Дотла

Эта плата — за близость, только мне не вынести Этой радости, как тело из огня. Изогни меня крылом лебединым. Видишь, я так далека от невинности.

Очнулся Юра уже с полным спектром болевых ощущений, будто после перезагрузки организма все сдерживающие факторы вроде адреналина и шока предоставили ему разбираться с последствиями самостоятельно. «Ты уже взрослый мальчик, Юра. Сам справишься». Он открыл глаза, с удивлением понимая, что был в отключке не больше минуты: сирена всё ещё звучала отдалённо, маги были обездвижены, а Отабек бережно придерживал Юрину тушку, покоящуюся на его коленях, и говорил с кем-то по телефону на языке, который Юра идентифицировать смог разве что как нерусский. Да и на английский похоже не было… — С кем ты говоришь? — спросил Юра, старательно игнорируя острую боль в боку, волной поднимающуюся с каждым вдохом. На периферии ныла повреждённая лодыжка. — Юр, — выдохнул Отабек удивлённо, словно принц, поцеловавший Спящую Красавицу, но не ожидавший, что это сработает. Брови его обеспокоенно нахмурились: — Больно? — Нет, блять, щекотно, как хуем по лбу, — огрызнулся Юра, отнимая у него телефон и вслушиваясь в деловые вопросы по ту сторону трубки. Говорок напоминал местный. — Мусора еврейские, что ли? После небольшой паузы Бека кивнул, пытаясь забрать мобильный обратно, но Юра вовремя сбросил вызов. — Бабуленьке в Алматы звонить будешь, — пробормотал он, рывком поднимаясь на ноги — в глазах тут же помутнело, а голова пошла кругом от резкой боли, но Бека успел его подхватить. — Погнали отсюда. — Куда? — не понял друг, удерживая его мягко, но без шансов на спасение. — Тебе в больницу надо, Юр. — В хуйницу, — он попытался отбиться, но лишь вызвал своими трепыханиями новую вспышку боли и, зашипев, привалился к груди Отабека. Уткнулся в плечо, зло стиснув в пальцах ткань его футболки. Раздражённо стряхнул с себя руку, которую Бек осторожно опустил на его спину, приобнимая и поддерживая. — Да нормально я. Давай по съёбам. — Да ты ведь еле на ногах стоишь… — Я стою, как хуй по утру, отъебись. Юра упрямо зашагал вперёд, с силой сжимая челюсти, словно в зубах держал последний шанс остаться здесь, с Бекой, а не лететь обратно в Москву, где… Нет, нет, даже думать об этом не хотелось. — Юр… — негромко произнёс Отабек, оставшийся где-то позади. В ушах шумело, но Юра повторял себе, что не так уж ему и плохо. Сойдёт. До отеля доковыляет, а там подорожник и зелёнка, ага. И всё заживёт как на собаке — бездомной и побитой. А завтра они поплывут паромом на Кипр, как и собирались, и он снова будет смотреть на Беку в первом ряду, и там уж согласно плану: напиться, признаться… — Юра! Он вздрогнул, сглатывая и замирая. «Юра» из уст Отабека звучало так же, как «Юрий» из уст Лилии Григорьевны. Угрожающе. — Не хочу, — слова сами сорвались с губ, и Юра опустил голову, позволяя растрёпанным волосам закрыть лицо. Отабек снова подошёл к нему, приблизился вплотную. Это было похоже на какой-то странный танец, который ставил пьяный хореограф для камерного театра. Они сходились и расходились, шаг в сторону, шаг друг к другу, поднять взгляд, опустить. Юре показалось, что сейчас Бек положит ладонь на его щёку, поднимет пылающее лицо, наклонится к губам и… — Через пару минут тут будет скорая и полиция, куда ты собрался? — спросил Бека голосом, которого Юра раньше никогда не слышал. Не опасный лёд, не бушующее пламя, а рокот каменной лавины в отдалении. Отабек… злился? Юра неверяще глянул на него исподлобья, натыкаясь на тёмные-тёмные глаза. — Куда надо, туда и куда, — воинственно вскинул подбородок Плисецкий. — Да блять, неужели ты не понимаешь? Если мы сейчас не сдрыснем, то всё — кончита ля хуедия! Меня сракой кверху посадят в первый же самолёт, и больше… никогда и никуда. А дедушку вообще кондратий ёбнет… — Юра схватил Беку за ворот футболки, но не агрессивно, а как-то безнадёжно, и ткнулся лбом в его ключицы. Ключицы, ключицы… И кто их так назвал? Каким ключом они открываются? Где взять этот ключ? Какие слова вставить в замочную скважину и повернуть, чтобы добраться до сердца и шепнуть самое главное?.. Полицейская сирена зазвучала уже за углом. На домах напротив появились всполохи красно-синих огней мигалки. — Бека, бля! Позже разберёмся с ментами, а мой бок вообще нормас — даже не больно, хоть плясать могу, пластырем заклеим сикось-накось, кось-на-сикось, и будет заебато, только давай съёбывать, а? Отабек непоколебимо молчал, сжимая его плечи в своих ладонях. Время истекало, и они оба это чувствовали. У Юры перед глазами пролетали непрожитые с ним вместе дни, в ушах звучали несказанные сбивчивые фразы. Грудь холодом прожигало отвратительное предчувствие беды: если Бека сейчас не согласится, то всё изогнётся, поломается и не восстановится ещё очень, очень долго. Снова поднимется на уши пресса, начнутся разбирательства с полицией — сначала израильской, потом наверняка процедуру придётся повторить дома, телохранители приклеятся к нему до конца года как минимум, Яков Борисыч будет в бешенстве, а дедушка узнает о нападении на своего Юрочку из новостей… Он поднял на Отабека взгляд, в котором вместо просьбы или мольбы, вместо отчаяния и упорства плескалось… доверие. Полицейская машина высветила силуэты пленённых бендеров фарами, отвлеклась на них. Это был последний шанс. — Давай, — шепнул Юра, решительно кивая. Отабек прижал его к себе, и земля под ними ухнула вниз, а мир остался над головами, чтобы через секунду сомкнуться темнотой. Казалось, реальность онемела и потеряла разом все краски и очертания, оставив непроглядную тьму и неожиданный после тёплого вечера холод. Под Тель-Авивом было сыро и душно, как в подвале на дедушкиной даче. Кажется, на этот раз Бек спрятал их глубже могильных двух метров. — Мы вернёмся по тоннелям? — спросил Юра, и в тишине его хриплый шёпот прозвучал отчётливо и громко. — Нет, тут в паре шагов подземный паркинг, а чуть правее и ниже канализация, — отозвался Бека. Он всё ещё аккуратно обнимал Юру — жаль, момент был неподходящим, чтобы этим насладиться. Он завозился, послышался грохот, обдало пылью и затхлым воздухом. Юра зажёг на ладони небольшой огонёк, которого хватило, чтобы осветить весь узкий петляющий тоннель, что выдолбил для них Отабек, огибая постройки. — Пройдём квартал назад, там была стоянка. Юра никакой стоянки не помнил, но кивнул. В конце концов, он всю дорогу думал о другом, а не глазел по сторонам. Да и сейчас Беке перечить было опасно для жизни: по сведённым бровям и пронзительному взгляду Юра понял, что он всё ещё злился. Но шёл с ним. Бок о бок. Страхуя невесомым касанием, готовым в любой момент превратиться в крепкую хватку. Когда земля волей Отабека вытолкнула их на поверхность, уши уже не резала сигналка, но в соседнем квартале слышалась возня. Надо было срочно делать ноги. — Сюда, — скомандовал Отабек, одним быстрым движением вздёргивая мотоцикл за ограждением из колючей проволоки в воздух. Плавно левитируя, байк опустился перед ними, и Бек крутанул кистью, заводя его с помощью магии металла. — Я потом верну, — оправдался юный угонщик, садясь за руль. Юра взгромоздился за ним, обнимая за талию, и устало прильнул к тёплой спине. В боку всё ещё торчала какая-то хуёвина, стекающая кровь уже пропитала всю штанину, но страшно не было. Больно — да, но бояться было нечего рядом с Отабеком. — Не отключайся, — попросил Бека, повернув голову и потеревшись щекой о светлую макушку. Юра вяло фыркнул вместо улыбки, и даже не заметил мягкого старта мотоцикла — только рёв мотора заполонил голову, дрожащий и гулкий, и Юра растворился в нём. Дорога до отеля запомнилась только парочкой светофоров, на которых они останавливались, и Отабек разворачивался, чтобы проверить, не окочурился ли он там. Мотоцикл, чтоб не светить, загнали в подворотню, где Бека накинул на Юру куртку от своего боевого костюма, чтобы администратор на рецепции не заметила крови и списала их шаткую походку вразвалочку на бесстыдное пьянство, а не на уличное нападение. В лифте Юра почувствовал слабость, но пообещал себе до номера дойти на своих двоих — не хотелось позорно грохнуться и перекочевать на руки к Беке. Тот и так был белее мела. Едва дверь за ними захлопнулась и Юра рухнул на кровать, проглотив болезненный стон, раздался громкий звук удара. И ещё одного. И ещё. Юра вздрагивал каждый раз: вместе с дверью в щепки разбивалось его сердце, которое и стучало так же — в такт. — Ёбу дал?.. — сглотнул он, хмуро и взволнованно глядя на Отабека. Тот стоял, прислонившись лбом к двери, в которой образовалась нехилая такая вмятина, и сжимал кулак, с разбитых костяшек которого на ковёр капала кровь, тут же теряясь в тёмном ворсе. — Нет, — сухо ответил Бек, и Юра подумал, что молчание было бы более милостивым вариантом. — Давай, скажи всеми буквами, что я ебанашка. Ну же! Повторяй: Юра, ты безпиздюльный разъебай. Отабек молчал, что-то набирая в своём телефоне. Поднёс трубку к уху, всё так же производя тишину. — Кому ты звонишь? — напрягся Юра, понимая, что на второй раунд убеждения его сил не хватит. — Ли Сынгылю. — Чего, блять?! Юра болезненно втянул через зубы воздух: вместе с вопросом подскочило сердце и давление. — А ты знаешь других магов воды, которые изучали целительную магию и будут держать язык за зубами? Я нет, — злость Отабека, отчасти оставшаяся проломом в двери, отчасти сковавшая его мимику льдом, просачивалась сталью в голос. — Ну, блять, я понимаю, конечно, что на пожаре и хуй — водопровод, но звать этого обмудка?! Серьёзно?! Отабек глянул на него коротко и сурово, как Фельцман на неудачных тренировках, и отвернулся, на быстром и красивом английском договариваясь о встрече. Юра страдальчески возвёл глаза к потолку, понимая, что потерял право голоса в тот момент, когда спихнул на плечи Отабека ответственность за всю эту авантюру. Меньше Сынгыля он сейчас хотел бы видеть только бывшую Бекину приблядную-ненаглядную Сарочку. Спасибо и на том, что эту огненную козу не позвал поглумиться… Судя по ответным репликам, Сынгыль согласился без лишних вопросов, и только Юра собрался заново начать штурмовать крепость молчания Отабека, как тот опять кому-то позвонил. Секретарь, блять, колл-центра. Но на этот раз Юра не понял даже предмет разговора — Бек снова шпрехал на иврите: немного ломко и коряво, но сам факт… — А когда ты успел дохуя лингвистом стать?.. — Пару фраз знаю. — Ага, блять, две минуты пиздел, соловьём заливался, — Юра закатил глаза, откидываясь на подушку. Недоверие жгло сильнее раны, и в горле поселился колючий ком. Он почувствовал себя гадко и жалко в чужой стране, на чужой постели с чужеродным телом в своём, родном. — Кому ты звонил? — выдавил он, ненавидя себя за эти интонации ворчливой жёнушки. Показалось вдруг, что Бека не ответит, и тогда… Юра не знал, что тогда. Вспомнился вопрос Фельцмана, который Юра в беззаботные дни в Москве счёл нелепым: «Куда ты пойдешь, если вы поссоритесь?» Ну, по всей видимости, нахуй. Но Отабек всё же ответил таким же безучастным голым тоном, как и в предыдущие разы. — Делал анонимный звонок в израильскую полицию, чтобы сообщить о нападении. Дальше допрашивать Юра не стал, решив, что вопрос не хуй — постоит, не наебнётся. Позже, когда Отабек перестанет злиться, он обязательно узнает, в какой момент своей жизни Бек научился делать анонимные звонки. Юра вот не умел. Наверняка это было просто: пара кнопок в настройках, но… Это ведь не то, что люди делают интуитивно, так?.. Тишина в комнате расползалась по стенам коркой арктического льда. Юра готов был поспорить, что если резко выдохнет — пойдёт пар. Ещё и пальцы мёрзли, а кончики так вообще отнялись, хотя за окном только-только спадала жара, сменяясь ночной духотой. Юра зябко поёжился. Отабек стоял вполоборота, и линия его напряжённых плеч обещала продолжение в виде крыльев, но их не было. Беззвучное дыхание обоих наполняло воздух в номере чем-то тяжёлым и вязким, отравляло молчанием, которое вдыхать было слишком сложно, словно вместо кислорода в состав подмешали расплавленный свинец. — Бека, — позвал Юра со всей доступной ему вкрадчивостью, но в силу характера вышло всё равно как-то резко и хамовато. — По шкале от «я разъебал твою любимую чашечку» до «я разъебал твою коленную чашечку» насколько сильно ты на меня сейчас злишься? — Где-то на «я подверг опасности дорогого тебе человека», — невозмутимо отозвался Отабек, но, кажется, лёд в его голосе дрогнул и начал таять. И хоть Юра знал, что ответом будет: «Тебя, Юр», он не удержался и пробормотал: — Это ещё кого? Отабек вздохнул, отталкиваясь от стены, которую подпирал, и подошёл к кровати. Присел на корточки, заглядывая Юре в глаза. — Сару, конечно же, Юр. Кого же ещё. — Пиздишь, — рыкнул Плисецкий. И всё же… Почему-то кольнуло. Хотя, разумеется, это была шутка, и будь ситуация попроще, он непременно бы посмеялся. Фальшиво, как клоун в погоревшем цирке, но обязательно бы выдавил из себя хоть смешок. — Тогда зачем спрашивал? «Чтобы услышать». Юра неопределённо дёрнул плечом. — Ты напугал меня, — тихо сказал Отабек, и Юра больше не слышал рокочущей лавины в его груди. Она прошла, как все подобные бедствия, быстро и разрушительно, и теперь оседала пылью, оставив за собой гиблые земли. Бека уронил голову на матрас, и Юрина рука, лежащая рядом, сама собой потянулась к тёмным густым волосам. Они были такими, какими он их себе и представлял: не жёсткими, но и не мягкими; приятно скользящими меж пальцев. Мысли, как одуванчики ветерком на пустыре, унесло в степи, где, постукивая копытами, гарцевали вольные жеребцы с нежёстко-немягкой гривой и пахло Казахстаном. Юра не был до конца уверен в том, как пахнет Казахстан, но, наверное, так, как и Бека: кожаной курткой, запутавшимся в волосах ветром, летним утром — ранним-ранним, когда никого на улице нет и весь мир концентрируется в мокрой траве, щекочущей прохладой босые ноги… Юра открыл глаза, понимая, что его кроет. Запах. Он же думал о запахе… Бека смотрел на него с пустым выражением в глазах, но пустота эта не была осушенной, не была пустотой больничной койки или пустотой последней страницы книги. Это была приглашающая, будоражащая пустота вечернего пляжа, последнего ряда кинотеатра, губ, приоткрытых для поцелуя. Это была пустота, предлагающая её заполнить. Но в горле застряло нелепое, пустое «прости», которое Юра так и не смог протиснуть сквозь зубы. Он вообще никогда не видел смысла в извинениях. Проебался — исправляй. И всё тут. Может, он сказал бы что-то другое, более важное, но в комнату постучали. Ебучий Ли Пиздыль снова испортил ему всю жизнь. Отабек поднялся и спешно отправился к двери, предусмотрительно глянув в глазок. Ли коротко пожал ему руку, тихо что-то прошелестел на своём змеючем-подколодном и подошёл к Юре, скептически вздёргивая бровь. «Нашла пизда на хуй», — подумал Плисецкий, продержав убийственный взгляд на Сынгыле, после чего перевёл его на Бека, который возился с дверью, вдрючивая в неё железные скобы — кажется, для этого он разворотил полотенцесушитель в ванной. Закончив с этим, он укрепил и окна. Сынгыль с отсутствующим выражением ебала осмотрел кровавое пятно на Юриной байке, но трогать одежду и ковыряться в ране пока не стал. Юра, уж было приготовившийся молча страдать во имя Родины и чести, чуть расслабился и снова стрельнул взглядом в сторону Отабека. Тот понял его без слов и обошёл кровать, садясь рядом и успокаивающе накрывая его руку своей — отбитой о дверь. Происходящее всё больше напоминало своей механичностью инструкцию из учебника по безопасной жизнедеятельности человека. Снова воцарилось стерильное безмолвие операционной. Суньхуй Вчай отошёл в ванную, вернулся с двумя стаканами в руках и большим пузырём воды, следующим за ним послушным облаком. Стал что-то химичить на прикроватной тумбочке. Похоже, отделял от проточной воды всякие примеси — на дне одного из стаканов остался белый осадок. Во втором кореец растолок какие-то травы и добавил загадочный порошок. — Чё ты там из драконьей спермы и единорожьих соплей мешаешь, а, ворожейка? — прищурился Юра. Сынгыль посмотрел на него, как на назойливое насекомое, и ничего не ответил. Ага, по-русски не балакаем, значит. — Бека, — шепнул Юра, — переведи ему. Отабек смиренно кивнул и сказал: — Li, Yura is very grateful for your help. — Э, бля, нет! Нихуя я ему не грейтфул ни за какую хелп, — возмутился Юра. — You’re welcome, — снисходительно отозвался Сынгыль. — В жопу свой велкам затолкай, — посоветовал Юра и сердито отвернулся к предателю Отабеку. Чем больше Плисецкий нервничал, тем меньше фильтровал базар, а поскольку обстановка была, мягко говоря, не релаксационная, то и базар выходил крепким и нефильтрованным, как турецкий кофе. — Переводчик из тебя, как из пизды варежка. В руках Сынгыля появилось ледяное лезвие, и Юра предупреждающе дыхнул дымом, но кореец в очередной раз проигнорировал его и потянул свои клешни к его байке, разрезая её для удобства. Ну, горит сарай — гори и хата, чего уж там… И город весь пылай, и страна, и мир — вообще срать. Зато теперь Юра мог увидеть, как в его боку торчит обломок какой-то арматуры — благо, небольшой, — и чуть дёргается при дыхании. На ощупь он казался куда солиднее, и это немного воодушевляло, хоть из раны и вытекала пульсацией кровь, смотрелось всё это довольно мерзко и скользко. — I will now remove the splinter from the wound. It will be painful, so try not to twitch, — флегматично сообщил Сынгыль. — Чё ты там пропиздел? — нервно насупился Юра, мало что поняв, кроме того, что сейчас произойдёт что-то неприятное. И как ребёнку от слов врача: «Как комарик укусит», Юре стало не по себе. — Бека, что он сказал-то? — Смотри на меня, — вместо ответа попросил Отабек, опуская ладонь на его щёку и разворачивая к себе. Юра недоверчиво скосил глаза в сторону своего бока, к которому уже тянул ручонки злоебучий кореец. — Юр, — настойчиво позвал Бека. — На меня. Повезло, что на Отабека Юра готов был смотреть вечно. Увы, с вечностью не сложилось. Бок прострелило болью, и Юра вытянулся на кровати напряжённой струной. Всё тело пронзило острой судорогой, эпицентр которой горячо пульсировал там, откуда Сынгыль извлёк обломок. Юра наивно полагал, что боль пройдёт так же быстро, как вспыхнула, но она всё накатывала новыми волнами и никак не уходила. Малодушно он пожалел, что не поехал в больницу, где ему бы сразу вкололи анестезию, но рука Беки, сжимающая его собственную, заставила быстро передумать. Юра вцепился в его ладонь, как в якорь, удерживающий в сознании. Он не знал, сколько это длилось, но когда вновь открыл глаза, понял, что всё лицо теперь мокрое — то ли от пота, то ли от непрошенных слёз, а свободная рука Отабека ласково поглаживает его по голове. Пальцы застревали в слипшихся волосах, но Бека аккуратно и безболезненно выпутывался, чтобы снова опустить прохладную ладонь на взмокший лоб. Сынгыль своим размеренным и перетекающим голосом сообщил, что худшее уже позади, а Юра это даже каким-то лингвистическим чудом понял. — Твоими бы устами да хуй сосать… — пробормотал он устало. Сынгыль промыл ему рану своим колдовским зельем — ощущения были странными. Отчётливо чувствовалось, как водяные щупальца копошатся в боку, но больно не было. Поначалу слегка щипало, но жжение сменилось приятной прохладой. Юра старался в ту сторону не смотреть, лишь мельком заметил, как вода, управляемая корейцем, постепенно окрашивается в красный. Но это было даже красиво. — Ли говорит, что органы не повреждены. Повезло, — с явным облегчением в голосе перевёл реплику народного лекаря Отабек. Впервые с момента нападения на его лице промелькнула тень прежней улыбки — вымученной, но обнадёживающей, рассветной. — Сейчас тебе станет лучше. Юра с сомнением фыркнул, слабо представляя, как это работает у магов воды и земли: он никогда не чувствовал, что именно пожирал его огонь, пока Бека аж сквозь землю слышал, а Сынгыль и вовсе провёл какую-то хреноскопию, исследуя водными потоками его рану… Жуть. Юра поёжился и глянул на возню у своего бока: тонкие и бледные, словно в перчатках, пальцы Сынгыля плавно тянули за водные ниточки, уходящие внутрь кровавой дыры. Юре показалась, что струйки эти мягко светятся, унося с собой боль. От этого стало не по себе, и он снова повернулся к Отабеку, и тот тихо погладил его по голове. Всё время, пока Сынгыль обрабатывал и зашивал рану, накладывая какой-то лечебный компресс, Юра продремал, уплыв на волнах умиротворяющего, робкого наслаждения от пальцев Беки в своих волосах. Чтобы получать это неуловимое удовольствие, приходилось неимоверно сосредотачиваться, отбрасывая прочь боль. Чем-то это напоминало медитацию. Когда Юра снова открыл глаза, Сынгыль держал над рукой Отабека ледяное лезвие, словно собирался препарировать его или вскрывать вены — вдоль. — Что за?.. — Ты потерял много крови, нужно переливание, — сказал Бека так, будто это должно было Юру успокоить. — Так, бля, а ну зачехли свой скальпель, Эдвард Хуи-ножницы! — Плисецкий резко сел, чуть не упав снова, и одёрнул Сынгыля от Отабека, на которого тут же гневно зыркнул: — А ты руку убрал! Тоже мне, блять, герой — хуй горой! — Тогда едем в больницу, — непреклонно отрезал Бек, поднимаясь. И даже к куртке своей потянулся, актёр… — А чё не в морг сразу? Потому что иначе Фельцман меня сам туда отправит. В коробке. По частям. — Юр. — Не мурчи — за ушком не чесал, — прищурился Юра, но немного успокоился. Беково «Юр» действовало безотказным седативным. — И вообще, у меня редкая группа крови. — А у меня первая, так что я универсальный донор. Юра удивлён не был: то, что у Беки и кровь геройская, вовсе не стало для него откровением. Иначе быть и не могло. Они посверлили друг друга упрямыми взглядами, которые прервал Ли Сынгыль, вдруг сделав резкий пасс рукой. Юра даже и не уловил сразу, что это было, а из руки Беки уже потянулась тонкой струйкой кровь от пореза. — Ах ты крысиный выблядок! — подорвался Юра, в руке которого уже расцветал хищный синий огонь. — Юр, тише, — попросил Отабек миролюбиво и опустился обратно на кровать. — Thank you, Li. — Да вы ещё в жопу подолбитесь, бля! Юра сердито растёр огонь между ладонями — на кровать упал сноп искр. Заебало. Бек, наверное, и за ледышку в груди тогда Сынгылю «спасибо» сказал. Ну, а что? Он и на похоронах будет благодарить каждого, кто горсть земли на гроб кинет. — Ну, не пропадать же ей теперь зря, — сказал Бек, кивая на свою кровь, усилиями Сынгыля тянущуюся по воздуху красной нитью и наматывающую уже третью спираль. Юра проследил за ней и вздрогнул, на секунду преисполнившись суеверного страха — древнего и сакрального, как боязнь темноты. Всё-таки маг крови, значит… Настоящий маг крови с ним в номере отеля готовился провести переливание… Нет, Юра не собирался оказывать ему такую честь и восхищаться. Так что он фыркнул, напуская на себя пренебрежительный вид, но вышло фальшиво. Сынгыль сделал к нему шаг, сверкнув своим ледяным скальпелем. Ну уж нет. — Я сам, — огрызнулся Юра, отбирая у него лезвие и, не давая себе времени на сомнения, полоснул по локтевому сгибу — коротко, но глубоко. Шрам останется — маленький и белёсый, ещё один сувенир из Израиля. Кожа раскрылась, словно раздумывая, выпускать ли кровь, но в итоге сдалась, и из пореза потекло. Сынгыль тут же подхватил эту струйку изящным движением пальцев, и она поползла по воздуху, в конце концов сплетаясь с кровью Отабека. — Произошло кровосмешение, — кисло прокомментировал Юра. Говоря откровенно, он предпочёл бы обменяться с Бекой слюнями, а не кровью, но что уж поделать… — Надеюсь, у тебя нет СПИДа. — Только гепатит С, — успокоил Отабек, и Юрины губы чуть дрогнули в улыбке. Ну вот, они уже потихоньку возвращаются в норму. Шутят вовсю. Для такой заварушки всё в итоге сложилось не так уж и плохо: они оба живы и относительно целы, никто ни о чём не узнал, даже без привлечения полиции и прессы обошлось. — Мне кажется, если бы мне действительно так необходимо было переливание, я бы тут не сидел и не пиздел, — для вида поворчал Юра. — У нас нет капельниц с физраствором и нескольких дней на восстановление, — качнул головой Отабек. — Я отсутствия этих нескольких сотен миллилитров даже не замечу, а тебе станет легче. — Альтернативная какая-то медицина, — буркнул Юра, вполне уверенный, что нихуя это не распространённая врачебная практика. — Это вообще не медицина, Юр. Это целительная магия, смешанная с магией крови — тут другое. Юра недоверчиво закатил глаза, но внимательно проследил за движениями пальцев Сынгыля и за тонюсенькой третьей ниточкой, тянущейся из колбочки в его второй руке. Как это он её раньше не приметил?.. Чуть мерцающая в тусклом свете отельных ламп струйка впадала в его кровь вместе с Отабековой, и даже будто бы продолжала слегка светиться под кожей, но… Это же какой-то бред. Такого ведь не могло происходить на самом деле, да? Не пыльцу же фей ебучий Сынгыль туда всыпал?.. — Вот из зис? — спросил Юра, поддевая пальцем светящуюся ниточку, которая тут же вильнула в сторону от его прикосновения, будто от совпадающего полюса магнита. — Magic, — коротко отозвался Сынгыль. А. Вот оно что. Как это Юра сам не догадался?.. — А нормально ответить — вери хард энд диффикулт, да? — ощерился он. — Тебя чё, поперёк пизды рожали? Вроде, не Сфинкстер, чтоб загадки мне загадывать. Ли смерил его снисходительным взглядом и равнодушно продолжил процедуру. Юра уж было собрался поджарить ему ебало, но Бека вдруг повернул к нему голову на подушке, чуть-чуть улыбнувшись, и Юра замер, не понимая, чем заслужил эту обезоруживающую моську. Если бы не недостаток крови, непременно бы зарделся, как маков хуй. — Ты чего лыбу давишь? — шепнул он, тоже сползая на кровати, чтобы оказаться с лежащим Бекой на одном уровне. И уровень этот был непроходимым. Game over. Ближе никак не стать. Только и знай себе, что смотри на него на расстоянии невытянутой руки и несвершившегося поцелуя. — Ты забавно злишься, — честно ответил Бек, и Юра вяло пихнул этого ебанашку в бок — Бек шутливо сделал вид, что поражён смертельно. Ли Сынгыль, явно почувствовав себя лишним в этом замкнутом круге нереализованного сексуального напряжения, застрявшего на отметке где-то между утренником в детском саду и поцелуями за гаражами у школы, кашлянул, глядя перед собой с выражением лица из серии: «Ребят, можно я уже пойду?..» — Well… — протянул он на низкой минорной ноте и расплёл нить, связывающую их. Кровь неторопливо заползла обратно в вену и Сынгыль, сжав пальцы, заставил её свернуться, запёкшись корочкой на поверхности. Бека с готовностью медбрата заклеил ранки лейкопластырями с леопардовым принтом. Юра улыбнулся, представив, что парень взял их специально для него, на всякий случай. — I think, we’re done. Bek, for a moment, — позвал он. Слегка кольнула ревность: чего это Сосипыль называет Беку пусть не ласкательно, но точно уменьшительно? Впрочем, не «Оташ» — и ладно. «Оташ» — это только для робкого шёпота, интимного придыхания и мурашек на коже. «Оташ» — это только для Юры. Отабек поднялся, оставив на второй половине кровати невнятный отпечаток своего тела, и отошёл с магом воды в коридор, одним движением избавившись от железных укреплений. Юра остался один. Полежал, поглазел в потолок. Аккуратно потыкал в компресс на своём боку. Отписался дедушке, Фельцману и Барановской: «Всё пиздато, Бека передаёт привет»; «Поединки — охуенчик, но Криспино мне больше не заходит»; «Всё замечательно, Лилия Григорьевна! В Тель-Авиве очень красиво». Ага, вроде, нормально. Больше цензурных синонимов он из уставшего мозга выдавить всё равно бы не смог. Бека всё никак не возвращался, и Юра с охами и ахами стянул с себя заляпанные до неузнаваемости джинсы, поднялся, чуть шатаясь, и отправился в ванную, мокрым полотенцем стирая с себя кровь. Номер был не его — Отабека, а потому вещей, чтобы переодеться, не нашлось. Но не спать же в окровавленной футболке или порезанной байке… Подумав, Юра стянул и майку, забираясь в одних труселях под одеяло. В них тоже крови натекло, но не тырить же боксеры у Беки — это уже извращение какое-то. Просто взять и заснуть после всего случившегося казалось абсурдом, но изнеможение брало своё, и Юра не успел и глаз сомкнуть, как отрубился, лишь краем сознания подмечая, как щёлкнул дверной замок, погас мутный неяркий свет и кровать тоненько скрипнула, когда Отабек лёг рядом и осторожно его обнял.

***

Сознание шатало, как буй во время шторма, то затапливая, то выдёргивая из сна в реальность. Там, во сне, тепло лежащего рядом Отабека превращалось в жар огня, в котором Юра чувствовал себя безопасно. Защищённо. Но потом тело сковывало судорогой, и руки переставали слушаться, и ноги больше не держали, и кровь вытекала тонкими струйками изо рта, из ушей, из глаз… Юра пытался проснуться, но проваливался обратно, в тёмную прорубь, словно хрупкий лёд, за который он пытался уцепиться, крошился в руках, и огонь не разжигался в мокрых, продрогших ладонях и под водой тоже не горел. Щёлкнул замок ванной, и Юра открыл глаза, первые несколько секунд сомневаясь, проснулся ли он. Беки рядом не было, зато из щели под дверью сочился мягкий свет и доносился приглушённый шум воды. Юра полуслепо пошарил возле подушки, щурясь в экран телефона: три часа ночи. И на кой хуй Отабек потащился в душ в такое время?.. «Тоже небось кошмар с себя смывает, — подумал Юра. — Проснулся, наверное, весь в поту и хуй во рту». Он посветил на повязку под рёбрами: ничего. Ни крови, ни гноя, ни боли даже. Кожа вокруг словно онемела, и при дыхании бок слегка ныл, но… Не более. Ебучая магия воды. Юра еле поборол любопытство и желание расковырять бинты и посмотреть, что там да как. Вместо этого привычно прокрутил на пальце каменное кольцо — обломок Великой Китайской стены, превращённый Беком в тонкий ободок, огненно-охуенную букву «О». «О» — это Одиночество, время от времени сменяющееся «О» — Отабеком. Вместе они не существовали. Вода в ванной вдруг затихла, и Юра закрыл глаза, делая вид, что спит. Сердце забилось чаще. Он и сам не понял, почему среагировал именно так, почему не заговорил с Бекой, когда тот аккуратно открыл дверь, стараясь его не будить. Наверное, хотелось узнать, что будет дальше. Наверное, казалось, что Отабек обнимет его снова, только если будет уверен, что он спит. Если же Юра не будет спать, наступит новый день. Они заговорят, отгоняя словами прочь ночной флёр, отпугивая шутками сон. Бек лёг с краю, словно был скромным гостем в собственном номере. Может, боялся ненароком разбудить Юру прохладой и влажностью после душа. Может, ещё что-то взбрело в его голову, разворошив задремавшее чувство вины или стыда. Юра лежал к нему лицом и старался дышать медленно и спокойно, как спящий. Сложнее всего было не разомкнуть веки или, напротив, не зажмуриться. Хотя нет, сложнее всего было перестать надеяться. Шли долгие минуты, безжалостно кромсающие остаток ночи. Ничего не происходило. И тут Юра понял. Сделать вид, что он спит, было лучшим его решением за последнее время. Ведь всё, что было бы неприемлемо для Юры Бодрствующего, запросто сойдёт с рук Юре Спящему. Он же не контролирует себя, так? А значит, никакой ответственности за свои поступки не несёт. Никаких объяснений. Никакого стыда. И, как говорится, если гора не ебёт Магомеда… Юра затаил дыхание и максимально естественно для спящего (то есть неловко и медлительно) перевернулся на живот. Так. Спокойно. Теперь его правое плечо касалось плеча Отабека, но манёвр был не закончен, и Юра, будто бы поёрзав от неудобства, с грацией сонной кошки перевернулся на другой бок, врезаясь в грудь Беки спиной. Стыковка произошла успешно. Бек вздрогнул и замер, на секунду напрягаясь и каменея, но почти сразу выдыхая, расслабляясь и перекидывая руку через Юру. От него пахло отельным гелем для душа — особо пахучим, чтобы скрыть дешевизну. Но даже дешманское мыло с запахом лаванды с альпийских лугов не помешало Юре почувствовать себя окружённым Отабеком, только им. Его рука приятной тяжестью лежала на талии, но слишком уж неподвижно, словно… Неужели, он заснул? Но тогда выходило, что эти объятия были не осознаннее прижимания к себе мягкой игрушки? Ну нет, так не годилось — ни в рот, ни в жопу. Если это было игрой, то за Юрой был следующий ход. Он придвинулся ближе, вжимаясь лопатками в грудь Отабека, зажмуриваясь, потому что теперь было можно, и краснея, потому что Бек не видел его лица. Блять. Шею и щёки обдало жаром. Блять-блять-блять. Он сделал это? Он сделал это. И тут рука Отабека ожила, будоражащей прохладой ложась на горячий Юрин живот. Внутри растеклось жгучее и вязкое, как кисель, обожгло и стянуло, ухая куда-то вниз. Сердце пульсировало теперь там, будто Юра его проглотил. Отабек повёл ладонью вверх, растягивая это касание из ненарочного, полусонного в смелое и долгое. Из нечаянного в отчаянное. Его пальцы погладили Юрины рёбра, как пианист гладит клавиши любимого рояля, и сердце из живота последовало за его ладонью, словно намагниченное, расцветая под кожей там, где её касался Отабек. Если это было игрой, то Юра проигрывал. Под рукой Отабека в стенки его распалённого нутра бились бабочки. От жара становилось душно, воздух налился чем-то пьянящим, игристым и туманящим голову. Когда Бек невесомо покружил около его соска, Юра накрыл его ладонь своей, переплетая пальцы. Только сейчас до него дошло, насколько стратегически невыгодным было его положение: лёжа спиной к Беку, он лишился всякой возможности действовать. Он почти не мог его касаться, не мог обнимать, не мог видеть. Вся власть была в руках Отабека, в его ласковых сильных руках. Если это было игрой, то Юра сдался. Отабек не оставил ему ни шанса на спасение, когда ткнулся губами в его шею, слизывая дрожь, целуя бьющуюся жилку, собирая губами волны мурашек. Юра выдохнул шумно и резко, как от удара под дых, и тут же втянул сквозь зубы воздух. Было ли это сном?.. Успел ли он проснуться, до того как реальность раскалилась добела и подвергла сомнению его право на существование в ней? Были ли это галлюцинации от потери крови? Умер ли он в тёмной израильской подворотне на руках у Отабека?.. Когда Бек осторожно, но уверенно вжал его в себя, Юре стало плевать. Если загробная жизнь была похожа на это, он не так уж и жалел о смерти. Если происходящее было сном, он не хотел просыпаться. — Юр?.. — шепнул Отабек ему на ухо, позволяя почувствовать жар своего имени дыханием на коже. — Оташ… — эхом выдохнул Юра и закрыл лицо свободной ладонью, прячась от стыда и смущения. Это имя, слишком мягкое, начинающееся ударом сердца и заканчивающееся тихим шелестом, чуждо и неловко ощущалось на его привыкшем к грубости языке. Оно таяло во рту приторной сахарной ватой, и Юра ощущал себя диабетиком, готовым в любой момент словить ишемический инсульт. На самом деле, сейчас этот набор букв даже не был именем, нет. Звуковой код, формула, заклинание. Прямо сейчас они изобретали собственный язык, на котором можно было говорить только шёпотом и только в объятиях. С этого языка «Юр?» переводилось как «Хочешь?», а «Оташ» означало «Да». Юра понятия не имел, на что согласился, но почему-то казалось, что на всё. На вселенную, разворачивающуюся в низу его живота. На тёмные-тёмные пятна под веками от нехватки кислорода, от переизбытка касаний. На губы Отабека на его выступающих позвонках. На то, что произошло дальше. Смуглая шершавая рука высвободилась из его хватки, скользнула по груди к животу, переместилась на талию и медленно, словно давая шанс передумать, огладила бёдра. Следом за его пальцами вился шлейф мурашек и искр. Юра не сразу понял — настоящих. Своими касаниями Отабек высекал из него огонь. Когда окончания — оголённые провода, и не такое бывает. «Кровать бы не поджечь», — подумал Юра, но мысли прорывались сквозь пелену возбуждения неясными рассеянными импульсами и исчезли без следа, когда Отабек потянул резинку его трусов вниз. К этому Юра готов не был. В его самых смелых фантазиях они или были уже голые, или срывали друг с друга одежду второпях, счищали, как ненужную шелуху, бросали на пол и тут же о ней забывали. Никогда Бек не делал этого так издевательски медленно, и Юра даже представить не мог, насколько эротичным, насколько пьянящим может быть ожидание. Бека, в обычной жизни прямой, как рельсы, теперь определённо его дразнил. — С-сука, — с присвистом вырвалось у Юры. Ухо опалило тихим смешком. Этого нового Бека, сексуального, будоражащего Бека-искусителя он ещё не знал, но до смерти хотел проверить, какие ещё черти водились в этом тихом омуте. А в омут, как известно, надо с головой… И Юра прогнулся в пояснице, вжимаясь задом в твёрдый горячий член. Отабек выдохнул тяжело и протяжно и куснул его за кончик уха, наконец-то стягивая с Юры эти проклятые боксеры. Наверное, самое время было обернуться, вжаться, поцеловаться, в конце концов, в самый первый раз, признаться в запале, ощутить его губы на своих, но Юра лишь уткнулся лицом в подушку, помня о древнем-древнем мифологическом Орфее: «Обернулся — теряешь». Нет, нет, слишком велика была цена. Юра зажал в зубах наволочку, чтобы пошло и откровенно не застонать, когда Отабек обхватил ладонью его член и обвёл большим пальцем головку, размазывая сочащуюся смазку. Юра даже не заметил, в какой именно момент Бека обнял его второй рукой, скользнувшей под его талией. Никогда в своей жизни Юра не испытывал ничего подобного. Происходящие внутри его тела реакции претендовали на звание пятой стихии. Магия тотального пиздеца. Бек поцеловал чувствительное местечко между ухом и челюстью и потёрся членом о Юрины ягодицы, между которых устроился как влитой. Юра не знал, что возбуждало его сильнее, отчего уносило выше над уровнем тела: оттого, как Бек ласкал его спереди, или оттого, что обещал горячий и твёрдый орган сзади. Почему-то это не казалось чем-то пугающим или противоестественным — хотеть его внутри себя. Сейчас, в лихорадке возбуждения, Юра позволил своим фантазиям зайти куда дальше поцелуев. Крышу сносило от того, насколько ему хотелось доставить Беке удовольствие. Услышать его стон. Ощутить влажное тепло его рта на своём члене. Посмотреть в его глаза во время ответного минета. Стать с ним единым целым: медленными, жаркими, плавными толчками войти в него. Впустить его в себя. Трахнуть жёстко. Трахнуть нежно. Кончить одновременно, как в сказке, где жили долго и счастливо и умерли в один день, один час, один миг. Держать его за руки, целовать его без разрешения и страха, разрываться тысячью фейерверков, сгорать и рождаться заново, как птица феникс. Мало. Юра понял, как мало он отдавал и получал сейчас, по сравнению с тем, что вихрем пронеслось в его мыслях. Нахуй. Нахуй этого ебучего Орфея. И Юра резко развернулся, утыкаясь лицом Отабеку в плечо, вдыхая тяжёлый запах возбуждения, в котором ещё сквозили лавандовые нотки дешёвых альпийских лугов. Теперь у него неизбежно будет вставать всякий раз, когда в воздухе разольётся лавандовый запах. Его собственный афродзиак. Ещё одна вещь, нераздельно слившаяся в его сознании с Отабеком. Юра опустил ладонь на его грудь, жадно изучая рельеф мышц, все холмики и впадинки, все изъяны и совершенства оголённого торса. Очертил полоску шрама, ощущающуюся под пальцами неровностью, коснулся соска, получая отклик в виде нетерпеливо дёрнувшегося члена. Руки Бека так же ненасытно гуляли по его спине, то с чувственным нажимом оглаживая лопатки, то с щекочущей лёгкостью проходясь вдоль позвоночника. В какой-то момент они оба сорвались, вжимаясь друг в друга, сплетаясь, срастаясь, задыхаясь от близости. Отабек взял в ладонь их члены, Юра обнял его за шею, неразборчиво что-то промычав. В ушах стучала кровь, будто бы в такт движениям руки Отабека. Волны густого, палящего удовольствия растекались по телу, облизывали огнём низ живота, отступали и наваливались с новой силой, срывая с губ не то дыхание, не то звук — низкий и томный. Желание перетекало в наслаждение, упоение — в страсть, хотелось ближе, быстрее, сильнее… Бек читал его мысли, определённо читал, а может, может, просто их тела действительно стали одним целым, и их сознания влились в единое русло и теперь бурлящей рекой мчались в океан. Юра знал, что так не бывает, и всё же вот оно, сейчас, здесь, между ними и в них, в воздухе, искрит молниями на его коже. Блаженство задрожало, вскипело и запеклось корочкой на губах вместе с синхронным полустоном, полуименем, полупризнанием. На секунду они перестали существовать раздельно в этой реальности и стали чем-то иным в нездешнем пространстве — четырёхмерном, где время измерялось не секундами, а удовольствием. Заискрили лампы, вдруг освещая вспышками комнату. Затрещали, подходя к своему внутреннему пределу, и лопнули тысячей искр. Юра и не знал, что так умеет. — Блять, — выдохнул он, когда способность говорить перестала казаться нелепой фантастической выдумкой. Отабек молчал, дыша медленно и глубоко, чуть вздрагивая время от времени и крепко-крепко прижимая Юру к себе. Собственные конечности казались Плисецкому ватными и бесполезными, но он всё же попытался расцепить руки и погладить взмокшую спину Отабека. Вышло вяло, как предсмертная конвульсия. — Оно так… всегда? — сглотнул Юра. Бек мотнул головой — и он ощутил это щекой и плечом. По животу вязким теплом стекала сперма, но вставать и идти в душ не хотелось. Отлипнуть сейчас друг от друга было бы настоящим подвигом — таким же тяжёлым, жертвенным и бесполезным, и за это им обоим были бы положены ордена. В груди закололо болезненное осторожное счастье, которого Юра испугался больше, чем нападавших бендеров и обломков в боку. «Алё, Вселенная, — обратился Юра к высшим силам, потому как с Богом они друг в друга не верили. — У меня сейчас всё заебись. Мне больше нихуя не надо, а если понадобится — я сам найду. Так что, пожалуйста, блять, ничего мне больше не давай. И ничего не отнимай». Вселенная молчала. Видимо, обдумывала сделку. Время тянулось карамельной нугой, обволакивало мягким одеялом, убаюкивало нежным теплом. Тишину то и дело спугивали чьи-то шаги, гул машин или воркование птиц, предвещающих скорый рассвет, но звуки эти сочились извне колыбельной. Если и существовал в мире эталон абсолютного, совершенного «хорошо» самой чистой пробы — то он был здесь, в шестьсот одиннадцатом номере тель-авивского отеля. Отабек вдруг отстранился, растревожив задремавшего уж было Юру, и в полутьме словил его взгляд своим. Коснулся пальцами щеки, убирая упавшую на лицо прядку. — С добрым утром, — шепнул он. Юра вынырнул из топкой тьмы его глаз и уронил взгляд на губы, но тут же отвёл его от греха подальше к потолку, с которого на него осуждающе щерила острые лепестки «розочки» разлетевшаяся на осколки лампочка. — Если тебе неловко, — сказал Отабек, — можешь снова сделать вид, что спишь. Ч… Что, блять?! Юра возмущённо взбоднулся, пиная его в голень. Так он всё понял! Всё знал, гад, с самого начала!.. — Ах ты хитрожопина подзалупная! — рыкнул Юра, под смех Отабека выпутываясь из объятий и сердито натягивая трусы. — Ходил, бля, весь такой пай-мальчик жопосранчик, а в итоге — ага! — пизда-то с потайным дном, хоть ты кроликов из неё вытаскивай… — ворчал он, пряча за раздражением смущение. Вытер пододеяльником сперму с живота — похуй, всё равно им сегодня съезжать. — Не злись, — примирительно сказал Отабек, и улыбка, которая слышалась в его голосе, пролилась ливнем на пожар негодования у Юры в душе. Раз — и всё. Как не бывало. «Срёмся, как парочка», — вдруг подумал Юра и прикусил губу, чтобы не разъезжалась в идиотскую улыбку. Стало интересно, будет ли так теперь всегда, и если да, то когда он успел продать за это душу? — Аккуратнее, не наступи на осколки, — предупредил Отабек. Юра сидел к нему спиной, натягивая на неподатливое тело одежду, но слышал, как он завозился, тоже собираясь. Штаны и разрезанная байка в засохшей крови смотрелись реквизитом из ужастика, но похуй, главное — дойти до номера и не распугать горничных. — Щ-ча, сменю шмот и вернусь, — сообщил Юра, поднимаясь и шипя от боли: лодыжку-то ему никто магией не лечил. — Ты как? — с тревогой спохватился Отабек, уже подрываясь со своего места, но Юра жестом его остановил. — Как хромоногий чухан, но на удивление… заебцово? — кривовато улыбнулся он. — Ладно, — не стал навязывать заботу Бек, по-армейски быстро влезая в штаны и майку. Юра поковылял к двери, с которой послушно сползли металлические скобы, как только он коснулся ручки. Тусклый свет за окном, пока ещё только обещающий утро, которое Бек уже успел окрестить «добрым», разливался по комнате. Уходить не хотелось, словно оставив позади номер, Юра отменит всё произошедшее. Хотелось как-то закрепить успех, сохраниться на новом уровне, связать ночную фантазию с реальностью… Поцеловать его, что ли?.. Но что сказать? «Почему ты знаешь, каков мой хуй на ощупь, а я не знаю, каковы твои губы на вкус?» Ну-ну, после такого, конечно, любой лизаться захочет… Нет, здесь надо было по-другому. Чтоб наверняка. Признание, уже давно спеющее в его груди, наконец созрело. Слова, которые Юра никак не мог подобрать, нашлись сами — правильные и уместные. Поэтичные, но без пафоса. Романтичные, но без лишних сантиментов. Ёмкие, но полностью отражающие всё, что он хотел бы сказать. Юра решительно повернулся. И всё забыл. — Э-э-э… — протянул он, избегая прямого взгляда Отабека. Блять. — Я… Ну… «Как всегда, как всегда, сука… Ну и что? Признался, а? Клоун, бля. Ну, стой хуй хуём дальше, размазывай звуки соплями по сковородке, овощ аморфный…» — Юр?.. А похуй. Была не была! Юра воинственно вздёрнул подбородок, дерзко смотря Отабеку в глаза. — Мне кажется, ты меня любишь, — обвинил он. Брови Беки трогательно взметнулись вверх, на лице проскользнуло что-то очаровательно-невинное, но он быстро вернул себе контроль над мимикой и улыбнулся так, как улыбался только Юре. — Мне кажется, — усмехнулся Отабек, — ты меня тоже. Юра немножечко умер и самую малость воскрес. Хмыкнул неясно и скрылся за дверью, уже там, в коридоре, хватаясь за грудь и стискивая футболку. Сердце бешено рвалось наружу. Странно. Вроде ведь не должно. Вроде ведь осталось там, в номере, у Отабека в руках. Оно, стоящее на чёрном рынке порядка ста двадцати тысяч долларов, досталось ему совершенно бесплатно. «А это не моё», — понял Юра и рассеянно разгладил ткань слева на груди. Сердце Отабека, бьющееся теперь у него под рёбрами, он собирался сберечь.

***

Собственный номер показался Юре холодным и неуютным, хотя представлял из себя близнецовую копию номера Отабека. Шторы были задёрнуты (странно, Юра не помнил, чтобы закрывал их), так что шарить по стене рукой, выискивая выключатель, пришлось на ощупь. Свет резанул глаза, и Юра не сразу понял, что в комнате не один. — Ну наконец-то, — произнёс знакомый голос. — Сколько можно тебя ждать? Юра… не понял. Огонь, сам собой появившийся в его ладони и призванный прожечь внезапному гостю ебало, сконфуженно затух. — Ни ответа, ни привета… Я, конечно, не ожидал хлеба и соли, но ты, Юрочка, без меня совсем одичал. Фигурно подпирая стену, Виктор Никифоров приветственно улыбнулся. — Ты страной не ошибся, а? — процедил Юра, жопой чуя: дело дрянь. — Я тут слышал, тебе стрелку в переулке устроили. Как там обидчики? Живы? — любезно поинтересовался Виктор, проигнорировав Юрин вопрос. — Хуй знает, кто там тебе что в уши высрал, но у меня всё заебись. Юра, стараясь не хромать, прошёл вглубь номера, открывая свою сумку и роясь в мятых вещах, будто всё было в порядке. Будто всё не разваливалось на его глазах. Будто Никифоров не стоял в его номере собственной персоной. — Это потому, Юрочка, что тебя не пытались ранить. — Да неужели, блять… — пробормотал Юра, но мозг уже разогнал подкинутую мысль. А ведь правда… Любой мало-мальски продвинутый маг земли мог запустить в него дробью, а те водные бендеры так ловко управлялись со льдом, что запросто бы заморозили в его теле все соки — и никакой Бека бы его не спас. И даже ранили его не нарочно, когда проломили землю под ногами в попытке… спрятать?.. Пальцы застыли, так и сжимая свежую футболку. — Тебя пытались похитить, но ты и сам уже понял, да? — Виктор подошёл к нему, деловито порылся в сумке и выудил на свет чёрную футболку с тигром. — Вот эта. Юра назло затолкал майку в самую глубь. — То убить, то похитить… Пиздец я популярный, — с деланным спокойствием сказал он, хотя мысли суматошно искали выход из положения. Только вот его не было. — В прошлый раз, в Китае, тебя тоже не пытались убить. Думай, Юра, думай. Но Юра безнадёжно тупил, зациклившись на разъедающей внутренности злости. — Стрелок тебя провоцировал, — любезно подсказал Никифоров. — Хотел, чтобы ты начал защищаться и поджарил с десяток туристов, пришедших полюбоваться красотами Китайской стены. Ты ведь у нас такой вспыльчивый и резкий, — улыбнулся он. — К тебе поднесёшь фитиль бомбы и ты — пух! — взорвёшь её им в угоду. Под ложечкой неприятно засосало. Его… использовали? Так грубо и очевидно пустили в расход, а он бы… Он бы повёлся. Самое, блять, тупое, что он бы проглотил эту наживку и причмокнул. — Им? — дрогнувшим голосом переспросил Юра. — Думай. Виктор, видимо, возомнил себя дохуя педагогом, а Юра, по привычке, поймал эту волну, хотя кулаки чесались закончить сократическую беседу мордобоем. — Это не в стиле Второсортных, — сказал он. — Они кровавую баню напоказ устраивают, а не хитровыебанные многоходовочки с переподвыпердами разворачивают. А вчера на меня напали маги, так что Второсортные тут вообще не при делах. — Молодец, — похвалил Никифоров. Ощущалась эта похвала елдаком, шлёпнувшим по губам. — Тогда кто это? — А вот это, Юрочка, загадка, которую нам только предстоит разгадать. — Шерлоком Холмсом не нанимался, — огрызнулся Юра. Кое-что не давало покоя. Кое-что прямо на поверхности. — Откуда ты всё это знаешь? Виктор посмотрел на него с умилённым снисхождением, как смотрят на детишек, которые спрашивают, почему небо голубое. — Ты получил моё сообщение? — вопросом на вопрос ответил Никофоров. — Нихуя я не получал. — Тогда я напомню. «Как прекрасно, что ты приехал. Я ждал тебя». Юра почувствовал, как лёд сковывает его тело и расползается по костям, парализуя конечности. И никакой магии воды здесь не было. — О нет, не стоит бояться! — замахал руками Виктор, будто и впрямь смущённый. — Я всего лишь пытался тебя уберечь. Видишь ли, я имел неосторожность подумать, что ты окажешься умнее и предусмотрительнее, отправившись после моей таинственной угрозы домой. Юра скрипнул зубами. Нож в его спине с мерзким хрустом провернулся снова. Значит, Никифоров знал об угрозе? О нападениях? О мотивах преступников? О чём, блять, ещё? Виктор повёл головой, убирая со лба чёлку, словно даже сейчас его могли снимать папарацци. Словно всё происходящее было сценкой, которую он отыгрывал. — Алтын тебе ничего не говорил, не правда ли? — с жалостью спросил он, и Юра вскипел. Всё. Последняя капля его терпения испарилась на раскалённых углях. Никто не смеет его жалеть. Никто не смеет впутывать Отабека. Юра зарычал, как загнанное в угол животное, и замахнулся кулаком, с которого уже сорвалось синее пламя. — Ну что же ты, Юрочка?.. Разве так атакуют лучшего мага на земле? — обаятельно улыбнулся Виктор, с издевательской лёгкостью парируя его атаку. Из пузырька на его поясе выскользнула водяная змейка и стремительно обвила Юрины запястья, сковывая их льдом и вздёргивая руки над головой. Плисецкий брыкнулся, попытался атаковать ногами, но они вдруг оказались примёрзшими к полу. Юра вдохнул полной грудью, готовясь выдохнуть огонь. — Не заставляй меня заклеивать твой рот, — строго предупредил его Виктор, и лёд его голоса не скрыла даже милейшая улыбка. Юра яростно зыркнул на него исподлобья, но сопротивление временно прекратил. — Беку не приплетай, — сплюнул он. Никифоров покачал головой. — Ты ведь сам видел, на что способен Алтын. И уж точно он в состоянии обезоружить простого человека — даже не мага — с пистолетом, состоящим из металла и металлом же заряженным. Не находишь? Юра молчал. После всего, что он видел… Бека ведь действительно мог свернуть ствол трубочкой, а из пули сделать цветок. И всё это за долю секунды. — Но вместо этого, — между тем продолжал Виктор, — Алтын спрятал тебя в стену. Странно, не правда ли? Не думал ли ты, Юрочка, что наш чудный Герой Казахстана защищал не тебя, а людей вокруг? От тебя. — Да тот пидор же стрелял в меня! Так себе многоходовочка, бля. — Тут ты ошибаешься, — припечатал Никифоров. — Они стреляли в него. Судя по отчётам, которые составили по вашим показаниям, нападавший не выстрелил тебе в лицо, как только смог. Я прав? Так скажи, зачем же ему медлить? — Но… — Он выстрелил, как только Отабек встал перед тобой заботливой стеночкой, а их план оказался под угрозой. Юра посмотрел на Никифорова как на долбоёба. — Тебя чё, поперёк пизды рожали? Нет тут никакой тайны мироздания. Бека закрыл меня, потому что он… Ну, Бека. Виктор покачал головой, и что-то вроде искреннего сожаления промелькнуло на его лице. — А ещё потому, — вздохнул он, сочувственно нахмурив светлые брови, — что на Кубок его прислала эмэс для твоей охраны, как только вычислила, что ты — наиболее подходящая фигура для… как ты там сказал? Многоходовочки. Опережая твой вопрос: подобные фальсификации магической агрессии встречаются не впервые, и когда участились теракты Второсортных… — Ты ёбнулся? — перебил его Юра. Нет, ну правда, Виктор совсем уже кукухой поехал, если такое выдумал. Если и было в мире что-то твёрже титана, то это уверенность Юры в Отабеке. — Бека не эмэсник, он бы мне сказал. — Боюсь, не сказал бы. Алтын весьма щепетилен в вопросах следования правилам. При определённых обстоятельствах вы бы счастливо жили в условиях секретности. Ты — в неведении. Он — в муках чувства вины. Юра мотнул головой. Бред. Виктор впаривал ему какую-то хуйню из-под ногтей. — Что, даже не спросишь, что поменялось? — Никифоров был явно раздосадован тем, что диалог складывался не по сценарию. Но Юре не хотелось ничего спрашивать. Юре хотелось вернуться к Беке в номер. Залезть под одеяло, прижаться к нему и сделать вид, что этого разговора не было, что Виктор — просто плод его разыгравшейся на нервной почве фантазии, сбой в матрице, какой-то дикий глюк… Юра снова попытался вырваться и снова тщетно. — Пусти, блять, хуй поганый! — рявкнул он. — Мне надо к Отабеку, он меня ждёт, и если ты отпустишь меня прямо сейчас, то, может, он и оставит тебе парочку целых костей. Пусти, блять, кому сказал!.. Виктор извлёк из кармана какой-то подозрительный пузырёк и платок. Открутил деловито крышку, перевернул баночку, смачивая тряпицу в непонятной жидкости. Юра инстинктивно напрягся и тут же стал вырываться с утроенной силой. — Увы, после недавних опрометчивых решений Алтын отстранён от твоей защиты. Видишь ли, Юрочка, он обязан был отправить тебя домой первым же рейсом, и уж тем более ему не следовало оставлять тебя в Тель-Авиве после попытки похищения. Но полагаю, вмешались… хм, — Виктор умилённо улыбнулся, словно только что не раздавил внутри Юры что-то хрупкое и бесценное, — личные интересы. Никифоров сделал шаг навстречу, резко вскидывая руку и прижимая к лицу Юры платок. В нос ударил тошнотворный сладковатый запах, и сознание пошло мелкой рябью, растворяясь в темноте.