Ты говоришь мне: не плачь, милая, Будет со временем всё хорошо. Твой Купидон не стрелял мимо – Он бросил свой лук и ушёл.
В аэропорту Бен-Гуриона было просторно и светло даже ночью. По прилёте Юра не сразу смог сориентироваться, потерялся в пространстве, которое с лихвой предоставляли высокие своды, поддерживаемые исполинскими колонами. Аэропорт израильской неформальной столицы напоминал небольшой город, и Юра закружился, оглядываясь, словно балетная дива, перебравшая с шампанским, но английский вперемешку с сутулыми червячками-буквами иврита быстро вывел его к нужным стойкам. Вся возня с документами, казавшаяся бесконечно долгой, пока ею занимался Яков, теперь, когда всё заполнять пришлось самому, пролетела незаметно. Юра покидал аэропорт словно на пружинах — взволнованно и нетерпеливо. Недосып из-за перелёта плескался в нём остатками неизрасходованного топлива, и он чувствовал себя бодрее любого кофеинового наркомана, только что получившего свежую дозу. Хотелось сорваться и бежать. Хотелось оттолкнуться от земли огненным залпом. Хотелось, как Данко, вырвать сердце из груди, чтобы оно, дурное и горящее, вывело его к Отабеку. Но всё, что оставалось Юре — это щёлкать нервозно пальцами, осыпая искрами асфальт, ощущающийся под подошвами кед раскалённой беговой дорожкой: скорее, скорее, бежать со всех ног и никуда не продвигаться. Юра шёл вдоль вереницы занятых такси, вдыхая совершенно особый запах нового города: песок пустыни, незнакомая, нерусская хвоя, морская соль и солнце, не предающее эти земли даже зимой. Его запах, казалось, насквозь пропитал окрестные скалы, и теперь, глубокой ночью, они продолжали источать тепло. Осознание того, что каждый шаг приближает его к Отабеку, пьянило Юру. Спустя столько одиноких недель быть в том же городе, что и Бека, казалось почти интимным. Он сел в первое подвернувшееся такси, осчастливив зазывалу-водителя, назвал адрес отеля Беки и на вполне доброжелательный вопрос: «Турнир приехали смотреть?» ответил не грубым посылом: «Не твоё, блять, дело», а счастливым кивком. Из-за маски (той самой, с гепардовым принтом, которую Отабек притащил ему в день их знакомства) и капюшона его сложно было узнать. И славно. Следуя указаниям Фельцмана, Юра предпочитал оставаться инкогнито. Мало ли… Рана, нанесённая террористами, оставалась слишком свежей, и хоть Тель-Авив и Никосия многократно усилили защитные меры, всё же Турнир МБИ был крупным магическим событием. Из-за случившегося многие вернули билеты, некоторые бендеры отказались от участия, другие же, напротив, считали, что не падать духом — дело чести. Магам по всему миру нужна была поддержка, нужен был символ силы, и кто как не лучшие боевики мира могли им стать?.. Юре чертовски не хотелось сейчас думать о Второсортных. Не хотелось омрачать лучшее событие его лета мыслями, от которых сами собой сжимались кулаки, загораясь синеватым пламенем. Но в то же время Юре не хотелось забывать. Не хотелось отмахиваться от чувства потери, не хотелось задвигать ужас в дальние закрома разума, стыдливо прятать страх в чулан. Этими чувствами хотелось пропитаться, как керосином. Облить себя этим ядом, чтобы потом, когда придёт время, пламя взметнулось до небес. Но не сейчас. Всё, чего Юра просил сейчас — это отсрочка. Пять дней. Всего пять дней он не хотел быть профессиональным бендером. Не хотел быть ответственным гражданином. Не хотел быть воинственным и гневным. Всего пять дней он хотел быть подростком, приехавшим к лучшему другу. Всего пять дней Юра жаждал провести под знаком Отабека. Сейчас ему необходимо было просто побыть с ним. Просто побыть с ним… Юра неровно выдохнул горячий воздух в маску, под которой уже становилось душно. Хотя всего воздуха Тель-Авива с его сухим солнечным запахом израильской пустыни и Средиземного моря не хватило бы, чтоб заполнить лёгкие Юры, как не хватило бы его рук, чтобы обнять этот город за то, что он существует. За то, что вмещает одновременно и Беку, и его, Юру, и с каждой минутой в такси город сжимается, стягивается в одну точку, чтобы они могли встретиться. Ладно, окей, возможно, он перебарщивал. С надеждой, с волнением, с фатализмом. Но неужели это так плохо, когда через край?.. Когда не вмещается в стакане «нормальности» и выплёскивается наружу, и льётся, льётся, стекает по краям, затапливает соседей снизу, и целые города, и страны, и поднимает уровень мирового океана. Потому что когда влюблён в семнадцать в парня — иначе совсем никак. Ведь влюблённость в семнадцать — это не диагноз, а приговор. Способ экзекуции: сожжение заживо, дотла. И Юра готов был в лучших традициях Жанны Д’Арк взойти на костёр, который он сам же и разжёг своим дыханием — неосторожным, горячим, таким бы губы в губы… Юра тихо выругался и закрыл пылающее лицо руками, сползая на сидении. Такими темпами он спалится, спалится в два счёта, спалит-ся, спалит-себя, спалит себя к хлебучим хлебеням… Надо было срочно брать себя в руки и выкидывать этого себя в окно такси на полном ходу, потому что нельзя (запрещено, forbidden, блять, тыйым салынған, если русско-казахский разговорник ему не врал) думать о поце… поцел… всяком преблядадеянии с лучшим другом перед встречей с ним. Ну уж нет, это ведь почти кощунство и определённо тяжкое преступление в какой-нибудь стране. Юре следовало переехать туда, в эту Пиздоляндию, в эту Безгействундию и остаться там жить, и выступать за них на чемпионатах, и принять обет воздержания, а лучше — постриг, а лучше — евнухство, а лучше… Просто принять. И простить. Но пока удавалось только отвлечь себя другими мыслями, наебать собственный мозг, подсунув ему якобы интересную тему. Смотри, малыш, вкусняшка! Лови! Молодчина! Кто хороший мальчик? Ты хороший мальчик! Правильно, думай о Турнире. Это ведь так интересно, правда? Куда занимательнее губ какого-то там казаха…***
Первый в жизни Юры турнир по боевой магии торжественно открывался завтра в полдень, и сразу же начинались бои первой группы, состоящей из шестнадцати человек. Отабек был во второй, и его бой предстоял послезавтра. Восьмёрка победителей первой группы вместе с восьмёркой второй на следующий день отправлялись на Кипр и после дня отдыха участвовали в одной восьмой и четвертьфинале в первый день. В последний день Турнира в Никосии проводились полуфинал и финал, а также церемония награждения и закрытия. В Отабеке Юра был уверен: он точно пройдёт в одну восьмую, и они отправятся вместе на Кипр. Конечно, у него не будет много свободного времени на прогулки и экскурсии, Юра отлично это понимал, но даже возможность завтракать, обедать и ужинать вместе, как тогда, в Пекине, Юру устраивала. И он увидит Беку на арене. Вживую. Всю оставшуюся дорогу до отеля Юра глазел в окно, нетерпеливо ёрзая и проверяя время. Небо уже светлело в преддверии зари, но луна по-прежнему торчала на небе, то и дело выглядывая из-за облаков. Она была неестественно обрублена, словно разрезанная чётко посерёдке, жестоко разделённая со своей второй половинкой. Турниры с участием бендеров различных стихий всегда проводились в середине месяца: ещё в древности люди заметили, что в полнолуние магия воды особенно сильна, а в новолуние, напротив, почти бездейственна. Поэтому, чтобы уравнять участников, Турниры устраивали или в фазе первой четверти луны, или последней, когда освещена лишь половина луны. Говорили, что на силу магии также влияло и время суток: днём магия огня давалась проще, ночь же была временем магов воды. Это было ничем не подкреплённым поверьем, хотя многие бендеры клялись, что ночью управлять водой легче, а днём сила огня мощнее. Юра считал это сущим вздором. Он и ночью мог спалить хоть весь город — дайте волю. К отелю Отабека (пять звёзд за счёт Казахстана) такси подъехало к четырём утра, и Юра выскочил из машины так быстро, что напугал водителя. — А заплатить?! — завопил тот на нечистом английском, и Юра длинно, заковыристо и трёхэтажно… поблагодарил таксиста за поездку, просовывая в окно снятые накануне доллары. Десяток метров до входа в отель Юра преодолел стремительно и бездумно, так что едва не впечатался рожей в стеклянную дверь, но прямо перед ней вдруг застыл, понимая, насколько идиотским был его план с сюрпризом. Четыре утра. Отабек явно спит, а персонал отеля не станет выдавать Юре личную информацию о своём госте, да и будить его среди ночи никто не посмеет. В Москве почему-то казалось, что всё сложится само собой, стоит только прилететь. Но вот он был тут, в Тель-Авиве, стоял на пороге отеля, в котором спит Отабек… Так близко и так недостижимо. Ждать утра?.. Нет, невозможно. В голове почти мгновенно выстроился план-многоэтажка, а точнее, целая застройка. Микрорайон невыполнимых условий. Отвлечь девушку на ресепшене и залезть в компьютер? Бредово, он же не в фильме. Дать взятку и провести несколько суток в израильской полиции, чтобы потом больше никогда не получить от Фельцмана разрешение на выезд? Поднести огонёк на ладони к пожароизвещателю и ждать, пока все постояльцы выбегут эвакуироваться? Блядство! Всё не то! Новостройка «Плиздецкая» в первую же минуту существования подверглась сносу. Юра забил на планы, включил режим импровизации и с ноги открыл дверь. В капюшоне и маске он явно напугал молоденькую администраторшу: в руках не хватало только «калаша» для полного эффекта. — Хэллоу, ёпта, — сказал он, даже не пытаясь звучать приветливо и вежливо, и яркий русский акцент заставил девушку за стойкой нервно расправить плечи. — I ordered a number in your hotel, — растягивая артикль до чисто русского неопределённого «э-э-э» и грубо выделяя букву «р», заявил Юра, и его тон создавал впечателение, что он обвиняет бедную работницу в особо тяжком преступлении. — Excuse me?.. — пискнула она, видимо, не поняв этой переводческой кальки — английский Юры оставлял желать то ли лучшего, то ли глухоты. — You booked a room here? — Йес. — Your passport, please. Юра с готовностью плюхнул на стойку потрёпанную от частых путешествий книжонку, но протянул слегка недоверчиво, словно девушка собиралась украсть паспорт и продать его самого в рабство. — Yurii… Plisetsky?! — она уставилась сначала на фотку, потом на самого Юру, и с каждой секундой глаза её становились всё больше, а взгляд — счастливее. — Ну… Йес, — Юра неторопливо стянул маску, натыкаясь на остоебелый фанатский взгляд — на своём коротком веку он повидал таких не одну сотню, но сейчас… Сейчас это было весьма кстати. И Юра, которому наглости было уж точно не занимать (напротив, это общественность черпала наглость из его личных резервов), пошёл напролом. — I, э-э-э, want a room near my friend. Can you do this? — Yes! Yes, of course! — закивала фанатка с таким энтузиазмом, что Юра начал сомневаться: а не напутал ли он чего и не позвал её ненароком замуж?.. Она тут же засуетилась, неловко выискивая свой телефон, выпадающий из дрожащих от волнения пальцев. — And can you, please… If it doesn’t bother you… — она смущённо хлопнула ресницами, отводя глаза. — Да, да, окей, — отмахнулся Юра. Одна фотка определённо стоила той информации, которую он получит взамен. Эта дурында ведь не станет тут же её постить, так? Хотя, даже если станет, вряд ли террористы сидят в Инсте в ожидании того, что какая-нибудь фанаточка выложит фотографию с кумиром. — My friend is… Отабек Алтын, — по-русски произнёс Юра, не собираясь коверкать имя Беки подобием английского акцента. Девушка, сейчас согласившаяся бы даже на донорство почки, остервенело затрясла головой в каком-то эпилептически-эйфорическом припадке и перегнулась через стойку, делая несколько селфи вместе с предметом обожания. Юра даже скорчил не такой недовольный еблет и вместо среднего пальца показал «мир». Пацифист года прям. Ганди бы сдох от зависти. — Mister Altyn is in the room six-one-one, — лучезарно улыбаясь, залепетала девушка, стуча длинными ногтями по клавиатуре, — so I will put you in the next room. Six-one-two. Юра сглотнул и кивнул, теперь они оба напоминали обдолбанных: улыбка расползлась по лицу, едва девушка назвала номер Отабека. Шестьсот одиннадцатый. Шесть-один-один. Почти девять-один-один, что случилось, сердечный приступ, выезжаем. Честно говоря, Юре уже было поебательно, поселят его рядом с Бекой или нет. Главное, он узнал номер. И теперь их разделяли всего пять этажей и возня администраторши. Юра нетерпеливо забарабанил пальцами по стойке. Каждая секунда сейчас измерялась периодами полураспада урана. Быстрее, быстрее, быстрее… — Your key card and… — начала девушка, но Юра не стал слушать про завтрак и интернет, выхватил ключ-карту из протянутой руки и помчался к лестничному пролёту: жизнь была слишком коротка для лифта. Он взлетел на шестой этаж, кинулся в коридор, перепутал направление, резко свернул в другую сторону, выпустив струю пламени в воздух, чтобы удержать равновесие (лишь слегка подпалил ворс ковролина). Шестьсот три, шестьсот пять, семь, девять… Одиннадцать. Сердце, неуёмное, непомерное, дробью заходилось в груди, подсказывая: тук-тук-тук-тук-тук-тук… Юра послушно отбил кулаком по двери этот задыхающийся ритм. Пару секунд не было слышно ровным счётом ничего, словно мир в одночасье онемел и оглох, а потом неторопливые размеренные шаги мягко нарушили тишину. Курком револьвера щёлкнул замок, и — бдыщ! — Юре напрочь вышибло мозги, как от выстрела в висок. Из головы вылетели все мысли, обрывками слов размазавшись по ближайшей стене. Может, если бы Юра скосил на неё взгляд, он и смог бы собрать буквы в какое-нибудь подобие приветствия. Но вот незадача, Юра смотрел только на Отабека. Тот щурился спросонья от ядовитого освещения коридора, запустив пальцы в волосы, лезущие в лицо. От полуголого тела веяло стремительно теряемым постельным теплом. С угольных ресниц спадали остатки сна. Щёку, словно шрам, разрезал розоватый след от подушки, и Юра готов был поклясться, что в жизни не видел ничего прекраснее. — Юр?.. — хрипло мурлыкнул Отабек, и осознание, отразившееся на его лице, стоило всего того хорошего, что Юра когда-либо делал в жизни. Нет, ложь, ему никогда не хватило бы очков кармы, чтобы расплатиться за то, что произошло дальше. — Юр, — утверждение, выдох, просьба, разрешение, шёпот — всё смешалось в этом ёмком, почти сакральном… Юра так давно не слышал своего имени, вживую сказанного этим голосом. Только Отабек мог произнести его угловатое, грубое, колкое имя с режущим «й» вначале, волчьим «у» посередине и с рокочущим «р» в конце так, чтобы оно звучало мягким урчанием ласкового зверя. И Юру унесло, протащило сквозь мясорубку в щадящем режиме и бросило Беке в объятия. Сильные руки прижали к горячей коже, и показалось, что реальность — воздушный шарик, нет, мыльный пузырь. Чуть надавить — лопнет. А внутри то ли смех, то ли слёзы от избытка эмоций, и попробуй ты это объясни. Реветь было бы совсем уж абсурдно, так что Юра рассмеялся. Пальцы Отабека скомкали ткань его байки на спине, но тут же распрямили, выглаживая, ощутимо проходясь по позвонкам и лопаткам. Под его ладонями по телу Юры растекался тягучий жар — и кто тут, блять, маг огня?.. Объятия затягивались, выходя за рамки приветственных и опасно приближаясь к грани дружеских. Отабек с медлительностью и неизбежностью отцепившегося от состава товарного вагона, переместил руки ему на талию, и Юре вдруг показалось, что вагон вот-вот сойдёт с рельсов, но… Бека плавно и обидно его отстранил. Юра простил его уже через секунду. — Сюрпрайз, мазефака, — ухмыльнулся он, нахально-счастливой улыбкой понижая градус недозволенности до приемлемо-безопасного. Отабек молчал, вглядываясь в его лицо прямо и пронзительно. Но искры в чёрных глазах и уголки губ выдавали его с головой. — Чё, слов нет, молчун-дрочун? — Зачем же ты… Опасно ведь, Юр. — А теперь давай снова, но без лыбы, — прыснул Плисецкий, потому что, ну серьёзно, задвигать что-то про «зачем» и «опасно», когда у самого кирпич рожи вот-вот растрескается, было, мягко говоря, неубедительно. — Крайне, м-м-м, непредусмотрительно и опрометчиво с твоей стороны, — сказал Отабек, всем своим счастливым видом себе же противореча. Юра смешливо фыркнул и отвернулся, чтобы закрыть за собой дверь и отрезать номер Беки от остального отеля. Бонусом дал глазам отдохнуть от радиактивного свечения изумления и радости. Так и ослепнуть недолго. Повернулся. Оба застыли друг напротив друга, одновременно желая и не решаясь обняться снова. Стало немного неловко, и Юра отвёл взгляд, дёргая завязки капюшона своей олимпийки. Неловкость эта, впрочем, была приятно волнующей. Отабек, видимо, поняв вдруг, что до сих пор стоит перед Юрой в одних труселях, стянул с широкой двухместной кровати одеяло, заворачиваясь в него. — Надо было сказать, я бы тебя встретил. — Тогда бы это была хуйня из-под коня, а не сюрприз, — Юра наступил на пятки кед, стягивая их без помощи рук. Хотелось куда-то себя деть, и одеяло, коконом завернувшееся вокруг Бека, было слишком соблазнительным вариантом. — А как ты узнал, в каком я номере? — К гадалке сгонял, — фыркнул Плисецкий. — Много отдал? — сочувственно спросил Бека, и Юра понял, как сильно скучал по этой серьёзной мине, с которой он всегда поддерживал его тупые шутки. Ни Скайп, ни Вотсап не передавали всей комичности. — Косарь. — Да это грабёж, Юр. Жаловаться надо. — В комитет наебалова? — В профсоюз экстрасенсов. — Этот тот, что на Рен-ТВ? — ТВ-3, если не ошибаюсь. Несколько долгих секунд они абсолютно открыто и серьёзно смотрели друг другу в глаза, а потом не выдержали и одновременно рассмеялись — не над глупыми шутками даже, а потому что игристое веселье рвалось наружу. Бека завалился спиной на кровать, и Юра рухнул рядом, поворачиваясь к нему и встречаясь лицом к лицу. Улыбка друга отражалась в его собственной, и даже грудь будто бы вздымалась одновременно с отабековой, и всё внутри стало таким лёгким-лёгким — не плотнее, чем воздух. — Ты прилетел, — сказал Отабек. Он был так близко, так опасно близко, что Юра почувствовал себя тигром, запертым в клетке. И его дразнили. — Ты правда прилетел. Юра обезоружено кивнул. — Я думал, мы не увидимся до августа. Но это было бы… — Отабек осёкся, его брови чуть дёрнулись и застыли. — Да. Иногда с ними такое бывало: когда без слов. Они помолчали, глядя друг другу в глаза. Юра помнил, что на солнце глаза Отабека отблескивали карим — тёплым и насыщенным, но сейчас на него в ответ смотрела тягучая тьма, нефть самого свежего розлива, захватывающая глубина космической бездны. Юра не тонул — его затягивало в заорбитный вакуум, и стекло его скафандра начинало угрожающе трещать. Полная разгерметизация и смерть. И он испугался. — А погнали к морю! — даже слишком рьяно предложил Юра, резко вскакивая с кровати. Ощущение отсутствия страховочного троса не покидало. — Рассвет встретим, хуё-моё. Отабек, словно тоже чем-то смущённый, незамедлительно кивнул: — Идём. Юра и не сомневался, что он согласится. Ни у кого из них не хватило бы силы воли усидеть в четырёх стенах, когда эмоций, электричеством скапливающихся в воздухе можно было заполнить Гранд-Каньон. В конце концов, им нужно было столько всего друг другу рассказать… И пусть они общались каждый день, пусть наизусть знали расписания друг друга, вряд ли темы для разговоров могли иссякнуть. А если бы и так… Юре нравилось слушать тишину вместе с Отабеком. Он очень красиво молчал.***
Рассвет в Яффе напоминал картину из Эрмитажа, в который Юру по очереди таскали сначала дедушка, потом мама, потом Лилия Григорьевна Барановская. Все три раза он мало что смыслил в изобразительном искусстве, но в голове чётко запечатлелись яркие всполохи краски, рябью расползающиеся по водной глади: почему-то художники обожали рисовать восход солнца над водой. В древнейшем порту Израиля Юра понял, почему. Старинный город — слишком античный, чтобы стоять тут в двадцать первом веке, — встречал утренний свет медленно, неохотно, будто расставаться с ночной темнотой было для уставших стен мучительно. Но всё же он неторопливо оживал. Из мечети доносилось осторожное пение: казалось, человек не был уверен, что вправе нарушать умиротворение этого места. Вдалеке, у горизонта, вереницей тянулись корабли — так медленно, словно и вовсе стояли. Чуть слышно шуршали пальмовые ветви над головой. Они сидели на парапете набережной, удобно свесив ноги в пустоту, под которой плескалось море. Мимо лёгкой трусцой прошаркал первый утренний бегун, и Юра проводил его озадаченным взглядом, не готовый к тому, что в этом мире существует кто-то, кроме них двоих. Отабек задумчиво смотрел вдаль, на встающее солнце, и чуть щурился: яркие лучи пробивались даже сквозь чёрные стёкла его очков. — Дай руку, — сказал он вдруг, и Юра чуть не перекульнулся в воду. Руку? Отабек просил его руку? Может, ему показалось? Может, он пробормотал что-то по-казахски, а Юра, дегроид монолингвистический, и не понял? И теперь опозорит себя на веки вечные, впихнув ладонь в руку Отабека… — Чёбля, — в одно слово буркнул Юра, радуясь, что руки в карманах. А то Бека бы непременно заметил, как нервозно стиснулись его кулаки в предвкушении касания. — Доверься мне, — серьёзно сказал Бек, протягивая открытую ладонь. И Юре ничего не оставалось, кроме как взять её — даже вот так просто, без сердца в комплекте. Отабек крепко взял его за руку, заговорщицки улыбнулся и спрыгнул вниз. В море. Юра не успел заорать, не успел похоронить неводостойкий телефон, не успел получить инфаркт от переплетённых пальцев, как ноги, вместо того чтобы войти в воду, наткнулись на земную твердь. Брызги полетели в стороны, словно они с разбегу прыгнули в лужу. В большую такую Средиземную лужу. — Обпиздеться, — выдохнул Юра, садясь на кортаны и касаясь пальцами каменистого дна, узкую дорожку которого Бека поднял почти к уровню воды. Лишь сантиметр-другой оставил, чтобы со стороны выглядело так, словно они идут по воде. В Израиле. Заебись. — А воду в вино превратишь? Или, это, в кумыс хоть. — Насчёт кумыса не обещаю, но в «Балтику 9» могу попробовать, — чуть улыбаясь Юркиной гоповатой позе, отозвался Отабек, вдруг замечая, что кеды Плисецкого намокли. Он виновато нахмурился и, топнув по каменистой дорожке и сделав чёткий пасс рукой, поднял дно чуть выше — ровнёхонько по линии подошвы. Юра ухмыльнулся, но улыбка быстро сошла на нет — слишком это всё же было невероятно. За долю секунды, пока они падали, Отабек умудрился с такой точностью выстроить каменную стенку… Да ещё и без тактильного контакта. Без зрительного. Нереально. Это был уровень, далёкий от простой боевой магии. И Юра замечал это уже не в первый раз. — Бека, а ты… Ну, чего вообще решил податься в боевую магию? — спросил он, вставая и нагоняя Отабека, который, аки скромный Иисус, уже успел пройти дальше, выстраивая под свои шаги дорогу. Бек оглянулся на него, но сквозь чёрные очки Юра не смог различить неуловимого оттенка его взгляда. Почему-то они никогда не говорили об этом. Наверное, потому что Юра даже не задумывался о подобном, не примерял на себя, каково это: выбирать, чем будешь заниматься в жизни. В его случае всё было предрешено рано проклюнувшимся талантом. Но ведь в боевые маги из-за таланта не идут. Туда идут адреналиновые наркоманы, отчаянные мордокруты, охочие до денег наёмники… Бека не подходил ни под одну из этих категорий, и Юра сам себе удивился: как же он раньше не задался этим вопросом?.. — Да это как-то само собой вышло, Юр, — пожал плечами парень, лёгким магическим толчком помогая застрявшей между каменными пластинами рыбёшке нырнуть обратно в море. — Я в детстве мечтал в МСБР служить. Только не смейся, — попросил Бека, и Юра, уже успевший открыть рот, чтобы отпустить безобидную шутку про «А чё не космонавтом сразу?», послушно прикусил язык. Что-то в голосе Отабека подсказывало: это было приглашением. VIP-пропуском в отдалённый уголок его души, где всё ещё был заперт маленький казахский мальчик, мечтающий служить в Магической Службе Быстрого Реагирования — до недостижимости особенном спасательном отряде. — И чё? «Не получилось, не фортануло»? — Юра глядел себе под ноги, шаркая подошвами и поднимая брызги. Внутри всё сжалось в ожидании ответа: казалось, он будет не самым счастливым, а таким, который произносят нарочито беззаботным тоном, чтобы собеседнику не было неловко. Таким, после которого выдавливают: «Мне жаль». — Вроде того, — отозвался Отабек, и Юра уж подумал, что он не продолжит. Пауза, впрочем, не затянулась. — Я много тренировался, на сборы ездил, в лагеря… — он осёкся, задумчиво глядя на Юру, будто ища в его лице что-то… и не находя. — А потом отец заболел, и понадобились деньги. Кроме магии я тогда мало что умел, а за уличные бои неплохо платили, к тому же сразу и наличкой. Потом меня заметили спонсоры, я стал участвовать в чемпионатах, выиграл МТБМ в пятнадцатом году — и понеслась. Ты и сам знаешь, как это бывает. Юра кивнул: он знал. Турнир за турниром, чемпионат за чемпионатом, и вот ты летишь в Ванкувер, а оттуда — в Барселону, вот забиваешь на день рождения, потому что через неделю финал, вот меняешь очередной паспорт, потому что кончились страницы для виз, вот деду приходится собирать новый шкаф из ИКЕА для многочисленных кубков, медалей, сувениров… Жизнь выстилалась под ногами прочными рельсами, и состав неумолимо набирал ход. Остановиться уже не вышло бы, даже если бы Юра хотел. Но он не хотел. Он собирался разогнать этот поезд на полную. Он собирался заставить его взлететь. Но сейчас было важно другое. — А отец?.. — спросил Юра негромко, не уверенный в том, что готов услышать ответ. — Умер. — И мой, — зачем-то сообщил он, но тут же нахмурился и огрызнулся сам на себя: — Ай, бля, это другое. Я своего даже не знал, так что, ну, мне вообще по хуям да по кочкам, а у тебя… Да. Вышло как-то сумбурно и неправильно, и Юра вообще пожалел, что открыл рот. Надо было чем-то сгладить последние слова, зашлифовать трещины этого неровного разговора. И он сказал, пряча за похуизмом пафос собственных слов: — Ты это, ёпта, не бросай мечту. Мы выйдем в финал Кубка, а там, кто бы ни победил, второй тоже с хуем меж булок не останется. Тебя при любом раскладе возьмут стажироваться в эмэску, будешь спасать всяких сирых и убогих. Ты же на это дрочил в детстве, да? На «Чудо-зверят» и «Щенячий патруль». Ну и… — Юра пихнул друга в бок, да с такой силищей, что Бека от неожиданности чуть в воду не полетел, — я ни на что не намекаю, но в Москве пиздецки элитные отряды эмэса. Э, ты чё ржёшь, чурка? Юра, глядя на то, как заразительно веселится Отабек, спрятав лицо в ладони, и сам усмехнулся — просто по инерции. Словно завязочки, пришитые к улыбке Беке (той самой, которая до ушей), были соединены с его собственными. Тянулись вверх одни — им вторили другие. — Да так, вспомнил одну вдохновляющую речь про мечты, — пояснил Отабек, хитро смотря вдаль, словно у них с уже вставшим солнцем были какие-то свои секреты от Юры. — Она меня тогда очень… Тронула. Юра фыркнул немного ревниво: ну да, наверняка его убогая попытка и в сравнение не шла с той мотивирующей тирадой, которую когда-то кто-то задвинул Беке. Так задвинул, что его тронуло. Юре бы тоже хотелось этого — трогать. А лучше лапать. — И чё за хуй с горы тебя так… Ёпсель! — выругался он, неожиданно прерванный свистком офицера полиции. Кажется, хождение по воде в Израиле всё так же не одобряли, как и две тысячи лет назад… — Бежим! — скомандовал Отабек, схватив Юру за руку и потянув за собой. И они побежали, понеслись со всех ног, едва успевающих нащупать опору в водной глади, мчались со смехом и руганью под истеричный свист полицейского, под плеск раздвигаемых каменной дорогой волн. Через десять минут, резко выброшенные созданной из морского дна платформой на берег, они упали на траву, пытаясь отдышаться не столько от бега, сколько от веселья. Обувь у обоих была насквозь мокрой, и Юра развёл в руках огонь, без усилий поддерживая его всё то время, пока Отабек держал, ворочая для равномерного просыхания, его кеды и свои кроссовки. Босые ноги щекотали зелёные стебли, а проходящие мимо газона туристы бросали на них косые взгляды, но Юре с Бекой было плевать: они были слишком поглощены обсуждением планов на сегодняшний день. Не хотелось терять ни одной свободной минуты до полудня, но непременно надо было где-то позавтракать («Похаваем чего кошерного, а?»), успеть сгонять на пляж покупаться («К обеду обещают тридцать пять градусов, Юр, море — наша единственная надежда на выживание»), в полдень сходить на открытие Турнира, потом взять напрокат мотоцикл и покататься по городу («Думал, я забыл? А я не забы-ы-ыл, у меня память надроченная, я все твои обещания помню, не отпиздишься»), чтобы к вечеру успеть на Арену смотреть бои первой группы. День обещал быть незабываемым. А обувь они досушить так и не успели: Юра вдруг вспомнил, что ещё не позвонил Якову Борисычу. — За такое у нас в России сразу в гроб кладут. Не отпевая, — драматично добавил он, наскоро завязывая шнурки, подгоняемый ужасом от праведного гнева Фельцмана. Назад в отель возвращались трусцой, напоминая вышедших на пробежку местных, которые к семи утра густо высыпали на улицу. В этот момент, чуть приправленный предвкушением нагоняя, Юра задыхался от счастья, непрестанно генерируемого внутри, словно под рёбрами расположилась компактная атомная электростанция. Это уже позже, обнимая Отабека поперёк талии (ничего такого, просто элементарная безопасность при езде на мотоцикле; просто бабочки, оккупировавшие живот; просто щёки горят и в груди жжёт), Юра понял, насколько отчаянно его положение. Спина Беки пахла кожаной курткой с въевшимся в неё парфюмом — терпким, но мягким. Дурацкий шлем мешал прижаться к нему щекой, положить голову на плечо и, наверное, нахуй убиться об асфальт при падении. Они ехали на Арену смотреть начало одного из самых интересных Турниров мира, а Юра думал о том, что его возбуждение вот-вот окрепнет, затвердеет и упрётся Отабеку в поясницу. «Да лежи ты, окаянный», — умолял Юра собственный член, пытаясь отвлечься на город, мелькающий по бокам, на волнующую скорость, на рёв мотора, но безуспешно. Положение его близилось к катастрофическому. Но хуже всего, хуже позорной эрекции и полной потери контроля над собственным телом было то, что Юра утратил контроль и над разумом. Ведь до чёртиков, до дрожи хотелось признаться. Взвалить эту ношу на сильные плечи Отабека, чтобы сам решал и думал, как это хуеблядство теперь разруливать. Хотелось избавиться от невыносимой пульсации в груди, тяжёлой и гулкой. Хотелось, чтобы он знал, и хотелось знать самому. Хотелось выплюнуть сдавливающий горло колючий комок надежды на взаимность. Хотелось убедиться: это невозможно. Это полная дикость. Но было страшно, так чертовски страшно. Юра покрепче прижался к спине Беки, и тот чуть сбавил скорость, расценив этот жест по-своему. Дурак. Заботливый дурак. И эмэсник бы из него вышел отменный, и люди сами бы кидались в его объятия в поисках спасения, а Юра был бы первым в очереди. Помогите, көмектесіңдер, help. Самое время запускать в воздух ракеты, посылать фонариком сигнал SOS. Самое время идти на дно вместе с кораблём. Признаться… Разве это возможно? Что ему сказать? Как ему сказать? «У меня от тебя встаёт не только хуй, но и сердце»? Юра закатил глаза и выругался сквозь стиснутые зубы, отчётливо понимая: вопрос не в том, как, а в том, зачем. И ответ был неутешительным: очевидно, чтобы всё проебать.