Где-то посреди юга Франции / Mitan, Midi

      Рей стоит не шелохнувшись.       Когда Бен возвращается из спальни, он кладет ее трусики на край раковины и протягивает платье.       — Вот, — говорит он тихо, не глядя на Рей.       Бен не сбегает, не выглядит хмурым. Но когда уходит, оставив одежду, то не произносит ни слова, не смотрит в ее сторону, не прикасается. И Рей не настолько апатична к миру, точнее, к Бену, чтобы не заметить подвох.       И когда в невольном желании постоянно находиться рядом она еще с мокрыми волосами выходит из ванной, шлепая босиком по кафелю, то видит, как он возвращается с кухни.       Бен проходит мимо нее к стеклянным дверям и равнодушно информирует:       — Вернусь к обеду.       Рей никогда не ходила с ним гулять.       Первые два месяца она жила здесь одна, находя множество причин не соваться наружу: на улице слишком холодно, можно заблудиться, не с кем поболтать, будет скучно. При этом Рей прекрасно знала, что дома занятий еще меньше, но раз есть возможность никого не видеть, она ее выберет.       Однако на этот раз она захотела прогуляться.       Впрочем, понятное дело, Бен не хочет себе компании.       Рей смиряется. И несколько долгих минут стоит, не зная, что делать. Тишина в доме оглушает.       Все в порядке, Бен вернется к обеду.       Она смотрит на часы над холодильником, прикусывая щеку изнутри. Десять утра. Он вернется через два часа.       Рей спрашивает себя, что он будет делать на улице целых два часа, и вздрагивает, когда собственный вопрос вынуждает осознать — он не просто ушёл. Бен ушел от нее.       Два часа.       Она снова смотрит на часы.       Если они не станут доедать вчерашний ужин, быть может, Бен вернется пораньше, чтобы приготовить что-то новое?       На стойке ни овощей, ни зелени, на плите нет кастрюли. Но ей не приснилось. Он обещал вернуться к обеду.       Который час? Тот же, что и минуту назад.       «Просто помою посуду», — думает Рей, быстро подбегая к раковине в желании чем-то занять руки.       И отходит, понимая, посуды нет. Бен все вымыл и убрал.       Она пытается полежать на диване, но ничего не выходит, — не получается нормально расслабиться. Поэтому Рей садится и вынуждает себя не шевелиться. Ведь куда ещё идти и чем заниматься?       «Ненамного больше вариантов, чем при Бене», — сообщает внутренний голос.       Тем не менее, отличия есть.       Спустя какое-то время, взгляд Рей останавливается на красной маленькой книжице, что лежит на кухонном столе — книжице, которую Бен читал вот уже несколько дней. Она встает.       И начинает листать страницы, временами останавливаясь на паре слов. При этом не понимает ни одного. Но это занятие по непонятным причинам все же отвлекает.       Она хотела бы разгадать, почему Бен выбрал именно эту книгу среди тех немногих на полке над диваном, что ему в ней нравится, о чем история. Ведь это способ стать ближе к нему сейчас, когда физически невозможно.       Рей просто разглядывает французские слова и в итоге бессмысленно тратит время, покуда с отвратительнейшим акцентом зачитывает те вслух.       Несколькими минутами позже она уже просто молча смотрит в книгу и листает страницы, где Бен загнул уголки.       Время идет.       Однако в одиннадцать тридцать желудок начинает сжиматься. Рей подходит к раковине и выглядывает в окно. Бена не видно у дерева, и он не возвращается вдоль небольшой тропинки в конце участка.       Через пять минут Рей проверяет снова. Без изменений.       «Еще нет двенадцати, Бен пока не должен вернуться», — думает она.       Хотя он не сказал, в котором часу сделает это. Обед — довольно растяжимое понятие.       В какое время они обычно едят? Она даже не знает точно.       … и Бен не ушел бы без своих вещей, сумки, одежды. Не ушел бы.       У него ведь нет причин уходить, правда же?       Помимо тех, что он отвечает за все: за готовку, уборку, а вдобавок терпит ее настроение, неблагодарность, апатию.       Узел в животе стягивается все сильнее, и Рей снова смотрит на часы. И боится узнать, что Бен не вернется ни в двенадцать, ни в час, никогда.       Она садится за кухонный стол. Затем встает, подходит к стеклянным дверям и останавливается, окидывая взглядом весь дом.       Когда оборачивается и видит, что уже без пяти двенадцать, то выходит наружу. Трава под ногами местами немного сухая — это чувствуется даже при быстрой ходьбе.       Сейчас солнечно. Здесь всегда так. Ничего общего с Лондоном. Из-за этого вдруг возникает желание побывать в Андалусии. Рей становится интересно, ездил ли Бен туда когда-нибудь.       На ходу она смотрит по сторонам, но не очень внимательно, просто не может себе позволить приглядываться — это слишком. А потому продолжает идти и искать взглядом свою цель, ведь беспокойство только усиливается.       Дойдя до конца участка, Рей останавливается на тропинке, что тянется вдоль кипарисовой аллеи. Взгляд скользит по заброшенным полям, оранжереям, оливковым деревьям. Что бы она ни увидела за деревьями, за холмами только новые бесконечные поля.       Если Бен решит уйти, найти его будет нереально. Она быстрым шагом возвращается к дому.       Испуганная.       Рей не знает, что делать, если дома все ещё никого нет. Сколько раз она будет ходить туда-сюда, прежде чем сдастся? Насколько упряма или, скорее, сумасшедшая?       Рей идет быстро, но когда приближается и слышит звук тарелок внутри дома, то уже бежит к стеклянным дверям. Понятия не имея, зачем ей это, ведь надо замедлить шаг, расслабиться, вздохнуть с облегчением…       Но, похоже, сначала нужно увидеть.       Когда Рей входит, Бен стоит к ней спиной, лицом к стойке. В какой-то момент ее легкие наполняются воздухом, а в следующий — она уже рядом с ним.       Многозначительно глядит на него. Бен не оборачивается. Он смотрит на банку, которую открывает.       Когда он не реагирует на нее еще несколько секунд, Рей, наконец, произносит:       — Ты здесь.       Она взволнована и чувствует, что для этого есть причины, но… просто не может оформить все в какую-либо связную мысль.       К счастью, больше ничего не нужно говорить. В его голосе нет никакой агрессии. Бен лишь констатирует факт:       — Я же сказал, что вернусь к обеду.       Бен прав, он ведет себя адекватно, а она нет. Но произошедшее слишком тяжело далось, отчего тон Рей звучит слегка обвиняюще:       — Я ходила искать тебя.       Она ожидала услышать в ответ что угодно, но не:       — Я знаю.       Рей невольно прищуривается.       — … что?       — Я был на липе. И видел тебя.       — … на липе?       — Да. Залез на нее.       Рей поджимает губы.       Она разозлилась на себя за то, что не подумала об этом; обиделась, что не знала о его привычке лазать по деревьям; но больше всего злилась, что он позволил ей уйти, не остановил:       — И ничего не сказал?       — Нет.       Ее челюсти сжимаются, но прежде чем она спрашивает «почему», Бен объясняет:       — Было немного любопытно посмотреть, выйдешь ли ты. Повлияет ли на тебя мое отсутствие хоть как-то.       Рей ничего не может поделать со своим резким, горьким тоном:       — У тебя привычка пугать людей забавы ради.       И надеется, что они оба подумают о случае, когда Бен притворно упал в обморок посреди поля.       Он отвечает едва слышно, не отрывая взгляда от нарезаемого хлеба:       — У меня привычка верить, что никому нет до меня дела.       Рей хотелось, чтобы его слова и их возможный смысл тронули немного меньше.       В итоге, она бормочет:       — Это… так… — сглатывает она, пока подыскивает подходящее слово: — По-детски.       — Что? Прятаться на дереве?       — Позволить мне волноваться, не дать себя найти.       — Да, — соглашается Бен.       Рей переминается с ноги на ногу.       — Твое понимание не означает, будто такое поведение нормально.       — Я знаю.       Рей думает, что он закроет тему, но нет:       — Я знаю это, ведь… по сути, в последние несколько недель на мне лежит роль твоего родителя. — Он колеблется, все еще не глядя на нее. — А еще я заставил тебя поверить, что вся ответственность лежит на мне.       Рей сглатывает, глядя на тарелку, которую он ставит перед ней.       — По крайней мере, я взял на себя больше, чем среднестатистический человек, — продолжает Бен. — Но ты, вероятно, более зрелая, чем я. Даже если иногда у тебя возникает потребность вести себя, как пятилетний ребенок.       Рей напрягается.       Он открывает ящик с мусором, выбрасывает банку и заключает:       — … просто ты больна.       Она теряет дар речи, стоя у раковины и наблюдая, как Бен заканчивает быстрые приготовления. Чтобы шагнуть к мойке, он подходит к Рей и извиняется, что заставил подвинуться.       Вместо того, чтобы игриво оттолкнуть ее с дороги, как делал всегда.       Это не должно быть так больно. Но Рей замечает, насколько это действительно больно. Она ничего не говорит, а просто отступает в сторону.       — Сколько тебе лет? — спрашивает Бен, когда собирается открыть новую бутылку красного. И Рей снова замирает, чтобы пробормотать:       — Двадцать восемь.       Бен медленно кивает сам себе — кажется, слегка удивленный.       — Мне тридцать один, — тихо сообщает он. — У нас всего три года разницы.       Это лишь констатация факта, но Рей воспринимает ее как обвинение. За поведение и неспособность нормально жить.       Она думала, что ему нравится заботиться.       Рей подавляет дрожь.       — Но ты намного крупнее, — выдыхает она, наполовину для отвода глаз, наполовину всерьез. — Это стоит учесть.       Выражение лица Бена смягчается. Это не улыбка и не смех, нечто иное.       — … разве ты не съел кучу эмбриончиков в утробе матери? — шутит она, раздосадованная тем, в каком направлении пошел разговор.       — … «кучу эмбриончиков»…       — Да.       — Ты даже не ограничился одним братом или сестрой?       Он не смеется, но Рей все равно уже лучше. Тишина между словами не такая тяжелая.       — Но разве это не так? — настаивает она.       — Насколько мне известно, нет.       Рей замолкает на мгновение, наблюдая, как Бен выставляет на стол тарелки.       — … всю матку тогда?       И тогда он наконец-то поднимает на нее взгляд. До этого момента Рей и не подозревала, насколько ей нужно, чтобы он посмотрел.       — Для человека, который большую часть времени думает о смерти, ты действительно забавная леди.       И снова никакой улыбки, но в голосе слышится веселье — и это уже хоть что-то.       Бен садится. И Рей нужно время понять — она ждала.       … потом еще несколько секунд, дабы понять чего же именно.       Что Бен скажет «вот, шатон», или «бон аппетит» — да что-нибудь. Но он просто садится и начинает есть.       Рей старается не вести себя как пятилетний ребенок и, проглотив обиду, садится напротив.       — Будто бы кто-то живет и не думает постоянно о смерти, — снова комментирует она. — Такое вообще бывает?       — Большинство людей этого не делают.       Тридцать один. Этому мужчине тридцать один. Рей не знает, что именно в этой детали делает его более… привлекательным. Но подозревает, ей просто нужна была хоть какая-то информация о нем.       Однако есть причины, по которой она не задаст ни одного вопроса.       — А ты разве не… думаешь о смерти?       — Нет.       Его рука сжимает нож, челюсть напрягается. Бен бормочет:       — … если только мне не грозит неминуемая опасность.       Какое-то время они едят молча, но потом Рей кладет вилку, надеясь, что даже несерьезный разговор сможет ослабить напряжение.       — Другие дети… — она прочищает горло, —… на перемене, еще в начальной школе, все время говорили о том, что их больше всего пугает.       Бен, нахмурившись, смотрит на нее и жует.       — Потому что мы только выучили слово «фобия» и… — Она пожимает плечами, потом прищуривается. — И они говорили, что боятся… пауков, акул…       Рей откидывается на спинку стула:       — И где же ты собралась встречаться с акулами, Дебби?       — О боже, — сухо подражает он. — Дебби и ее гребаные акулы.       Рей невозмутима, сосредоточена на своих воспоминаниях.       — Дебби, ты умрешь. Вся ваша семья умрет, солнце умрет. Ничего из сделанного неважно. — Затем низким голосом она добавляет: — Ты можешь прожить свою жизнь так или как-то иначе, но в итоге это ничего не изменит.       — … пожалуйста.       Рей поднимает взгляд от тарелки, не зная, что стоит за этим словом, и готовится увидеть себя восьмилетней в мыслях Бена. Она чувствует себя нелепой и подавленной, так что спустя три секунды выдавливает из себя лишь одно слово:       — … что?       Бен смотрит в тарелку.       — … пожалуйста, скажи, что ты действительно так ответила.       Рей чувствует, как начинает улыбаться, но не уверена, заметил ли Бен, да и есть ли ему вообще до этого дело.       — Не могу вспомнить.       — Сколько тебе было лет?       — Кажется, восемь.       Он медленно кивает.       — … просто веселый, беззаботный ребенок.       Обед проходит слишком быстро, и обычно Рей заканчивает вторую порцию раньше, чем Бен первую, но на этот раз это не так. Молчание затягивается, и есть становится все труднее.       Бен встает, забирает их тарелки. Прежде чем успевает подумать, в надежде успокоить их обоих, Рей застенчиво хвалит еду:       — Спасибо… Все было превосходно.       То, что она делала так редко во времена, когда еда не была извлечена из консервных банок.       Рей осознает это слишком поздно и вздрагивает, увидев, как напрягаются плечи Бена, а потом он бормочет очень тихое «не за что». Она быстро встает рядом, стоит ему опустить тарелки в раковину, и, заикаясь, пытается мягко оттолкнуть его в сторону:       — Я… я… я помою посуду.       Но Бен не двигается.       — Нет.       Она не понимает, насколько он серьезен. Так что Рей смотрит в раковину и настаивает:       — Хоть раз я могу это сделать …       Его тон резче, чем она ожидала, Бен говорит низким голосом, глядя прямо в глаза:       — Если ты заберёшь это, то зачем тебе меня здесь держать.       Не медля ни секунды, он включает воду.       Рей делает шаг назад. Горло слишком сводит спазм, чтобы хоть как-то прокомментировать сказанное, поэтому она просто покидает кухню.       Через некоторое время Бен снова уходит из дома. Рей не в силах вновь пуститься на нелепые поиски и чувствует тревогу, как утром. Она говорит себе, что еще будет возможность все исправить, когда Бен вернется.       И он действительно возвращается. Поздно. Вернее, гораздо позже обычного.       Около восьми вечера начинает смеркаться, и, лежа на диване не двигаясь, Рей видит темный силуэт в проеме стеклянных дверей. Весь дом почти полностью погружен во тьму.       Бен осторожно входит, включает на кухне свет…       … и начинает готовить ужин.       Рей с трудом сглатывает. Через мгновение встает и подходит к нему, но не настолько привычно близко. Бен сосредоточен на своем занятии.       Намеренно, но робко она встает перед раковиной — Бену все равно придется подойти к той в итоге; однако, он крушит ее надежды быть просто отодвинутой тыльной стороной ладони и опять говорит: «Извини».       И когда Рей не двигается с места, откровенно требует, хотя тон остается сдержанным:       — … ты можешь подвинуться, Рей?       Бен не молчит — отвечает, если его что-то спрашивают, и разговаривает, пока готовит ужин. По его движениям и голосу нельзя сказать, что он сердится.       Это делает ситуацию еще более тупиковой. Злость Рей различила бы и поняла, как с ней бороться.       Но Бен не злится. Он расстроен.       — Я поем на улице. Погода теплая, — говорит он, забирая тарелку.       И направляется к стеклянным дверям.       Не равнодушный факт. Но и не приглашение.       Рей стоит, глядя на оставленную на кухонном столе дымящуюся тарелку.       Не в силах ни пошевелиться, ни пойти за ним, она пытается сделать глубокий вдох. Уголки губ опускаются.       Ей не нужно много времени на размышления, где она будет есть: аппетита нет.       Поэтому Рей идет в спальню.       Следующий час она лежит в кровати на боку и пытается найти решение проблемы, которую не может понять, а сама ужасается мысли, что Бен просто не хочет находиться рядом. Весь день он только и делал, что держался от нее подальше.       Он мог уйти навсегда. Сердце Рей колотится от ужаса, когда она представляет исчезающего в ночи Бена.       Время проносится очень быстро. Рей слышит его шаги по дому. Потом слабый звук льющейся воды — мытья тарелок. Через несколько минут вода уже течет в ванной.       И сердце начинает биться быстрее. Когда Бен выходит, она встает и оглядывается. Ее взгляд останавливается на кровати.       Он сделал это сегодня утром, вероятно, после завтрака — все заправлено.       Рей торопливо стягивает одеяло, потом простыни, полностью расстилая постель и чувствуя себя нелепо. Но лучше быть смешной, чем одинокой.       Она встает в дверях спальни. В гостиной все еще горит свет.       Подойдя дверному проему, она останавливается и слегка выглядывает. Бен стоит у дивана к ней спиной. Он внимательно осматривает ожог на руке.       — Бен?       Рей видит, как сжимается его рука. Он не оборачивается.       — Да?       Ее голос становится тише.       — Ты не поможешь мне… застелить постель?       Короткое молчание.       — Да.       Рей ждет, когда он пошевелится. Бен делает это через мгновение.       Развернувшись как раз в тот момент, когда Бен шагает к ней, Рей чувствует распространяющийся по телу адреналин. Желудок сжимается в узел уже только от звука его шагов позади.       Бен замирает при виде постели: повсюду простыни, но вовсе не там, где он их оставил. Рей чувствует, что ее щеки пылают, однако, пытается вести себя непринужденно и идет к противоположной стороне кровати.       Бен становится напротив и в полном молчании аккуратно натягивает простыню.       Он ловок. Застелить постель не такая уж трудная задача.       Рей хочется притормозить его, придумать, что сделать или сказать, прежде чем они закончат. Все происходит слишком быстро.       Согнувшись пополам, он заправляет одеяло под край кровати, затем рассеянно разглаживает взмахом руки и выпрямляется.       — Все хорошо?       Не дожидаясь ответа, он поворачивается и идет к двери.       И хотя у Рей все еще нет плана, она останавливает Бена прежде, чем та открывается.       — … Бен?       Он оборачивается слишком быстро, чем дает понять свои ожидания. Бен ждал, что она остановит:       — Что, Рей?       Он не повышает голос, но его тон слишком резок.       Рей хотела бы спросить, не хочет ли Бен переночевать с ней в одной постели. Но у нее едва хватает воздуха говорить. Парализованная мыслью быть отвергнутой им.       Она знает, что не выдержит. Поэтому просто стоит и заламывает руки.       — … хочешь, чтобы я и тебя уложил? — спрашивает он бесцветным голосом, избегая взгляда.       Рей едва заметно качает головой, хоть Бен на неё и не смотрит.       — Спокойной ночи.       Она сглатывает, наблюдая, как Бен уходит.       Это похоже на отказ. Стоит ему выйти, как почти сразу за стенкой раздается скрип дивана — вот так первый за очень долгое время дерьмовый день подходит к концу.       Минут через десять, как Бен оставил ее одну, Рей ложится под одеяло. В груди что-то сжимается.       Она уже знает, что ни за что на свете не уснет. В темноте пытается выдохнуть застрявший в легких воздух, но сколько бы ни пыталась, горло начинает сводить спазмом, ребра не двигаются, и Рей просто еще больше сжимается.       Она снова и снова тяжело сглатывает. Но когда в глазах появляется жжение, крепко сжимает челюсти.       Гнев, в конце концов, дает упорство, которое не смогла подарить боль.       Рей встает, затем с силой дергает одеяло, чтобы стащить. Глаза немного слезятся, зубы стиснуты. Накинув одеяло на плечи, она выходит из комнаты.       В темном коридоре Рей немного теряется, но продолжает целеустремленно идти.       Если Бен еще не заснул, то прекрасно все слышит. В комнате царит полная тишина, и волочащееся по полу одеяло шуршит.       Шаги Рей замедляются, стоит приблизиться к дивану.       Темнота заставляет Бена шептать:       — … что за…       Она протягивает руку — очень медленно — и находит шею Бена, кончиками пальцев касаясь волос.       — Рей?..       Обхватив Бена за плечи, она закидывает ногу на его бедро и садится верхом, пока другой рукой придерживает на спине одеяло, а потом вовсе вытягивает ноги по обе стороны от большого тела. После Рей опускается ему на грудь и полностью ложится.       Она чувствует, как дрожит под ней Бен. Он не отталкивает, не говорит, чтобы Рей уходила.       Чувствуя его рядом и ощущая запах, уткнувшись носом в изгиб шеи, Рей наконец-то может дышать, а на сердце впервые за последние дни становится легче.       Голос Бена пронзает насквозь:       — Это… не… удобно… если…       — Мне пофигу.       Она крепче обхватывает его ногами, а затем позволяет себе полностью расслабиться и навалиться всем весом.       Рей осторожно прижимается губами к шее и в момент касания глубоко вдыхает запах, чувствуя и слыша, как поворачивается голова, и как сглатывает Бен…       … прежде чем его руки обхватывают, крепко прижимая Рей к себе.       Она мычит, сжимает плечи и выгибает спину. Очень нерешительно Рей немного приподнимает голову и касается пальцами его подбородка.       Затем медленно, не скромничая, целует в уголок рта, пока рука поднимается к лицу Бена.       Рей чувствует, как он отстраняется, а потом сдвигается, приспосабливается.       Он легонько чмокает ее в ответ.       — Бен? — Она дышит ему в шею, опустив голову.       — Да?       Рей закрывает глаза.       — Знаю… я сказала, что ты мне нравишься больше, когда молчишь…       Бен не отвечает, но его руки обнимают сильнее — единственный признак, что он слушает.       Это всего лишь бормотание, но в тишине дома оно слышно очень отчетливо.       — … это неправда.