Venom of Venus

      Пеп всегда приходит под ночь, когда последнее солнце оставляет над горизонтом только пастельную нежную линию, проведённую кистью под чёрным полотном неба. Юрген не знает, связано ли время его появления с… новой сущностью или тем, что днём Хосеп, очевидно, занят, выстраивая механизм огромной машины собственной команды, а может, с тем, что Гвардиола чувствует себя более защищённым, приходя к нему с плащаницей из тьмы за плечами, не показывая лица и истинных эмоций.       Юрген готовит ужин на двоих — не ахти как, всё же повар из него хуже, чем тренер и, тем более, охотник, но сегодня, даже если Пеп не захочет об этом вспоминать, у них годовщина, и Клопп всё же считает нужным создать какое-то подобие романтики. Хотя в прошлом они оба её не любили.       Он раскладывает по тарелкам пасту с морепродуктами, раньше обожаемыми Хосепом, выставляет на стол, сервируя простой ужин — без изысков и излишеств, никаких признаков того, что Юрген вообще помнит о том, что сегодня какая-то памятная дата. С тех пор, как он принёс к ведьмам Рура раненного Хосепа едва ли не на руках, прошло больше трёх лет. С начала их отношений — почти десять. Три года из десяти — непонимание, взаимное молчание, невысказанные вопросы, непрошенные объяснения. Три из десяти — попытки разойтись и понимание, что друг без друга не выжить. Три из десяти — только взгляды, редкие прикосновения только по необходимости и тишина. Три из десяти — и семи до них будто не существовало.       Хосеп приходит молча, как и всегда, едва на заднем дворе сгущаются тени — выходит из них, как рождённый ими. Мрак окутывает стройную фигуру, клубами угольного дыма оплетает тонкие руки, размывает контуры туманной пеленой. Гвардиола никогда не стесняется того, кем является теперь перед Юргеном, а может, делает это назло Клоппу — просто потому что не может упустить возможность показать одному из лучших, одному из легендарных охотников, что всё его хвалёное мастерство ничего не стоит. Раньше Юрген бы уверенно сказал, что Пеп на такое не способен, но теперь чужая душа для него закрыта. — Добрый вечер, Хосеп, — Гвардиола склоняет голову, молча приветствуя, проходит через любезно приоткрытую дверь на веранду, и тьма стелется за ним вслед за ним по паркету антрацитовым плотным плащом. Он будто забирает тени улицы с собой в дом, затмевая даже белый свет электричества. — Ты голоден? — Благодарю, — Пеп отвечает немного невпопад, но только потому, что они давно не нуждаются в лишних словах. — Ты приготовил пасту потому, что у тебя хорошее настроение или ты вспомнил про годовщину? — И то, и другое, — Юрген выставляет на стол две бутылки холодного пива, открывая свою и предлагая открывалку Хосепу, но тот, долго посмотрев в глаза Клоппу, касается бледными пальцами пробки, и та, трескаясь, рассыпается. — Знаешь, что мне не понятно? — Хосеп делает щедрый большой глоток пива, будто набираясь смелости, вдыхает глубоко, и тьма вокруг бледнеет, уступая свету, подчиняясь перебору пальцев Гвардиолы, втягивается под кожу. — Ты отмечаешь годовщину наших отношений. Или моего обращения?       Вначале эти разговоры были неловкими. Но сейчас, спустя годы, уже стало привычнее — Юрген помогал ему понять собственные силы по мере возможности, научиться контролировать их, не вздрагивать и не бояться, когда ночами голоса зовут его из теней. — Ты всё ещё винишь меня в этом? — не то, чтобы это было необоснованно, но Юрген искренне полагал, что они уже прошли этот этап и всё выяснили. С одной стороны, он понимает Пепа — вряд ли бы ему хотелось даже под страхом смерти становиться какой-то непонятной сверхъестественной тварью без возможности отказаться от этих сомнительных привилегий. Но с другой, три года — срок достаточный, чтобы понять мотивы Клоппа.       Хосеп молчит, изучая узор дорогого дубового стола. — Нет, — когда Юрген уже хочет убрать остатки ужина, Пеп почти пригвождает его к стулу внезапно продолжившимся диалогом и тихим голосом человека, уставшего бороться. — Уже давно нет. Ты сказал, что сделал это от отчаяния, потому что… — Ты умирал на моих руках, да, — Клопп заканчивает за него, привычно кривя лицо. Не самые приятные воспоминания. — Я могу понять тебя, — Гвардиола избегает смотреть ему в глаза, пожимает плечами. — Если бы ты умирал от ужасных ран и мне сказали, что есть шанс тебя спасти, я бы ухватился за любую возможность. Но… — Но? — Но это не отменяет последствий твоего решения. Ты решил за меня, жить мне или умереть, и теперь каждую ночь я чувствую на себе это проклятие. Ты, может, и пытаешься игнорировать это, но я не могу забыть, что El Güercu прежде всего — вестники смерти. Я не боюсь голосов, что зовут меня ночами, но я не могу не слышать их, не могу не знать, что я должен быть рядом с ними, забирать их души, отделяющиеся от тел. — Я никогда не пытался это игнорировать, — Юрген встаёт, мягко ступает бесшумно, подходя к Пепу ближе, опирается бедром о стол рядом с ним. — Ты понял меня в том, что я решился сделать, чтобы спасти свою жизнь, но никогда не поймёшь в том, что чувствует охотник, идя на такое. — Ты мог бы попробовать мне объяснить хоть раз за эти три года вместо того, чтобы просто говорить о том, что я не понимаю? — Хосеп поднимается со своего места, чтобы хоть немного быть наравне с ним, смотрит немного исподлобья тёмными пронзительными глазами и вскидывает бровь, будто научившись этому у самого Юргена. — Если бы ты захотел меня выслушать хоть раз за эти три года… — Пеп коротко машет ладонью, мол, без всех этих обвинений во взаимной глухоте можно переходить сразу к конструктиву. — Меня учили убивать… — Клопп запинается на мгновение, осторожно обхватывает пальцами запястье Пепа, чтобы не дать тому уйти, сбежать он болезненного разговора и заодно украдкой подушечками мягко прижимает тонкую кожу, ища пульс. Сердце не бьётся, — таких, как ты всю мою жизнь. Я не могу и никогда не мог бы игнорировать то, кем ты стал, потому что это именно то, от чего отучают охотников в первые дни. Охотники следят за теми, кого привыкли не замечать простые люди, следят и уничтожают, если они представляют опасность. — Если? Судя по тому, что слышал и видел я, без если. — Хорошо, да. Иногда без если, — Юрген кривит лицо недовольно — рассказы о принципиальности и жестокости охотников не то, что может восстановить хоть какое-то подобие доверия между ними. — Суть ты понял. Ведьмы Рура превратили тебя в гуэрку, и я не смогу это забыть это при всём желании. — Ты так и не понял, — Хосеп мотает головой отрицательно, но руку не отнимает. — Ты смирился с тем, что я стал гуэрку, да. Но так и не понял, что это знач… — Вестник смерти. Согласно легендам северной Испании, гуэрку — обитатель загробного мира, являющийся в мир людей в облике огромной чёрной собаки с рогами, расплывчатого туманного силуэта или сказочной птицы. Появление гуэрку предвещало смерть, другие верили, что гуэрку — проводник душ в загробный мир, — Юрген цитирует бестиарии наизусть во всём, что касается гуэрку — изучил давным-давно, перечитал все самые древние записи и легенды, что смог найти, чтобы защитить и себя, и его. — Ты смотришь, но не видишь, — Пеп уже почти зол от этого бессмысленного диалога, в котором каждый кричит громче и громче, чтобы быть услышанным, но не хочет услышать в ответ. Он взмахивает рукой, между белыми пальцами клубится уже почти привычная Юргену тьма. Гвардиола касается бутылки пива, забытой на столе, и она, пойдя маленькими трещинами, осыпается стеклянной пылью. — Я не просто вестник смерти. Я сам несу смерть. Мне приходится сдерживать это днём изо всех сил, но я не могу делать это вечно, смерть всегда будет брать верх. Поэтому… поэтому это последний раз, когда я прихожу, — Хосеп прячет взгляд, мягко отнимает руку, зажатую пальцами Юргена, отходит на безопасное расстояние к окну. — Чем чаще я буду рядом с тобой, тем больше вероятность того, что ты умрёшь. Не очень бы хотелось этого, знаешь ли. — Я так не думаю, — Клопп хватает его ладонь, объятую смоляным дымом, своей и решительно смотрит прямо в испуганные большие глаза. — Ты знал, что так получится? — Пеп переводит шокированный взгляд с их сцепленных рук, покрытых тенью, на немного побледневшее лицо Юргена. — Только попробуй сказать, что ты просто схватил меня за руку. — Я просто схватил тебя за руку, — он довольно скалится, игнорируя уже открывшего рот Гвардиолу, который наверняка теперь горит желанием выдать ему долгую яростную тираду, тянет его на себя, обнимая свободной рукой за плечи, как привык делать на поле, и осторожно целует в лоб — впервые за все три года. — Я не дал тебе умереть, я принёс ужасную жертву не для того, чтобы потом смотреть, как потом ты уходишь. — Мы будем вспоминать когда-нибудь, что, фактически, чуть не умер я именно из-за тебя и твоей, мм, основной работы? — Пеп обнимает его в ответ невесомо, прикрывая глаза и впитывая тьму, не желая рисковать. — Нет, не думаю, Хосеп.