Чужак

— Кёнсу, скорее! Исин распахивает незапертую дверь и влетает в хату Кёнсу. Юноша такой растрёпанный и встревоженный, что кажется, будто произошло вторжение существ из подземного царства — не меньше. Он практически подпрыгивает к Кёнсу и с секунду мнётся, не зная, можно ли схватить его за руку. — Что случилось? — спрашивает До, беря на себя роль единственного спокойного человека в округе. — Вожак идёт. — Ко мне что ли? — Да, — Исин придирчиво оглядывает одежду Кёнсу. Даже в такой ситуации волк остаётся волком и быстро стягивает с До его верхнюю накидку. — Зачем он идёт сюда? Но вместо объяснений Исин бросает «давай быстро переоденься» и достаёт из сундука богато расшитую рубаху. Кёнсу не понимает, к чему такие почести, но не спорит и покорно надевает то, что даёт ему местный омега. Больше, чем за полгода, что Кёнсу находится в стае волков, ему не разу не довелось лично пообщаться с вожаком, да и никто не говорил ему, как вести себя с главным волком, поэтому До доверяется вкусу Исина. За то время, пока омега колдует над внешним видом Кёнсу, непонятное волнение накатывает на пантеру. Кёнсу должен произвести хорошее впечатление. Почему должен и кому должен, он не понимает. Они выходят из дома как раз в тот момент, когда мужчина, на висках которого серебрится седина, подходит к забору До. Кёнсу весь сжимается, потому что Вожак выглядит слишком привычно — он высокий, широкоплечий, с крупными ладонями, чернеющим взглядом и топорщащимися ушами. До словно видит Чанёля, только старше, крепче и крупнее. И Вожак так же недовольно смотрит на изгородь, но, в отличие от сына, ничего не говорит. Кёнсу выдыхает. — Доброго утра, Кёнсу, — голос у Вожака низкий, хрипловатый. Строгий. Кёнсу машинально наклоняет корпус, но замечает, как Исин качает головой. Волк словно говорит: «Веди себя, как со старшим, но с равным». Этого До не понимает до обиды, но выпрямляется. — Твоя стая писала тебе? — Нет, — честно отвечает Кёнсу, выпрямляя спину. — А ты пытался связаться с ней? — Нет. Происходящее напоминает допрос преступника, поэтому голос Кёнсу упрямо становится более уверенным и даже дерзким. Однако Вожак словно не обращает на это внимание — только изучает омегу взглядом. И под таким, кажется, любой сознается. Мужчина негромко хмыкает. — Вне зависимости от того, так это или нет, у ворот стоит пантера, — Вожак клацает зубами, словно сдерживая оскал. — Сейчас она одна, но я не могу быть уверен, что с ней не пришли остальные. Ты уверен, что не писал своей стае? Лёгкие Кёнсу сжимаются и болезненно выталкивают воздух, когда он слышит о Своих. — Кто там? — Значит, ты ждёшь кого-то? — в голосе мужчины нет недоверия или желания вывести на чистую воду — лишь строгость и непреклонность. — Я не писал никому, их письма тоже до меня не доходили. — И ты не знаешь, чего они хотят? — Нет. Почему вы не спросили это у них, например? — Кёнсу злится от нетерпения и неизвестности, а Исин шипит, словно говоря быть спокойнее. В ответ Вожак заламывает бровь и довольно ведёт плечом, но выражение его лица не меняется. Только какая-то мысль скапливается в его тёмном взгляде, и мужчина сцепляет руки в замок. — Сюда я впустить пантеру не могу, тебя выпускать одного тоже неразумно — я скажу страже, чтобы гнали незваного гостя, — заключает Вожак. Кёнсу дёргается вперёд. Кровь, разгоряченная почти болезненным желанием увидеть знакомое лицо, стучит по вискам. Кёнсу готов даже с боем вырвать встречу. Он стискивает кулаки. Но не успевает омега сделать что-либо, как вмешивается Чанёль. Он подходит к ним со стороны городской площади. — Пусть идёт. — Я уже принял решение, — голос Вожака остаётся таким же строгим, даже когда перед ним стоит сын. Кажется, слова даже больше отдают металлом. — Мы не можем знать, что произойдёт за воротами. Чанёль переводит взгляд на Кёнсу, смотря поверх плеча Вожака. Кёнсу сжимает зубы. — Я знаю, насколько это опасно для нас, — произносит волк. — Но пусть идёт. Они семья Кёнсу. До удивленно смотрит на то, как Вожак сжимает кулаки и Чанёль отзывается этим же жестом. Кажется, ещё секунда и они зарычат и перегрызут друг другу глотки. Спина Вожака напрягается. — Теперь ты — семья Кёнсу, мы — его стая. Он наш, поэтому мы не должны пускать его к потенциальным врагам. В словах отчётливо и почти оглушающе громко звучит «он знает много», «мы не можем быть в нём уверены». А в голосе сквозит страх, и Кёнсу передёргивает от услышанного. Вожак отчаянно пытается защитить свою стаю от любой угрозы. Но повисшие над волками неприятности заплетаются в узлы, и теперь Кёнсу, бывший гарантом безопасности, становится причиной возможных бед. Однако Чанёль уверен. — Я семья Кёнсу, и я отпускаю его к своим. — Теперь он на твоей ответственности. Вожак резко разворачивается и уходит, но Кёнсу видит, как мужчина напряжён — он не согласен. До переводит взгляд на Чанёля и понимает, что тот смотрит на него, не отрываясь. Смотрит упрямо, буквально забирается в мысли и воспоминания. Кёнсу ведь действительно знает очень многое. Но Чанёль заставляет себя быть уверенным. — Иди, — он кивает в сторону оборонительной стены. Теперь не выдерживает Исин: — Чанёль, не надо. Ты не обязан. Пак переводит взгляд на него и смотрит так же долго, но вдруг пожимает плечами и направляется в дом. — Иди через восточные врата, — он останавливается напротив Кёнсу в шаге от него. — Я сказал, чтобы за вами не следили. Только по дыханию, частому, взволнованному, омега понимает, насколько тяжело это даётся Чанёлю. Ему проще не отпустить. Ему ничего не стоит запереть Кёнсу в доме и лично выгнать пантеру. Но Чанёль поступает не так, как проще. — Спасибо. Голос До тихий, но альфа слышит, кивает и уходит в хату, захлопнув за собой дверь. Кёнсу не смотрит на Исина, не видит и не слышит, как тот старается его догнать и уговорить не ходить туда. Нет, Кёнсу несётся к восточным воротам так, как, кажется, никогда в жизни не бегал. И ему легко бежать. Дыхание не сбивается, ноги не начинают болеть. Он не замечает собственного бега. Кто же там, кто настолько безрассудный, чтобы забраться в самое сердце волчьей стаи — только это волнует До. Но он вдруг понимает, что хочет увидеть каждого — даже сварливого старичка, который продавал редьку. У врат Кёнсу не задерживают ни на минуту — их предупредили. Поэтому омега выскакивает за их пределы и ещё через несколько секунд напрыгивает на кого-то. Его обнимают, прижимают к себе, как в детстве. Это пантера — по запаху, по плавности движений, по легкости одежды, по мягкости рук. — Я скучал, — Чонин проводит щекой по жестким волосам Кёнсу и улыбается. — И как у тебя ума хватило прийти сюда? — по-доброму отчитывает его Кёнсу, не выпуская из рук. Вообще-то он не любит объятия и уж точно терпеть не может почти медвежью привычку Чонина обниматься часами. Но теперь Кёнсу сам льнёт и ластится, как дворовый кот, не в состоянии отпустить Кима. — Тебя ведь могли убить по дороге, Чонин. Они патрулируют лес и охраняют свою территорию. Разве ты не знаешь? — Но не убили ведь. Я им даже не попался — очень уж ловкий. Неуверенный смешок друзей перерастает в хохот, и Кёнсу смеётся так заразительно, что Чонин растроганно целует его в лоб. Кёнсу не замечает, но Ким слегка морщится от запаха и отстраняется. — Я думал, что меня здесь, под воротами, убьют, — Чонин кривится, но явно жалуется не всерьёз. — Меня даже слушать не хотели, хотя я собирался просто издалека тебе рукой помахать и убедиться, что ты жив. Этого бы хватило. Но потом вышел какой-то альфа, выслушал и сказал, что приведёт тебя. Слыша это, Кёнсу опускает взгляд на руки и мягко улыбается. По спине бегут мурашки от этой встречи и от нежности. Ко всему. А с Кёнсу такое случается редко. — Я до последнего не верил, если честно, — Чонин улыбается и предлагает уйти дальше в лес. Кёнсу не боится согласиться, чувствуя себя и свои решения защищёнными. Они неспешно добираются до небольшой поляны, усеянной мелкой рябью цветов, и опускаются рядом с большими камнями, покрытыми мягким мхом. — От тебя очень пахнет ими, — Чонин говорит без упрёка, скорее с сочувствием, поэтому Кёнсу пожимает плечами. И удивляется собственному безразличию в этом вопросе. — Со временем к этому привыкаешь, — он подпирает подбородок рукой, как часто делает это один альфа за завтраком. — И эти тряпки, — вот теперь Чонин морщится, глядя на одежду До. — Они одеваются так? Или это тебя в мешок засунули? Кёнсу смеётся. — Они одеваются так. К этому тоже привыкаешь со временем. Чонин хмурится и по-детски смотрит исподлобья. — Тяжело было? — Ты собираешься вернуться в стаю и рассказать, что меня безжалостно мучают? — До с насмешкой фыркает. — На самом деле, здесь неплохо. Кивнув, Чонин поджимает губы и молчит. В его голове это не укладывается, как не укладывалось и в мыслях Кёнсу, когда он попал сюда впервые, когда его вели по неаккуратным улицам, переодевали в тёмном помещении с массивными балками на потолке. Тогда казалось невозможным даже просто существовать в волчьей стае. — Как отец? Чонин тут же оживляется и придвигается ближе. — В первое время к нему даже подходить боялись — все затихли, а некоторые даже не выходили из домов. Но на территориях стало действительно спокойнее, мы заключили с ещё одной стаей договор на поставку шелка и теперь ни с кем не воюем. Я не верил в это, но волки правда перестали заходить на наши территории, — омега замолкает, чтобы перевести дыхание, и кивает. — Теперь Донук спокойнее. — Жертва не оказалась напрасной? Кёнсу шутит, но Чонин хмурится. — Чондэ тоже хотел пойти, — снова начинает Ким. — Но Донук не пустил его. Знаешь, не известно, как они отреагируют на будущего короля. — Правильно. — Донук и меня бы не пустил, — Чонин смущённо чешет затылок. — Но я решил, что ты хотел бы увидеть кого-нибудь. Да и я подумал, что ты поступил бы так же на моём месте. И... я был очень упрямым, когда пришёл к Донуку с просьбой отпустить меня. У Кёнсу уже болят щеки от улыбки, он не отрывает взгляд от друга, пытаясь запомнить каждое его движение и выражение. Он старается положить это воспоминание на самую высокую полку в своём сознании, чтобы оно не стёрлось вместе с остальными воспоминаниями о стае. Кёнсу касается запястья Чонина под лёгкой тканью его ханбока. — Спасибо. Тогда Ким порывисто наклоняется к Кёнсу и касается лбом его лба. Он смотрит в глаза друга и посмеивается от того, как изображение искривляется, сливая два глаза До в один. Пятнадцать лет назад это казалось очень смешным. Сейчас вдруг тоже. — Я скучаю, — повторяет Чонин. Кёнсу молчит, хотя тоже скучает. Очень сильно. Все так же молча, словно наслаждаясь этим молчанием, Чонин обвивает руками талию Кёнсу и прижимается ближе. Все это время, все полгода Кёнсу неосознанно боялся, что теперь родной мир будет ему непривычен, что знакомые прикосновения и ласка будут неприятны. Но, когда пальцы Чонина добираются до кожи на спине, с плеч До валятся целые скалы страхов. Ему, как и раньше, хорошо с Чонином, слишком тактильным и чувствительным. — Расскажи мне, как дома, — тихо просит Кёнсу, лёжа в обнимку с другом. — Сейчас там цветут сады и каждый день идут ливни, тёплые и сильные, — мурлыканье Чонина на ухо убаюкивает. — Мы готовимся к летнему фестивалю плодородия. Ты знал, что Чондэ получил роль? — Нет, — Кёнсу шепчет, боясь нарушить то состояние, которое навевает голос Кима. — Он будет исполнять главную роль в спектакле и петь — сначала сольно, а потом дуэтом с Минсоком. Они часто занимаются пением вместе. Чонин зарывается носом в волосы Кёнсу, но почти сразу отстраняется, чтобы вдохнуть чистого воздуха. Кенсу не обижается. — Значит, у них все хорошо? — Угу. Ты бы видел Минсока, он как будто светится вместо солнца. Некоторым кажется, что они ждут ребёнка. Но Чондэ молчит, — юноша фыркает. — Никогда не думал, что твой брат настолько скрытный. — Кажется, он поумнел, — Кёнсу посмеивается. — Я бы очень хотел, чтобы ты пришёл на фестиваль. Ответить Кёнсу нечего. Да, Чанёль рискнул всем, доверился ему, и Кёнсу даже кажется, что у Чанёля хватит сил отпустить омегу в стаю на несколько дней. Но альфе не позволят, и ему придётся идти против своей стаи. А Кёнсу этого не хочет. Поэтому он молчит и только гладит Чонина по волосам. Ким едва не урчит, и До знает, что младший закрыл глаза и думает о своём. Он тёплый и мягкий, как лёгкий туман. В Кёнсу снова просыпается знакомое восхищение свои другом, и он жмурит глаза. — Кёнсу... — Чонин зовёт тихо, смущённо. — Я чувствую себя так странно дома. Все как в дыму, мысли рассыпаются, я ничего не могу делать. Начинаю чем-то заниматься, думать о чём-то, и сам не замечаю, как мысли начинают крутиться вокруг одного... человека. Растерянность Чонина заставляет Кёнсу улыбнуться. Он кивает самому себе: это давно должно было случиться. И случилось бы, если бы Ким не отмахивался от своих предчувствий, не убеждал себя, что не должен думать о своих влюбленностях. — Как ты думаешь, я... хороший? — Да. — И могу понравиться кому-то? — Можешь, конечно, — Кёнсу перебирает темные пряди волос. — А сейчас не рано? — Никогда не рано и не поздно, Чонин. — Возможно, его семья чуть менее знатная, чем моя. Но этого нельзя понять. Когда он говорит двигается, смеётся, он словно такой же, как я. Эмоции Чонина, его трепет, смущение, растерянность и бесконтрольная влюбленность, как будто переходят Кёнсу. И он ощущает их так сильно, что дышать становится тяжело. — Тебе не кажется, что сердцу все равно, кто он? Чонин кивает. Кёнсу его понимает. — Оно словно тебя не слушает. Бьётся иногда так сильно, что мыслей не слышно, как бы громко они ни кричали. — Не думал, что ты знаешь о таких романтичных вещах! — Чонин вскакивает и весело смотрит на Кёнсу, а тот закатывает глаза и толкает младшего. — Я тебе говорю здесь, что нужно слушать сердце, а ты обзываешь меня бесчувственным прагматиком! — Король льдов и снегов на вершинах гор! — хохочет Ким, задирая руки. — Лучше беги, — в ответ шипит Кёнсу и угрожающе медленно поднимается. Солнце бредёт к горизонту, и горы окунаются в яркие краски заката. Сквозь длинные тени деревьев Чонин убегает от Кёнсу, и оба смеются, вспоминая детство, одно на двоих. Угрозы До заставляют Кима чуть не падать от смеха. Только когда ворота начинают мелькать между кустарниками, он останавливается, как вкопанный, и резко разворачивается к Кёнсу. В полумраке заката глаза Чонина чёрные и решительные. — Кёнсу, не иди туда, — вдруг произносит он. — Пойдём со мной. Вернёмся. Омега даже отвечает не сразу — все мысли исчезают из головы, словно Чонин вымел их своей фразой. — Ты же знаешь, это чревато... — Все знают. Но теперь все думают, как вернуть тебя. Без тебя стая стала другой. Кёнсу, — Ким понижает голос, — насколько их много? Сердце Кёнсу гулко бьется в горле, он прячет руки в карманах широких штанов и бросает взгляд на стену волчьей деревни. Ему хочется сбежать? Он может сделать это. — Не надо, Чонин, — До запинается, но лишь на секунду. — Скажи всем, что их много, нашей стае не справиться с волками. — Мы наберём добровольцев. Чондэ говорит, что нас может быть больше двухсот. — Нет! Кёнсу рявкает. Он боится практически до дрожи. Но Чонин поджимает губы и отступает. Ему не хочется делать этого, но ледяная уверенность Кёнсу заставляет его кивнуть. Когда они подходят к воротам, Ким заставляет себя выбросить отчаянный протест друга из головы и снова улыбается. Они обнимаются на прощание, но уже недолго, почти боязливо и как-то неловко. Чонин отпускает первым и, уходя, машет рукой. — У тебя есть еда на дорогу? — вдруг кричит ему Кёнсу, а Ким показывает небольшой мешок и кивает, снова взмахивая рукой. Он идёт спиной вперёд и улыбается, но До болезненно понимает, что скоро Чонин скроется в зарослях и, возможно, никогда больше не появится. Поэтому Кёнсу хочется высказать все, что он чувствует, но вместо этого он кричит: — Дай ему шанс, Чонин. Омега кивает и исчезает между деревьев, а До возвращается за высокие толстые ворота. Когда Кёнсу заходит в дом, Чанёль нервно меряет шагами комнату. И в ней ровно шесть шагов, но альфа пересекает за пять, а иногда он практически прыгает, заблудившись в собственных мыслях. Волосы Пака всклочены, взгляд бегает по обстановке, но Чанёль не замечает, как Кёнсу подходит ближе. Он даже не слышит омегу. Волк на взводе и напоминает маятник, но маятник, который своим движением вот-вот сломает себя. Он похож на растерянного мальчишку. — Чанёль, — Кёнсу зовёт его негромко. Альфа резко останавливается, переводит взгляд на пантеру и порывисто, едва ли осознанно подлетает к нему. Крепкие руки сжимают плечи До — убеждаются, что он реален и он здесь, и Чанёль облегченно выдыхает, его черты лица смягчаются. Он дёргается и выпускает Кёнсу. — Ты здесь, — бормочет Чанёль, неловко стараясь заглушить тишину. Кёнсу ведёт плечом и хмурится. — А где мне ещё быть? Альфа отворачивается и отходит-отбегает к окну, что-то скрывая, забивая в себе и, похоже, смущаясь. Волк тут же снова возвращается, и Кёнсу отшатывается от того, насколько Чанёль близко, насколько от него пахнет страхом и сомнением. И ещё чем-то, чего До не понимает. Благодарностью? Уверенностью? Чем-то свежим, приятно горячим. Чанёль смотрит сверху вниз. Ему, кажется, даже приходится нагнуться, чтобы заглянуть в глаза омеги. И Кёнсу, выбитый своим ощущением из колеи, краснеет, тут же пугаясь этого. Ему срочно нужно сказать что-то, чтобы Чанёль не смотрел так. — Я не сказал ему ничего о состоянии стаи. — Спасибо, — Чанёль не сдвигается с места — выжидает, словно на охоте. Или не хочет. Или не может. — Они... — Как они? — резко перебивает его альфа. — В каком смысле? — Кёнсу моргает, чувствуя себя почему-то очень глупо. Он не понимает, что происходит. Чанёль делает шаг навстречу, До бессознательно отходит. Но альфа напирает с вопросами, и его голос хрипит и по-юношески ломается от непонятного волнения: — Твои родные все живы? Здоровы? Они в порядке? — Да, сейчас в стае все в порядке. Волк прикусывает губу и взлохмачивает волосы; его уши ярко горят красным. — Хорошо. Кёнсу почти физически ощущает, что Чанёль наклоняется ещё ниже, словно хочет схватить, вцепиться и удержать в руках, но вместо этого альфа делает нервный шаг в сторону и быстро выходит из хаты. До слышит, как волк останавливается у изгороди, перешагивает с ноги на ногу и, зло шаркнув ногой, убегает куда-то.