Власти твоей нет надо мной, Нет подо мной ада — Небо грядёт в пении труб. В чистый огонь вниз головой, Если так надо — Власти твоей нет надо мной.
— Нас теперь, походу, шипперят, — пробормотал Отабек, закидывая в рот одну их этих рисовых чипсин, которые Юра нашёл в автомате с закусками и радовался как ребёнок: «Два юаса всего за пачку, Бека, прикинь?!» Алтын в шутку уточнил, не обделяют ли Юру с турнирными выплатами, на что тот просто пожал плечами: «Пока я в профессионалы не вышел, мы с дедом в однушке жили на его пенсию. Не на хлебе с солью, конечно, он же не нищеброд какой». После этого Юра стал сосредоточенно рассматривать непривлекательные на вид сладости из какой-то фруктовой блевоты. Не хотелось, чтобы Бек его жалел, но тот и не собирался. — Это как? Юра шумно всосал молоко через трубочку — детское желание всех раздражать притупилось, а привычка осталась. — Ну… Ты не знаешь? — удивился Отабек. Он сидел на широкой кровати с ноутбуком на коленях. Из-под рукава чёрной простой футболки виднелись туго затянутые бинты. Первые два дня Юра всё ждал, что сквозь них проступит кровь, но сейчас вот, на третий, привык. И к бинтам, и к номеру Бека, в котором он теперь кантовался всё свободное от тренировок время. С одной стороны, было обидно: их великие планы посмотреть Пекин приказали долго жить. С другой же… Для Юры было чем-то неизведанно новым сидеть с кем-то в комнате, залипая то в подборки вроде «Топ-5 фейлов Джей-Джея», то в старые, снятые ещё до его рождения фильмы, от которых Бек почему-то тащился. Раньше отельные номера были для Юры не больше чем ночлежки. Номер Отабека же стал почти родным: Юра уже набил синяк на колене о ебучий столик рядом с самым удобным в мире креслом, а ещё узнал, что чайник надо чуть повернуть на подставке, если он не включается, свет в ванной загорается не сразу — приходится ждать секунд пять, у фена работает только одна кнопка из трёх, а окна иногда застревают в режиме проветривания. Прямо как незримые створки его сознания, когда дело касается полуночных душных мыслей о пуле, просвистевшей мимо. Хочется проветрить, но никак. Застряло. — Обсуждают типа? — предположил Юра, пролистывая новостную ленту Инстаграма и жалея, что нет кнопки дизлайка: довольная рожа Никифорова рядом с японской харей изрядно подбешивала. Ему-то Яков не мог запретить покидать отель. Ну, на Виктора-то никто и не покушался… «Скажи спасибо, что назад в Россию не отправляю», — строго сказал Фельцман. Спасибо, блять. Но горело и полыхало (притом в прямом смысле тоже) у Юры только те несколько часов, что его пытали коряво переведёнными вопросами в отделении полиции, а потом отчитывали по дороге в гостиницу. Те несколько часов, что Отабек был в больнице. Те несколько часов, что Юру не пускали к нему. А потом он вернулся в отель. Написал, словно между делом: [Я зайду к тебе?]. Но Юре было легче сорваться с места и кинуться к лифту, вдавить кнопку раз десять, расплавить её горящими пальцами, пнуть еле ползущую железную коробку и понестись к лестнице, чем ответить. — Не совсем, — Бек качнул головой, поднимая на Юру испытующий взгляд, словно и впрямь не верил, что ему невдомёк, что это за слово такое — шипперить. — Да я реально в душе не ебу! — Ну, ладно. Забей тогда, — стушевался Отабек. Юра скорчил рожу: «Заебись, чё». Конечно, вот так взял и забил — то ли хуй, то ли потенциальный гвоздь в чей-то гроб. Это что за «возбудим и не дадим», а, Бека? — Да, бля, ты издеваешься? Сказал «а» — говори и «хуй на». — Странная поговорка какая-то, Юр… — А у тебя отмазоны странные. Ну и хуй тогда соси, я сам погуглю, — фыркнул Юра обиженно и уж было собирался воплотить свои намерения, как Бек выдернул телефон из его пальцев. — Шипперить — это… болеть за то, чтобы люди были вместе. Фанаты рисуют картинки, пишут истории, где мы… То есть разные герои или реальные люди встречаются, — Отабек вроде как замялся, и у Юры случился небольшой сдвиг по фазе. Что за стыдливая пятиклассница вселилась в его Бека?.. Но это вдруг стало даже неважно, потому как до Юры дошло. — В смысле… Нас с тобой?! Как бы… вместе?! Отабек, уже вернувший себе вполне невозмутимый вид, улыбнулся чуть насмешливо. Стебался, гад. — Тебя вот раньше с Никифоровым шипперили, — добил он. Юра.exe перестал отвечать. Попробуйте выключить и включить. — По твоему лицу видно, что у тебя много вопросов, — вздохнул Отабек и даже приподнял густые брови в неком подобии раскаяния, в которое Юра ни на секунду не поверил. Он вообще разрывался между желаниями придушить Бека, удалить Интернет и проглотить каждый байт информации, как необходимую, но горькую и встающую поперёк горла пилюлю: разумеется, из того лишь соображения, что осведомлён — значит, вооружён. Но тут в голову пришёл один интересный вывод. Губы Юры растянулись в предвкушающем оскале. — Бека, а ты это откуда знаешь, м? — Слышал, — слишком быстро, словно ответ был заготовлен заранее, ответил Отабек, как ни в чём не бывало начиная что-то печатать на ноуте. «Тоже мне, блять, программист-клавишник», — подумал Юра, пытаясь заглянуть в экран, на котором теперь можно было увидеть лишь пустую новую вкладку с заполненной строкой поиска: «юра плисецкий и виктор никифоров фанфики». Да он это только что написал!.. — Уё-о-о-обок!.. — протянул Юра, смеясь, и с деланным возмущением пихнул в щёку Отабека, забирая ноут и строча: «отабек алтын фанфики». — Ща, бля. Ща-а-а… Бек молчал, не пытаясь его остановить. Только следил за тем, как бегут вверх строчки ссылок и как покрываются щёки Юры неравномерными красными пятнами. — Так, ладно, похуй, — скомканно выдал Юра, откладывая ноутбук. Фанфики про Отабека Алтына были исключительно с участием Юрия Плисецкого. — Да просто меня раньше никто в России особо не знал, — утешил его друг. — Угу. — А ты очень популярный, Юр, тебя с каждым сводят, с кем ты фотки выкладываешь. — Угу. — И наша история с покушением пришлась кстати, сам понимаешь… — Угу. — Юр… — Ой, да не юркай ты, — раздражённо цыкнул Плисецкий. — Не сломалась моя детская психика. Чё я, пидоров никогда не видел? Да один Витёк чего стоит… — Разве Никифоров гей? — удивился Отабек. — Да хуй его знает, гей ли, но пидор точно. Знаешь, даже хорошо, что меня теперь не будут с ним… того… — вякнул Юра, не подумав. — В смысле… Давай лучше заценим, с кем Джей-Джея шипперят! — Давай, — с облегчением согласился Бек, которому тоже, наверное, стало не по себе от этих разговоров. Ну да, кто захочет представлять себе всякую гомосятину с его участием? Правильно, никто кроме полоумных фанаток. А спустя пять минут истеричного хохота, который вызвала у Юры очень скверно отредактированная фотка поцелуя Джей-Джея с невестой, где её неаккуратно вырезали и заменили Виктором, они наткнулись на «историю соперничества и любви двух лучших магов огня»… Отабек прыснул смехом сразу, у Юры на осознание ушло на одно мгновение больше. — «Огонь и Молнии», блять! Что за название такое? И они… Они выставили меня любителем хуйцов в жоподырке?! Да я бы никогда Джей-Джею не дал! Су-у-уки… Если бы кто кого и ебадрючил, то… Бля, фу, нет, я б в него хер совать не стал, он же сифозный, небось и… Чего ты ржёшь? Про тебя тоже скоро что-нибудь мерзоёбское напишут, вот тогда и я поржу… Посиделки прервал звонок, и не то чтобы он был неожиданным. Юра вздохнул, откатился от Бека и поднял трубку, раздражённо теребя уголок подушки. — Да, Яков Борисович. У Беки. Угу. Да помню я, бля! Я не ругаюсь. Просто сидим-пердим. Да высплюсь я… От разговора отвлёк негромкий хлопок, с которым Отабек закрыл ноутбук. «Предатель», — одними губами прошептал ему Юра, догадавшись, что его, похоже, намереваются выпроводить. Фельцмана Бек уважал и слушался. А Юре… Юре действительно было пора. Завтра он будет выступать. Он встал, одёргивая байку, неловко поправляя капюшон, теребя рукава и всё не решаясь попрощаться. Завтра с утра они не увидятся: Юра поднимется ни свет ни заря, потащится в тренировочный центр на разминку и последний прогон, а потом сразу на арену — готовиться, коптиться в зале ожидания… В следующий раз он увидит Бека уже на трибунах, если только он… — Ты ведь придёшь? — выпалил Юра, не отводя горящего волнением взгляда. На лице Отабека промелькнуло изумление. — Никогда не пропущу, — сказал он абсолютно серьёзно, и Юра подумал, что только у него выходит говорить такие пафосные вещи так тепло и естественно. Юра кивнул и, боясь собственного тела, выскользнул за дверь, захлопывая её и уносясь прочь. Потому что ещё секунда — и он обнял бы Бека. А это ведь неуместно, так? Совсем ни к селу ни к городу. Он даже Якова обнимает только по случаю золота, а дедушку — только при встрече и прощании. Отабека же хотелось обнять бесцельно, даже будто бы не нарочно, будто бы по привычке. Так, как люди заходят на кухню, открывают холодильник, смотрят в него секунду-другую и уходят, так и не поняв, к чему был этот вырванный из осознанного течения времени жест. Юре хотелось обнять Бека так, как гладят ластящуюся к ногам кошку — не задумываясь. Так, как тянутся подсолнухи к смертоносному далёкому жару. Юре хотелось бы пройти мимо, задеть плечом и случайно, по инерции, его обнять. А не стоять в двух шагах, смотреть испуганно и зло, чувствовать припадочное сердце и с каждым упущенным мгновением понимать, что нет, сегодня он не решится. Сегодня — снова мимо.***
Утро выдалось вязким и нервозным, как и всегда перед соревнованиями. Но в этом даже не было его вины: Юра давно уже перерос состояние мандража и оцепенения, давно не валялся без сна ночью перед выступлением, давно не ощущал себя сгустком напряжённых мышц и неповоротливых мыслей под скомканным, сбитым, пропитавшимся потом одеялом. Нет, прошлым вечером, вернувшись в свой номер, он даже заставил себя не открывать ни одну ссылку с писаниной о том, чем они с Беком якобы занимались внутри Великой китайской стены. Хотя узнать, конечно, было бы интересно. Что же они там вытворяли, проказники?.. Он-то, дурак, помнил только метроном капающей крови, въедливый запах каменной пыли и руку Отабека на своём животе. Окружающий мир тем временем набирал обороты, оставляя Юру в сердцевине центрифуги. Все вокруг суетились. Ну, или ему так казалось. Бегали, уточняли, устанавливали, замеряли… Яков тоже орал больше обычного, Лилия Григорьевна позвонила и пожелала удачи тоном, которым, наверное, людям сообщали о путёвке в ГУЛАГ. Виктор прислал видео, на котором его японец смущённо пытался сказать по-русски: «Хорошего выступления», после чего гордый тренер посылал в камеру воздушный поцелуй. Юра даже не знал, от чего задёргался глаз: от отвратительно румяных щёк япошки или от влюблённого взгляда Никифорова. Гоша предложил проверить его ауру на порчу и сглаз. Мила и сама сегодня выступала, так что на глаза попадалась редко и бесила меньше всех. А ещё был Отабек. Отабек, который до сих пор не прислал ни буковки, ни даже паршивого какого смайлика. Наверное, не хотел мешать. Сам он, дохуя из себя образцовый, небось даже телефон в день выступления выключает. А Юра вот проверял каждую минуту. Даже дедушка уже отзвонился и сообщил, что непременно будет смотреть прямую трансляцию по телевизору. «Может, случилось что», — подумал Юра, сгибаясь к лежащей на станке ноге и утыкаясь лбом в колено. Растяжка у него была идеальная — Лилия с детства не давала ему спуску, настаивая на балетных элементах в программе. У Юры сначала не было права голоса, потом прорезалось собственное мнение, и он плевался, отнекивался и считал позором этот «педиковато-девчачий стиль». А потом понял, что гибкость — его оружие, а балет может быть не только зубосводяще-нежным и до скуки плавным, но и дерзким, резким, эмоциональным — аж душа навыворот. И когда понял, обзавёлся уникальным почерком. И магия заструилась сквозь, словно бурный поток, разрушивший дамбу, выстроенную из неуверенности в себе и стереотипов. И родилось что-то индивидуальное, необычное, не оформившееся пока до конца. Оно сидело глубоко внутри, Юра чувствовал. Ждало возможности выйти наружу и воспылать. Но пока пылало только беспокойство — робко так, как занимающиеся заново угли. Вдруг Отабек не придёт. Вдруг не сможет. Вдруг не захочет. Вдруг снова загородит собой какого-нибудь Пхичита или Гуанхуна… Или ещё хуже: извращенца Кристоффа Джакометти, развратное выступление которого они с Беком смотрели на ноуте с острыми чипсами — такими, что аж слёзы из глаз и кожу головы бросает в жар. Ведь если Отабек грудью защитит такого, то он окажется сзади, так сказать, в неприкрытом тылу… Юру передёрнуло. Он снова проверил телефон — пусто. Воспалённый мозг выплюнул: «Интересно, а есть ли эти самые фанфики по Отабеку и Крису?..» Юра почувствовал рвотный позыв, раздражённо отбросил телефон в сумку и пошёл на «обработку», где волосы, брови и даже ресницы ему покрыли огнестойким раствором, куда более дорогим, чем его тренировочная мазь. У этого даже запах был другой, особый, вызывающий стойкие ассоциации: волнение и трепет, сцена, катарсис. Вдруг подумалось, что Бек, наверное, волновался перед своим выходом. Скрывал, но волновался. Он-то к такому не привык. До Кубка Гармонии он и в чемпионатах-то участвовал только в боевых, а там не сцена — ринг. Там нет музыки, нет софитов, нет техники. Только ты и соперник. Даже зрители огорожены пуленепробиваемым стеклом пугающей толщины. Юра смотрел записи его боёв — и когда в самый первый вечер шерстил Гугл, и после, когда валялся у Отабека в номере. Сам Бек смотреть отказался, и Юра отлично его понимал: он тоже в своих выступлениях на записи видел только косяки и недочёты — «тут можно было сделать лучше», «тут вообще в ритм не въехал». Но Бек дрался красиво — аж дух захватывало. Правда, смотреть долго у Юры не получалось. Зрелища были завораживающими, да, но в животе болезненно крутило, когда каменную броню разбивала молния или когда ледяное лезвие проскальзывало в опасной близости от сосредоточенного лица. Видео, вирусно гуляющее по интернету, с сухим названием «Отабек Алтын и Ли Сынгыль, финал МТБМ», Юра не смог досмотреть и до середины, потому что знал, что в конце будет мигалка реанимации, трясущаяся камера и: «Что случилось?», «Он жив?» на разных языках мира. На Кубке Гармонии Ли Сынгыль выступит сразу после него, Юры. Может, поэтому Бек и не писал? Может, он решил не приходить? Может, это какая-то форма посттравматического синдрома? Но он ведь обещал… Нет, обещал — значит, придёт. Это же Отабек, по-другому никак. И Бек не мог трусить — это вообще антонимы какие-то. В голове крутились и другие варианты. Например, пока Юра надевал костюм, мысли его подкрались к теме, которая не давала покоя с памятного покушения. Следователи сказали: «Вы выложили фотографию, когда поднимались на стену. Второсортные воспользовались шансом и подослали одного из своих». Цель покушения обозначили как террористический акт антимагического характера. Мол, Кубок Гармонии — элитарный фарс, плевок в лицо обделённому большинству. Только он, Юра, тут причём?! Он свою магию не просил — родился таким, и всё тут. В чём он виновен? В том, что развивал и приумножал свою силу? Ну, так это обычное явление. Никто не пытается застрелить пловца, который преуспел в кроле на спине. Никто не направляет дуло в грудь айтишника, который ночами разрабатывает новый софт. Юра не понимал. Юра злился. Потому что он не заслужил эту пулю, и уж тем более её не заслужил Отабек. Отабек вообще заслужил её меньше всех на свете. Если выстроить людские имена в список достойных покушения, Бек бы значился в самом конце. После него, наверное, был бы только Иисус, да и тот, говорят, был магом воды, так что шах и мат, Второсортные. Покушение на одного из самых титулованных бендеров-юниоров пресса обсасывала до сих пор. Юра, давясь ядовитым гневом, понимал: мудак, стрелявший в него и попавший в Бека, своего всё же добился. Террор удался. Люди были напуганы. Маги больше не чувствовали себя в безопасности, многие покинули Пекин в спешке. На стадионе ужесточили контроль на входе, металлодетекторы беспрерывно пищали. Журналисты наперебой молили их с Отабеком хоть о самом коротком в мире интервью, но Фельцман строго наказал молчать. В памяти всплыло вскользь брошенное Милой: «Если они хотели тебя убить, — девушка говорила задумчиво и неспешно, будто и не для Юры вовсе, а для себя, — то почему не сделали это без свидетелей? Думаешь, им нужны были зрители? Вот же мудаки…» Юра стиснул зубы, едва не переходя ту хрустящую грань, где они под давлением обращаются в костное крошево. То, что он чудом (чудо имело привычку юркать и выбритый, интересно-какой-он-наощупь затылок) разминулся со смертью, пугало, да, но в куда большее отчаяние повергало осознание: из него сделали пешку на отвратительной шахматной доске. Политика… Чёрная клеточка, белая, чёрная, белая. Продуманный ход — и фигура летит с доски, неважная, ненужная, неслучайная жертва холодной стратегии. И — что самое, блять, смешное, — оказалось, для победы «чёрных» вовсе и не принципиально, умрёт он или нет. Они своё дело сделали: заявили о себе, напомнили о страхе. А ведь они считают себя «белыми». И они сделали первый ход. Сам Юра себя не относил ни к «белым», ни к «чёрным». Да пусть хоть серо-буро-малиновыми вырядятся — поебать. Он не с ними, не против них, он просто бендер, который хочет получить ебучий кубок! Какого хуя он обязан из-за этого умирать? Какого хуя рука Отабека из-за этого продырявлена, зашита и забинтована? Какого хуя его дедушка с больным сердцем должен из-за этого волноваться? Какого хуя внутри что-то дробится и рвётся? Какого хуя он идёт выступать как ни в чём не бывало? Какого хуя Отабек ему всё ещё не написал?! Ах да, может, его сцапали журналисты или китайская полиция на очередной допрос. Может, его срочно вызвали в Казахстан — вручать орден за доблесть и медаль за отвагу. Может, до него дошло, что Юра не стоит того, чтобы за него подставляться под пулю. А ведь они так и не поговорили об этом нормально. Обсудили всё на свете — от выступления Отабека («Нет, ты пойми, это было охуебельно, но общей темы тебе не хватало. Типа… змей, потом Титан, потом осьминог… А надо, чтобы слажено, чтобы картина общая и хуё-моё. Короче, подумаем ещё. К пятому этапу заебеним что-то пиздовышибательное») до третьего колена родственников Отабека в Алматы («Юр, тебе это точно интересно?.. Да нет, мне не жалко, просто раньше не спрашивал никто»). А покушение не обсудили. И оно витало между ними запретной темой, невысказанными, лишними «Спасибо» и «Не за что». Потому что есть за что и потому что нельзя откупиться дешёвыми словами от закравшегося внутрь синдрома должника. Когда твою жизнь спасают вот так просто, не раздумывая, с лёгкой руки, как бы между делом, без пафоса и страха, становится как-то не по себе. Что ещё ты сделаешь с такой же непринуждённостью, Бек? «Вот моё сердце, давай свою руку», или что? Юра покосился на свою ладонь. Здесь, никуда не делась. Приложил к груди: что-то там стучало, значит, на месте. Что же ты не пишешь, а?.. — Plisetsky, two minutes, — сообщил деловой китаец, прогибающийся под ворохом гарнитуры и чувством собственной важности. — Две минуты, Юра, — прозвучало за спиной, и на плечо опустилась тяжёлая ладонь Фельцмана. — Да понял я. — Убирай свой телефон. — Щ-ча, секунду… — Юра. Ебучее «Юра» с ебучим «а» на конце. Слух режет. Куда ведь лучше без него, куда мягче и теплее. Только для эффекта полного погружения ещё нужен подходящий голос. С лёгким таким казахским акцентом. — One minute. Стадион захлопал, затопал, загудел, словно помноженный на тысячу детский утренник, зовущий хором Деда Мороза со Снегурочкой. Сюрприз-сюрприз, вместо дряхлого педофила и мёрзлой шлюхи сегодня в программе недострелянная Огненная фея. Почти Винкс, только с дисклаймером «Не пробуйте повторять дома». — Минута, Юра. Давай сюда свой телефон. В голосе Якова звенело нетерпение, в голове Юры — спрессованное ожидание взрывоопасной концентрации. Ну же. Ну же. Взгляд Юры пригвоздило к экрану, как ноги — к полу. То ли паралич, то ли оцепенение, то ли мышцы разом свело, а панацея — одно-единственное сообщение, которое всё никак не приходит, словно дразня центростремительную, сфокусированную на телефоне реальность блядской интригой. Юра застыл, как голем, как терракотовый страж, ждущий команды от мага земли. От одного долбоёба, который сейчас, наверное, сидит себе на трибунах и ни сном ни духом. Даже не подозревает, что без его сухого — не как ветошь ломкая, а как надёжная тёплая ладонь, — сухого: «Удачи!» или: «Давай!» Юра не может сдвинуться с места. И вдруг… Хотя какое тут вдруг — он только этого и ждал. Звук входящего сообщения заглушил тысячеголосый вой стадиона. Губы Юры растянулись в решительной, взволнованной, чуть жутковатой даже улыбке: Отабек, который на лестнице наебнувшись или приложившись мизинцем о ножку кровати, исключительно вежливо сказал бы: «Ох, какая неприятность»… Отабек написал ему: [Ебашь, Юр!] И Юра готов был ебашить.