Неприкрытая правда — Где-то под одеждой, Вчитайся, если хочешь. Ты узнаешь из шрамов, Как я черпаю нежность Из горячих точек.
Тель-Авив запомнился Юре длинной-длинной набережной, спроектированной из плавных линий и зелени; узкими улочками старого города, в которых хотелось потеряться; вечнозелёными джунглями прямо между высоток и фруктовыми ларьками, в которых угадывалась едва ли половина плодов; обилием зоомагазинов на каждом углу и неправдоподобным количеством собак — нет, правда, тут их было так много, словно сам закон обязывал жителей этого города иметь хоть одну, а лучше две, три, целый десяток разномастных псин. Чаще зоомагазинов встречались только кафешки, бары и салоны красоты. А ещё радужные флаги. Ночью их первого дня в Израиле, возвращаясь с Арены после поединков, Юра заприметил уже сотое шестицветное полотно за стеклом очередной парикмахерской и подумал: во развелось-то педрил всяких. А потом он подумал о себе, о Беке, о себе вместе с Бекой, о Беке вместе с собой. За руку. Они могли бы ходить здесь за руку. В Москве — да ну нахуй, даже пытаться не стоит, легче уж сразу гопнику под ноги лечь, поставить кроссовок с тремя полосками себе на рожу и сказать: «Ну давай, набарабань-ка мне хорошенько, а то я разблядовался в край, совсем берега попутал». Но тут, вдали от дома, вдали от желающих набить ебальники, приводя доводы в пользу эволюции и Библии (нужное подчеркнуть), они вполне могли бы идти плечом к плечу, переплетя пальцы, и не ловить на себе косые взгляды. И никто бы не крикнул им вслед: «Пидорасы!», не плюнул бы в рожу и не отвернулся бы чванливо. А это вдруг оказалось важно. Потому что никаким «пидорасом» Юра себя не ощущал. Пока что он готов был признать только отабекосексуальность, без всяких там гомо-, би-, пан- и других приставок, которых в последнее время развелось столько, что все и не припомнишь. Но разве был он, Юра, представителем тех самых пресловутых меньшинств? Нет же, и близко не стоял. Напротив, он относился к большинству. И большинство текло по Отабеку. Ведь так?.. Юра скосил взгляд на Беку, который явно не задавался подобными вопросами самоидентификации, а лишь сосредоточенно пытался уследить за каждой скатывающейся с мороженого ему на пальцы каплей. Юра свой израильский закос на «Фруктовый лёд» сожрал в три укуса, а вот Отабек растягивал удовольствие. И пытку. Нет, Юра не представлял, как в шуточных комиксах и дешёвых эротичеcких романчиках, свой «нефритовый жезл» на месте «сладкого угощения», ласкаемый «горячим язычком брюнета» и то и дело погружающийся «во влажную пещеру рта». Фу. Нет. Подобные пошлости Юра оставлял на часы бессонницы, когда во тьме не так заметен румянец, а пылающие щёки можно остудить об обратную сторону подушки. Ещё такое можно представлять в душе, когда тело в огне — нет, правда, буквально в огне, потому что магию можно не сдерживать; и холодные струи обращаются в пар, едва касаясь кожи, и вся ванная утопает в густом влажном тумане, и ты стоишь там, как небезызвестный ёжик, только вместо ножика в руках… — Хуй. — М-м?.. — повернулся Отабек, привыкший к Юриным нецензурным методикам привлечения внимания. — А ты чё уже, на «хуй» откликаешься? — осклабился Юра, подаваясь к другу и откусывая его подтаявшее мороженое. — На твой голос, — невозмутимо отозвался Бека, жестом предлагая морожко Юре, мол, на, забирай всё, если хочешь. Но он не хотел: просто так куснул, чтоб напакостить. Была бы у Беки косичка — дёрнул бы за неё. Косички, однако, не было, и приходилось изощряться. Юра несколько смущённо цыкнул и натянул капюшон. Бесило. То, как случайные фразы Отабека отзывались в нём жарким эхом и аритмией — уже хронической. То, что он пропустил зрелищные поединки первой группы, потому что бесстыже пялился на Беку все четыре часа. То, как фантомное ощущение руки в руке не покидало его, с тех пор как он об этом помыслил, и ладонь нещадно пекло одиночество. — Так что там насчёт первичных половых признаков? — спросил Отабек после недолгой паузы, выжидательно поворачиваясь к Юре. — А? — Хуёв. Что там насчёт хуёв, Юр? Юра аж воздухом подавился. Услада для ушей! Соловьиная трель! — Четвёртый раз! — победно отдубасив воздух, словно перед ним была невидимая боксёрская груша, провозгласил Юра. — Четвёртый раз ты матюгаешься при мне. — Ты считаешь? — А то! Первый раз был, когда ты у меня в номере задвинул типа: «Одноёбственно, что мы этап пропустим», второй это: «Ебашь, Юр» перед моим выступлением, третий — когда мы в аэропорту были, и ты подумал, что «о» значит «охуюшечно». А это четвёртый. За юбилейный пятый ужрёмся в хлам, хуй даю. Отабек недолго помолчал. Для полуночи на улице было даже слишком людно, но Юра всё равно чувствовал какое-то особое уединение, когда они шли вот так, вдвоём, словно Израиль был краем света, той самой Обетованной Землёй. — Блять, — тихо сказал Бека, глядя в сторону, словно ругаться для него и впрямь было по-детски стыдно и некомфортно. У Юры ушло порядка двух растерянных взмахов ресниц и трёх ударов взволнованного сердца, чтобы понять этот нехитрый намёк. — Ты наклюкаться хочешь, что ли? — На День магии ведь не вышло, а я не хочу, чтобы ты потом делал это один. — Я один бы и не стал, — фыркнул Юра, внутренне подбираясь. Неужели Бека серьёзно это предлагает?.. Нет, от одной мысли о том, чтобы напиться впервые вместе и увидеть Отабека подшофе, шило в жопе взбудораженно елозило, но… Юра немного опасался того, во что может вылиться его зудящая потребность признаться, если её смешать с алкоголем. Вдруг Юра Бухой решит, что высказать всё в лоб — лучшая идея, посещавшая его дурную головушку? Что тогда потом делать Юре Трезвому? Учитывая то, что эти двое знакомы не были, игра выходила опасной. И стоила ли свеч?.. — У тебя же бой завтра. — Он только вечером, — пожал плечами Отабек. То, что Юра с пылу с жару не поддержал его завуалированное предложение, заставило быстро пойти на попятную: — Я совсем не собирался спаивать тебя, Юр. Честное пионерское, — улыбнулся он, наконец доедая своё проклятое мороженое. От этого резанувшего слух «спаивать» Юра вдруг почувствовал себя глупым школьником рядом с более опытным товарищем, той самой «восьмиклассницей» из песни Цоя. «Пустынной улицей вдвоём» — да, прямо по тексту, они как раз свернули в какие-то ебеня, только вот Отабек не курил, а Юра не ел конфеты. Да и никогда он не воспринимал Беку как старшего, но сейчас вдруг почувствовал это. У Беки имелось три года форы, права, мотоцикл и даже собственная квартира в своей Казахстании, и, конечно, он не раз напивался и наверняка уже кого-то любил, и первое Юрино признание не стало бы для него тоже первым, и первый поцелуй, и… — А всё уже, назвался хуем — полезай в пизду, — огрызнулся Юра, злясь на себя куда больше, чем на Отабека. Тот, разумеется, не был виноват ни в том, что сто пудов был объебабельной вешалкой для баб, ни в том, что Юрина фантазия позволяла в красках представить не только этих баб, но и различные позы. — Бухичу быть. Хочу вживую, а не по скайпу. Молчание Отабека после этого заявления можно было взвешивать на промышленных весах. — Хорошо, — ответил он, когда Юра уже пожалел обо всём в своей жизни, кроме магии и Беки. — Только давай завтра. Я выиграю — и отпразднуем, тем более что послезавтра — свободный день, сможем проспаться перед отправлением в Никосию. Юра кивнул, скрывая радость. Ему понравилось то, как Бек уверенно говорил о своей победе без всяких сослагательных наклонений, а ещё — как звучало «сможем проспаться», словно спать они будут вместе, пусть это, конечно, и не так. К слову о сне… «Я не спал уже двое суток», — понял вдруг Юра. Ну да. В самолёте он не подрых, а потом сразу примчался будить Беку, и этот день был таким долгим-долгим, бесконечным, и так не хотелось, чтобы он заканчивался… Отабек, словно считывая ментальные волны его мозговой активности, зевнул в кулак, и Юра отзеркалил его зевок — не так уж далеко они ушли от обезьян. — Спать? — спросил он, галантно придерживая для Юры отельную дверь, которую тот недавно открывал с ноги. — Безоблядно. Отабек кивнул, понимая Юрин язык на уровне интуиции. Они зашли в лифт, и как только двери сомкнулись, оба дёрнулись, словно механизм сжал не только металлические створки, но и что-то внутри — болезненно и сладко. Словно очутившись в замкнутом пространстве, они должны были сбросить с себя приличия и одежду, накинуться друг на друга голодными волками. Словно Отабек должен был сделать шаг, оттесняя Юру к стенке, вжать его своим телом в зеркало, помочь закинуть ноги себе на талию, где их следовало бы сексуально скрестить, сокращая расстояние между ними, переплетаясь конечностями, сминая губы друг друга в некоем подобии борьбы без правил… Отабек откашлялся, сосредоточенно глядя на то, как меняются цифры на экране лифта. Юра почувствовал, как печёт шею и щёки, и как жар сползает волнами вниз по спине. Всего за секунду до того, как двери открылись, показалось, что лифт застрянет, что один талантливый маг металла остановит его, списав всё на поломку. Показалось, что образы в его голове были их общими. Когда они разошлись после до нелепости долгого прощания в коридоре, состоящего из растягивающихся стен, небосвода потолка и уходящего из-под ног пола, Юра спасся в своём номере от пожара, охватывающего его рядом с Отабеком. Захлопнул дверь, подпирая её спиной, хотя монстр, от которого он пытался скрыться, был не там, а барабанил в его рёбра загнанным в клетку зверем. Телефон, нащупав ниточки беспроводной сети, подключился к отельному вай-фаю и задрожал в кармане. Юра мог его понять: когда он прочитал сообщение, лёгкая дрожь пробила и его. [Как прекрасно, что ты приехал. Я ждал тебя.] Сердце пропустило удар. Улыбка, уж было расползшаяся по лицу, потухла в то же мгновение, как Юра увидел: номер, с которого пришло сообщение, вовсе не принадлежал Отабеку.***
На следующий день в восемь вечера Юра сидел в первом ряду трибун Арены и даже мог чувствовать редкие отголоски жара во время боёв, в которых участвовали маги огня. Из восьми поединков уже прошло три, и в этот раз он даже не пропустил их, любуясь Отабеком, потому что Отабека рядом не было. Он был где-то внизу, под Ареной, в подсобном помещении готовился к бою. Подключившись к общественному интернету, Юра доставал друга короткими эмоциональными реакциями, напечатать которые не решились бы даже самые смелые и прогрессивные издательства мира. Бека изредка отвечал ему скобочкой-улыбкой или присылал фотоотчёт своей подготовки. На одной из таких фоток Юра с удовольствием отметил полупустой тюбик огнестойки — тот самый, что подогнал ему он. Уже не терпелось увидеть Отабека на ринге, волнение сгущалось в лёгких и искрило на кончиках пальцев. Юра так не волновался перед своими выступлениями, как волновался теперь за друга. Точнее, это было иначе. За себя — тяжесть ответственности на контрасте с лёгкостью предвкушения. За Беку — гордость и беспокойство. К гамме эмоций примешивались запрятанные куда подальше смутный страх и глухая злость, вызванные сообщением с неопознанного номера. Неизвестность, словно вышедшая из-под пера Лавкрафта, разрасталась внутри липкой тягучей тьмой. Но Юра не собирался позволить одному идиотскому сообщению испортить его отпуск. Ну нет. Кем бы ни был этот загадочный отправитель, пусть подавится хуями в глотке, потому что Юра. Не. Уедет. Не кинется домой, поджав хвост. Не испугается двух коротких фраз. Пусть, блять, попробует подойти к нему ближе чем на метр и не стать обугленным куском мяса. Единственное, что действительно беспокоило Юру, так это то, что об этом проклятом сообщении он не мог рассказать Беке. Тот ведь сразу запакует его в чемодан (хорошо, если не по частям), обмотает пищевой плёнкой для надёжности и сдаст в багажное отделение самолёта до Москвы. Этого Юра допустить не мог. Так что он скажет ему позже, когда расстояние между ними растянется до безопасного минимума в четыре тысячи километров. Отабек не сможет убить его по скайпу, а без непосредственной угрозы они ещё посмеются над ситуацией вместе, так?.. Сомнения, одолевшие Юру, разом отошли на второй план, когда на ринге появилась Сара Криспино — красивая и дерзкая, окружённая огнём, словно дьяволица. Кокетливые рожки на обруче игриво торчали из блестящих от огнестойки волос, заплетённых в тугую косу. И пусть образ был избитым и пошлым, она выглядела великолепно и знала об этом. Гигантский экран транслировал зашедшимся в экстазе зрителям её уверенную улыбку, чем-то напомнившую Юре оскал Милы, с которым та всегда появлялась на сцене. Но если образ Бабичевой был хищным и опасным, то огонь в глазах Сары подпитывался жгучей страстью. На первом этапе турнира каждый поединок длился пять раундов по две минуты. В течение ста двадцати секунд соперники кружили по рингу в опасном танце, после чего решением судей победа оставалась за одним из них — впрочем, зачастую это было понятно и без судейства: происходящее на ринге говорило само за себя. Ещё две минуты бойцы отдыхали, и всё начиналось по новой. После пяти раундов перевесом побед определялся тот, кто пройдёт дальше. Проигравший покидал Турнир. Сейчас взгляды нескольких тысяч зрителей были прикованы к Саре Криспино и её чертовски непрактичному бронелифчику, который был то ли частью её образа, то ли плевком в лицо всех тех активисток феминизма, что осуждали её за поддержание сексуальной объективации в обществе. Насколько Юра знал из интернета, Сара и сама была гордой феминисткой, но вражда между сторонницами одного и того же движения оставалась для Плисецкого тайной за семью печатями. И печати эти он вскрывать не торопился. Юра смотрел на Сару, на то, с каким ловким задором она перебрасывала огонёк из ладони в ладонь, и хотел, чтобы победила она. Не только потому, что она была сексуальной и яркой, да к тому же магом огня, как и он. А потому в основном, что противником её был Ли Сынгыль, которого Юра ненавидел, не боясь пафоса этого слова. Он ненавидел его глубоко и въедливо, как никогда и не думал, что умеет. Обычно Юрин гнев выходил наружу обжигающим пламенем, вспыхивал за секунду — и за секунду же догорал. Ярость его быстро сходила на нет, лишь изредка оставляя уродливые шрамы. Но ненависть Юры к Сынгылю была ледяной и острой, как замёрзшие клинки, которые кореец извлёк из резервуара с водой в центре ринга — круглого бассейна, высеченного в каменном полу (подобная организация пространства позволяла получать выгоду из окружения и уравнивала возможности бендеров всех четырёх стихий). Тонкая струйка поднялась из воды, змеёй обвиваясь вокруг запястий Сынгыля, леденея у рукоятей. Сара усмехнулась, обходя бассейн по кругу. Потрогала воду босой ножкой и на радость зрителям подмигнула в камеру — хорошая, мол, как раз, чтобы купаться. Юра сжал кулаки, думая: «Давай, распидорась рожу этого ледяного выпиздня огненным залпом. Пусть, сука, горит». Кореец, будто бы подслушав его мысли, вдруг обвёл нечитаемым взглядом зал и остановился на Юре. Вряд ли Сынгыль узнал бы его из-за капюшона и маски, но Плисецкий всё равно сделал фирменную «свечку»: показал уёбку средний палец, на кончике которого полыхал синий огонёк, который Юра зло задул, стоило Сынгылю отвернуться. Как же хотелось оказаться на месте Сары и поджарить этого ледохуя самостоятельно!.. Ну, может представится ещё возможность на Кубке Гармонии — и тогда от корейской задницы и кучки пепла не останется. Раздался протяжный гул гонга — начинался первый раунд. Сара кинулась в бой первая, атакуя противника серией быстрых и точных огненных ударов, от которых Сынгыль отбился водяными щупами, как от назойливых насекомых — с лёгким раздражением и минимальными усилиями. Юра подумал, что сам первым делом бы окатил противника огненным залпом — масштабным и мощным, заставил бы уйти глухую оборону и не давал бы продыху до конца раунда. Тактика Сары была более изящной, она, танцуя, красовалась перед зрителями, дразнила Сынгыля, то открываясь для атаки, то окружая себя огненной стеной, через которую не пролетали его ледяные лезвия, тая на полпути. Сам он двигался мало, но когда вдруг делал это — уловить его движения было сложно, слишком быстрыми и отточенными они были. К концу первой минуты Юра понял, что за игру он затеял: из бассейна тонкими нитками ползли струйки воды, сплетаясь узорной паутиной на полу. Впрочем, это заметил не только Юра. Сара, ловко маневрируя в воздухе с помощью резко выбрасываемых огненных потоков, успевала выпарить всю воду прежде, чем её нога касалась земли, чтобы через секунду снова взлететь. За весь первый раунд Сынгыль лишь раз пошёл в открытую атаку, но, как показалось Юре, несерьёзную. Ледяные шипы, выросшие из резервуара, сломались от первой же Сариной огненной волны. Последнее, что успела сделать девушка до конца первого раунда — это не особо мощный, но точный взрыв, который она направила в ледяной кокон Сынгыля, и тот разорвало на осколки. Один из них оставил на щеке мага воды глубокую борозду, а взрывная волна заставила его пошатнуться и припасть на одно колено. Первый раунд остался за Сарой Криспино. Юра злорадно ухмыльнулся, чувствуя, как его собственная радость тонет в победном улюлюканье согласных с ним зрителей. Сару обожали. Сынгыля опасались и недолюбливали. Даже поговаривали, что он использовал в боях магию крови, строго запрещённую в более чем пятидесяти странах. Человеческий организм, как известно, на шестьдесят процентов состоит из воды, и мысль о том, что искусный маг может контролировать жизнь, текущую в чужих жилах, ужасала. Однако все суды над Сынгылем заканчивались в его пользу — никто так и не смог доказать, что он действительно владеет магией крови. Обвинение было слишком уж серьёзным, и всё же многие верили, что Ли Сынгыль играет грязно. Презрение Юры, впрочем, питали вовсе не слухи. Именно Сынгыль был тем, кто отправил Отабека в больницу в финале МТБМ два года назад. И неделя в реанимации, и полгода восстановления, и уродливый шрам на груди Беки — всё это его вина. То, что Юра мог никогда, никогда не встретить Беку на Кубке Гармонии, войди тот ледяной осколок на два сантиметра выше, он Сынгылю простить не мог. В его глазах кореец был воплощением зла и исчадьем ада, а потому Юра охотно верил и в слухи о магии крови, и в то, что Сынгыль убил сотни людей на войне по особому заказу верхушки, и даже скажи кто, что он хрустел засушенными младенческими сердцами, как чипсами, и всячески содействовал распространению СПИДа в странах третьего мира, Юра бы сказал: «Да без пизды. Это он. Отвечаю». То, что он выиграл второй раунд, за двенадцать секунд сковав неосторожно приблизившуюся к бассейну Сару толстой коркой льда, лишь укрепило ненависть Плисецкого, хотя он и подумал, что в отличие от Криспино вырвался бы из ледяного плена на раз-два — Витёк его натаскал. После короткого осмотра на обморожение тканей начался третий раунд — и снова победа осталась за Сынгылем. И Юра с остальными зрителями, и Сара на ринге начали вскипать от негодования. Атаки девушки стали более быстрыми, отчаянными и яростными. «А ему всё по пизде сосулькой», — с досадой подумал Юра, понимая: Сара сейчас или ошибётся, или сорвётся на мощный залп, который не оставит противнику и шанса. Но пока она балансировала на пике своей физической формы, наконец заставляя Сынгыля попотеть: сукину сыну приходилось изворачиваться, как ужу на сковородке, чтобы отбивать её быстрые и точные огненные шары, при этом образная сковородка становилась вполне реальной — каменный пол ринга, то и дело обжигаемый пламенем, раскалялся. «Давай, давай, дожимай его», — скрежетал зубами Юра, от напряжения подавшись вперёд и сдёрнув с лица жаркую мешающуюся маску. Сынгыль сдаваться не собирался, слой за слоем возобновляя ледяную стену вокруг себя, которая стараниями Сары не просто таяла, а с шипением испарялась. Она совсем не использовала молнии, но изящно управлялась со взрывами, и Юра, который всегда считал подобные приёмы по-детски примитивными и скучными, проникся золотистыми фейерверками Сариных атак и подумал, что обязательно включит их в свою новую программу. Ему понравилась и её отвлекающая тактика: стайка маленьких огоньков светлячками закружила вокруг Сынгыля, обжигая и тлея на его защитном костюме, пока мощные атаки девушки плавили крепкую оборону льда. Её огненные перчатки тоже смотрелись эффектно, и Юра невольно представил, как бы выглядело это с его синим, самым жарким огнём. Наверняка впечатляюще. Над рингом не прекращалось шипение испаряющейся воды. Пар так плотно обступил противников, что виднелись лишь их силуэты, и сражение всё больше стало напоминать танец теней. Кто-то сзади с ужасом предположил, что Сынгыль устроил этот туман, чтобы камеры не смогли запечатлеть то, как он использует магию крови. Сосед любителя заговоров насмешливо фыркнул, но Юра подумал, что, может, в этом бреде и была доля правды… То, с каким упорством Сынгыль продолжал обороняться, когда для победы хватило бы одной резкой атаки, и впрямь было странным. Неужели маг воды действительно использовал Сару с её огнём для создания тумана?.. Но так ли он хотел что-то скрыть? «Нет, — понял вдруг Юра. Дыхание разом перехватило. — Он взъебал Витькины схемы!» И как только на него снизошло озарение, как по трибунам прокатился удивлённый вздох. Туман ожил. Магию многие сравнивали с искусством, другие же называли частью науки, но все единогласно сходились во мнении, что управление стихией — дело тонкое и требующее глубокого понимания физики и химии. Владение магией на профессиональном уровне также было невозможным и без прекрасной физической подготовки, творческого начала и капли таланта. Конечно, подходы к изучению магии были разными: кто-то делал упор на интуитивность и силу, кто-то высчитывал по формулам и «взламывал коды реальности» заученными манипуляциями. Юру, конечно же, учили основам, но он отдавал предпочтение виртуозной импровизации и терпеть не мог сухие расчёты. Был бы он музыкантом, играл бы следуя вдохновению, а не нотам. И попроси кто написать подробную инструкцию к его шаровой молнии, Юра бы нарисовал на бумаге жирный хуй и отправил бы на научную конференцию в именном конверте. А вот Виктор, например, вполне чётко осознавал, что делает, когда изобретал свою паровую магию. До этого он написал несколько научных эссе в вольном стиле про ледяную магию (Юра не читал, но был наслышан — в основном от самого Никифорова), но делиться секретами создания тумана и облаков не хотел, несмотря на увещевания всего магического сообщества. И всё же четверо умельцев смогли разгадать секрет сами, однако, насколько Юра помнил, Ли Сынгыль в их число не входил. Вообще никто из боевых магов не входил. До сегодняшнего дня. Туман, служивший Никифорову изящным дополнением к эстетике его номеров, в умелых руках Сынгыля стал опасным оружием и теперь плотоядно клубился вокруг Сары. Её бой был проигран — и каждый на Арене понимал это. Вот только Криспино не сдавалась, пытаясь отогнать от себя густой пар, выбраться из его плена, отгородиться стеной огня… Тщетно. Туман поднялся, собравшись в тёмное облако, и пролился на Сару дождём, который по воле мага воды заставил её унизительно распластаться по полу ринга: руки и ноги девушки примёрзли к полу, растрёпанная косичка заиндевела. Камера крупным планом показала её лицо, на котором корка льда треснула от злобно сведённых бровей и перекошенного обидой рта. Сара эмоционально выругалась по-испански — Юра услышал со своего первого ряда и, даже не понимая языка, оценил чувственность. Ударили в гонг — и по Арене пронёсся протяжный мрачный гул. Ли Сынгыль безразлично поклонился и покинул ринг.***
Юра вместе с таймером на экране отсчитывал секунды до конца предпоследнего перерыва, ёрзая на сидении от нетерпения: вот-вот должны были объявить выход Отабека и его противника, имя которого было Юре раньше не знакомо. Утром, за завтраком, на который они оба явились сонные, но счастливые от встречи друг с другом, Бека рассказал, что его сегодняшний соперник родом из Мексики, но выступает за Штаты. Там его прозвали Пламенным Львом, и Юра завистливо подумал, что кликуха от бога, не то что его. Он бы тоже хотел быть Пламенным Львом. Или хотя бы, ну, Пумой или Ягуаром, если уж все самые крутюшные кошачьи уже заняты старшими поколениями. Отабек с любезной рожей предложил звать Юру «огненным котёночком», за что получил пяткой в колено и блинчиком в ебало. А позже, уже вечером, по пути на Арену он на удивление мелодично затянул на мотив «Мурки»: «Юрка, ты мой Юрёночек… Юрка, ты мой котёночек…» Ну совсем уже попутал трататули — видать, инстинкт самосохранения притупился. Юра его не расхуячил по асфальту по одной единственной причине, сосредоточенной в трёх буквах — и совсем не тех, которые первыми приходили на ум. «Мой». Отабек назвал его своим, и Юра готов был простить ему и котёночка, и Юрёночка, и полыхающие щёки. Пнул, конечно, в бочину для приличия, рявкнул, чтоб «хавальником клацнул нахуй», и отвернулся, смущённо зажав между зубами завязку от капюшона. Сейчас он тоже нервно её пожёвывал, всматриваясь в проёмы, из которых вот-вот должны были появиться бойцы. Первым показался Лео де ла Иглесиа, которого Юра едва удостоил взглядом, окрестив про себя «отсосуном». Пламенный Лев, ага. Щ-час. Пидорок хвостатый, не больше. А потом на ринг вышел Отабек, встречаемый шумом мощных аплодисментов, и Юра растерял все внятные мысли. Беке чертовски шёл его боевой костюм: плотная чёрная ткань, защитные пластины, перчатки без пальцев с выемками на ладонях и обувь без подошв — в такой выступали все маги земли, чтобы чувствовать свою стихию под ногами, предугадывать шаги противника и с куда большей манёвренностью управляться с ножными элементами. Волосы, зализанные назад огнестойкой мазью, делали Беку похожим на хулигана — не настоящего, конечно. Настоящие коротко брили головы, лущили семки щербатыми зубами, застёгивали мастерки Adidas до горла и смотрели плешивыми волками исподлобья. Отабек же выглядел как хулиган киношный, голливудский, из тех, что бриолином зачёсывали стильно остриженные волосы, перекидывали из одного уголка губ в другой зубочистки и всегда готовы были увезти свою подружку в закат на ревущем Harley. И теперь Юра отчётливо понял: он бы уехал с ним и в закат, и в рассвет, и в глухую непроглядную тьму. С ним — куда угодно. — Бека! — заорал он что было мочи, вскочив со своего кресла и сложив ладони рупором. — Давай! Отабек повернулся к нему, чуть улыбнувшись только Юре заметной улыбкой, и поднял большой палец вверх. — Ебашь, — тихо, уже сам для себя добавил Юра. И по сигналу начался бой.***
Стиль Беки не был похож ни на один из тех, что наблюдал Юра сегодня и что мельком повидал вчера. За первые два раунда, зачарованный ловкими, почти неуловимыми движениями, он не успел понять, что именно отличало технику Отабека от остальных. Да куда там, Юра не мог ни взгляда оторвать, ни вильнуть мыслями в сторону — всё внимание было приковано к рингу, где громыхали камни и вспыхивал огонь. Плисецкий вдруг осознал, насколько иначе выступал Бека на Кубке: там он делал всё напоказ, эстетично и зрелищно, будто в замедленной съёмке демонстрируя свои умения. А сейчас, в бою, он двигался так быстро, что едва получалось уследить за сложными атаками. Счёт был один-один, но, в отличие от предыдущего боя, Юра не понял, каким образом судьи определяли победу: раунды заканчивались по истечению положенного времени, а не из-за очевидного перевеса сил. Юра только предположил, что, похоже, Лео начислили очко за опасную молнию, которую Бека стремительно заземлил. «Вот же дилетанты из-под пизды», — окостерил Юра судей, которые, очевидно, упустили из виду то, что заметил он: молния этого америкашки выходила из-под контроля. Если бы не Бек, этот Пламенный Говнюк поджарил бы собственные пальцы до ароматной корочки. Во время коротких перерывов они втроём — два мага на ринге и Юра — получали шанс отдышаться. Напряжение росло. Отабек коротко переглядывался с ним, наносил новый слой огнестойки и возвращался на ринг. В середине третьего раунда Юра наконец понял, что было особенного в его стиле. Сердце подскочило и будто бы увеличилось втрое, так и распирая грудь агрессивной нежностью — такой, какая могла быть только у Юры и только к Отабеку. Потому что каждый его пасс, каждая атака, каждый выпад и элемент — все они делались с чётким расчётом на то, чтобы не навредить. Не сломать. Не причинить лишней боли. Отабек, пожалуй, мог вырубить Лео в первую секунду первого раунда. Мог переломать ему пальцы грубой атакой. Мог неосторожно уронить его сквозь землю, смыкая в мгновения стенки со всех сторон. Но вместо этого Бека делал аккуратные выверенные подсечки, с ювелирной точностью выстраивал каменные барьеры так, чтобы де ла Иглесиа не налетел на них и не свернул себе шею. И когда руки Лео сковали каменные перчатки, а ноги заблокировали металлические скобы, отлетевшие от защитного костюма Беки, Юра был уверен: маг огня отделался лёгкими синяками и ссадинами. Третий раунд был за Отабеком. Счёт стал два-один. Весь перерыв Юра пожирал друга глазами, а когда Бек поворачивался к нему и смотрел в ответ, по лицу сама собой расплывалась улыбка. Через полчаса они уже, наверное, будут в отеле праздновать первую победу, а через два Юра наконец узнает, что такого в этом вашем алкоголе. И тогда… Тогда он признается. Да. Решено. Хватит уже откладывать неизбежное. А ведь это неизбежно, теперь-то Юра это понял, долго он не сможет носить это в себе. Опухоль, раковая опухоль невысказанного признания, пустившая метастазы. Её срочно надо было извлечь, и чем раньше, тем лучше. Пока ещё не слишком поздно. Пока ещё не терминальная стадия, неоперабельно, давайте мы вас вместо палаты интенсивной терапии положим сразу в кремационную печь. Когда начался четвёртый раунд, и Отабек ушёл от опасной огненной волны, подняв себя на каменном выступе над рингом, Юра увидел его в свете софитов, будто на сцене, нет, на пьедестале, словно памятник Герою Казахстана ожил, чтобы исцелить от зла этот пропащий мир. На большом экране Юра увидел его сосредоточенное лицо, блестящее от пота, перепачканное то ли каменной пылью, то ли сажей от всё же подгоревшего местами костюма, и он подумал, что никогда ещё не любил его сильнее. И при том понял: это не предел. Сегодня. Они вернутся в отель, напьются, и он признается Отабеку и даже поцелует. Нет, лучше сначала поцелует, чтобы в случае отказа его первый поцелуй всё равно принадлежал Беке — он хотел подарить его ему. А потом… От смущающих, нетерпеливо-жарких мыслей отвлекло назойливое ощущение чьего-то взгляда. «Я ждал тебя», — всколыхнулось холодом воспоминание. Хатико, блять, нашёлся. Ждал он, сука… Юра сердито огляделся по сторонам, выискивая возможного сталкера и вдруг натыкаясь на острый и цепкий взгляд Ли Сынгыля, стоящего в Зоне Победителей и неотрывно смотрящего на него. Неужели?.. Да нет, он наверняка просто уёбок по крови, упиздок по духу. Ничего больше. Юра жестами посоветовал ему отсосать и повернулся обратно к рингу. Там, лавируя между фаерболами Лео, Отабек на каменной плите, как на доске для сёрфинга, спикировал вниз, ныряя в земную твердь пола ринга, как в воду, — уходил от очередной небрежной молнии соперника. «Бздяблик паскудный! — Юра скрежетнул зубами и зло пыхныл огненными струйками. — Клешни бы за такое поотрывал и в сракатан заебнул». Потому что не можешь в молнии — не пробуй, блять! Но в отличие от Беки американец не сильно заботился о целости оппонента. Юра уж было победно вскрикнул, когда Отабек неожиданно вихрем вырвался из-под земли, сбивая де ла Иглесиа с ног, но тот вдруг извернулся, подлетел вверх на огненных струях, обходя сзади, и зарядил мощным взрывом в спину Беке. Трибуны охнули. Юра вскочил со своего кресла — и его сердце за ним не поспело. Несколько секунд ничего не было видно из-за пыли, поднявшейся от взрыва. Камеры тщетно пытались выискать признаки жизни на покорёженном магией земли и взрывной волной ринге. Тяжёлую тишину разорвал зловещий гул гонга: четвёртый раунд оборвался вместе с ниточками, сплетающими то самое, солнечное, в Юриной груди. Арбитр скомандовал расчистить ринг, и штатный маг воздуха за секунду разогнал витавшую в воздухе пыль. Секунда молчания — и шквал аплодисментов обрушился на Юру вместе с облегчением. Он плюхнулся обратно в своё кресло, вяло сползая по спинке. Блять… «Инфаркт в семнадцать» переставал быть такой уж смешной шуткой. Развороченный ринг представлял собой картину маслом, что могла бы выставляться в музеях этики и морали. На месте взрыва отчётливо виднелись две каменные конструкции, выстроенные наспех, а потому слегка кривые. События воссоздавались в голове с такой лёгкостью, будто никакой пыли не было, и каждый зритель воочию стал свидетелем произошедшего. Одну стену, наполовину разрушенную, Отабек рефлекторно поднял из земли, чтобы закрыться от взрыва. А вот второй, с широким прочным навесом, он укрыл Лео от обломков, градом посыпавшихся бы на него из-за взрывной волны. А теперь экраны транслировали то, как Бека протягивал сопернику руку, помогая подняться и отряхнуться, тут же проверяя, цел ли он и не навредил ли себе своей же непродуманной атакой. Аплодисменты не стихали весь путь Отабека от ринга к судьям, которые повесили ему на шею медаль победителя, хотя должны были как минимум добавить к ней орден за отвагу и «Золотую звезду». Задумчиво пощупав награду, смотрящуюся на защитном костюме ненужной побрякушкой, Отабек оглянулся на трибуны, безошибочно отыскивая взглядом Юру и позволяя себе гордую улыбку. — Да-а-а! — заорал Плисецкий, вновь подскакивая и вскидывая руки вверх, посылая в небо залп синего-синего огня, словно эта победа принадлежала и ему тоже. Мельком глянув в сторону охранников и рассудив, что волков бояться — в лесу не ебаться, он перемахнул через невысокое ограждение и побежал к Беке, чтобы успеть выловить его, до того как он скроется в служебке. Но Отабек, похоже, никуда линять и не собирался — направился прямо к Юре, раскрывая объятия как раз вовремя, чтобы Плисецкий в них запрыгнул, обвивая победителя всеми конечностями. — Выиграл, — устало выдохнул Отабек ему куда-то в плечо, посылая по шее и спине волны мурашек. — Ну ясен хуй, красна пизда! — фыркнул Юра, не торопясь спускаться на грешную землю: висеть на парне прилипчивой коалой оказалось слишком прекрасно. Отабек глухо рассмеялся, напоследок прижимая его к себе и чуть отстраняясь. — Хоть в раздевалку и душ меня отпустишь? — уточнил он с улыбкой в голосе, и Юра медленно, нехотя разжал руки. — Я быстро. Никуда не уходи. «Будто бы я смог», — подумал Юра, всё ещё чувствуя тепло его рук на своём теле, и как-то потерянно рассекая шагами холодный, непропитанный запахом Беки воздух, побрёл обратно на своё место — дожидаться друга и досматривать оставшиеся бои.***
Покидали Арену в томительно-нетерпеливой спешке, и хоть никто из них и словом не обмолвился о предстоящем вечере, предвкушение ощущалось вспышками электростатических разрядов на коже. А может, так казалось одному только Юре: по сосредоточенному молчанию Отабека сложно было понять наверняка. Путь решили сократить и свернули с набережной на небольшую улочку, по которой в полночь никто не ездил и не ходил. Темноте здесь слабо сопротивлялись редкие фонари, а из-за обманчивой тишины Юре всё время казалось, что за ними кто-то идёт. Трижды он оборачивался и проверял, а на четвёртый Бека тронул его за рукав байки и спросил: — Ты чего? — Да это всё Сынгыль ебляцкий, — цыкнул он. — Пялился на меня сегодня, хоть в глаз ебись. Подозрительный он до пизды. — Почему это? — вскинул брови Отабек. — Что он сделал? — А я чё, знаю? Хуй украл и в жопу спрятал. — Нет, Юр, на самом деле Ли неплохой парень. — Такой неплохой, что в реанимацию тебя отправил, да? — огрызнулся Юра. Отабек помрачнел. — Это была не его вина. — Ну да, бля, а на лёд ты сам напоролся, как пизда на хуй! — На Турнирах всякое случается, — спокойно отрезал Бека. — Все мы знаем, на что идём, когда выходим на ринг. У Юры имелось что на это сказать, но ссориться можно было до Камчатки и обратно, вот только не хотелось от слова совсем. Бека мог сколько угодно прощать и подставлять другую щёку, проникшись, видать, духом Израиля, но Юра сегодня собственными глазами наблюдал, как ведут бой те, кто печётся о соперниках. Точнее, ведёт — Отабек был такой один. В конце концов, Юра решил свести всё к шутке: — Ладно, так и скажи, что болел за Сынхуя, потому что не хотел встречаться с Сарой Криспино на втором этапе, — ухмыльнулся он. — Не хотел, — неожиданно искренне подтвердил Бек. — Потому что она на самом деле круче, чем этот кей-жопер? — Потому что она моя бывшая, — со вздохом признал Отабек, слегка виновато глядя на то, как Юра подбирает с земли челюсть. Бывшая. То есть… Он правильно понял?.. Всё это непонятное раздражение Отабека от упоминания Криспино, которое Юра находил уморительным, вдруг перестало казаться таковым. Да и Сара ему как-то резко разонравилась, хотя разумных причин для этого не было, так? — Ну пиздец теперь, — вынес вердикт Юра, отрешённо глядя перед собой и переосмысливая всю свою жизнь. — Прости, что не сказал раньше, — извинился Отабек. Словно он по какой-то причине должен был сказать это. А нихуя ведь не должен. Нихуюшеньки. Так вот, значит, какие ему нравились: жгучие загорелые брюнетки в бронелифчиках… Ага. Понятно. Юра сглотнул злую обиду: даже с автозагаром и париком он не завоюет Отабека без арсенала в виде главных женских прелестей, так выходит? Нечестно. Юра сжал кулаки, запрещая себе раскисать. Боевого настроя, который переполнял его на Арене, определённо не хватало. Каков там был план?.. Напиться, поцеловать, признаться… — Стой, — вдруг шепнул Отабек, резко останавливаясь как вкопанный. Но не успел Юра испугаться, что он каким-то образом прочитал его мысли, как со свистом пронеслась перед глазами водная плеть, а в следующую секунду из-под асфальта вздыбился барьер из земли, разбивая её в брызги. — Что за… — Назад! — скомандовал Отабек, и Юра почувствовал, как земля уходит из-под ног — нет, буквально, пласт земли двинулся прочь, стремительно унося его всё дальше, пока Бек отбивался от водных щупальцев, разрастающихся из рук человека в маске. Сука! Этот герой снова решил задвинуть его подальше, пока сам во всём не разберётся! — Да иди ты нахуй! — зарычал Юра, с ноги останавливая обступающую его защитную стену мощным огненным ударом. — Юра! — возмущённо окликнул его Отабек. Отвлёкся — и пропустил один ледяной осколок, полоснувший его по плечу. — Хуюра! — рявкнул Плисецкий, выпуская в землю из рук потоки огня, чтобы в один нечеловеческий прыжок оказаться возле Беки. Перекатился, встал к нему спиной и сказал чётко и непреклонно, чтобы тот не вздумал спорить: — Вместе. Но на споры времени и не было: под ногами вдруг задрожала земля, и только Юра успел спросить: «Это ты?», как асфальт треснул, и он по пояс провалился вниз, обдирая кожу о бетонные балки — кажется, под ними были какие-то подвалы. Лодыжку и бок пронзила острая боль, ослепившая глаза, и Юра вскрикнул. Отабек мгновенно развернулся к нему, рывком вытаскивая на поверхность. Это случилось так быстро, что Юра до конца не понял, то ли он это сделал магией, то ли попросту вздёрнул за шкирку. — Ты в порядке? — вопрос вышел резким и стальным: Бек был немного занят, отбивая атаки сразу двух магов воды. Третий бендер стоял поодаль и, похоже, пытался подчинить землю, но Отабек уже вернул себе контроль над ней и упускать его не собирался. — Да, — раздражённо отмахнулся Юра, чередой трещащих молний разбивая один за одним водные щупальца, тянущиеся к ним. Адреналин не просто тёк в его венах — казалось, он заполнил прожилки всей реальности, и теперь мир вокруг пульсировал контрастами, скоростями и звуками. Тело двигалось само собой, будто Юра всю жизнь только и делал, что дрался: прыжок, перекат, молния… Это чем-то напоминало выступление, но будто пережёванное и выплюнутое. Движения выходили смазанными, удары суетливыми. Юра понятия не имел, как боевым магам удавалось держать происходящее под контролем. Он ещё даже не запыхался, как всё оборвалось: Отабек резким выпадом отправил в нокаут мага земли, увернувшись от летящей в него ледяной глыбы. Ближайший фонарный столб со скрежетом согнулся, окропив улицу искрами, и гигантским железным змеем обвивая и связывая нападающих. Один из них рыпнулся, пытаясь снова овладеть ставшей бесформенно опавшей лужей водой, но Юра послал в железку разряд — и маги, дёрнувшись, отключились. Жаль, что не сдохли. Тишина упала на улицу так же неожиданно, как минуту назад исчезла, разорванная шумом боя. Юре даже показалось на секунду, что он оглох. Сердце бешено стучало где-то в желудке. Что это, во имя Иисусьего хуя, было?! Отабек припал на одно колено, касаясь рукой земли. Вслушался. — Больше никого, — сообщил он. Вдалеке послышался вой полицейской сирены и собачий лай, придавая ситуации лоск сюрреализма. Вот тебе и «напиться, поцеловать, признаться»… — Хуй поник, пизда рыдает, — вырвалось у Юры, и он сглотнул, обхватывая себя за рёбра и чувствуя ладонями что-то твёрдое, совсем неправильно торчащее, а под ним и вокруг — горячее, влажное… — Блять. Боль пришла как-то запоздало, будто устыдившись, что её заметили. Воздух вокруг стал горячим и душным. Юра поднял взгляд на Отабека, со страхом считывая в его глазах панику, и разом обмяк, словно из тела вместе с сознанием извлекли скелет. Голос его он слышал уже неразборчиво, как сквозь толщу воды, но, кажется, фраза, которую Бека то ли крикнул, то ли шепнул, оканчивалась сиплым дрожащим: «Юр».