Чужак

Вожак с другими альфами возвращается через месяц — ровно в то время, когда Кёнсу собирает первый урожай, ещё маленький и небогатый. Омега почему-то, как и все, вытягивает шею, чтобы посмотреть. Кто вернулся? Кто ранен? Намного ли их меньше? Вонтэк бежит в первых рядах, поднимая над головой тару со снадобьями. Он настолько занят и сосредоточен, что выглядит взрослее. Исин тоже мелькает в рядах омег и обеспокоено кого-то ищет взглядом. Ещё несколько омег помогают своим мужьям дойти до дома. Кёнсу привязывает Княжну к забору и выходит вперёд. — Я дома. Этот бас До узнает быстро и кивает. В голосе Чанёля не слышится привычного раздражения, он как будто действительно рад снова оказаться здесь. Он смотрит на омегу долгим взглядом и устало плетётся в хату. Однако волки не умеют долго отдыхать и зализывать раны: уже к вечеру следующего дня гремит пир, голосят волынки и льётся спиртное. Откуда-то появляется еда и тут же начинают рождаться песни. Несмотря на уговоры Бэкхёна, который словно не из военного похода вернулся, а из путешествия к морю, Кёнсу все же не идёт со всеми. Зато теперь он с каким-то приятным, тёплым чувством может приготовить суп от похмелья — из тех продуктов, которые вырастил сам. С воссоединением стаи становится шумно. Время близится к солнцестоянию, и на поляне перед забором Кёнсу все чаще ровными рядами выстраиваются молодые волки. Их наряды (явно новые) ещё не до конца обшиты бисером и не полностью закончены. Но репетиции чего-то продолжаются целыми днями. Кёнсу поглаживает Княжну и наблюдает за происходящим вместе с ней до тех пор, пока к ним не подходит Бэкхён: — Здравствуй, моя кошечка, — воркует он. — И тебе, коза, привет. — Княжна. — Как угодно, — альфа отмахивается и следит за взглядом До. — Как тебе они? Справляются? — Что они делают? Бэкхён удивленно переводит взгляд на омегу и хлопает глазами. Неужели тот не знает, что такое танцы? Альфа хмурится, вздыхает и берётся все объяснить. — Репетируют. Скоро большой праздник — будет жертвоприношение, предсказание от Вельвы и испытание для волчат. А после этого пир на несколько дней. Как без танцев? Разве у вас не танцуют? — Танцуют, но по-другому. Омега спешит отвернуться к своим делам: он плетёт корзину, но теперь она получается из рук вон плохо. Иногда ему кажется, что воспоминания о родной стае, о ее праздниках и танцах меркнут, становятся блеклыми. И это пугает. — Научить тебя? — вдруг спрашивает Бэкхён, и Кёнсу настолько теряется, что соглашается. Галантно подав руку, альфа помогает подняться и указывает на свои ноги, которые словно заговорённые ловко становятся в нужную позицию. Омега тоже старательно разводит носки в разные стороны и ждёт дальнейших указаний. — Это несложно. Следи. Одна нога у тебя опорная, на ней ты подпрыгиваешь на каждый счёт. Я буду хлопать. Вторая работает по траектории «в сторону — к колену — за колено — к колену». Понятно? Кёнсу морщится, но кивает, а Бэкхён без лишних слов демонстрирует. Как только он начинает подпрыгивать, его крепкое тело словно теряет вес, ноги альфы быстро мелькают перед глазами, отбивая на земле незамысловатый ритм. И это выглядит завораживающе. Едва ли Кёнсу так сможет. Но он пытается. — Ну-ка! Возненавидь землю всей душой и надавай ей, — посмеивается Бэкхён, а Кёнсу показывает ему язык. — Шаги должны быть чётче и громче. — Вы не боитесь так провалиться под землю? До откровенно ворчит, но альфу это, кажется, забавляет. Он опускается на колени перед Кёнсу, проводит по внутренней стороне его бёдер руками и с силой разводит колени. Омега уже собирается возмутиться, но Бэкхён все объясняет: — Всегда стой на носках. Ноги должны формировать ромб. Вот так. — Это неудобно. — Зато красиво. Привыкнешь. Бэкхён на удивление строг, в его голосе перестаёт сквозить желание забраться в постель омеги, и Кёнсу расслабляется. Он подпрыгивает ещё не так высоко, но вскоре приучает свои ноги к правильным и порой слишком быстрым движениям. Хотя со стороны это, очевидно, напоминает попытки медведя станцевать, а пантера не привык быть неуклюжим. — Носки натяни, а то похож на утку. — За утку получишь, — шипит Кёнсу, но в этот раз у него под рукой не оказывается лопаты, поэтому аргумент звучит недостаточно убедительно. — Уж надеюсь получить. — Что вы делаете? — голос Исина оказывается слишком внезапным, и Кёнсу останавливается, пользуясь секундой, чтобы перевести дыхание. Сердце от волчьего танца колотится, как сумасшедшее. — Кёнсу захотел, чтобы я научил его нашему танцу, — самодовольно объясняет Бэкхён, по поведению которого не видно и намёка на отдышку. — Ничего подобного, — Кёнсу сгибается пополам, глубоко вдыхая. — Я просто поинтересовался, что они танцуют. Исин смотрит на это представление не больше минуты, прежде чем присоединиться. Он даже подходит к мужчинам так, словно уже танцует — пружинит от земли. И, кажется, это не просто танец, это то, что течёт у волков в жилах. А Кёнсу ловит себя на том, что заворожено за этим наблюдает. — Самое главное в танце — это взаимодействие с партнером, — со знанием дела произносит Исин и тут же объясняет. — Обычно мы встаём в две линии по парам — друг напротив друга. Очень важно чувствовать свою пару. — Это объяснение придумали для того, чтобы затащить романтичных омег, — фыркает Бэкхён. — И чтобы мы любовались их ножками. Согласись, кошечка, ноги в этом — самое красивое. Кёнсу мысленно соглашается, ведь ритмичные движения ног завораживают и даже гипнотизируют, но Исин тянет альфу за ухо, отвлекая от До. — Главное — это взгляды и то, как ваши движения дополняют друг друга. Танец — это способ познакомиться, найти своего человека. — Или лишний раз подцепить красавца за талию. Залезть под рубаху руками, возможно. — Бэкхён! — не выдерживает омега. — Исин! Бэкхён смеётся, а второй волк щипает его за бок. Почему-то очень странно, что они после этого не целуются, а начинают наперебой убеждать Кёнсу в том, что именно важно в движениях и построении. Как раз в этот момент До перестаёт что-либо понимать. — Давай сойдёмся на том, что главное — связь с партнёром, — слегка раздраженно предлагает Исин, явно очень стараясь не пнуть альфу. — И не важно какая — физическая или эмоциональная. — Хорошо. Тогда попробуем в парах, — Бэкхён вдруг переводит взгляд на Кёнсу и тягуче улыбается, — вставай напротив меня — я буду вести и говорить, что делать. Но альфа вдруг дёргается и выпрямляется по струнке. — Как насчёт того, чтобы мой муж станцевал со мной? От этой фразы передергивает всех. Но, обернувшись, Кёнсу видит только широкую улыбку и смеющиеся глаза. Чанёль шутит. И шутит без оглядки на все неприятности, которые ему доставил омега. Видя Пака, снова улыбающегося своей обезоруживающей улыбкой, Исин выдыхает, сбрасывает с себя накопившуюся усталость и тянет Чанёля к остальным. Альфа становится напротив Кёнсу и блестит глазами — До готов поклясться, что это специально. Случайно так не бывает. — Смотри, Кёнсу, в центре мы меняемся парами на каждый шестнадцатый счёт, — объясняет Исин. — В конце ты обязательно должен оказаться напротив того, с кем начинал. Омега говорит ещё что-то про дополнительные фигуры, которые необходимо исполнять через каждую фразу. Но Кёнсу уже ничего не понимает. — Не волнуйся, я подскажу, если что, — негромко говорит ему Чанёль, и Исин начинает хлопать, задавая ритм. Волки тут же словно выскакивают вверх, как кузнечики из травы. Ноги Кёнсу оказываются тяжелее, но он старательно двигается в такт. Ногу в сторону, перед коленом, за коленом. За счётом он не замечает, как оказывается в руках Чанёля. С ним, поддерживающим поперёк спины, у Кёнсу получается прыгать лучше. Носки словно сами пружинят, и До кажется, что он подлетает вверх на полметра или даже больше. Чанёль отпускает так же быстро и внезапно, как появился, и Кёнсу оказывается на своём месте. Теперь Исин подталкивает его наискосок — к Бэкхёну. И движения повторяются. Дыхание сбивается, но теперь омега не замечает этого — он увлечён танцем. Через несколько счетов они с Исином снова меняются местами, и Кёнсу, красный, запыхавшийся, теперь почти наскакивает на Чанёля. — Это весело, да? Альфа почти смеётся, и поднявший взгляд Кёнсу замечает, что уши Чанёля ярко розовые из-за пробивающегося сквозь них света. Он сам посмеивается, а танец опять их разводит. Кёнсу уже не думает ни о счете, ни о правильных шагах. Иногда он оступается, ошибается, но ритм словно звучит уже где-то в голове, под кожей, вместе с током крови, поэтому сбиться невозможно. — Этот танец такой, — начинает Чанёль, когда Кёнсу попадает к нему снова, — ты успеваешь встать в пару со всеми, — он отпускает омегу, смеётся над чём-то с Исином и снова оказывается рядом, — но обязательно возвращаешься. И ты должен доверять партнеру, — снова Кёнсу оказывается в другой паре, но через несколько счетов опять возвращается, легко подпрыгивая, — доверять, потому что он вернётся. Когда Исин отстукивает последнюю четверку, Кёнсу валится на землю без сил. Вытянув гудящие ноги, он смотрит на небо и, кажется, находит в нем что-то прекрасное. Не в том, что оно безоблачное, дневное и от него много света, а в том, что оно просто есть. — Давно не видел, чтобы ты танцевал, — голос Исина чуть дрожит, и дыхание у него тоже сбилось. — Вот и мое сердце в ужасе сейчас, — Чанёль заливисто смеётся и стучит себя по груди. — На празднике тоже будешь? — Посмотрим. Чанёль смотрит на Кёнсу, но тот решает, что трава — самое удобное место для отдыха и созерцания небосвода. Не проходит и нескольких минут, как Пак заваливается рядом, едва не влетев ногой в муравейник, а Исин за руку уводит Бэкхёна помогать в украшении площади. На омежьих плечах лежит ещё подготовка праздничных фонарей, и было бы неплохо свалить эту работу на Бёна. Закинув ногу на ногу и подложив под голову руки, Чанёль тоже следит за небом и за тем, как в нем, где-то высоко парят птицы. Отсюда они кажутся крохотными точками в полноводном лазурном океане, но на самом деле это, возможно, орлы или ястребы. — Какие новости с границ? — интересуется Кёнсу, не двигаясь с места. — Практически никаких, — альфа вздыхает и слегка поворачивает голову. — Отодвинули их на несколько километров. Но нас намного меньше. И у них оружия... новые. Я таких раньше не видел. Мы... — он мнётся, словно не желая признаваться в этом, — чудом обошлись без потерь. — Но раньше ваша стая считалась самой сильной. — Да, — Чанёль проводит ладонью по лицу. — Раньше они не стреляли. Сейчас это даже не стрелы. Они стреляют громом и такими маленькими камушками из железа. Их сложнее заметить, но бьют больнее. Кёнсу хмурится и закрывает глаза, будто солнце начинает слепить сильнее. Он ещё раз убеждается в том, что принял правильное решение полгода назад. Пантеры с таким не справились бы, он должен был уберечь их от этой опасности. — Когда я думаю об этом, — вдруг продолжает альфа и голос у него как будто становится ещё ниже. — Я понимаю, что поступил бы так же, как мой отец, и перестаю винить его... и тебя. Твоя стая, наверное, думала так же. Лучше свадьба, чем война. Удивленно поднявшись на локтях, Кёнсу смотрит на Чанёля так долго, что глаза начинают болеть. Кажется, впервые они поняли друг друга. И это заставляет нахмуриться. — Ваша война все равно продолжилась. — Зато ваша — нет, — волк пожимает плечами. — Благодаря этой свадьбе мы хотя бы с вашей стаей не цапаемся. — Это мысли взрослого человека. — Я каждый раз стараюсь думать, как будущий вожак, который поведёт за собой свою семью. На эти слова Кёнсу мягко улыбается и кивает. Для девятнадцати лет мальчишка оказывается очень сознательным. До снова ложится на траву и спокойно выдыхает. В голове вертятся десятки мыслей о Чондэ, о том, что он со временем тоже будет думать так же; о том, что Минсок встанет за его спиной, когда придёт время заместить Донука. А вскоре праздник у волков начинается. У Чанёля нет никакого специального места на возвышении или трона (даже табуретки отдельной нет). Он стоит вместе с остальными волками, и только его одежда чуть более яркая, чем у остальных, и мех на ней качественнее. Кёнсу стоит неподалёку, и Пак ещё утром настоял на том, чтобы омега надел свой ханбок. Сверху на плечи, правда, все равно была накинута шкура, закреплённая кожаными ремешками, богато украшенными вышивкой. Но Кёнсу хватило этого, чтобы чувствовать себя комфортно, и он был благодарен альфе за это понимание. Несколько ударов массивного посоха вожака заставляют распалившуюся толпу замолчать. — Сегодня день летнего солнцестояния, — объявляет мужчина, высоко подняв посох и указывая на яркое солнце. — Сегодня Сунна поднимет свою колесницу так высоко, как не поднимала целый год. Сегодня она даст нам своё благословение на новые победы и на жизнь в грядущем году. И сегодня она примет наших детей и передаст их своему брату Мани, а он воспитает их и сделает одними из нас. Снова звук тяжёлого удара посоха облетает всю площадь, но теперь он не успокаивает народ, а заставляет его вскинуть руки и закричать неизвестные Кёнсу слова. Омега смотрит на это с восхищением, ведь волки вдруг становятся одним организмом. Он словно понимает, что они едины с окружающим миром, — то, о чем говорил Чанёль. — Сейчас начнётся, смотри, — на ухо говорит Пак. И в этот момент один из приготовленных факелов бросают в костёр. Свет от яркого пламени едва не затмевает солнце, словно волки кричат своему богу Сунне: «Свети ещё ярче, мы будем светить с тобой, помогать тебе светить». У Кёнсу перехватывает дух. — Что сейчас будет? — Боишься? — Чанёль все ещё позади, но омега чувствует, как он посмеивается. — Немного. — Сейчас самые младшие покажут то, что подготовили, а затем станцуют хоровод перед костром. Кёнсу кивает. Он внимательно, но настороженно наблюдает за мальчишками, которые танцуют быстрые танцы волков. Они высоко вскидывают ноги и иногда подбегают к огню так близко, что, кажется, жар должен вот-вот опалить их кожу. До зажмуривает глаза и сжимает руки в кулаки. Музыканты тоже выходят вперёд, и Кёнсу впервые видит некоторые инструменты, которые задают уже знакомый ритм происходящему. Стремительно волки сменяют друг друга перед костром, не дают ему потухнуть, а, если он выбрасывает свои языки не слишком высоко, перепрыгивают и что-то кричат. — Так они набираются здоровья. Этот костёр отгоняет нечистую силу и защищает от нападения водных духов, — объясняет Чанёль. — Водных духов? — А тебя разве ещё никто не цапнул из колодца? Кёнсу обеспокоено оборачивается, но Чанёль смеётся. Через несколько часов народ начинает расходиться, но празднование продолжается. Теперь оно более хаотичное: кольцо вокруг площади размыкается. И Кёнсу находят Бэкхён и Исин. Ещё двое мужчин, ещё не знакомых омеге, тоже подходят ближе. Но До как будто не слышит их — его словно оглушает происходящее. В ушах звенит и сердце колотится быстрее обычного. — Как думаете, что Он предскажет в этом году? — болтает Бэкхён. — Процветание? Тёплую зиму? Захват новых территорий и стад? — щеки беты блестят от улыбки. — Сехун, а ты как думаешь? — Лучше бы предсказал спокойствие. Молодой волк морщит нос, и его брови своевольно изображают решительность. Но этому Сехуну в руки тут же вручают кружку и заставляют выпить. Мол: «Не порть праздник». Тот самый «Он» появляется не скоро: только к тому времени, как на темнеющем небе встречаются Сунна и Мани — уставшее солнце и новорожденный месяц — народ снова собирается на площади. Общее беспокойство, суматоха, взволнованные разговоры наполняют пространство вокруг костра. И тогда к нему медленно выходит он. — Это Вельва, он провидец, — альфа опять появляется позади и тоже смотрит вместе со всеми. Глаз отвести невозможно. Высокий омега медленно, плавно выплывает через толпу к середине площади. Дневное небо словно путается в его широком голубом плаще, скрывающем плечи и руки, а яркие пламенные отблески сверкают в тысяче драгоценных камней, которыми расшита ткань. Металические бусы и амулеты на шее отражают свет заходящего солнца, и даже Кёнсу невольно жмурит глаза, когда эти лучи находят его лицо. Омега поднимает руки, изящнее которых До не видел даже у пантер, и встряхивает кожаный мешочек. А взгляд Кёнсу падает на длинные ноги, лишь немного скрываемые белой льняной рубахой. Все молчат. И в этой звенящей тишине, в которой лишь потрескивает костёр, фигура Вельвы кажется ещё более сказочной, невозможной. Только когда провидец сбрасывает с головы капюшон, Кёнсу вздрагивает и отходит назад. Его словно встряхивает от осознания. Ведь чёрный капюшон Вельвы подбит белоснежной кошачьей шерстью. Чёрные глаза омеги почти демонически блестят, но этот блеск, кажется, направлен только на Кёнсу. Он вздрагивает. — Что он будет делать? — Это ритуал. Ежегодное предсказание на будущий год, не пугайся. Небесный плащ вдруг поднимается в воздух прямо перед Кёнсу — Вельва разворачивается. Он все так же плавно, невесомо идёт вокруг костра и изящно взмахивает рукой. А пламя словно ласкает его ладонь каждый раз — принимает из неё какие-то травы. Их запах вместе с сизым дымом поднимается над площадью, и у Кёнсу кружится голова от эмоций. Теперь Вельва останавливается и выбрасывает перед собой небольшие камни правильной формы. На двух их сторонах Кёнсу замечает неизвестные ему руны, и это отвлекает его от быстрых, резких движений провидца. Тогда на камни капают крупные темные капли, а До испуганно вскидывает голову. Мир замолкает. — Когда разгорится ярость тех, кто не имеет лап, поле серебряного цветка настигнет страшная участь, — голос Вельвы звенит, как бьющееся стекло. — И будет холод, но убаюкает Луна второго своего сына и взойдут ростки нового поля. Кёнсу слышит, как среди толпы прокатывается испуганный вздох. Никто не отводит взгляд от провидца. Никто не убегает, но у До ощущение, что напуганы все. Он поворачивается к Чанёлю и смотрит с непониманием. — Скверный знак. — Он разве не всегда говорит загадками? — Кёнсу старается разговаривать тихо. — Кажется, в этом главная роль предсказателей. — Ты не поймёшь, — вдруг отрезает альфа. Стиснув зубы, До отворачивается и гордо выпрямляет спину. В этот раз никто не расходится, ведь поднимается вожак, а это означает, что вот-вот свершится ещё одно важное событие. Инициация. И Кёнсу замечает, как из толпы выходит Вонтэк. Он все такой же мальчишка, даже новый зуб ещё не успел вырасти. Но теперь на нем длинная белая рубаха, подпоясанная алой лентой. Лицо мальчика выкрашено в бледный голубоватый цвет, а в волосы вплетены красные паучьи лилии. — Он выглядит, как... жених, если бы не этот белый цвет, — Кёнсу сам не понимает, почему говорит это, но на него падает неприятное предчувствие. Но теперь Чанёль молчит, и Кёнсу ничего не остаётся. Он смотрит, как Вонтэк кланяется перед вожаком и что-то говорит. И плечи мальчишки при этом такие сгорбленные и крохотные, что смотреть на это физически больно и страшно. Кто-то подносит Вонтэку ягоды, и тот послушно съедает горсть, от чего его губы становятся сине-красными. И именно эти тонкие, детские, болезненно синеватые губы целует, нагнувшись, Вельва. Кёнсу вздрагивает. — Что они делают? Трубит в отдалении костяной рог. Провидец выпрямляется и снова достаёт клинок. Не осознавая этого, Кёнсу дёргается в их сторону, но кто-то хватает его за плечи, а клинок отсекает длинные волосы Вонтэка. Бурые цветы падают на землю. — Теперь уходи, — командует вожак. Он поднимается со своего места и указывает на лес. Деревья всего в нескольких десятках метров за воротами чёрные и похожи на раскинувших лапы исполинских мертвецов. Кёнсу видит это глазами Вонтэка, и ему страшно. — Чанёль, что они делают? — омега оборачивается. Толпа начинает кричать. Они гонят мальчишку. Кто-то бежит за ним, бьёт палками по земле. Сердце у Кёнсу сжимается. — Останови это. Что он сделал? — Ничего, Кёнсу. Я же сказал, — альфа не отводит взгляд от ребёнка, который бежит прочь, спотыкаясь, но ничего не делает. — Не бойся. — Что за бред? — шум голосов становится громче, и Кёнсу тоже срывается на крик. — Он же умрет там. Это ваше жертвоприношение что ли? Это же дикий лес! Я видел, сколько тварей там обитает! — Это не твари. Они духи. Доверяй мне. И взгляд у Чанёля такой тёмный, вспыхивающий чем-то неизвестным, что становится понятно — он волк. И волки вовсе не могут быть человечными. Это лишь иллюзия. Кёнсу срывается с места. Он расталкивает волков, смахивает с себя чьи-то цепкие руки. От ужаса До видит только Вонтэка и ворота, которые вот-вот за ним закроются, а все остальное — липкая, чёрная масса. Кёнсу страшно не успеть, страшно не добежать, и он не чувствует, как уже лапы касаются пыльной земли, когти впиваются в неё и подбрасывают кошачье тело в широких прыжках.