Чужак

Мимо Чонина проносится мальчик в белой рубашонке, подвязанной широким поясом. На поясе поблёскивает бисер — так же весело, как мальчишка скачет к друзьям. Волосы растрёпаны, на щеке ссадина, а руки ещё по-детски пухлые. Чонин удивляется, сам не понимая почему. Он вслед за Кёнсу переступает порог амбара, который выглядит теперь не так, как месяц назад: стены залатаны, пол застлан досками, а кое-где даже тёплыми шкурами. Все до единого темные углы освещены масляными лампами и свечами. Печи пышут жаром. А разговоры волков сливаются в какую-то грубоватую, но живую мелодию. — Ты уверен? — в очередной раз спрашивает Чонин у своего старого друга. — Да, Чанёль поговорил со стаей. Он согласен, что это необходимо. Тем более, у нас праздник. Ким переплетает с Кёнсу пальцы и оглядывается по сторонам. Несмотря на то, что уже несколько недель он почти каждый вечер ходит к волкам слушать их легенды и рассказывать свои, знает Чонин лишь некоторых. Остальные волки держатся в стороне. И сейчас, хоть голоса не утихают, хоть волки не отвлекаются от своих дел, пантеры чувствуют на себе взгляды. Любопытные. — Сначала они будут глазеть, — объясняет Кёнсу, — но не обращайте на это внимания, и они привыкнут. — Нас меньше, — раздражённо замечает Ифань, которого вытащили с остальными. — Говорят, собаки чувствуют страх, — едва слышно произносит в ответ Тэмин. Альфы переглядываются. Однако Кёнсу их быстро одёргивает, одним взглядом. И среди пантер, и среди волков есть те, кому не нравится такая близость стай. Вражда не исчезает так быстро. Но Чонин распрямляет плечи и идёт за другом. Позже всех заходит в бывший амбар Чондэ. Наряды пантер сильно отличаются: длинные подолы, яркие цвета, мягкие ткани. Волки слышат, как шуршат слои этих богатых одеяний, видят, как переливаются они в отблесках огня, развиваются от движений. Только Исин выходит навстречу. — Вы выглядите сказочно, — мягко делает он комплимент. — Спасибо, мы старались, — Тао в ответ улыбается. Однако на самом Исине белоснежная рубаха (где он только взял такую в этой пыли?) с широкими рукавами, стянутыми на предплечьях резинкой. Они подчёркивают тонкие смуглые запястья и кисти рук. Как у того мальчишки, рубаха подпоясана пёстрой расшитой тканью, а на ногах — тёмные штаны и звонко стучащие по полу туфли. — Так изящно, — с восторгом говорит ему Чонин и, не удержавшись, трогает ткань рубахи. — Жёсткая. Исин и Кёнсу смеются удивлению пантеры. Ким от этого густо краснеет и старается извиниться (всё-таки они должны произвести хорошее впечатление перед всеми): — Я хотел сказать, — он приосанивается, — что у вас очень необычные наряды. — Они так подчёркивают фигуру, — подтверждает его слова Тао. В ответ Исин мягко улыбается. — Доброе слово и волку приятно. И лёд трескается. Пантер ведут по помещению, с ними здороваются, их наряды хвалят один за другим: «какая легкая ткань», «какой красивый узор», «ах, это украшение для волос... в нём такие яркие камушки». Да, кое-кто говорит натянуто. Да, это неловко. Но вот уже Бэкхён ураганом появляется рядом и, словно забыв про все предрассудки (а заодно и про приличия), приобнимает Тао за талию. — Картина маслом: делегация и их провожатый, — обворожительно улыбается альфа и этому невозможно сопротивляться. — Но я руку на отсечение готов отдать, что самых красивых выбрали. — Тогда я её тебе откушу, если не отпустишь. — А я всё-таки не отпущу. Бэкхён ещё что-то говорит, и Тао смеётся, хоть и пытается это скрыть. Волк очаровательный в своём глупом беспрерывном флирте ко всему, что двигается, и несколько пантер присоединяются к ним с Тао. А для Кёнсу даже спустя год удивительно, как Бён умудряется смешить и располагать к себе всех, что и говорить о Чонине, брови которого поднимаются на лоб. — А что это за праздник? — негромко спрашивает Тэмин, который ни на шаг не отходит от Кима. — Это Пик зимы, — отвечает ему Исин, — мы отмечаем его, когда самые суровые месяцы уже позади, но всё же ещё нельзя расслабляться и радоваться весне. Не успевает волк и рта открыть для продолжения рассказа, как бедствие не больше метра ростом выбегает из-за угла: мальчишка уносится от кого-то, торопится и оглядывается назад. И на всем ходу своих недлинных ножек врезается в ноги Тэмина. Тот пошатывается. Ребёнок изумлённо смотрит на пантеру, трёт лоб, но альфа выглядит не менее удивлённым: даже рот открывает так же. Чонин (при всем уважении) начинает за него переживать. Однако у волчонка смелость просыпается раньше. — Смотрите, — он вытягивает вверх куклу, скрученную из соломы, и Тэмин присаживается на корточки. — Что это такое? — Это богиня, — по-деловому объявляет мальчик. — Мне старшие сделали. Это знак того, что богиня проснулась и принёсет нам кушать. — А ты, значит, голодный? — Тэмин вместе со своим новым знакомым рассматривает куклу. — Нет, я ел кисель, — он серьёзен. — Дядя, Вы совсем как ребёнок. Это же и-но-ска-за-ни-е. Повернувшись к Чонину, альфа смеётся. В их стае тоже есть такой мальчишка — «маленький император». И теперь Тэмин находит «императора» волков, растрепывает его волосы и обещает, что впредь будет думать, прежде чем что-то сказать. Мальчишка соглашается. — Реони, беги к остальным, — со смехом отправляет его Исин. — И все у вас такие? — Они привыкли к Кёнсу, — омега пожимает плечами и кивает. Когда Тэмин поднимается, Ким оказывается рядом и передразнивает: — Аджосси, Вы совсем как ребёнок. Волки играют на флейтах и танцуют, хлопая друг другу и читая задорные стишки. У них удивительно звонкие песни, и Чонин даже пытается повторить несколько строк. Им дают попробовать сыграть на бубне, и кто-то даже учит Кима движениям танца. События кружатся в хороводе: Бэкхён закидывает Исина на плечо, кряхтит и шутит, получая кулаками по спине; волчата показывают какую-то сценку; кто-то смеётся над тем, как на Чунмёна надевают нелепый наряд. Чонин вдруг замечает, как двое волков брызгают друг на друга водой из кувшина. Они хохочут и толкаются, один из них пытается закрываться руками, а потом морщится, когда вода всё-таки попадает на лицо. Ким удивлённо хлопает глазами. — Это традиция. Я покажу! — заметив замешательство, Исин с воодушевлением тащит Чонина к кувшинам, и Бэкхён с остальными увязывается за ними. Закатав рукава, Исин опускает руки в одну из чаш и омывает их. Его плавные движения завораживают, когда омега переливает холодную воду из ладони в ладонь, брызгает себе на лицо и затем отряхивает с рук поблескивающие капли. Исин словно светиться начинает — будто действительно есть в этом обычном обряде что-то волшебное. — Это праздник очищения, — объясняет он, — принято смывать всю грязь, чтобы не нести её в весну. — Могу я тоже? — Конечно. Подняв широкие рукава до локтей Чонин уже без опаски окунает руки в ледяную воду, и чувствует, будто она покусывает ладони и пускает по телу лёгкость, отгоняет напряжение. То ли дело в таинственном полумраке, пламени свечей и ламп, отдалённых голосах и песнях, то ли в этом, на самом деле, есть что-то мистическое. Чонин умывается, за ним другие гости и Тао. — А теперь что? — спрашивает последний. — Теперь нужно облить порог и домашних животных. — А, животных... Не долго думая, Тао выплёскивает воду на Бэкхёна, гордо стоящего рядом. Ещё никто не видел Бёна таким нелепым и жалким. Он старается, рычит, но всё это лишь пробивает окружающих на хохот. — Я думал, мы стали друзьями! Однако вслед за одним кувшином, на голове у волка оказывается и вода из другого. А Исин, стоя с пустым сосудом, смеётся громче остальных. Вот в этот раз Бэкхён уже не пытается сдержаться: бежит за омегой, тут же кинувшимся прочь. — Я думал, мы друзья! Я верил тебе, — кричит Бён. — Ты ещё скажи, что настоящие друзья так не поступают. — Поймаю тебя, Исин-а! Вся эта беготня, хохот, песни к вечеру сливается в пляску: играют незнакомые Чонину инструменты, и волки пара за парой выходят ближе к центру. Это не похоже на танцы пантер, такие протяжные и плавные, — волки скачут и хватаются друг за друга, чтобы не упасть, они вторят музыке стуком каблуков, и заливаются смехом, когда кто-то уводит партнёра прямо из-под носа. Но удивляет Чонина не это. — Кёнсу, как они могут? — шёпотом спрашивает Ким, когда запыхавшийся друг подходит к нему. — Что могут? — Почему они поют, танцуют, развлекаются, хотя... — он запинается, — хотя они потеряли всё. Кёнсу бросает на него взгляд и поворачивает голову к волкам, собравшимся в круг и хлопающим тем, кто танцует в центре. — Дом, родные места, близких, — продолжает бормотать Чонин, — я видел мальчика... они даже надежду потеряли, потому что... — Нам сложно их понять. Можно только поверить: надежду они не потеряли. Никогда не потеряют. — Они не чувствуют этого? — Чего? Чонин опускает глаза, вспоминая, как их стая когда-то теряла людей, как приходила разбитой, как ему было страшно смотреть на раненных, как не хотелось даже жить в этой грязи и затхлом запахе крови. — Боли. Разве они не чувствуют этого? — Они чувствуют, — твёрдо отвечает Кёнсу и садится на пол. — Но они такие веселые, — Чонин несколько секунд думает, но всё-таки опускается рядом. — Это их способ. Мне кажется, что никому жизнь не подходит больше, чем волкам. Это их стихия, — омега наблюдает, как Юнджэ поднимает маленького брата на плечи и в шутку пытается уронить, пока тот цепляется за его волосы. — Они настолько любят жить и настолько умеют это делать, что своей жизнью побеждают даже страх смерти. — И всё-таки, — Чонин поджимает губы, глядя на то, как какой-то волчонок, гоняясь за своим другом, падает и расшибает коленку. — Всё-таки они потеряли близких. — Но они знают, что близкие не хотели бы слёз, они не для этого защищали свою семью. — Это так... — Достойно уважения. Чонин несколько секунд смотрит на До и согласно кивает, только теперь задумываясь о том, что даже такое непонятное ему отношение он должен принять. Взглянув на друга, Кёнсу хмыкает и напевает: — Хвала тебе, Чума. Нам не страшна могилы тьма. Мелодия вдруг сменяется, становится более ритмичной, и гудит даже где-то под ногами. А перед друзьями появляется Исин, красный от танца и настроенный решительно. Он поднимает Кёнсу с пола и зовёт за собой: — Идём. Иначе там Чанёль сейчас взвоет. — Ну, он же волк. Исин отмахивается и уводит Кёнсу к остальным, даже несмотря на то, что тот отпирается и приводит разнообразные аргументы, почему ему нужно посидеть. «Не развалишься», — отрезает волк, и Чонин смеётся этому. Ким смотрит на то, как его друга всё-таки втягивают в танец, как он легко отстукивает ритм и подстраивается под остальных. Бэкхён кружит Кёнсу, не дав в руки Чанёлю, затем подскакивает Сехун, и Исина, и кто-то ещё. Они забавляются, шутят и о чём-то переговариваются. Стук каблуков и звон музыки отзываются в ногах и в ушах Чонина, поэтому когда Тэмин подходит к нему и зовёт танцевать, омега соглашается. И танец волков оказывается совсем несложным, если его почувствовать. Они с Кёнсу даже встречаются взглядами, и Чонин подмигивает, видя, как кто-то опять затягивает старшего к себе в пару. Ким понимает: это какая-то игра. Но когда звуки, шаги, прыжки становятся всё стремительнее, все быстрее, Чонин замечает, как Чанёль всё-таки подхватывает Кёнсу и тянет к себе, уже никому не отдавая. Омега запыхавшийся, красный, весёлый; он смеётся, когда волк победно вскидывает голову и клацает зубами. Музыка обрывается, и Кёнсу резко дергает Чанёля за воротник, чтобы поцеловать. Волки хлопают, словно ждали этого уже очень долго. Чонин тоже хлопает: Кёнсу теперь на своём месте. Некоторые из пантер со временем уходят, разбредаются. Не надолго задерживается и Чондэ: он незаметно исчезает после танца волков. Однако праздник продолжается и дальше: он затихает, наполняется гаданиями и тихими песнями. Чонин остаётся. Он теряет из виду друга, но теперь его оберегают другие волки. И в этой стае становится не так пугающе, как прежде. А Кёнсу выскакивает из широких дверей и заливисто смеётся — так, как Чанёль ещё никогда не слышал. Он выбегает следом и, уже взмыленный после танца, пытается поймать омегу. Но Кёнсу ловко уворачивается из-под его рук и ускользает куда-то между домов. — Чанёрра! — пантера дразнится, это на него не похоже. — Не смотри так на меня. Я чувствую себя едой. Волк рычит, потому что Кёнсу мелькает между деревьев, потому что Кёнсу почти даёт себя поймать, но тут же пропадает. Чанёль снова и снова ловит руками воздух, почти по-настоящему злится. Кёнсу — один из здешних духов, призраков восточного мира. Он смеётся то где-то далеко, то над самым ухом. — Ариран, Ариран, арариё, — поёт Кёнсу, а Чанёль идёт, бежит на звук его голоса. — Оставив меня одного, решил уйти. Но знай, без меня тебе и десяти ли не пройти... В полумраке сада, среди зимнего треска веток, Чанёль наконец догоняет Кёнсу. Щеки у него красные от бега, глаза так ярко блестят, что альфа не может остановиться: он прижимает омегу к себе за талию, выдыхает из легкий пар и- — Ариран, Ариран, — снова звонко поёт пантера, — я верю, что день придёт, И станет свободной родная страна! — Что поётся дальше? — И наши сердца станут одним. И зацветут. Альфа лохматый, побагровевший, и До слышит, как колотится его сердце, будто Чанёль весь становится сердцем. Волк наклоняется, тянется за поцелуем, но Кёнсу кончиками пальцев останавливает его губы, чуть отстраняет — его очередь рассказывать легенды. — Давным-давно жили Ри Ран и Сон Бу, — тихо произносит омега, приятно убаюкивающим голосом. — Они жили в глухом лесу только вдвоём, и никто из всего мира им был не нужен. Но однажды в их земли пришли завоеватели. Ри Ран пошёл на войну с ними, чтобы защитить своего Сон Бу. Однако он не возвратился ни на следующий год, ни через десять лет, когда выросли их дети. Война закончилась, а Сон Бу всё стоял и смотрел на перевал Ариран, за который ушёл его муж на войну. — Тогда появилась эта песня? — Да, — Кёнсу опускает голову и складывает ладони у Чанёля на груди. Альфа крепко держит его — кажется, что никогда не отпустит. И в этих руках Кёнсу надёжно, где бы он ни находился. — Сон Бу дождался? — вдруг взволнованно спрашивает волк. — Кто знает? Говорят, дух его до сих пор ждёт Ри Ран на месте их старого жилища. И всегда будет ждать. — У вас красивые легенды. Кёнсу, усмехнувшись, пожимает плечами. Возможно. Омега снова не даёт себя поцеловать, вызывая разочарованный вздох альфы. Это забавляет его — Чанёль пылкий, нетерпеливый, горячий, и он заражает этим. Но Кёнсу берет его за руку и тянет за собой вглубь заснеженного сада. — У нас не только легенды красивые. Он прыгает, оставляя в нетронутом снегу следы далеко друг от друга, и Чанёль ступает по ним. Они опять как будто играют в догонялки, но тихие, более спокойные. Кёнсу обводит рукой вечерний пейзаж. И только в этот момент Чанёль замечает, как далеко они ушли: вокруг них лёгкие дома, террасы, покатые крыши и окна, сквозь которые кое-где льётся свет. Волк поднимается на округлый мост вслед за Кёнсу и останавливается, глядя на замёрзший ручей. — Это западное крыло, — объясняет омега. — Твой дом. — Да, вон там — окна моей спальни, — Кёнсу показывает вперёд, и Чанёлю приходится прищуриться. Створки высоких окон, на которые указывает омега, тёмные, но вокруг всё ещё бурлит жизнь, ходят придворные, патрулирует охрана, няни поют колыбельные детям. Чанёль прислушивается и присматривается, боясь, что их заметят. Ему нельзя быть здесь. — Сейчас там никого нет, — хитро говорит Кёнсу и снова срывается с места. — Тебе же нравится бегать, волк. Пантера играючи убегает далеко вперёд: Чанёль видит только, как Кёнсу раздвигает створки и ныряет в темноту комнаты. Она просторная и полупустая, поэтому, зайдя, Пак теряется. Он оглядывается по сторонам. Здесь стоят резные шкафы и полки для книг, аккуратный стол для утренних занятий и расписная посуда для умывания. В дальней части комнаты на возвышении, богато украшенном золотом, застелена постель. Ткань простыней и подушек яркая даже в полумраке ночи, по ним словно ползут драконы и летают вышитые облака. Не смея пошевелиться, Чанёль только водит по кругу глазами и принюхивается. Пахнет пылью и его омегой. — Чанёль, закрой дверь — мне холодно, — доносится откуда-то голос Кёнсу. И волк не смеет не подчиниться: он задвигает створку обратно, аккуратно, боясь ее сломать. А развернувшись, замечает пантеру, выглядывающего из-за внутренних дверей. Кёнсу почти кокетливо приподнимает ярко-красную шелковую юбку и прикрывает улыбку длинным рукавом желтого жакета, по которому солнечными лучами растекается узор. Сейчас Кёнсу похож на тех омег, которых Чанёль видит в стае пантер: гордый, с идеально ровной спиной, острым взглядом. Красивый, влекущий — гораздо лучше легенд. Но Чанёлю хочется содрать с Кёнсу все эти яркие ткани, делающие его большие глаза какими-то блёклыми, прячущие его тонкие запястья, скрывающие фигуру. Омега замечает этот порыв и жестом останавливает волка. — Стой там, драгоценный супруг, не двигайся. И, чёрт, Чанёль на всю жизнь запомнит, с каким звуком скользит тесёмка воротника, когда Кёнсу одним движением развязывает узел. Как шёлк жакета сползает по ткани нижней рубахи. Как оголяются покатые, мягкие плечи. Как Кёнсу наклоняет голову, чтобы развязать ленты на верхней юбке. Как она наконец падает на пол. — Кёнсу, — Чанёль дёргается. — Терпение. Кёнсу не приближается, хотя его самого тянет, хотя запах хвои уже оплетает его вместо рук Чанёля. Мучительно медленно на тёмном полу оказывается всё белое бельё пантеры, а его обнаженные руки покрываются мурашками. — Подойди. Нет, Чанёль подлетает. И от него тут же становится жарко. Полы скрипят под его широкими шагами, когда волк утягивает своего Кёнсу в кровать. Но укладывает он аккуратно, с трепетом, как драгоценность, которую легко разбить. И Чанёль ведёт по холодным бёдрам горячими ладонями, согревает, целует поспешно и пылко щиколотку, выше и выше, колено, внутреннюю часть бедра. Теперь уже Кёнсу в его власти — поднимает грудь и шумно вдыхает, когда альфа прикусывает кожу. У них не только легенды красивые. Забыть, как выгибается дугой Кёнсу, — сложнее, чем шорох шелковых тканей. Кёнсу двумя пальцами тянет Чанёля за подбородок к себе, и тот едва не стонет, когда его наконец целуют. Однако омега тут же оказывается сверху, прижимая альфу к кровати. Кёнсу шутливо морщит нос и снова целует, пока Пак бормочет: «Красивый». Юркими пальцами, пусть и немного замерзшими, До развязывает рубашку Чанёля, и с наслаждением, которое тот с трудом может понять, проводит ладонями по крепкой груди. Из неё тут же доносится удовлетворённый рык, и Кёнсу весь дрожит от этого любимого звука. Омега торопливо развязывает пояс на штанах Чанёля, а он, крепкими руками вцепившись в бока Кёнсу, притягивает его на себя. Стены во дворце тонкие, но, даже прикусив губу, Кёнсу не сдерживает громкий всхлип. Да ему и не хочется. Хочется Чанёля, когда тот обводит пальцами головку его члена и обхватывает в кольцо. У Кёнсу перед глазами плывёт. Чанёль толкается бёдрами вверх, сбивчиво и громко дышит на грани рыка, оставляет на мягкой коже красные следы и царапины. Но главное — он так голодно смотрит, как вздрагивает от его толчков Кёнсу, как он вытягивается, как просит больше, как сам двигается навстречу и задаёт темп. В конце концов, омега позволяет опрокинуть себя на постель и почти вскрикивает от нетерпеливых движений, царапая Чанёлю спину и обхватывая его ногами. Ночи едва ли хватает. Вымотанный альфа прячет лицо в подушках и широко зевает, когда Кёнсу с ухмылкой проводит пальцами по крепкой спине и укрывает своего волка одеялом. Чанёль, загорелый, большой и шумный, выглядит в этой богато украшенной и тонко расписанной комнате нескладно. Но Кёнсу заправляет ему влажные волосы за ухо и решает, что это комната не подходит волку, а не наоборот. Омега обматывает свои бёдра покрывалом и складывает ноги лотосом, доставая из-под матраса книгу, спрятанную туда когда-то давно. Он открывает на странице, на которой остановился тогда и читает: — Давным-давно в глубоком ущелье Алмазных гор жил юноша... Сквозь утренний туман пробивается солнце и неяркими лучами падает на сосредоточенное лицо Кёнсу. В давно брошенной комнате становится тепло. И Чанёль, стараясь запомнить, как Кёнсу выглядит дома, проводит по его руке ладонью, но всё-таки закрывает глаза и только слушает новую сказку.