Не знаю, что я здесь делаю, Но знаю, дело — труба, Мои глаза неподвижно Направлены в бар. Не подходи ко мне с танцами, Сегодня точно не надо. Я знаю, что гравитация — Враг космонавта. Просто иди домой, Вся моя жизнь есть на видео. Просто иди домой — Я не готов любить тебя. Просто иди домой, Вся моя жизнь есть на видео. Просто иди домой — Я не готов…
Когда Виктора Никифорова спрашивали, чем он собирается заняться дальше, он шутил: дальше — покорять звёзды. На Земле он уже сделал всё, что мог, а на Марсе, кажется, как раз нашли лёд… А раз был лёд, значит, будет, чем себя окружить. Укутать. И должен же кто-то спеть «С днём рождения!» бедняге марсоходу Curiosity? Когда Виктора Никифорова спрашивали, чем он собирается заняться дальше, он смеялся, как смеются под пытками. Молчат — и смеются. Ещё Виктор умел сексуально подмигивать, живописно трогать подбородок и посылать журналистов одной любезной улыбочкой. Из кубиков-букв кокетливого «секретик», он мог выложить междустрочное «оставьте меня в покое» так, что никто и не чувствовал себя отшитым. Вместо этого оголодавшие репортёры млели и бормотали бестолковые благодарности. Нет, Виктору нравилось быть в центре внимания — первый год. Нравилось быть лучшим — первые раза три. Нравилось посещать самые элитные заведения, нравилось быть VIP-гостем с эксклюзивными правами и обязанностями — увы, обязанностей оказалось даже больше, чем прав. Но Виктору всё равно нравилось. Такое сладкое пустое слово… Нравилось. Когда у Виктора спрашивали, счастлив ли он, улыбка на его лице застывала. Простой вопрос? Простой. По шкале от ноля до одного вы счастливы? Ноль или один. Куда уж проще. Где ноль — это Марианская впадина, а один — это пресловутый Эверест. И там, и там — холод и тяжесть в груди. И там, и там дышать невозможно. Зато есть или снег со льдом, или вода. Стихия Виктора. По шкале от ноля (золотых медалей) до одного (пожизненного срока), Виктор был, конечно же, ближе к последнему. По шкале от ноля до одного Виктор — один. Всегда один. А теперь по шкале от одного до двух — вы счастливы? На этот вопрос у Никифорова не было ответа. По шкале от одного до двух Виктор был по-прежнему один. Когда покоряешь Эверест, чувствуешь себя пьяным от кислородного голодания, в голове вместе с кровью пульсирует боль, ты стоишь на вершине мира и не уверен в том, стоило ли это того. Ты так устал, что не способен порадоваться. Вокруг облака, и ты даже не можешь оценить красоту раскинувшегося вида. Когда ты шёл по хребтам Анапурны, ты останавливался, чтобы насладиться пейзажем, но на Эвересте останавливаться нельзя. На Эвересте промедление равно смерти. Все твои товарищи, что остались позади, мертвы. Их трупы будут и через пятьдесят лет лежать нетронутыми, и следующие поколения альпинистов станут ориентироваться по торчащим из снега окоченевшим конечностям. Синий ботинок — ага, осталась треть пути. Красная перчатка — четверть. По шкале от ноля до одного на Эвересте ты скорее мёртв, чем жив. И вот ты стоишь на вершине. Тебе плохо. Воздух разрежен. Ты не можешь дышать. За тобой — толпы таких же отчаявшихся глупцов. Красота вокруг жуткая, возведённая в абсолют. Из-за кислородного голодания все твои мысли урезаются, спрессовываются до простых импульсов: шаг, шаг, взгляд, шаг, надо идти, нельзя стоять, я сделал это? Я сделал это. Пора уходить. На вершине Эвереста думать уже невозможно. Более того, времени думать у тебя нет. На вершине Эвереста у тебя только несколько секунд, а потом надо срочно спускаться вниз по ряду причин. Первая: ты умрёшь. Не сможешь дышать и умрёшь. Твой труп скинут с тропы, чтобы не мешал. Цинично? Возможно. Но на Эвересте ты не способен думать полными предложениями, не способен судить категориями морали. На Эвересте у тебя голова пухнет от боли, руки и ноги движутся на автомате. Вторая: за тобой вереница людей, которые ждут своей очереди. Дело в том, что в год на Эверест поднимается около пяти сотен человек. Но подходящая погода выпадает всего несколько раз в году, так что бывает так: на узкой тропе шаг в шаг, мысль в мысль идут человек двести. И если каким-то образом очередь застопоривается, то на хребте застревают все. Назад идти нельзя, потому что сзади тоже люди. Не разминуться. Вперёд — никак. Шаг влево или вправо — пропасть. Так и стоят. Кислород в баллонах заканчивается, без движения конечности мёрзнут, мышцы сводит судорогой. И вот острая горная болезнь приводит к очередному летальному исходу. И поскольку обойти труп невозможно, ведь каждый шаг альпинистам даётся с борьбой, его скидывают. Так что, когда ты на вершине мира, у тебя есть всего пара секунд и только один путь — вниз. И никто из тех, кто был в горах, не скажет тебе, что за те пару секунд на пике познал истинное блаженство. Чушь. На пике ты истощён, тебе больно, твой организм готов сдаться и отказать в любую секунду, опухший мозг не способен на внятные мысли. И тебе срочно, срочно надо спускаться, потому что на критической точке Эвереста просто невозможно находиться долго и выжить. Так вот. Виктор Никифоров стоял на вершине мира уже десять лет. К десятому году Виктор ощущал себя то ли выжатым, то ли выжившим. Он не просто покорил Эверест и остался на нём жить, поставил палатку, растопил снег и сварил чай. Он придумал себе с десяток новых Эверестов, воздвиг их по камушку и сам же на них взобрался. Виктор Никифоров был первым среди водных бендеров, кто смог получить из воды пар. Он первым выступил с туманом и облаками. Он переписал историю магии. Теперь уже творить таинственно-эфирное умели четыре человека в мире, но Виктор был первым. Впрочем, его визитной карточкой всё равно остался лёд. Лёд завораживал его: твёрдый и изящный, острый и хрупкий одновременно, он был превосходным материалом для работы. А Виктор был настоящим художником. Когда он выступал, зрители молчали. Нет, даже не так. Безмолвствовали. Виктор мог одновременно контролировать ползущий по сцене туман, бушующие волны и ледяных нарвалов, взмывающих в воздух и разлетающихся снежинками, которые тут же вихрем собирались в новые фигурки — в русалок, китов, мореплавателей… Шоу Виктора было искусством в чистом виде. Волшебством в том самом первобытном, мистическом, сакральном смысле. Раз за разом он выдумывал что-то новое. Раз за разом превосходил самого себя, потому что больше было некого и некому. За десять лет Виктор Никифоров из восемнадцатилетнего энтузиаста с Кубком Гармонии в руках (самый молодой обладатель, самый счастливый сребровласый мальчик) превратился в двадцативосьмилетнего алкоголика. Или трудоголика. Где-то между, балансируя на грани. Он и сам не заметил, как перестал быть альпинистом и стал Эверестом, по пути к которому люди намертво замерзают, а те, кто доходят, остаются всего на мгновение. По шкале от ноля до единицы Виктор был счастлив. По шкале от одного до двух — абсолютно нет. О Никифорове знали все кому не лень, а кому лень — знали тоже. Так бывало, когда выигрываешь Кубок. Молодые бендеры равнялись на него, немолодые завидовали, простые люди обожали, а Второсортные ненавидели. Мало кто оставался к Никифорову равнодушным. Мало кто оставался в принципе. Их Виктор мог перечислить по пальцам одной руки: Яков Фельцман, который считал Никифорова сыном (блудным), взрастил и вылепил, нет, выточил изо льда; Кристофф Джакометти, талантливый маг земли, который взбирался с ним плечом к плечу на самый первый из Эверестов, а потом безнадёжно отстал, но попытки покорить непокоряемое продолжил. Иногда они виделись на пустынных хребтах и выпивали в худшие из морозов. Крис был соперником и другом. Крис был в Швейцарии, а потому не приедался частым присутствием в его жизни. А ещё Крис был одним из немногих, кто знал Виктора Никифорова как Витю — смешливого, проказливого подростка с непомерной самооценкой и бесконечной верой в себя и высокие идеалы. Где-то на периферии маячила малышня: Гоша, Милка и Юрочка. Их с Виктором разделяла пропасть, какая бывает между ранними и поздними детьми в одной семье. Вроде и родня, а вроде никто и ничего друг о друге не знает. Впрочем, Юрка несколько выбивался из их троицы. Если Гоша с Милой стояли особняком с самого юного возраста, то мелкий Плисецкий вился за Витей доставучим хвостиком, а потом подрос и отрастил клыки, которые щерил каждый раз, стоило Никифорову открыть рот. Виктор знал, где искать корни этой резкой смены настроений: Юрка просто-напросто разочаровался в своём кумире, потому что на проверку доблестный рыцарь оказался ледышкой в доспехах. Плисецкий подобрался слишком близко, заглянул под забрало и обморозил нос. Но стоило отдать ему должное: после этого он не ушёл. Не фыркнул брезгливо и не отвернулся. Не ужаснулся даже. Просто снял со стен плакаты с Никифоровым, сжёг в руках автографы и пнул с пьедестала, мол, спидорахнись уже со своего Эвереста… Да, Юрка бы как-то так и сказал. А Виктор… Виктор спидорахнулся, огляделся по сторонам и понял, что на Эвересте свет клином не сошёлся. Да и вообще, не обязательно всегда смотреть вверх и куда-то упёрто карабкаться. Вон лесочки есть всякие зелёненькие, джунгли экзотичные, моря-океаны, озёра, болота, пустыни, равнины, степи… Чё ты, Витёк, как ебладуй на своём Эвересте яйки отмораживаешь? Юра был груб, но прав. А если не прав, то хотя бы честен. Наверное, именно поэтому они смогли стать друзьями. Чем-то вроде. С Эвереста Виктор Никифоров упал прямо в жизнь и вляпался в неё по самое не могу. Ну правда, настоящее «не могу». Никак. Отрезало. Вернее, отдавило. Выступать больше не хотелось, но, как и все титулованные бендеры, Виктор миновал первые три домашних этапа отборочных, попав сразу на четвёртый — международный. Далее в конце лета будет только пятый, финальный, после которого останется двенадцать бендеров. Дюжина счастливчиков попадёт на боевой этап — Осеннюю Арену и разделится жеребьёвкой на три группы по четыре человека. Четвёрка сразится друг с другом (в общей сложности произойдёт шесть боёв), зарабатывая очки, по итогам которых половина отсеется. Сражаться за Зимний Венец и Кубок Гармонии выйдет шестёрка финалистов. И если отбор был о Красоте, а арена о Силе, воплощая две стороны гармонии, то Зимний Венец больше напоминал испытание, чем конкурс или сражение. Он был о магии. О магии — и только. Но для Виктора Никифорова, как бы его ни ждали на этом соревновании фанаты и соперники, Кубок Гармонии был прошлым, а не будущим. Конечно, идея стать первым магом в истории, получившим Кубок два раза подряд, была заманчивой — настолько же, насколько пугала перспектива оказаться вторым. Получить официальное подтверждение своего увядания. Лучше уйти на пике карьеры, так?.. Бессонными ночами Виктор думал о том, каково это: оказаться на задворках истории. Быть живым — и уже быть забытым. Когда кровать становилась тесным и душным пленом, Виктор шёл в бар, расплачивался за выпивку улыбкой и чах над рюмкой, как Кощей над златом (наверняка тоже медальным). Понимал, что по-настоящему страшно. Не знать, куда двигаться дальше. Не видеть ничего впереди. Он посвятил магии двадцать восемь лет жизни — все, что были, а взамен получил груду металлолома и чашку-переросток. Пустую вершину и одиночество. Терабайты смонтированного видеоряда собственного существования. Иногда ему даже казалось, что вне документалок, вне фанатских нарезок, вне интервью и записей выступлений его вовсе не существовало. Виктор Никифоров принадлежал всему миру, но только не самому себе. Так текла жизнь — послушная и вялая, разбавленная спиртом. Иногда текла, иногда ковыляла, иногда мчалась. Не поставленная на автопилот даже, а снятая с ручника и пущенная под гору. Единственный путь, когда ты на вершине, — это путь вниз. А потом случился первый день четвёртого этапа отборочных: зевательный, людный, наполненный заурядностями. Слегка ватный из-за долгого перелёта и смены часового пояса, затянувшегося вокруг шеи удушливой петлёй. Виктор одинаково устал от толпы и от себя, делающего вид, что этой толпой наслаждается. Праздную скуку разорвало имя. Юри Кацуки. Так его звали. Парня, после которого ничего уже не было по-прежнему. Со стороны могло показаться, что Виктор влюбился в его непосредственную, забавную, искреннюю манеру подражать ему. В магию, струящуюся в его теле напополам с обожанием. В изящные пассы, в оригинальную смесь воздуха и воды, в робкую смелость, в очаровательную неловкость, в пугающую открытость под тонким слоем нерешительности… Но Виктор вовсе не влюблялся. Виктор тонул. Он давно уже тонул — у магов воды такое бывает. Когда тонешь в своей стихии, когда (прямо как на вершине Эвереста) отчаянно не хватает воздуха.И каждой ночью звезда моя В окне, как женщина в море. Она так страшно молчит, Она приходит и смотрит. И незаметный солёный след Пускай останется тайной. Я тот, кто предан Земле, И мир мой необитаем. Просто иди домой, Вся моя жизнь есть на видео. Просто иди домой — Я не готов любить тебя. Просто иди домой, Вся моя жизнь есть на видео. Просто иди домой — Я не готов…