***
В поезде до Монтелимара обещанная Гуглом сельская местность не наблюдается. Пока юг Франции выглядит очень похожим… на Италию? …по крайней мере на то, какой она представляет Италию. Рей видит одежду, свисающую с окон, пастельно-зеленые ставни на пастельно-розовых фасадах, колокольни, стоя́щие в море коралловых крыш; проезжает мимо маленьких деревень, ферм, теплиц. Сначала она садится почти в пустой поезд, и едущие в одиночестве французы-южане кажутся молчаливыми и хмурыми. Но когда к ним присоединяются знакомые, они моментально становятся громкими. Боже, очень громкими. Как… итальянцы? Не помогает даже то, что она ничерта не понимает. И есть только одна вещь хуже, чем людской ор — их ор на иностранном языке. Поездка в такси до дома проходит без происшествий. Она увлеченно разглядывает все, что видит: холмы, повсюду зеленые холмы, а ещё зеленые и полосатые поля, оливковые деревья и много других, неизвестных и гораздо более высоких, стоящих поодиночке или группами. Чем дальше они уезжают, тем реже встречаются дома. У многих из них нет фасадов, а стены сложены из необработанных белых камней. Как и ее, о чем вскорости предстоит узнать. Блядь, естественно, она же видела фотографии. Но там есть еще пара деталей, которые стоит увидеть лично.***
Дом небольшой. Скажем, Франция видала дома и посолиднее. Но он дается даром. К тому же, кроме него, у нее все равно ничерта нет. Нотариус, с которым Рей должна встретиться, опаздывает. Она ждет, сидя на земле под солнцем, прислонившись спиной к стене возле входной двери. Сети нет. Не удивительно. Остается надеяться, что имеется стационарный телефон. Тридцать минут спустя по неровной подъездной дорожке очень медленно, как и ее такси, приближается «Фиат». Акцент у мужчины… срань господня. Рей прищуривается, пытаясь понять, что он говорит. Ей трудно одновременно концентрироваться и слушать людей, поэтому его акцент сбивает. И пока они обходят дом, доносящиеся до неё инструкции и комментарии проносятся где-то фоном. — Вот ключи! — Вообще-то электричество еще не отключить, так что вы можете проверять морозилка, там наверняка сохранить еда. Мы оставить все как есть. Оу… нет, мы, оказалось, отключить холодильник. — Смотреть, у вас есть маленький погреб, mignon, non? ** — Вся земля здесь, вплоть до маленький тропинка — не знать, видеть ли вы ее? Это ваше. Вы можете посмотреть карта, страница три. Небольшая гостиная, одна спальня, одна ванная комната. И у нее есть подвал. Наполненный от пола до потолка бутылками с вином. Французы и их приоритеты. Каждый предмет мебели выглядит дико старомодным и явно сделан для очень маленьких людей. Что, в общем-то, мало ее волнует. Зато есть самое необходимое. Диван, кресло, круглый деревянный стол в гостиной, еще один столик, спрятанный под скатертью с подсолнухами на кухне. Повсюду на стенах висят фарфоровые тарелки. И куча жутких фарфоровых кукол: на телевизоре, на подоконнике, на трех полках над диваном. С колокольчиками на шеях. Неужели Луиза в свободное время вызывала Сатану? От всего этого надо избавиться. Она замечает более светлое пятно на паркетном рисунке рядом с диваном, и нотариус Бойер следит за ее взглядом. — Ах! — кивает он. — Раньше здесь стояло кресло. Это… где… — он изображает страдальческое выражение лица, — …дорогая мадам Дорио скончалась. Мы взяли на себя смелость избавиться от него. — От тела? Глаза Бойера округляются. Он запинается: — Н-нет, мадемуазель, от кресла. — Не волнуйтесь, я так шучу. На него накатывает неприкрытое облегчение. — Ха-ха… знаменитое британское чувство юмора, — сухо комментирует он. — Превосходно. Когда они возвращаются, треск цикад кажется Рей оглушительным. Бойер говорит, что из-за теплой погоды в этом году те начали трещать крайне рано. — У вас есть какие-нибудь соображения о том, где поблизости я могу найти супермаркет? Бойер ищет любые признаки сарказма на ее лице, прежде чем не торопясь сообщить: — Нет, мадемуазель, понятия не имею. Я не живу здесь, я живу и работаю в Рыжи, — уточняет он. И здесь это, по-видимому, город, а не цвет. А после запоздало добавляет: — Вот почему я так опоздал — заблудился. Рей прочищает горло. — Аккуратнее. После этого он уходит. И Рей остается одна. Никогда в жизни у нее не было столько свободного времени в сутках. Это головокружительно. Она может делать все, что пожелает. Все, что вздумается, абсолютно все. Есть, когда захочет: в четыре часа дня или в два ночи. Спать днем, бодрствовать ночью. Думать снова и снова о каждой своей неудаче, о том, что могло быть, или о том, чего добились бы на ее месте другие… …или часами представлять, что подумали бы о ней знакомые, увидь они ее прямо сейчас. О да, у нее полно забот. То, что она могла позволить себе в Лондоне лишь в выходные, теперь можно делать весь день, семь дней в неделю. И все же, в первый же день, Рей четко обещает себе: «Я уберусь в доме, починю всё, что нужно починить, займусь саморазвитием. Стану наслаждаться сельской местностью, гулять по холмам, дремать на солнце, загорать, спать под деревом. И найду умиротворение. А потом, как и следовало ожидать, ничего из обещанного не делает. Вместо этого переворачивает весь дом вверх дном. Она обнаруживает, что у нее есть еда, причем в неприлично огромном количестве. Банки, много банок: с кофе, сахаром, вареньем, мятой, базиликом, травами всех видов, рисом, макаронами. Открыв самый большой из когда-либо виденных в жизни морозильников, Рей обнаруживает изобилие хлеба, еды, сыров и овощей, упакованных в пластиковые пакеты и коробки из-под посуды с этикетками. Соус Песто, Блю-чиз, артишоки, утиная грудка магре, цуккини, лимонный тарт, сливочное масло. Она съедает все, что находит. У Рей хороший аппетит, но имевшееся пятнадцать лет назад желание готовить нормальную пищу давно испарилось. Проходит три дня, прежде чем Рей перестает скромничать в кажущимся чужим месте, и возвращается к привычке ходить в одной футболке и трусиках, да часами валяться на диване. Она ест прямо там же, затем сгружает тарелки на пол или разбрасывает по всему дивану, пока в кухонных шкафах не остается ни одной. И тогда приходится вымыть хотя бы одну — но только если нет возможности есть прямо из банки или пожевать оставшийся сухой хлеб, раз ничего иного под рукой не нашлось. Она, должно быть, спит часов по четырнадцать в сутки. И принимает душ один раз в неделю. В Лондоне Рей мылась три раза в неделю, так что деградировала пока не сильно. Не то, чтобы это ужасно. Здесь нет никого, кто мог почувствовать ее запах. «Луиза была запасливой», — думает Рей. Или двоюродная бабушка чувствовала, что скоро умрет, а сюда переедет давно потерянная племянница… Это место просто забито мылом, зубными пастами, стиральными порошками и другими бытовыми мелочами, а также разнообразной едой… …или Луиза готовилась к Третьей мировой войне. Так что Рей не придется тратить на это деньги… неизвестно насколько долго, но, навскидку, очень. Проходит месяц новой жизни, и Рей понимает, что есть вещь, которой она одержима больше всего — это деньги. А конкретнее, навязчивой идеей не потратить практически ничего из сэкономленного. Это невозможно. Естественно, то, что скрывается за этими мыслями, не является реальным переживанием о финансовом положении. Где-то внутри это осознает даже ее никчемный мозг. Она чувствует схожесть с Луизой с каждым днем все больше и больше. Она даже не спросила Бойера, как ее нашли, и кто. Что стало причиной смерти. Где она похоронена. У Рей почти никого не было, но оказалось, что существовала двоюродная бабушка-француженка. Почему жизнь так отстойно с ней шутит? В конце концов, Рей даже не интересно это все. Зачем она приехала сюда? Зачем на самом деле сюда приехала? Иногда вопрос всплывает в голове, и Рей с трудом от него отмахивается. И это самое тяжелое, чем она занимается. Проходит практически два месяца, а она даже не удосуживается осмотреть все свои владения. Но всё меняется в одно прекрасное утро. Просидев внутри целую неделю кряду, Бог знает с чего ее осеняет, но она вдыхает, выдыхает и решает пойти прогуляться. Место… волшебное, надо признать. Поэтому Рей чувствует себя еще более виноватой за то, что проводила в доме дни напролет. Дует ветер, ярко светит солнце, мягко шумят деревья, и эти очень простые вещи кажутся крайне сюрреалистичными. Она уходит намного дальше своих владений, подавляя очень странную надежду, что заблудится. Через какое-то время ложится под деревом в траве, как изо дня в день планировала сделать, и засыпает. Ее будит солнце. Рей стонет и переворачивается. Лицо горит, голова раскалывается. Замечательно. Как долго она проспала? Как только она задает себе этот вопрос, другой внутренний голос его прерывает: «Какая разница? Что это изменит? Засыпай и никогда не просыпайся, если хочешь. Никто не будет возражать. Даже ты». Появляется легкая боль. Смутная, где-то глубоко внутри. Ей больно от пришедшего в этот момент осознания, что здесь — в столь уединенном и пустынном месте, где невозможно ни с кем поговорить — она одинока не больше, чем в Лондоне, окруженная дружелюбными коллегами, друзьями и соседями. Кажется, что даже при самом удачном раскладе, в конечном итоге она все равно останется одна. Чего она ожидала, приехав сюда? После нескольких часов, проведенных в размышлениях о своем постоянном одиночестве, Рей возвращается домой… и обнаруживает сидящего на диване незнакомца. Она совершенно уверена, что запирала дом перед уходом. И уж точно уверена, что не ожидала такого. Должно быть, Боги решили поиздеваться над ней.