Шоу уродов господина Окерлунда

      Было холодное туманное утро, когда Кристиан выбрался из шатра, чтобы справить нужду. После неудачной попытки уйти из страшного места он всё ещё не мог свыкнуться с мыслью, что останется здесь навсегда — и окружающие по-прежнему казались ему отвратительными. Кроме только, пожалуй, одного человека, который единственный проявил в нём участие. Но Тилля Кристиан всё ещё боялся так же сильно, как остальных — даже если большую часть страха вытеснила зарождающаяся симпатия.       Но сейчас он не думал об этом, занятый другим, более важным делом, и радовался тому, что наконец-то может побыть наедине с собой. С детства пребывая среди множества людей, Кристиан любил и ценил одиночество, сожалея, что остаться одному во всём мире ему так и не удалось. Но пока Кристиан наслаждался окружающей тишиной. Город, чье название он забыл, тонул в утренней мгле, и только где-то из серого марева можно было разглядеть закопченные башенки и шпили. Уйдя из цирка, Кристиан потерялся в пространстве и времени — у него не было часов, он не знал, какой сегодня день и месяц, и оттого часы тянулись медленнее, чем раньше. Но к этому Кристиан привык скорее всего, хотя временами он чувствовал себя струльдбругом из «Путешествий Гулливера» — это было на редкость неприятное ощущение. И хотя Кристиану едва сравнялось двадцать лет, с прибытием в труппу Окерлунда он чувствовал себя древним, уставшим от всего стариком.       Оправив трико, Кристиан потоптался в грязи, уже не страдая от того, что обломки костей придётся тщательно мыть — пришить ботинки к штанинам трико оказалось хорошей идеей. Ногам стало гораздо теплее, да и потерять костыли теперь стало не так страшно. К тому же для других людей он выглядел не уродом, а лишь человеком с коротковатыми ногами.       Из-за тумана звуки ещё спящего города доносились словно через толщу ваты — вот засвистел, трогаясь, поезд. Вот кто-то сонно ударял в медь колоколов, явно не понимая, для чего это делает. Кристиан тоже не знал, почему утром и вечером города сотрясает звон — никто ему не говорил о существовании Господа, и Кристиан не мог облегчить душу молитвой.       Позади раздались тяжёлые, хлюпающие по грязи шаги, и Кристиан вздрогнул, хватаясь за костыли. Но приближавшийся со стороны выхода из шатра человек был слеп. Кристиан нервно сглотнул при виде уставленных во всё и ни во что белых глаз. Тилль тяжело шагал, утопая в размешанной множеством ног глине, но Кристиана насторожило, что слепой нёс какие-то странные вещи, а вокруг его могучей фигуры висел ореол из противного запаха керосина.       Кристиан замер, стараясь задержать дыхание и ничем не выдать своего присутствия. Но он не знал, что слепые слышат лучше обычных людей. Однако, к его счастью, Тилль выглядел полностью погруженным в себя. Задумчиво сдвинув страдальчески надломленные брови, он достал из кармана бутыль керосина — Кристиан понял это по тому, как усилилась царапавшая ноздри вонь. В другой руке пахнувшего гарью человека тлел факел. Кристиан со страхом и любопытсвом следил за Тиллем, задаваясь вопросом — с какой же целью пришёл сюда пугающий его человек, да ещё с такими странными и опасными предметами.       Погрязнув ботинками в земле, Кристиан смотрел, как Тилль водит перед лицом едва тлеющим факелом, от которого в воздухе стелился запах поджаренных тряпок. Наконец, примерившись так, что факел пришелся напротив лица, но при этом достаточно далеко, Тилль отхлебнул керосина и тут же со всей силы выплюнул его. Может быть, Кристиану показалось, но в этот момент воздух вокруг губ Тилля слабо окрасился в оранжевый дрожащий цвет, как если бы слепец дышал огнем. Кристиан был немного знаком с приёмами огнеглотания и примерно представлял, как это делать — но никогда ещё не наблюдал исполнение этого трюка вблизи. И таращился полуслепыми глазами, в недоумении морщил доб и думал, как же с опаснейшим занятием справился слепой человек. И пусть на взгляд Кристиана фокус удался, Тилль не выглядел удовлетворенным — он вновь потянулся к бутылке, но, не донеся её до широких губ, насторожился и оглянулся — скорее по очень старой привычке.       Оказавшемуся под прицелом пустых глаз Кристиану стало жутко, ведь он понятия не имел, что для слепого даже мертвая тишина полна шорохов. — Здесь кто-то есть? — Спросил Тилль настороженно и слегка подался вперед. Да, он видел мрак, но не сомневался, что слышит быстрое взволнованное дыхание испуганного человека. А пугаться его могло только одно существо на всем белом свете. — Безногий? — Уточнил Тилль, выдергивая ботинки из грязи. — Я забыл, как тебя зовут, но я слышу, как ты дышишь. Ты видел, что я делаю?       Кристиан задержал дыхание, теряясь в сомнении — подойти или продолжать скрываться, что наверняка оказалось бы безуспешно. Из памяти ещё не выветрилось то, как грубо обратился с ним Тилль в первый день, отчего зачатки симпатии скрылись под лавиной непобедимого страха. — Я не помню и не знаю, как ты выглядишь, — продолжал Тилль, откладывая керосин. — Подойди, я посмотрю на тебя.       И хотя его голос, без сомнения приятный, звучал миролюбиво, Кристиан не сразу решился приблизиться. Воображение тут же нарисовало Тилля, который с яростным лицом втаптывал не могущего сопротивляться человека в серую хлюпающую грязь. Но этого не произошло. Тилль лишь воткнул факел в землю и подошёл к Кристиану совсем близко. — Мне понравилась твоя настойчивость, — объяснил Тилль свой интерес. — От Окерлунда ещё никто не пробовал сбегать.       Кристиан отвернулся, не в силах привыкнуть, что рядом со слепым не нужно контролировать выражение лица. Но Тилль медленно и осторожно тянул к нему пахнущую керосином руку. — И мне интересно «посмотреть» на такого упрямого человека, — продолжал он. Грубая ладонь с короткими пальцами продолжала бродить возле лица Кристиана, но ему не было так неприятно, как в первый день. — И даже если я оставлю превратное впечатление, я же могу попросить тебя описать своё лицо? — Брови Тилля жалобно поползли вверх. — У тебя больше нет оснований бояться меня.       Кристиан хотел спросить, почему Тилль так уверен в своей безопасности, но почувствовал, как жёсткая подушечка указательного пальца легонько коснулась кончика носа. — У меня длинный нос, — объяснил Кристиан, пока палец, пахнущий керосином, двигался по спинке носа наверх, к переносице. Тилль кивнул, морща лоб от мыслительных усилий. Палец уперся в небольшой кусочек пространства между бровями. Кристиан сдерживал дыхание, но старался не кривиться, чтобы Тилль случаем не принял его за старика. Тут же другая рука обвела узенькие крылья носа и двинулась к бровям. — Такие густые и ровные, — констатировал Тилль. — Наверное, тёмные? Кристиан кивнул, только потом вспомнив, что Тилль его не видит, и прибавил: — Да, коричневые. — И волосы, должно быть, тоже такие? — Тилль провёл по мягким сальным волосам, которые заканчивались где-то над ушами. И тут же вопросил таким тоном, как будто боялся задеть Кристиана: — А глаза? Какие они?       С трудом удерживая пальцы в миллиметре от век Кристиана, Тилль с величайшей осторожностью обеими руками обвёл вокруг каждого глаза — очки Кристиан предусмотрительно снял. Касание казалось ему невероятно интимным, но он терпеливо ждал, втайне удивляясь, что руками Тилль смотрел внимательнее, чем многие делают это глазами. Раньше на Кристиана лишь небрежно кидали взгляд, а то и вовсе не удостаивали его мало-мальским вниманием. Поэтому сейчас он чувствовал себя более чем смущённо и выдавил: — Голубые. — А у меня были зелёные… — С горечью выдохнул Тилль, на мгновение коснувшись собственных век. — Как же получилось, что у тебя их больше нет? — Кристиан старался произнести это как можно мягче, зная — жалобные гримасы сочувствия тут не помогут. Отчего-то его терзало любопытство, да и Тилль вблизи казался не таким уж и страшным. — Я никому этого не рассказывал, — вздохнул Тилль, но выглядел в этот момент так, как будто хотел выговориться. — Все и без этого знают, как всё произошло, хотя Окерлунд подобрал меня уже слепым. А тебе моя история покажется, возможно, даже похожей на мою — ведь ты раньше работал в обычном цирке?       Кристиан кивнул, но тут же поправился: — Да. — Вот и я тоже. — Тилль осторожно прислонился к стене шатра. Для Кристиана ещё оставалось загадкой, как тот ориентируется в сплошной темноте. — Я давно хотел выговориться, а остальным до меня нет никакого дела. — Я кажусь тебе тем, кому можно довериться? — Кристиан недоверчиво поднял брови, нацепляя очки, чтобы не пропустить ничего. — Почему-то да. Я не могу видеть твоего лица, но оно кажется мне приятным и располагающим. А люди с такими лицами, как правило, очень хорошие. — Но Кристоф красивый, — возразил Кристиан. — У него маленькие глаза, — покачал головой Тилль, — в них нельзя разглядеть душу.       Кристиан согласно угукнул, пристраиваясь рядом. Становилось немного теплее, и между серыми облаками показалось белое солнце. — Мне было десять, когда я ушёл в цирк, — неторопливо начал рассказывать Тилль. — Тогда моя мать умерла от недуга, названия которого я не знал. Помню, в тот день я слёзно умолял её сходить в зоопарк или в цирк — тогда в наш городок первый раз за мою жизнь приехал шапито. Но мама отошла на тот свет в тот же день, — Тилль болезненно сморщился, — и я пошёл в цирк один. Но не смотреть, хотя тогда у меня были глаза. Кроме матери, во всём мире у меня не было никого. И я надеялся, что среди цирковых артистов смогу найти новую семью — больше мне ничего и не было нужно. Но в цирке оказалось столько соблазнов, что о матери я забыл слишком быстро. Циркачам понравилось, что для своего возраста я очень силён, и меня старались воспитать силачом-акробатом. Вот только куда больше у меня вызывало трепет искусство огнеметания — ему я и стал учиться, когда стал немного старше.       Кристиан не отводил взгляда от кривившегося Тилля — воскрешение событий прошлого оказалось неожиданно трудным для забывшего о своей душе человека. — Я любил огонь больше всего, что можно любить, — Тилль направил невидящий взгляд туда, где из шевелящейся пелены тумана торчал острый шпиль собора. — И научился всем трюкам, связанным с моей возлюбленной стихией. Тогда я умел жонглировать горящими факелами, — он горько вздохнул, сжимая руки в кулаки от нынешнего бессилия.       Кристиан обеспокоенно заглянул в пустые глаза, и, испугавшись молчания, спросил: — А что же произошло потом? — Потом я нечаянно выжег себе глаза, когда подбирал горючее для того фокуса, который ты видел сейчас. И с тех пор я ничего не вижу… Ты представить не можешь это ощущение, когда твои глаза словно переходят в другое состояние и вытекают из век… — Могу, — произнёс Кристиан неожиданно твёрдо. — Я тоже знаю это чувство невозвратной потери, когда от моих ног остались только обрубки. Но мне больше любопытно узнать, как ты оказался в труппе уродцев. Это тоже было похищение, как и со мной?       Тилль не нашёлся, что на это ответить — и мрачно опустил лохматую голову. В этот момент Кристиан увидел в нём того Самсона, который был переполнен силой, но, не видя вокруг ничего, не мог никуда её применить. — Я думал, что моя история весьма предсказуема, — выдавил Тилль, закрывая руками лицо. — Несложно догадаться, что из цирка меня выгнали — кому нужен слепец? Просить милостыню при моей силе я считал зазорным, но не представлял, куда ещё могу податься. К тому же мне было слишком сложно привыкнуть к мраку, который окружал меня с тех пор. И я остался в цирке — стирать костюмы артистов. И хотя до этого я был почти знаменитостью, все стали задирать меня, пользуясь тем, что я не мог их запомнить и отомстить. Им казалось забавным измываться надо мной — а я морально настроился бродить по миру, не находя себе пристанища. Я умел петь и мог бы зарабатывать себе на жизнь — да, я знаю про слепца Гомера, но в Древней Греции выжить было бы куда легче, чем в городке, где все меня знали. И если бы я даже начал странствовать, то всё равно не нашёл бы выхода из города — скорее, свалился бы в придорожную канаву. Но оставаться в цирке стало невыносимо — и, ни с кем не простившись, я ушёл, куда вели меня ноги. На площадях, у церквей — там, где шумели люди — я пел свои песни, собирал медяки, которые не мог сосчитать. И жил так до тех пор, пока какой-то человек со шведским акцентом не предложил мне пойти с ним. Так я и попал к Окерлунду — и мне сложно назвать его дурным человеком, ведь он помог воскресить то, что я умел раньше. Я писал стихи для представлений и получал хорошие деньги — больше, чем в цирке. Только первое время было сложно привыкнуть, что кто-то тратит деньги, чтобы посмотреть на мои пустые глаза. Но ко всему можно привыкнуть. Тогда в труппе уже были Пауль и Рихард — и по сравнению с ними, я мог назвать себя почти полноценным человеком. — Но эти двое слишком любили жестокие шутки, — со вздохом прибавил он. — Как-то во время представления Пауль рассыпал по сцене битое стекло, а я вышел на подмостки без ботинок. Они любили надо мной издеваться, как и те в моём родном цирке, когда был прачкой. А Окерлунду это казалось очень весёлой вещью. Кристоф и Оливер, пришедшие позже, оказались ещё хуже — они единственные из нас были нормальными и полагали, что никогда не лишатся того, что делает их людьми. Мне казалось бессмысленным мстить им — я мог их только пожалеть. В их обществе я скоро ожесточился и поэтому вёл себя так при первой нашей встрече. Мне не хотелось бы, чтобы они набросились ещё и на тебя. — Ты предлагаешь объединиться, чтобы мы смогли тут выжить? — Догадался Кристиан. — Да. Я бы мог быть твоими ногами, а ты — моими глазами. — Заключил Тилль и протянул к нему руки. — Я слишком устал быть один. Кристиан подошёл ещё ближе, протягивая руку к Тиллю в успокаивающем жесте, но тут же отдёрнул её — слепой всё ещё казался ему слишком опасным. Однако Тилль почувствовал этот жест и притянул Кристиана за плечи — тот пошатнулся, едва не выронив костыли, но переступил через грязь. Тилль обвёл линию челюсти со слишком коротким подбородком; нащупал длинную мощную шею с выступающим треугольником сухожилий — а Кристиан не сводил с него вытаращенных в удивлении глаз. — Ты красивый. — Заключил Тилль, ещё раз проводя по краю вытянутого лица с нежными мягкими щеками, которые странным образом очень хорошо сочетались с пугающей худобой остального тела. — И даже если тебе так не кажется, я запомню тебя таким. Голос Тилля в первый раз за их знакомство звучал мягко, почти нежно — и Кристиан поверил в то, что слепой когда-то действительно хорошо пел. — Хочешь, я покажу тебе свой фокус ещё раз? — Тоном доверчивого ребёнка предложил Тилль, нащупав и подняв факел. Тот ещё тлел, и на фоне стелившегося по земле тумана вызывал ассоциации с блуждающим огоньком на болоте. Было в этом что-то притягательное и жутковатое — безлюдное утро, туман и два потерявшихся в мире человека. Тилль умоляюще улыбнулся, приподняв брови — он не слышал ответа и думал, что Кристиан ещё не привык к обращению с ним. А Кристиан в растерянности смотрел в пустые, ничего не выражающие глаза — и, с трудом выдержав этот взгляд, промямлил: — Да. Тилль широко улыбнулся — и если бы не глаза, то можно было бы признать, что улыбка красит его поразительно. — Только после каждого выдоха огнём я бы попросил тебя говорить, всё ли с тобой хорошо, — предупредил Тилль. — А то мало ли, что случится, не дай бог. Мне бы не хотелось потерять тебя. — Да, — Кристиан боялся внушать ему опасения.— Я могу даже описать тебе огонь. В ответ Тилль отпил ещё керосина, не меняясь в лице — он привык к дерущему горло вкусу и отвратительному запаху — этим керосин походил на неочищенную водку, которую в него как-то насильно залили. Кристиан заворожённо наблюдал за вырывавшимися из губ Тилля огненными всполохами, от которых становилось немного теплее. Он видел, что Тиллю было страшно и приятно делать то единственное, что тот помнил — и на обеспокоенные вопросы отвечал утвердительно. Тилль поначалу смущался, ведь любимый трюк считал слишком личным, чтобы показывать кому-то другому. Особенно тому, кого он не мог видеть. Но Кристиану нравилось — хотя он отчасти жалел человека, лишённого возможности наблюдать за любимым делом. Засмотревшись на огонь, он не заметил, как Тилль подошёл слишком близко к шатру и обронил несколько искр на полосатую ткань. А треск горящего брезента услышали уже все. Факел и керосин полетели в грязь, когда Тилль бросился тушить на глазах обуглявшуюся дыру. Кристиан в панике и растерянности топтался на месте, понимая, что ничем не может помочь. На его испуганный вскрик из шатра выскочил Кристоф, тут же на запах дыма приполз Рихард, пачкая в серой глине холщовую рубашку. Оливер с безразличным выражением выглянул и скрылся. Где-то в глубине рассмеялся Пауль, но смолк, как только на белый свет выглянул Окерлунд. — Кто сжёг шатёр? — Стрельнул от тёмными глазами из-под длинных волос. В объектив пронзительного взгляда попал Тилль, уже затоптавший огонь, но продолжавший бить по ткани ботинками. Он не слышал крика директора, поглощённый опасным занятием. — А ты был с ним? — Набросился Йонас на перепуганного Кристиана. — Ты подговорил его поджечь шатёр? Столпившиеся вокруг Кристиана и Йонаса глядели на уродца с удовольствием. Кристоф так и вовсе довольно щурил глаза с противной улыбкой. — Я?! Нет… — Кристиан втянул голову в плечи, мёртвой хваткой вцепившись в костыли. Но спорить с директором, который тем более едва понимал его язык, было бесполезно — слова в защиту всё равно растолковали бы превратно. Кристиан боялся, что его втопчет в грязь если не Тилль, то Йонас. Но Тилль наконец-то услышал о потасовке и загородил собой Кристиана, на которого были готовы наброситься остальные актёры, желающие угодить директору цирка. Они все помнили, как ещё вчера Кристиан пытался вымолить у Окерлунда разрешение получить себе место получше или хотя бы уйти искать счастья в другом месте. Но сейчас кто-то оттолкнул пытавшегося обороняться Тилля в сторону, а Кристиан, втоптанный в размытую дождями землю, мог только терпеть медленные холодные слёзы и смотреть на облака — такие же серые, как грязь. Низкое небо словно наваливалось на больного уставшего человека свинцовой пластиной. Кристиан уже готовился утонуть в грязи, чтобы никто не нашёл его, чтобы никогда не видеть неоправданно жестокого мира — но его с хлюпаньем подняли большие руки и куда-то понесли. Кристиан слышал, что цирк снимается с места и уезжает. Голова и горло горели, но сквозь ещё не прошедший жар Кристиан слышал тихий голос, шептавший призыв очнуться и успокоиться.