***
Но вместо шума колёс Кристиан с дрожью слушал говор прибывающих зрителей. На этот раз в шатре не стали что-то разгораживать, собираясь уйти сразу после шоу, поэтому люди, постепенно набивавшиеся в шатёр, могли видеть все его обшарпанные стены и свежую прожженную дыру. Из-за отсутствия загородок переодеваться пришлось на улице. В трико и с нелепыми крыльями на спине, царапающими кожу застёжкой, Кристиан, не переставая стучать зубами, заглядывал в небольшую щель между тканями, откуда они должны были выходить. Если от сбора шатра Кристиана освободили, оставив отсыпаться на крыльце под одной из перегородок, то выступить его уже заставили. — Просто повторяешь за мной, помнишь? — Приблизился к Кристиану голос из-за спины. — Помню, — прохрипел он, не оборачиваясь. Кристиан и так знал, что там Пауль, тоже облачившийся в нехитрый костюм, заключавшийся в козлиных рогах на голове, и чуть более аккуратной одежде, чем обноски, в которых все ходили в свободное время. Кристиан издалека видел, как мужчина с помощью Кристофа крепит к голове рога, и облачает Рихарда в дешёвую ткань, имитирующую расшитую царственную, но на деле столь безвкусную, что без объяснений Кристиан так бы и не понял, кем будет Рихард на этот раз. — Чего замерли? — Быстрые шаги Йонаса приблизились столь неожиданно, что оба вздрогнули. — Люди скоро расходиться начнут, пока вы тут торчите! Пауль, ты-то должен был сообразить, — проворчал директор, давая обоим подзатыльники. — Уже идём, — буркнул Пауль и дёрнул отвернувшегося Кристиана. Стоило им появиться, как гомон стих, и Кристиан почувствовал множество оценивающих взглядов. Но он не успел даже поднять голову, чтобы осмотреться, как Пауль ударил его в живот. Конечно, Сатана, которого он изображал, не должен быть милосерден, но Лоренц надеялся, что напарник позволит ему хотя бы дойти до того места, где им сказали быть. Шатаясь и пытаясь собрать расплывающуюся картинку, Кристиан замахнулся, и Пауль показно смешно упал, от чего часть зрителей рассмеялась, а вторая испуганно вскрикнула, увидев таращащегося на них улыбающегося. — Милые дамы и господа, Я рад за всех, кто пришли сюда. Вам представленье покажем мы, о том, Что религии догмы — сущие пустяки. Ведь Бога нет — всем давно известно, Священнику с людям надо быть честным. Для многих из вас Библия — страшная сказка, Которая к праведной жизни не указка. Тому пример — представление наше, Религия после него вам не покажется краше. — Легко перекрикивая драку, вещал Йонас. Однако люди, увидев, что ведущий — обычный человек, быстро отвернулись от него. К тому же на центр успел выйти высокий мужчина, в несколько слоёв укутанный в покрывало, так что было видно только лицо, стопы и руки, которые он тут же сложил в молитве, упав на колени. — Жил-был Иисус, он был сын Божий — Себя он так именовал. Возможно, просто самозванец, На самом деле оборванец, С речами дерзкими ходил, Смущая ум простых людей. — Представил директор Оливера. Тот тут же поднялся на ноги, выкинул одну руку вперёд, как будто все люди собрались послушать его, а Пауль толкнул Кристиана, бросаясь в ноги Оливеру. От такого же рывка в глазах Кристиана потемнело, и он чуть не упал с колен, но только на секунду прислонился лбом к ногам мужчины. — Он говорил, что может чудеса вершить, Слепых и хромых излечить. Ему никто не верил, да, Но люди любят чудеса. Тут же вышел Тилль. Украдкой Флаке следил за ним, и то, как много тот спотыкался, хотя на этот раз земля была в разы ровнее, на секунду удивило его. Но тут же он вспомнил о вечной роли мужчины, специально таращащего белые глаза на притихших зрителей, и отвернулся, когда Тилль добрался до них. — И в чем ты, смертный, согрешил, лишившись ясности очей? — Не поворачиваясь, спросил Оливер. — В своём недуге я невинен, С рожденья я не вижу света — На то была другая воля, Веление гораздо высшей силы. Я слышал, вы творите чудеса — Так не излечите ль меня? Кристиан слышал, как Оливер плюнул, но не видел, потому что не хотел смотреть, и Пауль тянул его назад, сам отползая и нарочно скалясь случайно глянувшим на него зрителям. — Теперь ты видишь белый свет Иль всё осталось как и впредь? — Тем временем продолжал Оливер. Тилль, до этого показательно теревший глаза, вновь распахнул их и, с улыбкой глядя на зрителей, проговорил: — Я вижу незнакомый мир, В котором с детства я прожил — Оливковые рощи, реки, И финиковые пальмы. И как прекрасен этот мир! Как мне тебя благодарить, Небес посланник и кудесник? — Ударь меня, я благодарности иной не принимаю. Исцеляя, страдать я должен — Да будет в мире справедливость. Со стороны удар выглядел сильным, но судя по тому, как едва шевельнулось даже покрывало, Тилль только притворился. — Он видит вновь! Он может жить! Но как, сын Божий, Разъяснишь ты случай нам другой? — Звонко воскликнул Пауль, а Кристиан оказался немного запоздалым хрипящим эхо. На смену Тиллю явился Кристоф. И судя по тому, как вытаращились зрители-мужчины и стыдливо поотводили глаза дамы, мужчина снова был в чём-то полупрозрачном, как перед прошлым выступлением, когда пытался говорить с Кристианом. — Мы привели к тебе блудницу — Красоту она за деньги продаёт. Ты знаешь, старец Моисей Велел нам бить таких камнями. Что ты считаешь? Хотели мы её побить, Но сомневались, Хотя грешна она изрядно. — Крикнул Пауль, тыча пальцем в отворачивающегося, будто стыдясь, Кристофа. — Бросайте камень тот, кто знает — Его душа чиста как снег, — ответил ему Оливер. — Но сами мы грешны! Ты чушь городишь, проповедник! Ты попираешь Моисея и зазнаешься беспримерно! Так если сам как небо чист, Увидь же нашу благодарность! — Снова закричал Пауль, пихая спотыкающегося Лоренца, чтобы тот шёл в сторону. И в спину уходящему Оливеру полетело несколько камней. Кристиан успел кинуть только один, но видел, что со стороны зрителей несколько полетели вполне успешно. — О странном человеке пошла дурная слава, Хоть средь крестьян его считали сыном бога. Однако у священников нашелся конкурент. — Вновь вступил Йонас, пока возвращался уже замотанный в одни цепи и повязку на бёдрах Оливер, а Тилль с Кристофом выталкивали на центр собранный из более-менее прочного мусора трон, на котором гордо восседал укутанный в якобы дорогую ткань Рихард. Укутали его качественно, поскольку сразу было даже непонятно, что у того нет конечностей. — Святой бродяга-проповедник, Я много слышал о тебе. Ты нас, язычников, смущаешь — Ведь правда бог один для всех? И правда ты нам послан с Неба, Чтобы занять мой высший трон? — Начал Рихард, и Кристиан не смог не признать, что роль царя ему идёт больше роли насмешника. — О игемон, такого в жизни Я никогда не говорил. Я лишь хотел, Чтоб люди были справедливы — Твоей короны не хочу, — отвечал Оливер. — Тогда скажу тебе иначе: Ты правда иудейский царь? — Ты говоришь так, выходит да. Я власть божественну несу, Народ пленяя только словом. — Ты посягаешь на мой трон, За это в моей земле казнят. Так и тебя, еретика, постигнет та же участь. Эй, стража! Распнем его среди Голгофы, Пусть знает, как смущать народ! В этот момент Кристиан с удивлением понял, что остался один, потому что ускользнувший Пауль уже забегал с крестом в руках и венком, связанным из старой ржавой колючей проволоки. — Ты говоришь, что царь ты Иудеи — Так вот твоя корона, А троном будет крест тебе служить! — Засмеялся тот, привязывая к кресту не сопротивлявшегося Оливера. По короткому взгляду Кристиан понял, что забыл подойти, и метнулся, упав к ногам мужчины. Пауль протянул ему два гвоздя, вколачивая ещё два. «Что я делаю?» — трясясь от ужаса, думал он, вставляя гвозди в старые дыры, для чего не нужен был даже молоток. — Скорби, — одними губами прошептал Пауль, тоже падая на колени. — Повержен Мессия, разбит, На солнце лоб его горит. Кидайте камни же в него — Поприте Бога, он ведь ничего не сделал из того, Что проповедовал, И чудеса сыграли с ним плохую службу! — Закончил Йонас, и в троицу полетели камни. Пауль успел отскочить, а Кристиан ещё несколько секунд сидел, сжавшись и зажмурившись, и слушал, как с глухим стуком камни ударяются о чужое тело, или со свистом пролетают рядом. Толпа свистела и улюлюкала, кто-то даже подбежал, чтобы лично ударить спокойного мужчину на кресте, и за ним хлынули остальные. Кристиан едва успел отползти прежде, чем его затоптали бы, и уже не думая, даже не пытаясь встать, выполз на улицу и развалился перед самым выходом, с трудом держа в себе стон ужаса. Голова снова гудела, тело не чувствовалось, а кто-то оттаскивал его в сторону, стараясь успокоить.***
— Всё было отрепетировано и проведено уже столько раз! Что с вами на этот?! Гневный крик директора разбудил Кристиана. Уже почти сложенный шатёр и продолжавшие собирать его две фигуры были декорацией для бушевавшего Йонаса может и не самой лучшей, но зато так Лоренц смог понять, что отключился достаточно надолго. — Кто, кто, я вас спрашиваю, додумался так его замотать? — Указывая на Рихарда ногой, будто тот был мусором, негодовал Окерлунд. — Да никто из зрителей и не понял, что от него только тело да голова! — Было холодно, а у нас и так один болеет, — тут же вступился Пауль. — Да и деньги мы всё равно получили, так что… — А какая может пойти о нас слава, если людям не понравится? — Переключился на него Йонас. — Это торговый городок, и люди здесь болтливые, так что не успеем мы к утру прийти дальше, как людей там уже предупредят, и всё, плакал наш доход! — Но, людям могла понравиться история, — тихо заметил Кристиан, даже не успев подумать. — Да нужна им эта история! — Взорвался Йонас, взмахнув руками. — Они приходят только посмотреть на вас, посмеяться над тем, как вы падаете, ползаете и корчитесь, и порадоваться, что они нормальные! На секунду воцарилась тишина. — Почему у этого тоже ничего не видно? — Уже чуть спокойней, но ни капли не добрей спросил Йонас, показывая на обувь Кристиана. — Потому что она пришита, — хмурясь, ответил Пауль. Со своей улыбкой угрожающе выглядело даже если он просто немного сводил брови, а теперь же казалось, что он готов кинуться на директора. — Я поручил его тебе. Ты должен был хоть голым его выпустить, но чтобы он не выглядел, как нормальный человек! Так ты даже не удосужился ему текст хоть раз сказать и рассказать, что делать! — Тыча пальцем в сжавшегося Лоренца, не унимался Окерлунд. — Иногда я не могу понять свою доброту, когда выкупал вас, — выдохнул он, смотря на Рихарда с Паулем. — Поторапливайтесь! Нам завтра к обеду надо быть на месте! — Крикнул он всем и удалился. — Выкупал он, ага, — процедил Рихард, когда Пауль поднимал его, чтобы посадить в большую корзину, закреплённую у него за спиной. Они были единственными, чьё знакомство началось ещё до циркового шатра. Ещё в детстве они, не помня как, оказались в куче других юных калек, ежедневно выгоняемых на улицы просить милостыню. Всем им не повезло быть когда-то купленными компрачикосами, хоть в тот момент их уже преследовали. Но жажда денег сострадающих и редких, но состоятельных заказчиков и просто ценителей, перевешивала страх. Паулю долгое время не давали доступа к зеркалу, отчего общительный мальчик не мог понять, почему остальные дети разбегаются и расползаются, стоило ему подойти. Никто ничего ему не говорил, все просто с неприязнью смотрели на Пауля, хотя сами были кривыми. Только один мальчик как-то сказал ему, чтобы тот завешивал себе рот, когда не был на улице. С Рихардом Паулю удалось познакомиться почти сразу, как тот появился. Было непонятно, родился ли он таким, или уже сами компрачикосы придали ему нужный вид, а сам он не помнил, как не помнил своего прошлого никто из детей. Едкий к насмешникам, Рихард быстро научился спасаться от обиженных детей, несмотря на отсутствие конечностей, и один раз неожиданно заполз за Пауля. Когда он, ничего не понимая, повернулся к преследователям, те от неожиданности отскочили, а потом и вовсе ушли. Мальчику такая реакция была печально привычна, поэтому к тому, что Рихард примется его благодарить и предлагать объединиться, не ожидал, но тут же согласился. Все последующие годы они провели вместе. Поневоле улыбчивый Пауль, научась от Рихарда язвительности, стал так же нелюбим остальными детьми. Каждый день, вынося Рихарда на улицу в корзине, он предлагал варианты, как можно сбежать и попытаться слиться с людьми. В один из таких моментов мимо них проходил господин в чёрном костюме, невольно подслушавший разговор. Он представился Йонасом и предложил выкупить их, если они согласятся работать на него. Не сразу поняв, что он имел в виду под цирком, парни согласились, и в тот же день Окерлунд получил их почти за бесплатно, поскольку они принципиально не просили денег, а полученное прятали от хозяев, надеясь накопить капитал на лучшую жизнь. Но жизнь лучше не стала. К этой мысли пришли все, кто был в труппе, и она не покидала их сознание ни на секунду, оставаясь где-то в подкорке вместе с неясным желанием.