камней и шелест песка — стоны. Руки Кёнсу холодеют, когда Чанёль быстро поднимается и буквально за шкирку тащит омегу обратно. Пак торопится, спотыкается и, кажется, едва удерживается от того, чтобы побежать. Его дыхание сбивается и в окружении ночных звуков превращается в пугающие хрипы. Будто кто-то бежит следом. Теперь Кёнсу кажется, что его ноги не просто утопают в болоте. Он чувствует, словно кто-то цепляется за них, тянет под мшистую землю. — Что это? — Не бойся. — Черт возьми, не могу! — Она не погонится за нами, но нам лучше ее не слышать. — Она? Вопрос остаётся без ответа ровно до того момента, как они оказываются около тлеющего костра. Запыхавшийся Чанёль торопится снова разжечь огонь и садится к нему ближе, словно пытаясь согреться. Или спрятаться. У Кёнсу гулко стучит сердце от незнакомого ему, почти первобытного страха. Что-то гналось за ними, Чанёль от чего-то убегал. Спустя несколько минут, в которые До не шевелится, волк замечает непонимающий взгляд Кёнсу и выдыхает. — Это Бэнши, — теперь объясняет Пак. — Она стирает саван для будущего покойника и оплакивает его судьбу. Ничего хорошего. Но у костра Кёнсу будто приходит в себя, он снова без доверия выслушивает рассказ Чанёля и качает головой. Ночь для него замолкает. А вскоре До даже засыпает, подложив под голову холщовую сумку. Чанёль остаётся на страже от глупых сказок. Просыпается Кёнсу от того, что кто-то толкает его в бок. После ночи, проведённой в одном лесу с Бэнши, какой бы нереальной она ни была, До вскакивает и едва не сносит незнакомца своей увесистой сумкой. Однако поражён ею оказывается всего лишь Чанёль. — А я тебя ещё всю ночь сторожил. Да ты сам кого хочешь отметелишь, — жалуется Пак, собирая рассыпанные ягоды. — Я тебя и не просил меня охранять. — Поесть ты тоже не просил. Значит, могу не делиться? Чанёль хмыкает и довольно ссыпает ягоды себе на колени. Кёнсу же приходится только гордо наблюдать за тем, как альфа методично выбирает самые вкусные ягоды и жуёт их, облизываясь и причмокивая. Живот омеги тем временем устраивает революцию немалых масштабов и побеждает врожденную гордость. До придвигается ближе и посматривает на Чанёля. — Бери, если хочешь, — невозмутимо говорит тот, даже не подняв головы. Тогда Кёнсу всё-таки тянется за ягодами и тоже выбирает самые спелые. Через пять минут его пальцы все синие, и вытереть их нечем. Чанёля такие глупости, как оказалось, совершенно не волнуют: он самозабвенно облизывает ягодный сок со своих крупных пальцев, совершенно не стесняясь присутствия омеги. — Теперь идём, — командует наконец Пак. Приходится украдкой вытереть руки о штаны и тоже подняться. Чанёль не вспоминает о прошедшей ночи, а Кёнсу не узнает мест, где они ходили всего несколько часов назад. Здесь нет ни поваленного дерева, ни кочек с мягким мхом. Даже ручья, который отчётливо был слышен в ночи, Кёнсу не видит. Зато спустя всего час они набредают на след диких коз. Кёнсу, учуявший их запах первым, тихо подзывает Чанёля и приседает на корточки. Пак вертит своей ушастой головой, ничего не понимая и чуть не отпугивая животных, но До злобно шикает на него, и альфа исправляется. — Ты хочешь взять коз с собой и выращивать в деревне? — угадывает Чанёль, заставляя Кёнсу удивленно на него взглянуть. — Да. И ты не собираешься меня останавливать? Альфа качает головой и закатывает рукава, оголяя предплечья. — Думаю, вчера ты смог убедить, — он с недоверием взглядывает на До и поправляет ещё не сказанные слова, — меня. — Не сломай ей шею. Однако Чанёль уже выскакивает из колючих зарослей и резко, стремительно, отточено несётся к ничего не подозревающим козам. У Кёнсу дух перехватывает, потому что это до дрожи привычно для волка — охотиться. Потому что волк разгоняется, прыгает, вытягивается в напряженную струну и мертвой хваткой ловит животное. Даже в облике человека (лохматого мальчишки) Чанёль на охоте — волк. Его мышцы пышут силой, движения сквозят уверенностью, а из хватки не выбраться. Животное в сильных лапах чуть не визжит, пытается выскочить, безумно бьет копытами. Но До невольно смотрит только на широкие плечи юноши, его борьбу и, в конце концов, победу. Чанёлю приходится несколько раз окликнуть Кёнсу, прежде чем тот реагирует. — Развяжи мой пояс и привяжи козу, — пыхтит Пак, удерживая резвое, испуганное животное. Сложно не заметить, какой Чанёль высокий, крепкий, сосредоточенный. Но Кёнсу старается. Он быстро развязывает веревку на поясе альфы и, сделав из неё петлю, накидывает на шею козы. Тогда Пак выпускает ее из рук и, перехватив веревку, тащит за собой. — Идём быстрее, а то мои штаны останутся здесь в жертву богам скотоводства. До усмехается, замечая, как Чанёлю теперь приходится неловко расставлять ноги и подтягивать ткань штанов. Он снова превращается в ершистого подростка, считающего свои шутки невероятно остроумными. И именно так они возвращаются в деревню несколько часов спустя.