Я отдаю тебе ключи от города — Город не пережил блокады. Город становится облаками — Пеплом и порохом.
В чём измеряется одиночество? В минутах, часах и месяцах? В километрах, оставленных позади? В миллилитрах выплаканного, выдавленного из себя? В градусах недостающего тепла? В кубометрах разрастающейся внутри пустоты? Юра никогда не задумывался об этом, но в душном тесном автобусе номер 919 вдруг отчётливо понял: одиночество ни в чём не измерить. Одиночество — величина бинарная — 1 или 0. Есть или нет. И здесь, между неудобными сиденьями в набитой людьми и их подобиями консервной банке на колёсиках, одиночества не было. Был стойкий запах пота и (боже, пожалуйста, нет) рвоты, был орущий младенец в количестве одной штуки, был дед, смотрящий китайский стендап на полной громкости с доисторического планшета с разбитым экраном. Были грязные стёкла, опасно накренившееся в Юрину сторону мороженое в руках мужика, многочисленные подбородки которого подпрыгивали вместе с автобусом на каждой кочке. Был Отабек, прижимающийся плечом к его плечу. Были одни на двоих наушники и тяжёлый металл в них. Была спокойная, чуть насмешливая улыбка в ответ на каждый Юрин рык. Одиночества не было. — Надо было ехать на поезде, — проворчал Юра, когда на очередной остановке в салон набилось ещё больше китайцев, хотя, казалось бы… — Зато всего двенадцать юаней. — Бля, тебе что, бабла дать или по ебалу? Это не двенадцать юаней, это двенадцать кругов ада ебучего. Автобус качнулся на повороте, и Юру впечатало в Отабека. Последовало дежурное «я-не-пидорское» отпихивание и отведённый взгляд. — Девять. — Чё? — В аду вроде девять кругов. Юру слегла переклинило: Отабек в который раз умудрялся его удивить своей сраной эрудицией, и при этом она уже не то чтобы удивляла. Ещё чуть-чуть, подумалось Юре, и он совсем привыкнет, что на каждую необдуманную фразу, которую он выпаливает, у Бека обязательно найдётся какой-нибудь занимательный факт. И это трогательно-скромное «вроде», мол, я не умничаю, не подумайте… — Угу, я тоже в «Dante’s Inferno» играл, — фыркнул Юра, и Отабек скосил на него понятливый взгляд: ага, тоже не без грешка. Если только полуночное задротство в свободное от тренировок время можно считать грешком. Ну, на новый круг ада это в любом случае не тянуло: Флагетон, Лес самоубийц, Горючие пески, Злопазухи, ледяное озеро Коцит и «Ошибка! Ваша видеокарта не поддерживается игрой». — В любом случае осталось недолго, — после некоторой паузы заверил его Отабек. Вообще, они могли бы поехать на туристическом автобусе с комфортом, кондиционером в салоне и без миллиарда ненужных остановок в пути. Могли бы, не будь решение столь спонтанным. Но Юра не жаловался. То есть жаловался, конечно, ворчал для приличия, огрызался и ругался, но на деле… На деле он бы частный самолёт и персональную экскурсию без раздумий променял на разваливающийся автобус и что-то странное, тяжёлое, фольклорно-хорроровое в наушниках. Мотив был зловещим, пробирал до костей, холодными пальцами поглаживал внутренности и каким-то невероятным образом продолжал наводить ужас даже при свете дня в людном автобусе. При этом было в нём что-то завораживающее, что-то не давящее, а, напротив, возносящее ввысь, в ночное холодное небо. И если закрыть глаза, то можно было представить полнолуние, лес, шабаш ведьм или каких-то сектантов, барабаны, костры на кладбище… Юра взял телефон Бека, и тот беспрекословно ему это позволил. На экране высветилась обложка: красный бесёнок со скрипкой и подпись «Goblin». Что-то смутно знакомое, может, даже известное и считающееся классикой в определённых кругах. — Нравится? — спросил Бек с улыбкой, которую Юра на его лице ещё не видел. Было в ней что-то взволнованное и осторожное. Отабек поднял руку, и Юра не сразу понял, что он показывает ему, как покрылась мурашками кожа, вздыбились тёмные волоски. — А у тебя? — Бек прищурился и взял его за локоть, подтягивая рукав байки и обнажая кожу. Она у Юры тоже вся была сплошь гусиной, хотя он готов был поклясться, что, до того как Отабек коснулся его руки, ни одной мурашки мимо не пробегало. Юра резко выдернул руку. Вышло, наверное, грубовато, но Бек и не думал обижаться. — Такое бы ночью в тишине слушать, — сказал Юра. — Тогда я приду к тебе в номер ночью, — кивнул Отабек. Юра, видимо, изобразил рожей нечто сложное и напрасное, потому что через секунду по смуглому лицу Отабека пробежала тень, и он добавил: — Или просто скину. Сам послушаешь. Юра прикинул, насколько жалко и нездорово будет звучать: «Да нет, приходи сам», и промолчал.***
— Это не стена, а сраный пропиздной двор, — буркнул Юра, пиная носком кеда крупнейший памятник архитектуры. Мало того что народу было не пропихнуться, так ещё и каждый десятый с половиной признавал в нём Юрочку Плисецкого и фоткал — хорошо, если хоть спросив разрешения, которого он, к слову, ни разу не давал. Только одно селфи оказалось желанным: их с Беком совместное на фоне живописных холмов. От фанатов и фанатиков даже капюшон не спасал, и только Отабек оказался достаточно сообразительным, чтобы посоветовать надеть маску и солнцезащитные очки. Последних у Юры не было, но Бек поделился своими — чёрными, крутыми. В голове мелькнул образ, подсмотренный в Инстаграме: мотоцикл, кожанка, шлем, очки. Интересно, Отабек прокатит Юру, если он попросит?.. — Да брось, вид отсюда классный. — Ты про китаёсов с селфи-палками или про старпёров в дождевиках? Отабек посмотрел на него задумчиво и мелодраматично, будто в любой момент был готов выдать какую-то глупость вроде: «Про тебя». Но нет, пронесло. Гора с плеч, баба с возу, поезд с рельс и мозг с катушек. Юра торопливо отвернулся, усердно делая вид, что любуется прекрасными пейзажами и философствует на тему: а вот двадцать три века назад тут… Тут явно никто так отчаянно не краснел из-за слов, которые даже не были произнесены. — Я читал, что эту стену строили с помощью магии земли. И что в Древнем Китае маги служили императору. Что-то вроде элитного отряда. — Хуясе элитного — жопы надрывать на стройке ебучей стены, как гастарбайтеры блядохуйские. Элитно, что пиздец, — цыкнул Юра, складывая руки на каменном ограждении и глядя вниз. Он как раз уместился в выемке-бойнице. Было высоко, но не слишком, ему всегда представлялось что-то более эпичное, вроде стены из «Игры престолов». — А чё, пирамиды в Египте тоже небось «ваших» заслуга? Юра почувствовал, как колется уязвлённая гордость за собственную магию — слишком нематериальную по своей сути, противопоставленную творческим и созидательным началам других стихий. Разрушительную. У магов воды было многообразие форм и состояний: острота и твёрдость льда, тягучесть и плавность воды, загадочное очарование тумана и редкие, исключительно ценные целительные способности. У магов воздуха были лёгкость, изящество и гармония. У магов земли — стойкость и сила, надёжность камня, шелест песка. У Юры были только боль и красота. — Конечно, — ухмыльнулся Отабек самодовольно, и Юра добавил это выражение лица в мысленную коллекцию его эмоций. Снова вспомнились придурки-журналисты с этим их обидным «каменным лицом». Глупцы, они и представить не могли, как многообразен спектр чувств Отабека. Ну и ладно. Юре нравилось быть единственным хранителем этой истины. — Что ещё маги земли построили? Эйфелеву башню? Тадж-Махал? Гранд-Каньон, блять? Отабек с улыбкой кивал на каждое Юрино предположение, и потревоженная гордость сворачивалась внутри тёплым уютным комочком. Ну и пусть построили, Юре не жалко. — Ну что, плевать-то будешь? — спросил Отабек, через Юрино плечо глядя на землю внизу. — Да тут люди кругом… — ссутулился Юра и заозирался диким зверем. Он не то чтобы стеснялся или боялся, просто так и видел заголовок: «Юная звезда российской магии отстранена от соревнований в Китае за вопиющее оскорбление архитектурного памятника». Или: «Плисецкий плевал со стены и на Кубок Гармонии». Или: «Именитый тренер Яков Фельцман трагически скончался от позора и негодования». — И что? Ты же не в них плевать будешь, — успокоил Отабек и, перегнувшись через каменную кладку ограждения и распластавшегося на ней Юру, отправил свою слюну в триумфальный полёт. Долгую, бесконечную секунду он вжимался грудью в Юрину спину, и уж было приливший к щекам жар мгновенно растаял, когда Отабек отстранился, а Юра заржал. — Ха! Слабак! Смотри, как надо, — он демонстративно размял пальцы и шею, похрустев суставами, словно для плевка было необходимо задействовать все эти мышцы, а потом приподнялся на носочках, вжался рёбрами в камни, сдвинул маску на подбородок и со всей силы плюнул — улетело далеко и красиво. По дугообразной такой траектории. Профессионально. Отабек одобрительно и комично-серьёзно показал поднятый вверх большой палец. — Plisetsky? — послышалось вдруг совсем рядом, и Юра со злостью обернулся: да что, блять, снова? Как его вообще можно узнать с этим забралом на роже? — Ю ар мистэйкен, — огрызнулся Юра, даже не пытаясь выговаривать слова с верным произношением. Яков бы убил за хреновую репрезентацию. — I’m not, — губы незнакомца растянула некрасивая улыбка. Юру прошибло неявно, на периферии, но очень отчётливо: от мужчины веяло опасностью. Кажется, Отабек тоже почувствовал это: подобрался, напрягся и сделал шаг вперёд, заслоняя Юру и одновременно задвигая себе за спину. — Да катись ты к хуям собачим, герой недовыебанный! — мгновенно среагировал Юра, ощетиниваясь и подлезая под руку парня. — Не надо меня защищ… А-а-а! Всё случилось за секунду или две. Незнакомец достал пистолет, громыхнул выстрел, земля ушла из-под ног неожиданно, а Юрин крик утонул в каменной кладке, смыкающейся над головой. Со всех сторон окружила непроглядная тьма и тишина, лишь гулко стучало сердце где-то в горле. Плечи сжимали каменные стены, грудь тоже подпирал твёрдый холод, и только спину опаляло теплом, а шею — чужим дыханием. — А, так я не сдох, — дошло до Юры с опозданием. Он проморгался, но так ничего нового и не увидел. Ещё секунду потратил на осознание того, что он и не ослеп, наверное, тоже, и выдохнул огонь. Пламя через мгновение наткнулось на каменную преграду, распадаясь язычками и тая. Осветить толком ничего не удалось: могила какая-то. Судя по тяжёлому дыханию сзади — братская. — Тише, не бойся, мы в стене, — шелестом откликнулся над ухом Отабек, и Юра вздрогнул, покрываясь мурашками и… чихая. Атмосфера тут же разрядилась, Юра нервно хихикнул и чихнул снова — ёбаная пыль. — Будь здоров, — вежливо пожелал Бек. — А чё мы в стене забыли? — У него пистолет был. — Да я видел, бля! — Переждём здесь, пока не станет безопасно. Юра хотел было ответить чем-то едким и нервозным, но прикусил язык, вдруг понимая, что это ведь Отабек замуровал их сюда. Вот так просто на чистых рефлексах зарылся в землю, как тогда, на арене. Следом вспыхнуло осознание: это ведь было покушение. На него, Юру. Целенаправленное причём. Выходит, за ними следили? Как давно? И, главное, нахуя он кому-то сдался?! — Ты дрожишь, — шёпотом заметил Отабек. И приз за «Наблюдательность года» вручается Герою Казахстана, нет, не вручается, а вкручивается прямо в зад. — Холодно, — пробормотал Юра и в доказательство снова подул огнём на стену — лицо опалило жаром. Бек неловко поёрзал сзади, поудобнее перехватил его за живот. Ну пиздец, дожили. — А разве… Разве можно воздействовать магией на исторические объекты? — спросил он, будто это сейчас было важно. Будто он сам не знал, что нет, нельзя. — Типа вандализм, не? — А что мне, грудью тебя надо было защищать? — спросил Отабек так спокойно, что Юра понял: а с него бы сталось. — Меня вообще не надо защищать! — зашипел Юра. Не то самолюбие вгрызлось в сердце, не то счётчик одиночества угрожающе напомнил о том, что легко может снова превратиться в единицу. Со скоростью выстрела. — Больше не буду, — примирительно пообещал Отабек, и возразить на это Юре было нечего. Разве что обиженное: «Пиздишь ведь», застрявшее в сдавленном горле. Они молчали, и стены давили куда меньше, чем гнетущее ожидание. Что-то противно капало на фоне, сбивая с мыслей. Здесь, в камнях, было холодно и сухо, но грудь Отабека вздымалась спокойно и размеренно — робот он, что ли? Терминатор, присланный из будущего, чтобы спасти Юрку Плисецкого? Или убить, доведя до сердечного приступа это жёсткой хваткой поперёк живота. Нет, Бек не сдавливал, не причинял боли, но обнимал уверенно и крепко. Обнимал… Именно, что обнимал. — Думаешь, он из этих?.. Второсортных, — Юра нахмурился и сглотнул, будто мерзкое слово оставляло такой же привкус на языке. Да уж, название антимагическая террористическая группировка выбрала себе… заявляющее. — Не знаю, — ответил Отабек, но в его тоне Юра услышал «Да», спрятанное за «Не хочу делать поспешных выводов». Второсортные существовали с тех самых пор, как магию разрешили. Раньше они доставляли множество хлопот, Яков до сих пор рассказывал о «лихих девяностых» с залёгшей меж бровей морщинкой. Но в двадцать первом веке волнения улеглись, и за свою не то чтобы длинную жизнь Юра мог припомнить только пару-тройку терактов — да и то далёких и зыбких, словно сцены из кино. Они отбрасывали тень на его рутину, так, на денёк-другой, и снова исчезали, вплетаясь в канву истории. Периодически Второсортные давали о себе знать шантажом, угрозами, какими-то экстремистскими сайтами и сходками, но мало кто боялся их всерьёз, потому что… Ну, они были псами. Бешеными, жестокими, кровожадными, но при этом псами. Без чёткого плана, оружия и массовой поддержки. Только те, кого всё же покусали, их и боялись: те, кому оставили уродливый шрам и пожизненную неизлечимую фобию. — Хуясе он смелый, — буркнул Юра, вспоминая жутковатую улыбку. Передёрнуло. «Кап», — послышалось словно в подтверждение. — Безрассудство — это не смелость, Юр. — А что смелость? Бездействие? — фыркнул он раздражённо. Ну да, торчать в каменном гробу под чуткой охраной Героя Казахстана — это пиздец как смело. — Иногда. — Меня не надо защищать, ясно? Я и сам могу. — Конечно, Юр, — согласился Отабек, и Юра беспомощно и зло ударил раскрытой ладонью в стену перед собой. Посыпались искры, освещая нарушенную кладку — Отабек «скомкал» камни вокруг них черепашьим панцирем. Хотелось крушить, жечь, выплёвывать из себя огонь, пока раскалённое ядро адреналина, волнения и ужаса не остынет, не истлеет, не сойдёт на нет. Но всё, что оставалось — ждать неопределённого «когда станет безопасно», считать вдохи-выдохи Отабека в собственный затылок, дребезжать и плавиться изнутри от невесомых поглаживаний рёбер пальцами. Юра даже не мог с точностью сказать, имели ли они место быть на самом деле или причудились ему на волне паники и шока. Послышалось очередное «кап», и Юра раздражённо сдул с носа чёлку — щекотала. Что-то не клеилось, не сходилось, мешалось на грани уловимого. Что-то… Что-то мокрое, тягучее, что-то… Кап. Юра замер. Они в этом саркофаге уже хернадцать минуточасов, и он твёрдо уяснил: здесь темно, холодно и сухо. Так сухо, что от пыли хочется чихать, а в носу противно свербит. Какого. Тогда. Хуя. Кап. От догадки прошибло сразу и насквозь. Вывернуло, вырвало с мясом — левый желудочек, правое предсердие, аорта, клапан. Его сердце со всеми анатомическими подробностями сжалось в одну пульсирующую точку, болью рассылающую волну по всему телу. — Бека?.. — вышло так жалко и испуганно, что собственные слова, это ребяческое «сам могу» показались Юре смешными до ужаса, вскрывающего его лёгкие ржавым перочинным ножом. Кап. Горло свело судорогой — ни выплакать, ни вымолвить, ни вытолкнуть из груди ни вздоха. Тишина, длящаяся не больше пары секунд, показалась Юре роковой: всё, конец, он умер прямо за его спиной, и Юра задохнётся в этой могиле раньше, чем его достанут. Задохнётся раньше, чем кончится воздух. — Всё в порядке, Юр, — откликнулся Отабек, словно прочитав его мысли. Хотя что тут читать? Что может быть очевиднее паралитического кошмара. — Не смертельно. Юра почувствовал, как подкашиваются ноги, но Отабек одной рукой прижал его к своей груди крепче, не давая сползти на землю, словно в этом тесном гробу подобное бы удалось. Кровь. Догадка, которую он побоялся озвучить вслух, подтвердилась и выбила из лёгких остатки спокойствия. И пришла ярость. Пришла спасением, без которого Юра бы точно утонул, захлебнулся бы паникой. Но прежде, чем он начал орать, надрывая связки, на Отабека, что не сказал, сука, молчал партизаном, герой хуев, терпел, блять, мученик, а ну вскрывай эту консерву — мы едем в больницу, пиздец, ну ты и долбоёб, каких поискать, как вообще так можно, она ж, бля, из металла, мог бы и остановить, чё, реакция говно, уёбок тупой, я тебя сам сейчас пристрелю… Прежде чем сбивчивая речь взрывом обрушилась на Отабека, Юра кое-что понял. Иногда одиночество измеряется сводящим с ума страхом потерять своего человека.