***
Накануне вечером они с французом ели в дружелюбном молчании. Рей и представить не могла, что подобное может происходить между совершенно незнакомыми людьми. Он ест так же, как и делает все остальное: непринужденно — будто это обычное дело, будто ничего из прошедшего дня не кажется ему странным. Пока Рей жуёт, она разглядывает результаты его уборки. Люстра в центре потолка отбрасывает оранжевые отблески на все вокруг. Стоило ему помыть и стереть пыль, как на дверцах шкафов стала видна резьба в виде цветов лаванды, и Рей смотрит на неё точно впервые. На юге Франции все украшено рисунками, резьбой и узорами из лаванды, подсолнухов или цикад. Когда она подъедает всё со своей тарелки, то переводит взгляд на часы над холодильником. — Ого, — бормочет она. — Восемь вечера, мне давно пора спать. Француз промакивает тарелку куском хлеба и громко вздыхает, потирая лицо и как бы соглашаясь, что и для него уже достаточно поздно. Рей видит, что он действительно измотан. Однако она понятия не имеет почему — и это достаточно весомая недостающая деталь. Затем он встает и собирает тарелки, чтобы отнести их в раковину позади неё. Как будто это самое естественное, что можно сделать. Рей до сих пор не знает, каковы его намерения. Может, он ждет, пока она уснет, чтобы полностью ее обчистить. Это было бы нелепо, после всей проделанной им уборки. Особенно если учесть, что здесь нет ничего ценного. По крайней мере, насколько ей известно. Но самое главное то, ей абсолютно плевать. Он может взять все, что захочет. На самом деле, Рей не в силах заставить себя бояться его, вероятно, потому что чувствует — собирайся он навредить ей, то уже давно сделал бы это. Хотя все еще кажется, что она ведет себя слишком легкомысленно. Но, опять же, депрессия все усложняет. Рей около минуты наблюдает за ним: он открывает кран, позволяя воде течь по тарелкам, пока та не становится достаточно горячей. И молча возвращается в свою комнату, засыпая под необъяснимо успокаивающий звук мытья посуды.***
Путь из спальни в гостиную относительно короткий, но ей хватает этого, чтобы понять недопонятое прошлой ночью. Ложась спать, Рей даже не осознала, как приняла само собой разумеющимся тот факт, что француз будет здесь и утром. И спеша этим утром в гостиную, она наконец понимает это, когда сама возможность его ухода заставляет желудок сжиматься. Но ее плечи расслабляются. Он здесь. Лежит на боку, поджав ноги. На слишком маленьком для него диване. Крепко спит. В комнате ужасно солнечно. По какой-то причине он открыл ставни прошлой ночью и солнце падает на его лицо, вызывая румянец на щеках. Перед тем как лечь спать, он надел шорты. Его ноги босы. Грудь размеренно поднимается и опускается под светло-серой футболкой, которую она вчера ради провокации бросила на пол. Картина кажется странно домашней. И тут ее осеняет. Пол до скрипа чистый. Журнальный столик тоже. И полки комода больше не в пыли. Срань господня. Кое-кто слишком привередлив к домам, в которые вламывается. А затем Рей замечает колокольчики. Пропавшие с шеи фарфоровых кукол колокольчики. Все четырнадцать. Рей хмурится. Какого хрена? Она подходит к одной из полок, затем разворачивается к французу, как будто может найти там какие-то ответы. Но затем, оказавшись ближе к стеклянным дверям, немедленно обнаруживает, что все колокольчики привязаны к ручке. Ну, не все, но большинство. Зачем? Она на секунду задумывается. Очевидно, он хочет, чтобы они предупреждали каждый раз, когда открывается или закрывается дверь. Точнее, каждый раз, когда она открывает или закрывает дверь. Чтобы она не сбежала и не рассказала полиции? Но дверь не заперта. Если бы он хотел убедиться, что она не уйдет, то преградил бы путь комодом. Это было бы намного эффективнее. Или он настолько тупой? Нахмурившись, она тихонько пробирается в прихожую, чтобы проверить входную дверь. И, конечно же, находит там привязанные к ручке колокольчики. Рей возвращается в гостиную. Француз все еще спит. Она тихонько приближается к нему, будто снова пытаясь найти в его облике ответы к увиденному. Но ее внимание отвлекает цвет его скул. Сейчас он кажется очень молодым, особенно с его черными, как смоль, вьющимися у виска волосами и с торчащим из-под них ухом. Стоя рядом и глядя на него сверху вниз, она слышит тихое дыхание. А еще чувствует его запах. Боже, как хорошо он пахнет. Ебать. Он, без сомнения, принял душ прошлой ночью. Несколько смущенная, Рей поднимает свою футболку, принюхиваясь. И предполагает, что чуять свой запах — не совсем хороший знак. Должно быть, от нее воняет. Рей подавляет раздраженный выдох. Ладно, хорошо, она примет гребаный душ. Хотя, на самом деле, внутри она спокойна. Рей смотрит на стеклянные двери и привязанные к ним колокольчики. А потом понимает, что на самом деле все вполне элементарно. Он хотел знать, когда откроется дверь, повесив на нее колокольчики. Но если не закрыл ее при этом — это означает, что он просто хочет услышать момент ухода. Чтобы самому покинуть дом до приезда полиции. Может, конечно, все не так, но это лучшая из догадок. Потому что Рей так-то без тормозов. Ключи все еще висят на входной двери, где она оставила их, вернувшись домой. До того, как нашла его. Она снова смотрит вниз и слегка вздрагивает. Его глаза открыты. Он смотрит прямо на нее. Рей быстро приходит в себя, холодно бормоча практически себе под нос и действительно желая узнать: — С чего ты решил, что я не попытаюсь ударить тебя чем-нибудь по голове, пока ты спишь? Он щурится от солнечного света, но не отводит взгляда, очень внимательно слушая непонятные слова. — Или ты припрятал кухонные ножи? Ты ведь меня не знаешь, верно? Так же как и Рей, он, кажется, ищет в ее лице ответы, которые не может получить никаким другим способом. Затем его рука поднимается, чтобы протереть глаза. Только что проснулся и уже от нее устал. Он хмыкает. Потом садится. Рей отступает назад, наблюдая, как он встает и волочится на кухню. После минутного колебания, она следует за ним. Он открывает холодильник, доставая бутылку молока и остатки масла. Какого хуя? Он закрывает холодильник, но Рей открывает его сразу после него, чтобы заглянуть внутрь. И брови взлетают вверх. Взгляду предстают три вида варенья, лук-порей, кабачки, артишоки, картофель, голубой сыр, две бутылки вина… А она ещё боялась, что он уйдет! Он принес их вчера из подвала? Француз достает с полки банку с коричневым сахаром и открывает ее. Там в центре какие-то черные… штучки, которые Рей не сразу распознает. Он явно удивляется и, принюхиваясь, подносит к носу банку. А потом мычит. Низко, глубоко. Банка тут же отправляется на стол, и Рей спешит понюхать ее сама, пока он достает кастрюлю из другого шкафа. Ваниль. Стручки ванили. «Чтобы придавать сахару аромат ванили?» — предполагает она. Чертовы французы. Такие же придурочные, как и она. Рей внимательно наблюдает, как, совершенно игнорируя ее, француз наливает немного молока в кастрюлю. Прежде чем поставить ту на плиту, он кладет в нее четыре ложки сахара. Рядом стоит маленькая чистая сковородка, в которую он тоже насыпает немного сахара. Затем, как и вчера, готовит гейзерную кофеварку, чтобы сварить кофе. Все это время Рей просто наблюдает за ним. Она все еще рядом с холодильником, а он стоит спиной, лицом к плите, помешивает молоко, и деревянная ложка в его руке скребет по дну кастрюли. Футболка снова туго обтягивает его плечи. Это нарочно? Ему это не нужно, и так понятно какие они огромные. И это ещё не вдаваясь в тему спины. Или рук. Она уже не помнит, когда последний раз нормально разглядывала мужчину. Не говоря уже о том, чтобы переспать хоть с одним. Взгляд падает на босые ступни, стоящие на кафеле, а потом медленно поднимается по икрам. Было бы любопытно почувствовать их, увидеть, насколько они мощные. И бедра, в общем… бедра у него на самом деле… Боже. Рей тихо сглатывает, прежде чем понять — больше не слышно стука ложки о дно кастрюли. И тогда она поднимает взгляд. Он смотрит на нее из-за плеча. Щеки начинают пылать, и она хмурится в ответ. — Что?! Естественно, он ничего не отвечает. Вместо этого берет черный хлеб и нарезает его толстыми ломтями. Один. Два. Три. И на этом останавливается. Что? И все? Она возмущена. На двоих трех кусков недостаточно. Теперь Рей начинает по-настоящему злиться. Она подходит ближе, надеясь привлечь его внимание, но он не оборачивается. — Приготовь и мне завтрак, — говорит она ему, стискивая зубы. Рей не осмелилась бы хоть от кого-то столь бесстыдно требовать нечто подобное, но ведь он не «кто-то», не так ли? Это он вломился в ее дом. Он ей должен. Эгоистичный мудак. Француз приподнимает бровь, но только на мгновение, возвращаясь обратно к плавящемуся на сковородке коричневому сахару и хлебу, который он макает в молоко и растопленное в большой кастрюле масло. Нормально ли подобное в этой стране? Неужели все французы так готовят? Кофеварка шипит. Рей мрачнеет еще больше, из буфета достается только одна чашка и тарелка. Подходя ближе к плите, пока мужчина слегка поодаль внимательно следит за медленно поджаривающимся хлебом, Рей глубоко вдыхает запах… Француз отпихивает ее в сторону. — Что… Эй! Это не грубый толчок, но все же. Она демонстративно скрещивает руки на груди, пока на единственной тарелке он сервирует золотистый хлеб. Игнорируя ее. Самое забавное то, что это на самом деле задевает. Неужели так сложно приготовить что-то и для нее? Она больше не злится, только горько хмурится. Он ставит тарелку на стол вместе со стаканом кофе, и снова отпихивает ее в сторону, чтобы добраться до холодильника. Но она больше не произносит ни слова. Француз выбирает один из джемов, читая сделанную на французском надпись, которую она сама, конечно же, не смогла разобрать. Вероятно, они были сделаны ее двоюродной бабушкой, так как выглядят домашними. С помощью своих гигантских рук он с хлопком открывает банку. Мудак. Когда все оказывается на столе, он кладет ложку рядом с тарелкой и, проходя в сторону гостиной, бормочет: — Вon appétit*. Рей широко выпученными глазами пялится вслед, пока он не возвращается к дивану и не ложится на него отвернувшись. Решительно вознамерившись снова поспать. Весь дом опять погружается в абсолютную тишину. Тишину, что минутой позже нарушается робким хрустом карамельного хлеба. Боже, а ведь она может привыкнуть к этому.