Средневековые рассказы. 1 - Ведьма

***

Роман почувствовал на лице теплый след солнца и открыл глаза. Неправда, что зимнее солнце не греет. Лучик, пробивавшийся сквозь мутноватое стекло окошка и пляшущий по его щеке, был почти таким же теплым, как летом. Роман посмотрел налево, потом вперед и вверх. Он лежал в одной чистой исподней рубахе в незнакомой темноватой комнатке. Несомненно, это была комнатка в доме ведьмы – под потолком у противоположной стены висели пряно пахнущие связки трав. «Наверное, это та вторая комната, в которой я не был, » - подумал священник. Все его тело было словно налито свинцом, он почти не чувствовал его, даже крутить головой было тяжело. Ужасная слабость владела им. Роман повернул голову вправо и увидел ведьму. Она полусидела на табурете, склонившись набок в неловкой позе. Ее голова с подложенными под висок скрещенными руками покоилась на низком столике с потухшей лучиной. Выглядела она плохо – бледная, как смерть, с синими кругами под глазами, потускневшими и спутанными волосами. Роман вспомнил снежную равнину и испытал жгучий стыд. Она спасла его. Позади ведьмы, ближе ко входу в комнату, на стуле сидел незнакомый ему крестьянин. Он был сух, худ, высок и нескладен. Было ему на вид лет под 40. Его отличала очень смуглая кожа, вьющиеся черные волосы, горбатый нос и прищуренные темные глаза. Жутковатые это были глаза – с хитринкой, острые, жестокие, все замечающие. Заметив Романа, крестьянин улыбнулся неровными зубами и придвинулся поближе. - Очухался? – негромко, чтобы не разбудить ведьму, спросил он. Роман отвернулся. - Да. - Я Хорь. Приятно встретить тебя, священник. - Я не видел тебя раньше в деревне. - Меня в деревне редко увидишь, я или в доме всегда, или по своим делам шастаю, - подмигнув, сказал мужичок. – Да ты наверняка наслышан обо мне, вспоминай. И тут Роман вспомнил, где слышал это прозвище. Хорем крестьяне называли бывшего разбойника, человека с темным и жестоким прошлым. Был он то ли цыганом, то ли выходцем с юга. Он пришел в деревню лет 10 назад, чтобы поселиться здесь насовсем. Таинственным он был человеком. О прошлом своем никогда не говорил, а если спрашивали, лишь горько усмехался. Ничего он не крал и не портил, лишь зачастую пропадал подолгу из деревни. Хорь был доверенным лицом крестьян – никто лучше него не умел вести торговлю, и ни одна поездка на ярмарку не обходилась без Хоря. Умел он договориться с людьми так, чтобы и свою выгоду справить, и не обидеть никого. Сильно уважали его за это в деревне, порой даже просили съездить за них на ярмарку, и ни разу он не подводил. Казалось, он разбирался решительно во всем – и в скотине, и в зерне, и в посуде, и в платье, и в подарках девкам да ребятишкам. Хороший был человек, да больно жуткий. Прочили ему место старосты, да так и не пригласили, не решились. Любили его и боялись, как ведьму. - А, так значит, ты и есть тот самый Хорь? – спросил Роман, поворачиваясь к собеседнику. – Теперь я вспомнил. Я наслышан о тебе. - То-то же, - вновь улыбнулся Хорь. – Давно хотел тебя видеть, священник, да что-то все никак не было случая. Эк тебя покусали-то, дурака. Ну кто ж с книгами на волков лезет, ежли от них и вилами-то не отобьешься? Роман отвернулся, чувствуя, как краснеет и полыхает жаром его лицо. - Стыдно? То-то же. Элине скажи спасибо. Ежли б не она, ты бы уж в земле покоился. Ведь неделя прошла с той ночи, священник. А она за это время, окромя тебя, еще и двух людей с того света успела вытащить, и всех покусанных залечить. Ни дня, ни ночи не спала, все то с тобой сидела, то к ним бежала. Умаялась совсем, бедная. А ведь и волков она разогнала, я хоть стоял поодаль, да все видел. Сильна она, священник. А сильнее нее желание людям помогать. Людям, которые, слышь-ко, боятся ее, как огня, да и из страха уважают, и не услышит она от них никогда искренней благодарности, без лести, без заискиваний. И зачем-то она тогда все делает, все бегает, все помогает.… Словно и не нужно ей людской благодарности и любви. - Всем нужна любовь Господа, - негромко, без уверенности сказал Роман. - Всем, говоришь ты? – усмехнулся Хорь. – Ну дак послушай. Послушай, священник. Не нужен мне ни твой Бог, ни любовь его. Знаешь, я б его убил, Бога-то, если б он был. Да нет его, и ничем не помочь. - Есть Бог над нами, ты просто не чувствуешь мудрости его, - возразил Роман. - Мудрости его? А зачем она мне нужна, его мудрость? Слушай, священник. У вас ведь это исповедью зовется? Ну так слушай. С малых лет был я разбойным человеком. И воровать мне приходилось, и убивать. Шайка у нас была молодая, небольшая, но проворная и крепкая, все друг другу как братья, друг за друга глотки рвать готовы были. А потом я встретил ее. Это было на юге, она была цыганкой, бросившей табор и оставшейся жить у клочка земли. Как я любил ее! Я полностью переменился. Научился торговать, научился пахать землю, бросил, порвал все, что было до нее… Где же был тогда твой Бог? Ведь и я верил в него. Где он был, когда она угасала, когда неведомая болезнь косила ее, как нежный колос? Где, священник? И зачем мне бог, ежели не в силах он вернуть моего ангела на землю? Голос Хоря был все также тих, но горечь его разъедала душу. - Я не мог оставаться там, в том доме, где мы были так счастливы. Где я ее похоронил. Я похоронил ее своими руками.… И я бежал. Я бежал на север, я спасался, как мог, и здесь, в этом селе, мои силы иссякли. Я устал. Погас, как уголья в печи, за которыми не присмотрела неразумная девка. Я живу здесь и жду своей смерти, чтобы, когда стану совсем плох, вернуться туда, в тот край, в тот дом, где мы были так счастливы, и испустить дух на ее могиле. Где же твой Бог, священник? Почему не спас он ее? Почему не внемлет он моим молитвам и не заберет меня к ней? Хоть в рай, хоть в ад. Знаешь, священник, я буду счастливо гореть в адском пламени, ежли она будет улыбаться мне с небес. Но Бог не заберет меня. Как и не спас ее тогда. Бога нет. - Бог испытывает тебя, не пойдешь ли ты по старой дорожке… - Испытывает? – голос Хоря стал жутким и вкрадчивым. – Мало ли он испытывал меня, когда она умирала на моих руках? Зачем спасал он меня тогда, посылая ее, как ангела с небес? Почему он все испытывает меня, хотя я никогда уж не смогу вернуться на старую дорожку после того, как впервые взглянул в ее глаза? Признай, парень, ты и сам не веришь в то, что говоришь, но даже себе не можешь признаться в этом. Ты заковал себя в кандалы из книг и обетов, но это все пустое, ты лишь лишаешь себя счастья в жизни. А жизнь, парень, она мимолетна, она пролетит – и ты даже не заметишь, как утекло твое время, как потерял ты все, что так стремился найти, чем так дорожил. Живи, парень, слышишь? Живи, чтобы не жалеть. Хорь сделал паузу, взглянул на отвернувшегося Романа и перевел взгляд на ведьму. - А она другая, священник. Она может жить веками и не стареть. Сколько добра нужно ей внутри, чтобы сквозь страх, мучения и злобу помогать своим же мучителям. Воистину она прекрасна. Нет никого прекраснее нее. Хорь повернулся обратно. «Мучителям. Это он про меня,» - подумал Роман, поймав безжалостный взгляд своего непрошенного собеседника. - Тебе не победить ее, священник. Она сильнее, но не чарами своими, а светом. И нет сомнения и мук в ее душе. И пока есть они в твоей, все не по силам тебе будет с ней тягаться. - Замолчи, - негромко сказал Роман. – Моя вера тверда, как и прежде. - Ой ли, даже после стаи волков? Смешон ты, - презрительно сказал Хорь. – Ну да уж замолчу, раз неприятны тебе мои речи. Спрашивай уж сам, ежли хочешь. - В селе…все хорошо? Все целы? Не приходило ли больше волков? - Милостию нашей ведьмы, все целы. Кого немного покусали, те уж почти здоровы. Два мужика, которых порвали, тоже уже на ноги становятся. Впрочем, раны их и в сравнение с твоими не идут. Их бы, слышь-ко, и так, без Элины, может, и смогли бы выходить. А вот ты…ты уже, почитай, отдал свою душу, когда она за реку поспела. Глупый парнишка… А волки и не приходили больше. Из тех, кто околел от страха, молодухам уж волчьи шубы шить собираются. - Хорошо, - негромко сказал Роман. – А мои книги?... - Взгляни на сундук, священник. На третий день, не сомкнувши глаз за все время, ходила ведьма за реку, долго ходила, да собрала и принесла твою книгу. Говорила, что она очень дорога тебе, священник. Видать, и вправду так, ежели она, еле ноги передвигая, по морозам таким босиком за твоей книгой шла. Лежит она на сундуке, порванная вся, правда, да чернила все размытые, да сушится. В неоплатном долгу ты перед ведьмой, священник. Дважды в неоплатном долгу – и за то, что волки тебя не утащили с собой, и за жизнь свою, здесь, в этой комнате, сохраненную. Роман не ответил. Он лежал, и под его прикрытыми глазами проносились видения: вот они с ведьмой пьют ромашковый чай; вот она читает ту самую библию, которую так трудилась собрать и принести обратно всю, до последнего клочка; вот выслушивает его обычные, житейские жалобы и рассуждения; вот улыбается ему, стоя на празднике среди крестьян; вот танцует; вот ее ведут в церковь с веревками на руках, от которых потом останутся рубцы на долгое время, – быть может, она специально, в укор, не исцеляла их? – и вот она уже в церкви, теплый ветер, аромат цветов, дивный сад, в который превратились иконы… Вот она переступает босыми ногами через его тело, одетая только в плащ и тонкое платье, защищая его, прогоняя волков одной лишь силой своего гнева. Роман почувствовал, как из глаз потекла непрошенная слеза. Он предавал ее, раз за разом, пытался сломать, заставить покориться, а она лишь улыбалась и нянчилась с ним, как с неразумным дитя. И потом спасла ему жизнь.