Чужак

К равноденствию в горы прилетают птицы, они распушают хвосты и, нахохолившись, громко распевают серенады — свистят и ухают, чирикают и гогочут. На деревьях появляются первые почки, а за ними и молоденькие листья. Лес стряхивает с себя снег и гонит по склонам звонкие ручьи талой воды. Всё блестит и расцветает. Только Вожак гонит свою стаю. Шерсть всклочена, она уже давно слиплась в колтуны из грязи и крови. Глотки болят из-за постоянного рыка и воя, из-за бега и холодного ветра, который жжёт легкие. Волки нападают на след. Исин, пробирающийся за спиной Сехуна, знает, что с двух сторон на Белых заходят другие стаи, но каждый раз ему страшно так, будто он один. Он знает, что волки в этот раз ударят в лоб, бросят вперёд слабых, чтобы отвлечь чужаков и снова напасть на них. В груди у Исина всё застывает, когда он вспоминает, как летит в стороны грязь, как пули разрывают плоть, как скулят раненные. Пронзительно. От этого звука живот скручивает и тошнит, как от запаха гари и гноя. Но Вожак рявкает очередную команду, и все срываются на бег. В мастерской душно и жарко, потому что печи пышут почти целыми сутками, и, когда старик-пантера отпускает мальчиков на улицу, они не задерживаются ни на секунду. Бледнолицые, худощавые они вываливаются во двор и жадно дышат, разминают затёкшие ноги, жмурят глаза от яркого солнца. — Вонтэк-а, смотри, какие у меня руки, — мальчик показывает чёрные ладони. Под ногтями сажа, в ранках — запекшаяся кровь и мелкие занозы. — Неа, Хвитэк, на этой неделе ты печами занимаешься. Юный трубочист дует губы, а Реони, который уже несколько минут прыгает на месте, вдруг хнычет: — Ноги болят. Я ходить разучился. — Тогда ты водишь! — Вонтэк легко толкает младшего в плечо. — Эй! — Бегать-то не разучился? Реони в миг меняется, воинственно кричит и, забыв и про то, что ноги у него больные, и про то, что они в два раза короче, чем у старшего, гонится за Вонтэком. Не проходит и нескольких минут, как Хвитэк оказывается «водой» и возмущённо ругается на друзей. А на это из-за забора смотрят ещё несколько пар любопытных глаз — кошачьих. Дети у волков всегда занятые и серьезные, они ходят в чёрных от сажи рубахах и с перепачканными от работы лицами. К ним страшно подходить, они чужие. Но вдруг эти чужаки начинают хохотать, совсем как пантеры, и бегать друг за другом. А такая игра у пантер тоже есть. — Чего это они делают? — тихо бормочет один из мальчиков. — Играют? — Это они у нас подсмотрели, — гневно шепчет другой. — Только у них людей не хватает, — юный пантера в чистеньком ханбоке выходит из укрытия. — Эй! Волчата останавливаются, как по щелчку, и Вонтэк выскакивает вперёд перед незнакомым мальчиком. Он окидывает чужака взглядом и воинственно щурится. Незнакомец серьёзно надувает щеки и упирает руки в боки. — Мы тоже играть хотим! Исин валится на землю и разминает уставшие ноги пальцами. Он чувствует, как рукав рубашки намокает от тёплой крови, и даже ощущает её запах, но не может пошевелиться. Пусть лучше вся вытечет, но ему нужен отдых, он так устал. Они все. Неподалёку раздаётся чей-то сдавленный стон, и Исин всё-таки подтягивается ближе в его сторону. Там кто-то из своих. В звенящую от выстрелов голову никак не может прийти имя раненого, а ведь пули перестали летать уже час назад. Дотянувшись до этого человека, Исин сжимает его руку в своей ладони. — Ты... — Тэмин. Нужно уходить отсюда в лагерь. — Да, идём. Помогая альфе встать, Исин слышит, как тот скрипит зубами и скулит, он понимает на каком-то подсознательном уровне, что у Тэмина сломана нога, что он не может идти; но всё-таки заставляет себя думать о другом всю дорогу. А идут они долго. Кажется, бесконечно долго. Исин вспоминает деревню, придумывает, какой урок он сделает волчатам, планирует научить их новому танцу, хочет переставить мебель в хате. Думает и думает — лишь бы подальше от этого места. И Исину так странно вспоминать детвору из родной деревни, точно зная, что её уже не существует, и ощущая во рту вкус крови чужаков. Они возвращаются в лагерь, и омега тут же спрашивает у окружающих, где Бэкхён, жив ли он. Тэмин отпускает волка, и Исин хромает по лагерю, озирается, щурится, высматривает знакомую фигуру в дыму от костров. — Син! Исин выдыхает. В этот раз снова жив. Он молча валится рядом с Бэкхёном на землю и на несколько минут закрывает глазах, чтобы потом их открыть и обработать раны альфы. «Живого места на нём нет», — устало думает Исин, но ошибается, потому что Бён блестит глазами как-то по-особенному радостно. — Каждый раз мне кажется последним. Исин кивает. — Поэтому я не хотел, чтобы ты шёл, — Бэкхён морщится, когда омега промывает его плечо и проверяет, не сломана ли кость. — Я в порядке. — Каждый раз я думаю о том, как мне спасти тебя, а не собственную задницу. Подняв глаза, Исин смотрит не моргая. — Но это скоро закончится, обещаю, — альфа поднимает голову и смотрит на верхушки деревьев. — Где мы? — Километрах в ста от границы Белых. — В какую сторону? — Мы на их территории, — Бэкхён опускает взгляд и смотрит в темные глаза друга. — Они отступают уже очень долго. — Я хочу домой, — не удержавшись, Исин роняет голову альфе на колени и жмурится. — Эй, детвора, собирайтесь, — Чонин машет волчатам, подвязывая выше свои дорожные штаны. — Мы идём в деревню. Пантеры хнычут, не желая останавливать игру, они ещё бегают друг за другом и делают вид, что не слышат старшего. Но волки тут же останавливаются. Даже маленький Реони спешит в мастерскую, чтобы вытащить коробки с новыми инструментами. Мальчики собираются быстро и практически без слов, им не нужно объяснять и повторять. Уже через полчаса вместе с Чонином они выходят за ворота. Новую деревню омеги строят в двух часах ходьбы от города пантер, но волчата появляются там не часто — когда старшим необходимы материалы. Маленькие волки тащат телеги, ящики, мешки, потому что больше некому и работают все. — Чонин! Мы здесь, — раздаётся голос Кёнсу с крыши почти достроенной хаты. — Оставляйте всё там. Мальчики, идите попейте воды у колодца. — Мы притащили инструменты. Новые топоры тут! И доски для окон. — А я стул почти доделал, — кричит Реони, — но я в следующий раз принесу. Кёнсу смеётся и машет мальчикам рукой: «Вы устали. Отдохните». Сам он спрыгивает с дома и отряхивая руки об штаны, подходит к Чонину и телеге. Заглянув в несколько ящиков, Кёнсу кивает. — Спасибо. — В следующий раз несколько человек из наших приведу. Посеяли рис и согласились помочь. Облокотившись о телегу, Кёнсу стирает пот с лица и смотрит на Чонина. Уже месяц они работают вместе, но неловкое замалчивание между ними не пропадает. Как и сейчас. Кёнсу отводит взгляд и спрашивает: — Новостей нет? — Нет, — Чонин опускает глаза и, положив локти на телегу, утыкается лицом в руки. — Ты его перестал слышать? — Перестал. — Это ничего страшного. Наверное, они просто далеко. — Да, я тоже так думаю, — но Кёнсу не поворачивается, чтобы Чонин не увидел его лицо, всё в пыли, грязи и поте. Дни становятся жаркими, лес одевается в зелень и наполняется запахами цветения. Кое-где слышится писк только что вылупившихся птенцов, реки наполняются рыбой и пестреют от проснувшихся кувшинок. Даже ночи становятся теплее, будят своих духов и свои легенды. — Это последняя, — говорит самому себе Чанёль. Он говорит так каждый раз, но каждый раз у Двуногих ещё остаются силы и оружие и приходится идти дальше. Чанёль и сам едва плетётся, теряет счёт времени и надежду вернуться обратно. Кажется, он заблудился. Однако никто об этом не знает. Не знает его стая ни о чём, когда Вожак весь вытягивается в струну и врывается в ряды чужаков, когда бьёт их лапами и сжимает зубы на глотках. Челюсти у волка дрожат от напряжения, и вкус крови — такой едкий. Чанёлю страшно, что он никогда этого не забудет — навсегда останется зверем, который грудью бросается на ружьё. Однако какими бы бесконечными и тяжелыми ни казались жаркие дни работы, за ними следуют прохладные вечера, обдувающие ветром уставшие руки. Следуют за ними и тихие ночи с ухающими совами и сладко поскуливающими щенятами. Потом наступают утренние часы, туманные, светлые и росистые. Тогда Кёнсу было всего двенадцать, он был угловатым, неказистым подростком, слишком категоричным и не менее любопытным. Сейчас Кёнсу двадцать шесть, он стал красивым, уверенным в себе мужчиной, более мягким, но не менее упорным. Утром, когда солнце только поднимается среди тумана, Чонин будит его горячим шепотом на ухо: — Идём скорее. Они возвращаются. Чонин примчался в деревню из города пантер, и Кёнсу просыпается мгновенно. Он надевает чистую рубашку, которую каждый вечер готовит, уже несколько месяцев ожидая, что они придут. Кёнсу будит остальных, наспех влетает в обувь и выскакивает на улицу. Они с Чонином почти бегут всю дорогу от деревни: Кенсу торопится, не говорит ни слова, смотрит перед собой и мысленно молится. Ему ничего не остаётся. Но ему страшно до смерти, поэтому перед самыми воротами он чувствует такую усталость, словно вот-вот свалится. Зажмурив глаза, Кёнсу сглатывает. Он слышит их, слышит стаю уже здесь. Ворота открыты, и пантеры входят в город, кипящий, бушующий, как самый настоящий шторм. Они израненные, искалеченные, дурно пахнущие, но кричащие не от боли, а в честь победы. Гомон, жужжание, вскрики, смех, поцелуи — всё это звуки продолжающейся наконец жизни. Чонин исчезает, и Кёнсу видит, как он наскакивает на Тэмина, обнимает его, ласково гладит по голове — в общем, снова становится Чонином. Здесь же До замечает Исина и Бэкхёна, не целых и не невредимых, но живых. Они утаскивают у кого-то кружку эля, и Исин чокается ею с головой Бёна — альфа смеётся, и пытается догнать обидчика. Эль летит из кружки брызгами, а на парочку ворчат и ругаются. Кёнсу оборачивается и протискивается сквозь толпу. Вонтэк уже сидит на руках у отца, хотя его ноги явно не помещаются и торчат в разные стороны. Крис гордо рассказывает всем, что он вовсе не был ранен. Наплевав на свою привычку держаться холодно, Сехун закидывает Чунмёна на плечо и кружит его, счастливо выслушивая возмущения. У Кёнсу сердце обрывается. Они все живы. Все. Но альф-вожаков нет, и Кёнсу, как слепой котёнок, тычется то к одной группе, то ко второй. — Найди меня уже, Чанёль, — отчаянно бормочет он. — Кёнсу. Пантера резко оборачивается — голова кругом идёт. Это голос Чанёля, это его глаза и уши, его лохматые волосы и сильные руки, его улыбка — широкая, от уха до уха. Лицо вот-вот треснет. Кёнсу выдыхает. Чанёль протягивает ему ладонь и улыбается, улыбается. — Кёнсу, выходи за меня. Снова.

***

— Чонин, сколько можно над одним букетом трястись? Однако омега даже не поднимает взгляд на Кёнсу, с умилением поправляя в букете цветы, ленты и бусины. Он в пятый раз вынимает из своего детища веточку хлопчатника, чтобы требовательно ее осмотреть и опустить ровно в то же место. До смотрит на это с секунду и вздыхает от безнадежности ситуации. — Что-то мне это напоминает, — хитро хмыкает Чонин. Кёнсу поворачивается к нему и поднимает бровь. — Что именно? — Айгу, Кёнсу, не вертись, — Исин колет ему булавкой в шею. — Мне и так тяжело к твоим волосам эти заколки прицепить. Проворчав что-то о вселенской несправедливости, Кёнсу разворачивается обратно и капризно дует губы. Сегодня его уже замучили. Омега скучающе поправляет полупрозрачную, длинную накидку, постоянно сползающую с плеч. Вдруг он мягко улыбается и запахивает красную материю, взглядывая в зеркало. Ближе к полу лёгкая ткань соскальзывает с ног Кёнсу, открывает колени и крепкие икры. Он знает, что это красиво, и прикусывает губу, ухмыляясь своему отражению. — Я же говорил, что ты изменишься, — Чонин буквально выдёргивает До из своих размышлений. — Перестань, иначе я не пожалею стараний Исина и ударю тебя. Волк в свою очередь возмущённо ворчит. — Мы можем подраться прямо сейчас, но факт останется фактом. Ты этого волка такими взглядами провожаешь, что кусты цвести начинают. — Чанёля. — Вот видишь, — Чонин хохочет и, к великому разочарованию Кёнсу, Исин тоже тихо посмеивается. — Окружили! — А ещё я говорил, что обязательно побываю на твоей свадьбе, помнишь? Кёнсу стонет и закатывает глаза. Но не успевает он их вернуть на место и уничтожить Чонина взглядом, как Ким оказывается рядом. Он кладёт ладони на горящие щёки Кёнсу и улыбается так, что глаза сверкать начинают. — Я счастлив за тебя. — Спасибо. Кёнсу опускает взгляд — смущённо, что ему совсем не свойственно. Теперь от стай не пахнет лесными пожарами, сыростью и кровью, не пахнет войной. Вместо этого До чувствует запах цветов и трав, с помощью которых Исин утром проводил замысловатый ритуал. Так пахнет спокойная жизнь — они и забыли. Сейчас волк разминает плечи Кёнсу и тоже наклоняется к нему. — Мы все счастливы за тебя. Наконец-то всё на своих местах. — Итак, — Чонин довольно хлопает в ладони, — теперь предлагаю по-омежьи поворковать. Исин-а, ты когда замуж? Сводить тебя к гадалке? Ким падает на подушки и подползает ближе к створкам высокого окна, он выглядывает на улицу, где жужжат пчёлы и стрекозы, летают птицы и шуршит листва. Исин отвечает не сразу и хмурится, чем заставляет Чонина (и даже немного Кёнсу) заинтересоваться. — Да-да, мы слушаем. — Ну, в прошлом году мы гадали, — Исин поочередно смотрит на омег и вздыхает, видя их убийственную заинтересованность: не расскажешь — не проживут и минуты. — Мы ставим зеркало и перед ним свечку, а потом зовём жениха. — Он должен появиться в зеркале? Интересно. И кого ты увидел? — Кое-что очень странное, — Исин задумчиво прикусывает щёку, — я видел маску, которая танцевала, а потом чуть не упала. Думаю, это плохой знак. Но Чонин не даёт и слова сказать. — У нас есть маски для праздников. Может, твой ненаглядный из пантер? — он играет бровями, а Кёнсу вместо Исина кидает в Кима подушкой. Чонин смеётся и собирается запустить снаряд обратно, но вдруг все трое слышат шаги, возню и перешептывания. Омеги вытягивают шеи, а Исин выходит перед Кёнсу, закрывая его от ещё невидимого врага. И не зря. — Нет, Чанёль, тебе сюда нельзя! — Как это нельзя? — ушастая голова выглядывает из-за створки и волк намеревается в два счета перешагнуть порог. — Я законный муж одного... — А вот и нет, — теперь вступается Чонин и упирается руками Чанёлю в грудь. — Я его обратно забрал. Имей терпение, наглый волк. Жди церемонию! — Но я уже сейчас хочу. Кёнсу! Чанёль выглядывает из-за спин омег, и Кёнсу поднимает голову, встречаясь с ним взглядом и тут же улыбаясь. Чанёль снова такой щенок, ему снова как будто едва минуло восемнадцать. Только стал больше, выше, сильнее. Но это ничего не изменило. Кёнсу весело хмыкает, а Пак толкует это по-своему и опять пытается пробраться в комнату. Ему на помощь приходит и Бэкхён, но омеги героически отвоёвывают территорию (у таких не забалуешь). Приходится всего лишь отлупить альф веником и подушкой, отчитать и пообещать обижаться на них целый век. — Исин-а, ты выпроводи их со двора, а я пока доделаю. Кивнув Чонину, волк бежит за парнями и выгоняет их из угла, где они собирались спрятаться. — Как дети малые! Чанёль, осталось-то. — Я чахну! — Вожак хохочет и театрально хватается за сердце, за что снова получает веником, но теперь уже по мягкому шилосодержащему месту. — Брысь. Фу. В этой погоне Исин не замечает, как оказывается на людной улице. Здесь шумит праздник в честь свадьбы: народ одет в яркие наряды, то туда, то сюда носят красно-синие фонари, бумажные украшения. Кое-где поют протяжные, звонкие песни. Дети залазят друг другу на плечи, чтобы заглянуть за ограду дворца и увидеть жениха. В таком ворохе красок и звуков Исин теряет альф, а, когда оборачивается, видит перед собой странную восточную маску. Губы большие, глаза на выкате, брови зловеще подведены чёрным. Маска прыгает из стороны в сторону на чьих-то плечах, и Исин может только отскочить, пискнув. — Ну, что ты как маленький! — Заливисто смеётся Бэкхён. Исин жмурится и выставляет руку вперёд, а в неё тут же упирается крепкая грудь. Когда волк открывает глаза, маска падает из рук её хозяина, и Бэкхён, убрав чужую руку и взяв её в свою ладонь, наклоняется. — Столько страстей видел, а глупой маски испугался, — Бэкхён улыбается краем губ, прежде чем поцеловать. Но когда губы альфы оказываются уже так близко, страх выветривается, будто его и не было. И под музыку репетирующих придворных, под гомон веселых разговоров и звук праздника Исин обхватывает шею друга руками и притягивает его ближе. День проносится быстро. Колесница Сунны с торжественным громыханием проносится по чистому склону неба. А за ней ещё в сумерках появляется братец Мани — улыбающийся месяц тоже приходит на праздник. Все собираются на поляне перед главными вратами, где ещё днём всё приготовили для церемонии. Чанёль, глядя на нежное закатное небо, ходит из стороны в сторону, беспощадно вытаптывая траву. — Вожак, вы бы успокоились, — подшучивает над ним Чунмён. — Чай, не в первый раз. — Долго их нет. Чанёль дергает богато украшенный плащ и тянет его за собой в обратную сторону. Он уже раз в десятый поправляет красный пояс и отряхивает рукава рубахи, хотя, по словам Чунмёна, «краше некуда». Вдруг ворота распахиваются, и Чанёль покачивается от неожиданности. Он делает несколько резких шагов вперёд, но навстречу бежит Бэкхён с глазами размером с несколько медных монет. — Что случилось? — кричит ему Чанёль, чуть не кидаясь навстречу. — Я кольца потерял. Вожак выдыхает, но тут же вспыхивает снова. — Как потерял? — рычит, — В зеркало засмотрелся? — За кого ты меня держишь? Меня взяли в плен! — Неужели Исин? Ах, он... — Чанёль всё-таки не сдерживается и смеётся, толкая Бэкхёна в плечо. Альфы борются, толкаясь, рыча и клацая зубами, Чунмён на них ругается и возмущается, что его работа — наряд Пака — будет испорчена. Но остановить двух взрослых и состоятельных мужчин может только звук рога. Чанёль замирает как вкопанный и разворачивается к вратам пантер. Вспыхивают факелы по обе стороны от дороги, слышится музыка трупп из двух стай, но всё это заглушается сердцебиением. Чанёль вытягивает шею и вдыхает воздух, чувствуя вместе с вечерней свежестью запах своего пантеры. Кёнсу идёт медленно, весь наряженный в многослойные, яркие юбки, рубашки и жилеты; локти его с двух сторон придерживают Исин и Чонин, тоже пёстро одетые. Чанёль приглядывается, но Кёнсу закрывает лицо расшитым полотном, и только глаза его заметно блестят, когда он проходит между горящими факелами. Кёнсу улыбается — это Чанёль знает. По белой ткани подойдя к отцу и брату, Кёнсу низко кланяется и что-то ласково говорит — он благодарит свою семью, тянет палец к племяннику и тоже кланяется, беззвучно посмеиваясь и шутливо прося благословения. Чанёль тоже идёт на поклон, но останавливается в нескольких метрах от Кёнсу и старается на него даже не смотреть, ведь руки дрожат от волнения. — Тогда я поступил, как ужасный отец, — произносит Донук, подходя к склонившемуся Чанёлю. — Но, похоже, даже такое плохое решение привело к прекрасному концу. И в этом только ваша заслуга, — он улыбается, — спасибо тебе, Чанёль. Идёмте. Донук подаёт руку волку, и их с Кёнсу ведут к площади и, как много лун назад, ставят по разные стороны от кострища. Но теперь Чанёль приглядывается, подмигивает и одним взглядом пытается рассмешить своего жениха, чтобы он забыл про полотно в руках. — Ну же, Кёнсу. Вельва бросает горящую связку трав в кострище, и огонь быстро, ослепительно вспыхивает. Ударяют в бубны, звучат волынки, и волки кружатся, вскидывая руки к Месяцу, который светит на тёмном небе. Мелькают перья и амулеты, косы и улыбки — всё образует стремительный, пёстрый танец. Кёнсу жмурится от яркого пламени, смеётся и сбрасывает на землю белую ткань. Как страшно ему было когда-то, и как теперь всё изменилось. — Я люблю тебя, — наконец шепчет Чанёль одними губами. Вельва берёт их ладони, и, когда костёр ясно вспыхивает и выпускает из своего жаркого горла сотни искр, он скрепляет руки Чанёля и Кёнсу, навсегда.