Venom of Venus

      Иван нарезает на ужин фрукты, ради разнообразия решив побаловать Нико чем-нибудь вкусным помимо их обычной, не самой съедобной, стряпни, когда сам Ковач заваливается в квартиру и, не обращая внимания на Ракитича, плетётся в ванну, роняя по дороге тяжело сгрохотавшую об пол холодным металлом сумку. Иван меланхолично продолжает кромсать на доске банан, отправляя его к уже лежащим в глубокой тарелке ягодам и кусочкам персика, за которым ему пришлось выйти в магазин, рискуя нарваться на папарацци или излишне внимательных фанатов. За стенкой шумит включённая Нико вода, кажется, он решил набрать себе ванну, а не ограничиться душем, тихо шуршит сбрасываемая неаккуратно одежда, и Ивану в нос бьёт горький запах крови. Иногда в такие моменты он проклинает свои обострённые органы чувств за те лишние знания, которые они дают ему, за те сомнения, которым подвергают его. Должен ли он прийти сейчас к нему? Помочь? Поддержать? Или лучше дать ему время смыть с себя следы охоты, позволить вернуться из того мира, пропитанного чужими криками, страданиями, болью и смертью, поверить в очередной раз, что всё закончилось, что можно расслабиться и дышать спокойно?       Они встречаются не так долго, а знают друг о друге абсолютно всё и того меньше, Ивану не хватает информации, не хватает опыта, чтобы, доверившись интуиции, сделать верный выбор и помочь им обоим легче пережить эту — всего лишь — очередную ситуацию без потерь, чтобы обоим принять её, пропустить через себя, и отпустить спокойно, а не тащить мёртвым грузом в дальнейшую жизнь.       Иван выдыхает, откладывает нож, вытирая липкие после фруктов руки об полотенце, и идёт в ванну, вслушиваясь в подозрительную серую тишину, подкрашенную тихим монотонным шумом воды. Он тихо приоткрывает дверь, замирая в проходе и оценивая ситуацию с учётом того, что он видит и чувствует. И ему это откровенно не нравится. Нико, сгорбившись, опирается руками о раковину, низко склонив голову. Он сбросил одежду, оставаясь в одном белье, и Ракитич без труда может разглядеть на его бледной коже наметившиеся следы будущих синяков и кровоподтёков, сведённые болезненным напряжением крепкие мышцы рельефной красивой спины и расставленные для опоры слабые ноги.       Иван дёргает носом совершенно по лисьему, по привычке, чуть наклоняет голову, потянувшись неосознанно за ярко выделяющимся в воздухе острым шлейфом, тянущимся за Нико. От него пахнет пепелищем и гарью, кислым серебром, железом и порохом… Ракитич продолжает принюхиваться, разбирая мешанину запахов на составляющие. Нико вздрагивает мелко, склонившись ещё ниже, его окутывают ароматы дыма и земли, сырого леса и спёртого воздуха устланной прелой листвой и болотистой грязью влажных лощин, по которым охотники загоняют своих несчастных жертв.       Иван спрашивал как-то, воспользовавшись природной наглостью и бесконечным обаянием, у Пепа, как у более опытного… в таких отношениях, как помочь им пережить охоту. Как помочь справиться с таким? Им не довелось пересечься в Барселоне, но кулес… всегда остаются кулес, даже если покидают родные стены их общего дома с сине-гранатовыми знамёнами, и Хосеп смотрел на него проникновенными карими глазами как-то невыразимо тепло, по-отечески покровительственно и как-то по-семейному понимающе, передавая излишне горькую истину, принять которую сам смог далеко не сразу:       «Им нет нужды справляться с этим, Иван, они охотники. Они давно разучились испытывать вину и угрызения совести по поводу убийств и смертей, им не нужно справляться. Это придётся делать тебе».       Он понимает, о чём говорит Пеп, когда шагает ближе с желанием помочь Нико, и спотыкается на ровном месте, учуяв, наконец, последнее, что не даёт ему покоя. Он знает этот совершенно особый чуть кисловатый запах пропитанной древней магией крови. Лисьей крови. — Не надо, Иво, — Ракитич колеблется доли секунды, прежде чем подойти к нему сзади, обнимая за пояс и вжимаясь носом в перечно-чёрные волосы. — Иво… — Нико, ты сам знаешь, что надо, — Иван целует его чуть ниже линии роста волос, только касается едва, обозначая ласку, но не проявляя настойчивости, оглаживает горячими ладонями крепкие бока и пресс, выпуская Ковача из объятий и тянет на себя за плечо, вынуждая обернуться. У Нико глаза пустые, угольные, микроскопические чёрные дыры в узких токах зрачков, и ни эмоции, ни тени — выжженная безбрежная пустошь, покрытая вместо снега — пеплом до горизонта. — Давай, залезай в ванну, надо с тебя это всё смыть. Нико подчиняется, выпутываясь из белья и безразлично оставляя его в куче с остальной одеждой, опускается горячую воду и откидывает голову на бортик, закрывая глаза. Сопровождающая его тишина действует на нервы Ивану, и он, не задумываясь, сбрасывает лёгкие домашние штаны с майкой и забирается следом, усаживаясь на бёдра Нико и нарочито долго пристраивая задницу к его паху. — Я расскажу тебе сказку, — Ракитич не спрашивает, берёт всю метафорическую власть в их отношениях в свои руки, отвлекая своим голосом и своими прикосновениями его от тяжёлых мыслей. Иван набирает в ладони горсти воды, обливая крепкие широкие плечи и проходясь следом пальцами, смазывая влагу, давит и ласкает именно в тех местах, где необходимо, касается ровно так, как, знает, это нужно Нико, склоняется ниже, мягко целуя шею и ключицы. — Старую сказку, которую рассказывают маленьким глупеньким лисам, чтобы они не делали того, чего нельзя, — хриплые мягкие полутона в его голосе вынуждают его напрягать связки, чтобы добиться этой лисьей лукавой хитрости, но он знает, что это будет того стоить, когда Ковач, вздрогнув, расслабится, покоряясь. — Слушай меня, просто слушай.       Иван отстраняется, получив его молчаливое согласие, поливает осторожно водой угольные волосы и, выдавив на руки шампунь, зарывается пальцами в пряди, промывая и мягко массируя голову. — Сказка о дьяволе, который жил далеко-далеко за морями и бороздил волны на своей белой ладье — остром месяце, который он украл с неба и опустил на водную гладь. Нико, не сдержавшись, довольно щурится, подставляясь откровенно под его ладони, и выгибается немного, невольно прижимаясь теснее бёдрами к его ягодицам, и Иван, украдкой улыбнувшись, продолжает осторожно его почёсывать. — Он славил своё имя и был бесстрашным, он была покорителем и повелителем, а потом увидел девушку. И влюбился, — Ракитич осторожно смывает пену с волос, черпая воду стоявшим на подставках рядом ковшом. — Он отринул вечность, чтобы быть рядом с ней, но знал, что она не примет его таким, каков он есть.       Иво заканчивает с волосами, переходя к телу, намывает мочалкой осторожно плечи и грудь, не скрытые под водой, вытягивает его расслабленные безвольные руки, смывая с кожи едкие запахи охоты и лисьей крови, целует ободранные пальцы, проводя по ссадинам шершавым языком и втягивая во влажный рот, коротко лаская губами. — И тогда дьявол принял облик её мужа. Того, что покинул её, обещая вернуться вскорости, что был пленён морскими просторами и запахом соли над деревянными бортами своей маленькой лодки, — Иван чуть сдвигается, пропуская руку между их животами, проводя мыльной губкой по коже. Толку от этого не так много, но поднять Нико сейчас кажется кощунством. — Дьявол пошутил над ним, как шутит над всяким, кто попадёт в его владения. Он запутал его, смешал звёзды в небе над ним в несуществующие созвездия, его воле покорны течения, волны и ветер. И Дьявол спрятал этого человека ото всех, чтобы тот никогда не вернулся. Чтобы он мог быть с той, кого полюбил, — ноги бы помыть стоит тоже, но это значит отстраниться от Нико слишком далеко и разрушить хрупкую взаимосвязь между ними, поэтому он только откладывает мочалку, склоняясь над Ковачем и опираясь локтями по обе стороны от его головы, горячо дыша на его губы. — Но тот человек смог спастись. — И что произошло потом? — Нико впервые сам участвует в происходящем — его голос хриплый и надрывный, будто неуверенный, но самом деле только сбитый пережитыми слишком сильными непривычными эмоциями. — Он смог выбраться из ловушки Дьявола. Но не знал, ждёт ли его кто-нибудь дома, если его место занял Дьявол. Если вместо него живёт Дьявол, — Иван, не давая ему возможности ответить, целует его неглубоко, почти целомудренно, с какой-то непередаваемой трепетной нежностью. — Маленьким лисятам рассказывают это, чтобы не дать обмануться. Чтобы уберечь их от дьяволов, — Ракитич целует его ещё раз, отстраняясь совсем, чтобы огладить его ласково по груди и вынудить открыть глаза. — Я рассказал тебе эту сказку затем, чтобы ты понял. Я не обманываюсь. Ты — мой Дьявол, и я не соглашусь тебя променять ни на одного другого, насколько бы настоящими они ни были. — Мой лисёнок… — Нико подаётся вперёд, обнимая его крепко за пояс, не давая вырваться, хоть Иван и не стремится, вода выплёскивается на пол, но никто из них не обращает на это внимания, увлечённые излишне трепетным для их отношений поцелуем и излишне мягкими ласками. — Ты не знаешь… — Нет, Нико. Я знаю, — Иван прижимает пальцы к его губам, призывая к молчанию, улыбается ему понимающе, успокаивающе. Так, как и должен, чтобы дать понять — он всё ещё на его стороне. — Ты убил другого кицунэ. Я знаю. Я не осуждаю тебя и всё понимаю. Это твоя работа и твой долг, я не могу жить с тобой и закрывать на это глаза. Зато я могу это принимать. Почему ты мучаешься со своей совестью сейчас? Это не первый раз, когда ты приходишь домой с охоты. Что пошло не так сейчас?       Нико отводит взгляд, гипнотизируя стену за Иваном, и тот даёт ему время на размышления, не давя и не торопя, только скользя ладонями по влажному крепкому телу, не распаляя, как привык, а напротив — успокаивая. — Я убил её не потому, что она сделала что-то, что противоречило нашим правилам, или представляла опасность для людей. Я убил её потому, что узнал, что она хотела убить тебя. — Что? — это сравнимо с ударом под дых, с тем, когда соперник валит в жёстком фоле на газон, не жалея, не щадя, не думая о тебе. Нико делает тоже самое. — Она решила, что ты предал всех, встречаясь со мной. Что ты заслуживаешь смерти, потому что любишь охотника, — Ковач мягко проводи по его светлым, чуть влажным волосам, приглаживая топорщащиеся прядки. — Я впервые убил не потому, что от меня это требовалось, а чтобы защитить тебя. Я не мог позволить, чтобы она могла хотя бы теоретически до тебя добраться. — Мой защитник, — Иван усмехается почти ехидно, наискось, сбивая Нико с толку — это видно по его ошалелому взгляду и огромным глазам. — Крови на твоих руках слишком много, чтобы кто-то переживал о происхождении лишних пятен сверху. Не думай об этом. Только не сейчас. Мы поговорим об этом позже, если захочешь, но сейчас ты должен просто отдохнуть и расслабиться. Твои переживания никому не помогут, — Ракитич долго целует его в лоб, прикрыв глаза, и не замечая восхищения в глазах Ковача, когда он замечает мелькнувшие за спиной Иво призрачные серебряные хвосты. — Идём, пока не перегрелись. И я расскажу тебе сказку для лисят постарше.