Venom of Venus

      Нико переворачивает на сковороде поджариваемый бекон лопаткой, морщась от звука зашипевшего и брызнувшего в разные стороны масла. Сам он такое не любит и не ест, к тому же, спортивная и профессиональная диеты всё ещё никуда не делись даже спустя столько лет, и он все ещё обязан держать себя в хорошей форме, но кое-кто другой в его доме нуждается в большом количестве жирной калорийной еды для восстановления. Раньше необходимость поддержания строгих ограничений и режима тренировок оправдывалась спортивной карьерой, но теперь это стало исключительно вопросом выживания. Ровно как и для Хосепа и Юргена, оказавшихся в весьма щекотливом положении посредников между тремя мирами. Между людьми, охотниками и монстрами. Между всеми разом, принадлежащие всем и не принадлежащими никому.       На подоконнике распахнутого настежь окна звонко чирикает, отвлекая его от своих мыслей и приготовления завтрака некоторым раненным личностям, разлегшимся на его постели наверху с жалобным видом, черная небольшая птица с неестественно длинным ярко-синим переливчатым хвостом и серой, будто пепельной, головой. — И тебе доброго утра, Лука, — ужасаться тому, во что превратилась его спокойная жизнь самого обыкновенного охотника он перестал уже очень давно, справедливо решив беречь собственные не железные нервы и не растрачивать их на бесполезные беспокойства.       Птица продолжает что-то чирикать, кажется, недовольно, отходит размеренным неторопливым шагом от опасной плиты, устраиваясь по левую руку от Нико на пустующей тумбе с видом полной правильности происходящего. — Нет, прости, тебе завтрака нет, — Лука глухо ворчит, распушив короткие нижние перья, пока больше похожие на пух, и становясь похожим на пушистый ерошистый шар. — Могу предложить йогурт без сахара и вчерашние тушёные овощи. Устроит? — птица склоняет голову, глядя на него маленькими бусинками и коротко свистит. — Ага, наешься у меня этой гадости жареной, форму потеряешь, Златко и Зидан потом тебя с потрохами съедят. И меня заодно, — Лука продолжает разговаривать с ним, переваливаясь ещё дальше от нагревающей бок конфорки и начиная чистить перья. — Так это не мне, это Иво, — Модрич резко вскидывается и выдает крайне недовольную трель, хлещет длинным хвостом по столу, и Нико даже приходится отвлечься от готовки, чтобы пересадить его на стол. — Тихо, перья подпалишь, что нам с тобой потом делать, ты вроде не феникс, гореть не должен. А Иван у нас тяжело раненный, ему восстанавливаться надо.       Птица фыркает слишком по-человечески, и, кажется, хочет привычно закатить глаза, но только смотрит пытливо, а потом переводит слишком умный взгляд куда-то за плечо держащего ее на руках Ковача. — Да вы охренели, оба, — тяжело вздыхает он, уже не решаясь поставить куда-то Луку и только перехватывает его удобнее одной рукой, второй спихивая с огня сковороду и выключая плиту.       Кицунэ скользит к нему из арочного проема столовой так мягко и неслышно, будто вовсе не ступает тонкими лапами по дорогому паркету, подходит вплотную, оплетая ногу пушистыми хвостами, подставляет голову под ласково прошедшуюся между ушами ладонь, и жмурился довольно, издавая какой-то странный булькающий звук, означающий у него явное удовлетворение. — Мне кажется, вы стали забывать, что я охотник, и я не нанимался устраивать приют для наглых нелюдей, — лиса лающе смеётся, щекоча обнаженные майкой руки рубиновыми кончиками, громко тяфкает один раз и смотрит яркими глазами хитро-хитро, будто одним этим взглядом уже говоря все, что не может сейчас произнести. — А ты вообще тяжелораненый, ты какого черта тут забыл?       Кицунэ лижет коротко его кисть горячим шершавым языком, но раскаяния в нем нет и на грамм, и Нико только вздыхает, качая опущенной на грудь головой, отправляет весь этот зоопарк за стол и возвращается к плите, раскладывая по тарелкам — трем, так уж и быть, — их завтрак. Он слышит сзади возню и шорох не то шерсти, не то перьев, но не обращает внимания, продолжая спокойно нарезать свежие овощи к глазунье и мясу.       Нико оборачивается профессионально резко, благо, успев положить нож, за который схватился рефлекторно, когда сзади чувствует присутствие кого-то в своем личном пространстве. Не так просто избавиться от старых привычек, которые не раз спасали тебе жизнь, но Иван, кажется, принимает его таким, какой он есть, со всеми его маленькими странностями, обнимает ловко за талию сзади, прижимаясь к правому боку, как только может, и тянется получить свой положенный поцелуй.       Нико целует его обыкновенно страстно, распаляясь сам и распаляя его, хватает ладонью за мягкую ягодицу почти грубо, прижимая к себе, проникает языком в податливо открытый влажный рот, чувствуя практически постоянное и неизбежное с Иваном возбуждение, сходя с ума в который раз от его запаха, вкуса, от податливого гибкого тела в руках, от власти: своей — над ним, и его — над собой.       Они так увлекаются друг другом, отдаваясь самозабвенно этому излишне пламенному для утра поцелуя, кажется, забывая вовсе о присутствии в комнате третьего человека, пока Лука — тонкий, ловкий, такой же обжигающий горячий и податливый — не прижимается к Нико с другого бока, обнимая спереди и не касается влажными мягкими губами обнаженной ключицы и шеи.       Ковач отстраняется от Иво, удивлённо уставившись на них обоих, устроившихся каждый со своей стороны, хитро переглядываясь между собой и умудряясь что-то говорить друг другу без слов.       Ракитич ухмыляется, коротко кивая Модричу, и тот, обхватив пальцами подбородок Нико, поворачивает его голову на себя, накрывая сомкнутые пока губы ненастойчивым просящим поцелуем, словно убеждая принять нехитрую ласку, пока сам Иван, коротко простонав, вжимается бедрами в бедро Ковача, давая почувствовать полностью возбужденный член, не скрываемый его полной наготой, и шепчет, уткнувшись носом в растрёпанные волосы Нико: — Мы хотели поздравить тебя… С днём рождения…