Чужак

Ведьмина ночь — самая тёмная. Она взбирается на вершину горы и закрывает непроглядным покровом бескрайние леса. Добрые духи тогда прячутся, и из кочек, из старых пней, откуда-то с севера, из-под земли поднимаются другие. Выползают неупокоенные души, холодные, чёрные, озлобленные. Они взрывают длинными когтями землю, и ужасный визг и лязг поднимается с ними из-под мха. По всему лесу эхом разносятся громкие стоны и крики. Что-то молит о помощи, что-то зовёт и плачет. — Колдуны, — глядя за оконное стекло шепчет Исин, и от собственных слов у него бегут приятные мурашки по спине. — Нет, это ещё не они. Это только злые мертвецы восстают. Чунмён подходит к окну, где стоит Исин, и тут же за его спиной раздаётся детский писк. Ребёнок неистово бросается на мужчину и вцепляется ледяными пальцами ему в ногу. Словно хочет разорвать. Но Чунмён посмеивается и встряхивает ногой, заставляя юного волка отцепиться и прийти в себя. Несколько омег тоже улыбаются такому испугу ребёнка. Они сидят в бане перед парилкой и плетут амулеты из трав. Вся комната от этого наполняется душистым запахом свежего зверобоя, вербены, мяты. В их ногах на жестких подушках сидят волчата, которым уже позволяется участвовать в гаданиях. — Мертвецы — это не страшно, — возмущается один и дуется. Его тут же поддерживают собратья: — Да, Чунмён, расскажите страшную легенду. — Чтобы вы, как в прошлом году, ещё неделю не спали? — бета качает головой. Среди детей тут же происходит бурное обсуждение, заканчивающееся выступлением «вожака»: — Торжественно обещаем, что после легенды будем ложиться спать вовремя! Их родители на это заявление одобрительно кивают и благодарно озираются на Чунмёна. Мужчина же садится в центр круга. И юные волки, смелые до кончиков ушей, на всякий случай придвигаются к нему ближе — простая осторожность. Спокойный, мягкий голос Чунмёна убаюкивает. Он говорит о просторах лесов, о горах, покрытых мхом, как покрывалом, о тёмных ночах и бездонных озёрах. Всё это как будто обнимают его мягкие руки. — Ветер, потерявшись между двух скал, дергал заточённое в них озеро, и по воде бежала рябь. Ночью было тихо, как сейчас. Но вдруг холмы зашевелились, словно дикий свист ветра разбудил их. И тихо стали подниматься из холмов высохшие мертвецы. Тела у них были бескровные, пальцы длинные, а ногти длиннее пальцев. Они подняли свои длинные руки и закричали так, словно кто-то пилил их грязные кости: «Душно мне!» Все в один голос. И мертвецы потянулись к небу, стали его царапать, пачкать своими страшными когтями. — Душно... Исин отворачивается от окна. Сквозь мутное стекло пробиваются всплески факелов, и лица его не видно в тени. — Душно мне! Он чуть не падает, делая тяжёлый, неровный шаг. И дети визжат от ужаса, тут же вскакивая и разбегаясь в стороны. Где-то падает медный таз, кто-то врезается в закрытую дверь, самый смелый волк хватает в руки веник и отмахивается им от омеги. Исин уже смеётся, а Чунмён закатывает глаза и тихо тянет песню. Слова тут же подхватывают остальные. Ее все знают: она о колесе года, о высокой Лысой горе и колдунах, что собираются там каждый год, о нечистой силе. Пока самая тёмная и самая тихая Вальпургиева ночь царствует в их горах, никто не ложится спать: все вместо звёзд зажигают факелы, вместо птиц поют долгие песни и вместо шороха деревьев рассказывают легенды. — Приходи, ко мне, суженный, будущее расскажи, на меня погляди. Длинное пламя свечи поблескивает в отражении, где вздрагивая от холода сидит Исин. Он обнажён, и его гладкие плечи мягко окутывает мрак. В черноте комнаты бледная фигура выделяется так ярко, словно он сам светится, как полумесяц. Исин хмурится и заглядывает в своё отражение. Оттуда на него смотрят, внимательно и упрямо, чёрные глаза. В отражении ещё мелькают другие лица, они водят хоровод и шепчут молитвы. Но в глубине сознания юноши именно под этим взглядом рождается мысль, что его должны полюбить, его вот-вот полюбят. Волк хмурится, на его ровный лоб ложится тень. И что-то вдруг проскальзывает в отражение. — Приходи, — голос срывается на шёпот и становится как будто не его, — расскажи мне будущее. Вдруг восточная маска выплывает из полумрака — пламя свечи ласкает ее большой рот и страшные глаза. Она безумно смеётся Исину в лицо, и под ней что-то страшное, незнакомое, грозное — волк вскрикивает. Маска хочет упасть с лица Этого. Она вот-вот упадёт. Но Исин набрасывает на зеркало плотное полотно. Его руки дрожат, а лицо такое бледное, что все бросают свой хоровод и подбегают ближе. — Что там? — испуганно шепчет кто-то. — Ты в порядке? — вместе с вопросом Чунмён обнимает друга за плечи и заглядывает тому в пустые глаза, сам пугаясь. — Что ты там увидел? — Какую-то маску. Исин устало трёт глаза, и ему на плечи набрасывают накидку. Становится теплее, а Чунмён тут же отвлекает его. Он треплет по волосам и уверенно говорит: — Мне самому это гадание не нравится. Пойдём? — Нет. — А ты настроен решительно. Замуж хочется? В ответ омега смеётся и несильно толкает Чунмёна в бок. Конечно, никто не уйдёт до утра и не ляжет спать — это кощунство. Тем более, ещё не все гадания были использованы в нелегком деле — поиске мужа. Поэтому Исин плотнее укутывается в накидку и, не отпуская руку Чунмёна, подходит к окну. Он несколько секунд смотрит другу в глаза, пока оба они не кивают, улыбаясь. Исин жмурится и открывает окно, тут же смело высовывая в него руку. — Женишок, погладь меня мохнатой рукой и скажи, что ждёт. Волнение и страх подкатывают к горлу, Исин жмурится сильнее и прижимается к другу. Игра с судьбой всегда вызывает необъяснимый трепет и почти детскую радость. Но в этот раз она подбрасывает крепкую руку. Она сжимает аккуратные пальцы крепко и уверенно тянет к себе. Исин распахивает глаза. Все в нем снова подскакивает от испуга, и омега выглядывает в окно. Чуть не вываливается в него, когда Бэкхён дёргает сильнее. — Бён Бэкхён! Подглядываешь? — первым реагирует Чунмён. — Колдун всего лишь хотел украсть ведьмочку. Отпустишь? — альфа улыбается и не отпускает чужую руку. Когда дрожь отступает, Исин, сам не понимая зачем, переводит взгляд на Чунмёна, словно тот действительно может не отпустить. А Ким театрально упирает руки в боки и грозит пальцем перед обоими. — Чтобы в десять были дома. — Но уже первый час, — смеясь, бросает Бэкхён, помогая другу выбраться через окно. Трава под босыми ногами Исина оказывается влажной и холодной, как перед рассветом, поэтому он поджимает пальцы и зябко ёжится. Но Бэкхён быстро набрасывает на него свою шкуру и бодро шагает в сторону зарослей. Омега кутается в накидку и шкуру плотнее, но ветер все равно прорывается под них и раздувает по обнаженному телу мурашки. — Обуться забыл. — Ничего. Сейчас каждый уважающий себя незамужний омега выбрасывает за порог башмачки — найдём что-то нибудь. Бэкхён явно шутит, а Исин игриво морщит нос. — Какой ты мерзкий. Кивнув, альфа прислоняется к одному из деревьев и долго смотрит на своего друга детства. Когда Исин непонимающе поднимает бровь, Бэкхён хмыкает и бессознательно ломает тонкую зеленую веточку, на которой только-только начали распускаться почки. Он переводит взгляд на дорогу, откуда доносится шум веселой толпы. — Как погадали? — Кое-кто, как обычно, выхватил меня из рук жениха в самый последний момент. — Значит, я снова спас твою свободу? — Смеётся альфа, щурясь. Исин поджимает губы и с секунду размышляет, но всё-таки говорит: — Ты точно меня искал там? — Конечно. Кого же ещё? — Бэкхён насмешливо фыркает, и его длинные пальцы отламывают от молодой ветки один из листьев. — Кёнсу, — Исин не часто говорит прямо, но в такие моменты совершенно бесполезно изворачиваться, и альфа втайне этих минут боится. — Я вижу, что ты хвостом за ним ходишь и чуть не следы его нюхаешь. Я не ревную, — он вздрагивает, — просто не понимаю, что ты задумал. И мне неприятно не знать, что у тебя в голове. Не двигаясь с места, Бэкхён сводит брови и перебирает нежные листы молодого побега. — И до чего ты додумался? Исин вскидывает брови и складывает руки на груди. Значит, и Бён хотел поговорить об этом. Укол какой-то острой ветки неприятно бьёт в лёгкие, но омегу вряд ли можно назвать излишне робким. — Я думаю, что тебе захотелось экзотики. Надоели наши мужчины, а тут под руку подвернулся кто-то из другой стаи. Мне все равно, какого вида твой очередной партнёр, и к этой пантере я отношусь спокойно, пока он не лезет к нам, — лишь на секунду лицо мужчины изменяется. — Но повторяю, он муж твоего друга, и тебе не стоит... — Это не все, что приходило в твою умную голову, Син, — останавливает его альфа и ведёт плечом. — Выкладывай. На секунду это сбивает с толку. — Что ж, — Исин наклоняет голову, и его темные, искренне открытые всему, что бы ни сказал друг, глаза смотрят со всей серьезностью. — Я думал ещё о том, что ты делаешь это назло. То ли Кёнсу, то ли Чанёлю. Я представляю, насколько тебя раздражает, что Чанёль смирился с этой женитьбой и с пантерой в его доме. Да ещё и после слов о том, что ты можешь забирать Кёнсу... ты мог попытаться доказать всем, что они не должны были принимать в стаю омегу из другого племени. — В точку, — Бэкхён улыбается так, будто очень горд Исином. — Я хотел освободить лучшего друга от этих позорных обязательств. Знаешь ведь, что пантеры не славятся верностью и разборчивостью. Я считал, что котёнок потянется за любой рукой, которая его приласкает или хотя бы не будет отталкивать. Это доказало бы всем. — Бэкхён... — мужчина уже готов отчитать друга и подкрепить свои слова силой, если понадобится, но тот вдруг выставляет вперёд руку. — Но, похоже, пантеры — или, по крайней мере, эта — не такие. Он меня раскусил в первый день и припахал к работе. И я не знаю, — альфа чешет затылок, — ему не хочется делать что-либо назло. Он действительно в ужасной ситуации. — Ну, конечно. — Но отлично справляется. Мне иногда кажется, что он не пантера, а какой-нибудь носорог, и через пару лет вскопает все горы, если захочет, — Бэкхён хмыкает и поднимает взгляд на друга. Тот же стоит, не моргая. — Ты влюбился что ли? — неуверенно подводит итог он. — Что? — альфа удивленно поднимает брови. — Я пять минут распинался об уважении к этому парню, чтобы ты все свёл к моей примитивности? Такого ты обо мне мнения? Чёртовы реалисты. Исин облегченно прыскает со смеху и качает головой. Ему уже начинало казаться, что связь с мыслями Бэкхёна бесповоротно потеряна, но тот подходит ближе и протягивает изломанную молодую ветку, как бы поясняя: — Я всего лишь подумал: «Хей, может быть, он не такой уж плохой?» Исин берет в руки зелёный побег и неопределенно пожимает плечами. Альфа настолько пышет жаром и жизнью в эту прохладную ночь, что даже напротив него тепло. Несколько секунд омега молчит, задумчиво крутя ветку в пальцах, но всё-таки кивает. — Может быть. Бэкхён расслабленно выдыхает. — Тогда я рассчитываю на тебя. Сбежим на рассвете? — альфа подмигивает и разворачивается на пятках в сторону поселения. Он ещё не совсем понимает, почему с сердца падает камень, когда Исин узнает истинные намерения друга, но теперь шаг Бэкхёна по-настоящему лёгкий. Он бы хотел обьяснить это ещё и Чанёлю, но пока не представляет, как это сделать. Ведь Паку не скажешь очевидное «кажется, твой муж не такой уж подонок». Ближе к центральной площади Бэкхён замечает полыхание костров, словно часть солнца упала на поляну, обдавая светом почти все дома в округе. Здесь гремят песни, а не грозы; здесь затевается пляска, здесь аппетитно пахнет жареным мясом и таинственно — травами. Альфа с наслаждением втягивает любимый запах стаи. Сцепление рук закручивает его в пестроте нарядов, пламени, амулетов. И никто, даже Бэкхён не замечает, как из этой пляски выскальзывает небольшая, коренастая фигура. Она исчезает в тени деревьев и медленно плывет где-то вдалеке. Она словно знает, что за ней кто-то следует, и даёт себя догнать. Следом вырывается другая фигура, стремительная, высокая и статная — полная противоположность первой. Она быстро пересекает полосу деревьев и нагоняет, почти набрасывается. — Юнджэ, — выдыхает Чанёль, но не делает ни шага навстречу. Омега напротив улыбается, но тоже остаётся на месте — в двух или трёх шагах. — Привет. — Ты злишься? — альфа мнётся и сжимает в кулаке зелёную ветку. — Я в ярости. Но вопреки своим словам Юнджэ шутливо, пусть не без труда, морщится и разминает кулаки. Он держится — Чанёль видит, с каким усердием и трудом, ведь Юнджэ — такой же мальчишка. Его жизнь тоже порвали надвое одним событием. И он растерян, испуган и пока очень несчастен. — Собираешься побить меня, я надеюсь? — шутит альфа. — Да, но сначала мы поговорим. Чанёль... Но Пак жмурится от вдруг ставшего ледяным голоса и несколько секунд не слышит ничего, потому что «пусть этот момент никогда не приходит, пусть это будет не со мной». И всё-таки ему приходится зябнуть на холодном ветру где-то на окраине поселения и слушать Юнджэ. — Мне очень обидно отдавать тебя. — Не отдавай! — Чанёль вспыхивает надеждой, но отступает на шаг, словно испугавшись. Омега продолжает: — Я знаю, что ты сможешь влюбиться и, может, даже полюбить, если тебе дадут такую возможность, — взгляд Юнджэ падает на ветку в руках альфы. — Сначала я хотел рассориться с тобой, накричать, сказать, что ты гребанный предатель, Пак Чанёль. Это точно помогло бы. Но... наверное, мне просто тяжело было бы, если бы ты разлюбил меня. Чанёль опускает взгляд и кивает. Он делает ещё один шаг назад и окунается в почти чёрную тень дерева, роняя в неё и зелёный побег. Откуда-то издалека слышатся песни, и люди там собираются идти на вершину горы, встречать рассвет. Он должен быть ярким — это Чанёль почему-то точно знает уже сейчас. — Я не хочу, — тихо хрипит Пак. — Перестань! — омега рычит и отходит, словно готовясь к прыжку, но не прыгая. — Возьми себя в руки. Тебе всего девятнадцать. Нам всего девятнадцать. Не будь таким, иначе я... Глаза юноши горят, но что-то обрывается и он умолкает. Он готов вот-вот взорваться, как восточный фейерверк, но сам топчет свой фитиль. И все снова затихает. — Дай мне быть счастливым, — вдруг произносит Юнджэ. Он смотрит так пристально и отчаянно, будто только от разрешения Чанёля все зависит. Альфа поднимает голову. Он и сам знает, он сам понимает. Поэтому кивает. — И будь счастлив сам. Над деревьями небо простреливает полоса рассвета.